АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Город колодцев

Читайте также:
  1. А это во многом решало и судьбу городов-крепостей Белгородской черты.
  2. А) Первая благородная истина
  3. Августа 2011 года. Вторник. Тур-автобус около концертного зала в городе Лионе. Франция.
  4. Алекс снова уставился в окно. Они уже выехали из города и были недалеко от аэропорта. А вот и он...
  5. Архитектура Древнего Новгорода.
  6. Б. Законодательные (представительные) органы власти краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов
  7. Б. Органы исполнительной власти краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов
  8. Белгород
  9. Белгород
  10. Белгородский государственный институт искусств и культуры
  11. Белгородский государственный институт искусств и культуры 1 страница
  12. Белгородский государственный институт искусств и культуры 2 страница

 

 

Эта история похожа на незримую цепь, которая соединяет людей мудростью услышанных сказок. Мне ее рассказал один пациент, который, в свою очередь, услышал ее из уст удивительного человека, священника-креола Мамерто Менапасе. Я добавил в нее частичку себя и вот она перед вами.

 

В этом городе не было людей, как во всех остальных городах планеты.

В нем жили колодцы. Живые колодцы... Но все равно - колодцы.

Колодцы отличались друг от друга не только месторасположением, но и закраиной (краем, который связывал их с внешним миром).

Некоторые колодцы были роскошные, с закраиной из мрамора и драгоценных металлов; были колодцы поскромнее - из кирпича и древесины, были и просто бедные, ничем не отделанные отверстия в земле.

Общение жителей - из уст в уста - ничем не отличалось от общепринятого, только здесь это называлось "от закраины к закраине", и вести быстро распространялись от одного конца города к другому.

И вот однажды в городе возникла "новая мода", наверняка занесенная сюда из одной из деревушек населенной людьми.

Она гласила, что каждое уважающее себя живое существо должно больше заботиться о своем внутреннем содержании, чем о внешнем виде.

И колодцы начали наполнять себя разными предметами.

Одни выбирали для украшения, золотые монеты и драгоценные камни.

Другие, попрактичней, наполнялись мебелью и бытовыми приборами.

Были и те, которые предпочли искусство, и заполняли свое пространство картинами, концертными роялями, кто-то выбирал постмодернистские скульптуры.

И, наконец, интеллектуалы. Их выбор - книги, идеологические манифесты и специализированные журналы.

Прошло время.

Многие колодцы уже были наполнены до отказа, и в них больше ничего не помещалось.

Колодцы были с разнообразными характерами и темпераментом. Некоторые довольствовались уже имеющимся, другие же думали, что им нужно что-то предпринять, чтобы продолжить наполняться - мир же такой разнообразный и всегда найдется то, чего у тебя пока еще нет... а хочется, чтобы было.

Один из них решил опередить всех. Вместо того чтобы избавиться от некоторых вещей, он решил расширить свою территорию

Через некоторое время и у него появились последователи. Колодцы всеми силами стремились расшириться, чтобы было больше места для новинок. Как-то один совсем маленький колодец, находящийся далеко от центра города, заметил, что его товарищи чрезмерно вытягиваются, меняя свои привычные границы. Он подумал, что если так будет продолжаться, то края разных колодцев смешаются и они потеряют свою индивидуальность...

Может быть, именно тогда ему и пришло в голову, что есть другой способ увеличить свои возможности - расти не вширь, а вглубь. Стать глубже, а не шире. Но тогда он сообразил, что нужно освободиться от всего того, что у него есть, так как все его содержимое препятствовало бы этой затее. Если он хочет стать глубже, надо избавиться от всего старого...

Сначала он страшно испугался пустоты. Но так как другой возможности не было, он решился на это.

Освободившись от всего, колодец становился все глубже и глубже, в то время как остальные присваивали себе то, от чего он избавился...

А колодец, который становился глубже, однажды обнаружил кое-что, что его сильно удивило. Глубоко-глубоко, очень глубоко... Он обнаружил воду!

Никогда раньше ни один колодец не находил воды.

Колодец оправился от изумления и принялся играть с водой. Он брызгался, увлажняя свои стены, и, наконец, доигрался до того, что выплеснул воду наружу.

Город знал только дождевую воду, но этого не хватало, чтобы город был зеленый и цветущий. Вот почему земля вокруг колодца, ожив от воды, начала просыпаться.

Из дремавших в ней семян выросла трава, клевер, цветы. Появились слабенькие стебельки, которые потом превратились в деревья...

Жизнь заиграла красками вокруг этого колодца, и его стали называть "Цветник".

Все спрашивали, как он добился такого чуда.

- Никакое это не чудо, - отвечал Цветник, - ищите внутри себя, в глубине.

Многие захотели последовать примеру Цветника, но как только узнавали, что для этого необходимо избавиться от всего, тотчас же отказывались от этой идеи. И продолжали расширяться и дальше наполняться различными вещами.

На другом конце города еще один колодец все же решил пойти на риск и выкинуть все, что имел...

И начал расти вглубь...

И он тоже нашел воду...

И когда он поделился ей с землей вокруг себя, в поселке появился второй зеленый оазис...

- Что ты будешь делать, если вода закончится? - спрашивали его.

- Я не знаю, что тогда будет, - отвечал он. - Но сейчас - чем больше воды я черпаю, тем больше ее становится.

Шло время. Через несколько месяцев пришло великое открытие. Как водится почти случайно.

Оба колодца поняли, что вода, которую они нашли на дне, была общей...

Одна и та же подземная река протекала в глубине и связывала их обоих.

Они поняли, что для них началась новая жизнь.

Они теперь могли общаться не только на поверхности, от закраины к закраине, как все остальные; поиск подарил им тайный язык, они обрели новые способы связи.

 

Они открыли для себя глубинное общение, которого может достичь лишь тот, кто наберется смелости освободиться от лишнего груза и найти в себе то, что может дать другим...

 

Логика пьяного

 

Приходит человек в бар, садится за стойку и заказывает пять стаканов виски.

- Сразу? — спрашивает официант.

— Да, все пять, — отвечает посетитель. — Чистого виски, без льда,

Официант ставит стаканы перед ним, и посетитель выпивает их все сразу один за другим.

— Официант, — подзывает он, — повторите четыре виски, без льда,

Официант замечает на лице пьющего глупую ухмылку. Осу­шив в одно мгновение четыре виски, он хватается за стойку и требует еще.

— Парень! Три виски.

Затем по привычке добавляет:

— Без льда.

Официант приносит ему три стакана, и клиент, как и раньше, выпивает их залпом. Официанту показалось, что у парня от количества выпитого уже помутнел взгляд.

— Приятель! — кричит клиент во весь голос — Налей еще! Теперь два!

Выпивает и по-дружески дергает официанта:

— Брат! Ты мне как родной брат...

Затем заливается хохотом и, отсмеявшись, говорит.

— Принеси мне еще один стакан, без льда. Но только один. Хорошо? Только один...

Ему приносят заказ.

Он допивает последний глоток и, ничего не соображая, пада­ет на пол, пьяный в стельку.

Лежа на полу, он обращается к официанту:

— Мой врач не верит мне, но ты свидетель: чем меньше я пью, тем хуже мне становится!

 

 

История без «Ы»

 

Он шел по дороге, глазел по сторонам и вдруг заметил неподалеку от тропы маленькое карманное зеркальце. Казалось, оно поджидало именно его.

Он поднял его и посмотрел на себя.

Внимательно посмотрел на свое отражение.

Он был не так уж и молод, но годы, можно сказать, пощадили его,

Однако в своем облике он находил что-то отталкивающее.

Пожалуй, излишнее напряжение. Как кольца на пне, на его лице была записана вся его жизнь, с явным преобладанием

 

Гнев, презрение, агрессия, одиночества

 

Он поддался было соблазну захватить зеркальце с собой, но передумал.

И так в его жизни хватало неприятностей, чтобы обременять себя еще одной.

Он решил навсегда забыть и эту дорогу, и это зеркальце, став­шее ненавистным.

 

Мы же не любим, когда плохо выглядим или поступаем и кто нам на это указывает.

Он шел и шел, пытаясь справиться с соблазном, чтобы не вернуться обратно. Это зеркальце не выходило у него из голо­вы, загадочно манило, как магниты притягивают металл.

Он сдержался, ускорил шаг.

Бормоча детские песенки, он старался избавиться от ужасно­го образа, увиденного недавно.

Бегом бежал он к дому, где родился. Прямо в одежде он бро­сился на постель и зарылся с головой в простыни. Он не видел ничего вокруг. Однако никак не мог выбросить из головы вос­поминания о своем отражении. О том, что он там увидел.

 

Досада,

боль,

одиночество,

страх,

злоба,

презрение.

 

Что-то совсем невообразимое, немыслимое... чего он раньше не замечал...

Откуда что взялось?

И он понял. Вспомнил тот вечер, тридцать лет тому назад.

С него-то все и началось.

Ребенок лежал у озера и плакал из-за того, что никто не об­ращает на него внимания.

И тогда он решил навсегда стереть одну букву алфавита.

Ту букву.

Ту

Букву, которая нужна, чтобы кого-нибудь позвать.

Букву, необходимую для общения.

 

Если к людям нельзя будет обратиться, они станут не нужны...

Не станет причины чувствовать их необходимость...

И, не имея способа их назвать,

Он, наконец, окажется свободным...

 

Эпилог

 

Без буквы «ы»

я могу рассказать даже о своей усталости,

о самом себе,

о том, что я имею...

Я даже могу писать о нем,

о них,

об остальных.

Но без буквы «ы»

Я не могу сказать «вы»,

или «ты»,

или «ваши сны»,

не скажу о ваших мыслях,

о твоей улыбке

и даже о нашем выборе.

Так бывает...

Иногда я теряю «ы»...

И не могу больше с тобой говорить,

думать о тебе и тебя любить.

Без «ы» я остаюсь, а «ты» исчезаешь...

Не имея возможности тебя позвать,

как я мог бы наслаждаться твоим присутствием?

...Если ты не существуешь,

я обречен видеть худшее в себе,

отражаясь вечно

в одних одинаковых,

глупых

зеркалах.

 

Я хочу

 

 

В этой истории я предлагаю свою модель идеальных отношений.

 

 

Я хочу, чтобы ты меня слушала, не осуждая

Я хочу, чтобы ты высказывалась, не давая мне совета

Я хочу, чтобы ты доверяла мне, ничего не требуя

Я хочу, чтобы ты мне помогала, не пытаясь решать за меня

Я хочу, чтобы ты заботилась обо мне, не унижая

Я хочу, чтобы ты на меня смотрела, не пытаясь чего-то от меня добиться

Я хочу, чтобы ты меня обнимала, но не душила

Я хочу, чтобы ты меня воодушевляла без принуждения

Я хочу, чтобы ты меня поддерживала, не отвечая вместо меня

Я хочу, чтобы ты меня защищала, но не лгала

Я хочу, чтобы ты была ближе, но оставляла мне личное пространство

Я хочу, чтобы ты знала о моих самых непривлекательных чертах

Приняла их и не пыталась их изменить

Я хочу, чтобы ты знала... что ты можешь на меня рассчитывать...

Без ограничений.

 

 

Краткая автобиография

 

Жил-был один человек, такой же, как и все:

совершенно обыкновенный человек.

 

В один прекрасный день он заметил, что люди, непонятно почему, стали превозносить его высокий рост:

—Какой ты высокий!

—Как ты вырос!

—Я завидую твоему росту...

 

Сначала это его удивило, и в течение нескольких последую­щих дней он замечал, что украдкой поглядывает на свое отра­жение в витринах магазинов и в окнах автобусов.

Но ему все время казалось, что он такой же, как и раньше, ни высокий ни низкий...

Он решил не придавать этому большого значения, но, когда через несколько недель он заметил, что трое из четырех встречных смотрят на него снизу вверх, ему стало интересно, что же произошло.

Человек купил сантиметр, чтобы измерить свой рост, и сделал это со всей тщательностью. После нескольких измерений и проверок он удостоверился, что его рост был таким же, как и прежде.

Но все продолжали восхищаться им.

— Как ты вырос!

— Какой ты высокий!

— Как я завидую твоему росту...

И он стал часами стоять перед зеркалом, рассматривал себя и пытаясь понять, стал ли он выше, чем раньше.

Но он видел, что его рост не изменился. И был таким, как обычно, — ни низким ни высоким.

И тогда он решил отметить высшую точку мелом на стене - чтобы в следующий раз можно было заметить изменения.

А люди всё продолжали говорить

— Какой же ты высокий!

— Как ты подрос!

— Вот бы мне такой рост...

...и приседали, чтобы посмотреть на него снизу.

 

Шли дни.

Человек продолжал измерять свой рост, но отметка остава­лась неизменной.

Тогда он подумал, что над ним просто издеваются. И поэтому как только речь заходила о росте, он сразу же менял тему разго­вора, или же оскорблял собеседника, или резко уходил, не проронив ни слова.

Но и это не помогало. Все продолжалось вновь и вновь

—Какой ты высокий!

—Как ты вырос!

—Как я завидую твоему росту...

 

Человек был достаточно рассудительным и подумал, что этому явлению должно быть какое-то объяснение.

Им восхищались, и ему это было приятно и ему очень хотелось, чтобы так все и было на самом деле

Он подумал, может быть, это глаза его обманывают.

Мог же он вырасти и стать гигантом из-за какого-нибудь заклинания или колдовства, сам того не ведам и не замечая

- Да! Наверное, так и есть!

И успокоенный этим открытием, человек с тех пор зажил счастливо.

Он наслаждался каждым словом и взглядом окружающих.

— Какой ты высокий!

— Как ты вырос!

— Как я завидую твоему росту...

 

Нашему герою было неприятно быть обманщиком. И теперь он избавился от этого ощущения.

Но однажды произошло чудо.

 

Он подошел к зеркалу и увидел, что и в самом деле вырос.

Все прояснилось. Колдовство закончилось.

Он стал ходить, выпрямившись во весь рост.

Откинув голову назад.

Он носил одежду, которая подчеркивала его осанку,

и купил себе несколько пар обуви на платформе.

Человек стал смотреть на остальных свысока.

И теперь их слова наполняли его гордостью и ласкали слух:

 

—Какой ты высокий!

—Как ты вырос!

—Как я завидую твоему росту...

 

Его радость перешла в тщеславие, а оно, в свою очередь, — в беспредельное высокомерие.

Он уже не спорил с теми, кто говорил о его высоком росте. Теперь он с удовольствием вступал в разговоры, давая советы как быстрее вырасти.

 

И так продолжалось до тех пор, пока... он не встретился с карликом. Его распирало от тщеславия. Человек поспешил поравняться с ним, он чувствовал себя высоким как никогда...

Но, к его удивлению, карлик хранил молчание.

Гордец покашлял, но карлик, казалось, даже не заметил это. И хотя он вытянулся так, что чуть не свернул себе шею, карлик оставался невозмутимым.

Когда его терпению пришел конец, он шепнул карлику.

— Тебя не удивляет мой рост? Тебе не кажется, что я гигант?

Карлик посмотрел на него снизу вверх. Потом еще раз пос­мотрел на него и скептически произнес:

— Знаешь, мне с высоты моего роста все кажутся гигантами, и для меня ты не выше, чем все остальные.

Высокомерный высокий человек презрительно взглянул на него и не нашел ничего лучше, как пробормотать:

— Карлик!

 

Он вернулся домой, подбежал к большому зеркалу в гости­ной и встал перед ним...

Ему показалось, что он стал ниже, чем утром.

Он подошел к отметинам на стене.

Мелом отметил свой рост, и... все совпало!

Он схватил сантиметр и, дрожа от волнения, измерил свой рост, чтобы удостовериться в том, что ему и так было уже из­вестно.

 

Он не вырос ни на один миллиметр...

За все время не вырос ни на один миллиметр...

 

Впервые за долгое время он видел себя таким же, как и все. Человеком, похожим на других. И рост его — ни высокий ни низкий.

Что же ему теперь делать, встретившись с другими?

Теперь он точно знал, что был не выше их.

Человек заплакал.

Он бросился на кровать, решив, что больше никогда не вый­дет из дома.

Он стыдился своего настоящего роста.

Посмотрев в окно, он увидел людей из своею квартала, которые проходили мимо его дома... Все казались такими высокими!

В панике он снова подбежал к зеркалу, теперь уже для того, чтобы проверить, не стал ли он ниже.

Нет. Его рост оказался все тем же...

И тогда он понял...

Все смотрят на остальных либо сверху, либо снизу.

Высокими или низкими мы становимся в соответствии со своим представлением о мире,

в соответствии со своими ограничениями,

в соответствии со своими привычками,

в соответствии со своими желаниями,

в соответствии с необходимостью быть

высоким или низким...

 

Человек улыбнулся и вышел на улицу.

Он чувствовал себя так легко, что почти плыл над тротуаром.

Человек встретился с сотней людей, одним он казался гиган­том, другим — почти что карликом... но никто из них не потре­вожил его спокойствия.

Теперь он знал, что он один из них.

Всего лишь один из них...

Как все...

 

Грусть и ярость

 

 

Анне Марии Бово

 

В одном заколдованном королевстве, где не ступала нога человека, а может быть, ровно наоборот, где люди становятся путешественниками, не замечая того...

 

В сказочном королевстве, где нереальное становится реаль­ным...

Был...

прекрасный пруд.

 

Или, скорее, лагуна с кристально чистой водой, в которой плавали рыбки всевозможных расцветок и переливались все оттенки зеленого цвета...

 

Грусть и ярость подошли к этому сказочному водоему, чтобы вместе искупаться.

Обе сняли одежду и, нагие, вошли в воду.

Ярость, как обычно, спешила (что с ней всегда бывает), быст­ро искупалась и еще быстрее вышла из воды...

Но ярость слепа или, по крайней мере, видит происходя­щее неотчетливо. Поэтому она в спешке надела платье, которое было ближе...

А платье оказалось не ее, а грусти...

И, облаченная в наряд грусти, ярость ушла.

 

Спокойно, безмятежно, как и всегда, грусть закончила купаться и безо всякой спешки — или, если сказать точнее, не да­вая себе отчета в том, что время проходит, — медленно и лениво вышла из пруда.

На берегу она обнаружила, что ее одежды нет.

А как всем известно, больше всего грусть не любит оставать­ся обнаженной. Поэтому она надела то платье, что нашла у пру­да: платье ярости.

 

Говорят, что с тех пор часто можно увидеть ярость — сле­пую, жестокую, сердитую и ужасную. Но если внимательно приглядеться к ней, то можно заметить, что ярость, которую мы видим, — всего лишь маска и под платьем ярости прячет­ся грусть.

 

Письмо сознавшегося убийцы

 

 

Сеньору Хоакину Марии Аянаку

Улица Гуалегуайчу, 431

Буэнос-Айрес

 

Уважаемый сеньор Аянак!

 

Прежде всего должен признаться: Вы меня не знаете. По крайней мере, в общепринятом смысле этого слова. То есть так, как знаю Вас я.

 

Иными словами, у меня записаны Ваше имя и адрес. Мне из­вестны Ваш возраст, Ваши вкусы, места, где Вы отдыхаете, мар­ка Вашей машины. Я знаю имя Вашей супруги, имена Ваших детей и даже Вашей собаки (Понго, если не ошибаюсь). Мне сейчас пришла в голову мысль, что, возможно, все эти сведения могут Вас немного встревожить.

Как и у всех, кто наделен властью, у Вас наверняка есть параноидальные черты. Я представляю себе, как Вы задаетесь воп­росом: «Как он узнал обо мне все это? Откуда у него информа­ция?»

Чтобы избавить Вас от дальнейшей тревоги по этому поводу, спешу сообщить, что не существует никакой информации настолько секретной, что ее нельзя было бы получить, имея немного денег и достаточно времени… Мне же хватает и того и другого (иногда мне кажется, что всемогущество Бога проис­ходит не из-за его всесилия, а из-за бесконечного спокойствия, присущего бессмертию. А вот мы, люди, напротив, постоянно спешим из-за невольного осознания своей смертности).

 

Действительно, для серьезного исследования необходимо добавить к спокойствию немного рассудительности и, конеч­но, заинтересованности: чем сложнее задача, тем сильнее дол­жен быть интерес к ней. (Ведь понятно, что без заинтересо­ванности невозможно заставить рассудительность приступить к делу..)

 

Наверное, было бы уместно начать с рассказа о том, как я Вами заинтересовался.

 

Вполне возможно, что Вы этого уже не помните, ведь про­шло много лет. Но дело в том, что однажды (а точнее — в чет­верг 23 июля 1991 года) в третьем часу дня (а именно в 14.15) Вы ехали на своем сером ВМW по улице Авельянада, что в квар­тале Флорес. Весь день шел дождь, и на улице, как обычно, были лужи. Доехав до пересечения с улицей Артигас, Вы на всей ско­рости свернули налево по направлению к улице Гаона, так что машину немного занесло, — Вы любите так делать на поворо­тах. Именно там, в нескольких метрах от улицы Авельянада, есть выбоина. Вы, конечно, знали о ней и поэтому взяли немно­го вправо (помните?)... И, конечно, сразу же обрызгали старич­ка, который хотел перейти дорогу в тот момент, когда свето­фор запрещал проезд машин по улице Артигас. Вы его облили с ног до головы, от колен до шляпы.

 

Вы это видели. Я уверен, что видели.

 

И почему-то Вы не затормозили! И не только не остановились, но (что гораздо важнее) еще и состроили гримасу, Всего на три-четыре секунды, не больше... Презрение и отвращение выражали Ваши губы, растянутые на несколько миллиметров. Затем Вы легко, совсем легко пожали плечами, и это ясно пока­зало Вашу реакцию на случившееся.

 

Тогда я сказан себе: «Какой нехороший человек»

 

Пожалуй, следует прояснить кое-что, касающееся меня са­мого. У меня нет предрассудков. Я ничего не имею против ши­карных машин и их владельцев. Мне кажется, что я к тому же понятливый и терпимый человек. Вот почему чуть позже я по­думал о том, что, возможно, ошибся и что Ваше поведение было вовсе не таким. Или, может быть, этот поступок был скорее ис­ключением, чем правилом: неудачный момент, ошибка, секунд­ная бестактность...

Надеюсь, Вы это поймете. Для таких людей, как я, не признающих мелочей и полутонов, существует лишь либо «да», либо «нет». И единственный способ узнать, поступили Вы тогда подло или нет, — это изучить вопрос со всей серьезностью...

И я этим занялся!

 

Последние пять лет я посвятил тому, чтобы узнать больше и в результате либо подтвердить, либо опровергнуть то ужасное первое впечатление, которое на меня произвел Ваш поступок

 

И вот что из этого вышло, сеньор Аянак. Теперь исследование завершено, и того, что я выяснил, более чем достаточно для вывода: Вы еще большее ничтожество, чем я мог подумать тогда, в 1991 году.

24 июля, на следующий день после нашей первой встречи, в половине второго пополудни я остановился на том же сечении улиц Артигас и Авельянада, ожидая, как Вы проедете. Я был уверен, что Вы, как и я, не меняете своего ежедневного маршрута (меня всегда удивляло это утомительное пристрастие человека к неизменным привычкам: мы всегда едим одно и же, носим одежду одного и того же цвета, проводим лето в ном и том же месте, курим сигареты только одной марки и, конечно же, проезжаем по одним и тем же улицам города, чтобы попасть из одного привычного места в другое).

 

Вы не исключение. Вот почему в 14.14 Ваш ВМW свернул с улицы Артигас на улицу Баона и объехал рытвину на улице Артигас, приблизившись к тротуару справа.

 

В этот день не было ни луж, ни переходившего дорогу старичка. Не было и гримасы, и вообще ничего, что могло бы от­влечь меня, так что я записал номерной знак Вашей машины: В-2153412.

 

В следующий понедельник я решил не идти на работу и пос­вятить весь день расследованию. Я сел в свою машину, припар­ковался около улицы Артигас и снова стал ждать Вас. В привыч­ный час серая иномарка выехала из-за угла, и я поехал за ней следом по улицам Хуана Бусто, Варнеса, Серрано, Санта Фе, Гур-ручага. Должен признаться, мне было немного неприятно уви­деть, как Вы припарковались на стоянке для полицейских ма­шин на углу Санта Фе и Гурручага. На мгновение я подумал, что Вы, возможно, комиссар полиции или что-то вроде этого. Но Вы даже не зашли в полицейское отделение. Вы прошли мимо двери, и постовой отдал Вам честь. Из своей машины я увидел, как Вы прошли двадцать или тридцать метров по Санта Фе до улицы Каннинг и вошли в здание. В тот же момент постовой за­свистел в свисток, показывая, чтобы я проезжал дальше

 

Почему Вы можете парковаться на этой служебной стоянке, 1 мне пришлось ехать в поисках места для парковки, которое не­легко найти в том районе?

Скажите, откуда взялось такое множество сомнительных привилегий, которыми одни законно или незаконно пользоваться за счет остальных?

Почему, имея должность комиссара полиции, можно присва­ивать себе кусочек города для парковки своей машины и «доба­вок передавать это право другим?

 

Ведь Вы не работаете в полиции. Вы — «друг полицейского». Дает ли это Вам право использовать несколько квадратных мет­ров городской улицы?

Во что Вам обходится такая «любезность»? Услуга за услугу? Небольшая «компенсация»? «Незначительная» уступка с Вашей стороны?

Осыпая бранью Вас, полицию, мэрию и всю систему в целом, я припарковался и прошел два квартала назад до улицы Сайта Фе.

В конце дня мне было уже известно все, чтобы начать след­ствие. Я знал Ваше имя, рабочий адрес, профессию (адвокат по уголовным делам) и Ваши часы приема; понедельник, среда, четверг и пятница, с двух до шести.

 

Должен признаться, что до того момента, как я зашел в Ваш офис, у меня еще оставались сомнения. И происшедшее в квартале Флорес, и «привилегия» парковки возле полицейского участка были еще недостаточны... Но когда Ваша секретарша Мирта (блондинка, имеет двоих детей, живет в квартале Линкере) назначила мне встречу с Вами на два часа в следующий понедельник, я понял, насколько Вы неуважительно относитесь к окружающим. Потому что секретарша выполняет Ваши указания, а ведь и мне, и Вам известно, что в два часа Вы никак не можете меня принять, потому что в четверть третьего. Вы поворачиваете на улицу Артигас в квартале Флорес!

Что, на Ваш взгляд, должен делать человек, которому назначили прием на два часа, если Вы приедете между 14.00 и 14.45? Вас не интересуют его проблемы с законом, его беспокойство и тревога? Вам до него нет дела, верно? Вы его не знаете и Вас это абсолютно не волнует... Пусть подождет. Пусть еще один подождет.

Должен признаться, у меня никогда не вызывали восторга специалисты по уголовному праву. Я всегда думал, что люди вы­бирают ту или иную профессию исходя из определенных черт своего характера. Не может быть случайным то, что все врачи ипохондрики, почти все экономисты мошенники и что не су­ществует надежных адвокатов. Многие месяцы своего иссле­дования я посвятил изучению психологии. Это была попытка наконец понять Вас и Ваши действия. У меня в голове не укла­дывалось, что человек, посвятивший себя правосудию, имеет такое практически неприемлемое представление о морали и о справедливости. Тогда я научился, наконец, тому, что называется «реактивным образованием» (некий механизм, с помощью которого человек пытается изменить знак поступка, который ведет к порицанию...)

 

Психология, должно быть, гораздо более снисходительна к Вам, чем ко мне. Говоря профессиональным языком, Вы сублимируете свои порывы» в своей профессии, и такое объяснение звучит даже благородно. Нет, никакой реактивный механизм не оправдывает, например, то, что Вы добились, чтобы Ваш кли­ент, Фуэнтес Орбиде, был освобожден, обвиняя во всем свое­го компаньона и родственника. Вы знали, что тот был невино­вен. Вы знали, что Ваше выступление и планирование защиты приведут к тому, что место в тюрьме для Вашего клиента ста­нет местом для его жертвы. Однако же Вы все равно так посту­пили. Вы выступали не в защиту правосудия. И даже не в защиту Вашего клиента.

Вы защищали свой карман, свою репутацию, свои личные интересы. Две недели спустя после задержания несчастного компании а Вашего клиента Вам кто-то напомнил об этом деле в кулуарах суда. Это было вроде упрека за то, что Вы «отправили его за решетку» Вы помните свой ответ? Ваши слова остались у меня в памяти, словно я сам был там и слышал их. Вы сказали «Ну и что же. Если он не может заплатить за хорошего адвоката, черт с ним!» Никакие реактивные доводы здесь не помогут. И разговоры о сублимации не могут оправдать подлости. Остается винить Ваше пристрастие к отвратительной шка­ле ценностей, которую Вы используете в отношениях с дру­гими людьми? Или объяснять как «неприятие бедности» Ваше поведение в ресторане на улице Альвеар в тот сентябрьский полдень?

 

Позвольте Вам напомнить, как это было...

 

Это случилось около двух лет тому назад. Вы обедали с Ма­рией-Еленой, Вашей любовницей, в ресторане на улице Аль­веар. Так что, должно быть, дело было во вторник (мне пона­добилось немало времени, чтобы узнать, что вторники Вы обычно проводите со своей любовницей). Я смотрел на Вас. сидя за столиком невдалеке, как делал не раз. В тот день в зал зашел мальчик лет десяти и начал предлагать купить розы, подходя к столикам. Он никому не мешал: ни официантам ни Марии-Елене, ни мне... И вдруг Вы закричали: «Официант!» И официант, который Вас всегда обслуживает (и так же боится, как и ненавидит), быстро подошел, и Вы заставили его вытолкать взашей ребенка на улицу.

В психологии, вероятно, есть множество объяснений для по­добных поступков, но для Вас у меня есть только одно. Вы подлец, доктор. Такой подлец, что не заслужи наем с права на жизнь.

 

Вы можете подумать: «А ему-то что за дело?» Но мне есть до этого дело. И даже более того...

 

Мне есть до этого дело, потому что я тот старичок, которого Вы обрызгали на углу улиц Артигас и Раона пять лет тому назад. Мне есть до этого дело и потому, что я тот, кому каждый день приходилось проходить два квартала назад, потому что не было никакой возможности парковаться на Гурручага и Санта Фе. Мне есть до этого дело, потому что я Ваша жена, доктор, кото­рой хотелось хоть когда-нибудь с Вами вместе пообедать, и по­тому что я в какой-то степени еще и Ваша любовница, которой, возможно вовсе не хотелось с Вами обедать в какой-нибудь из вторников. Это мое дело, потому что я — невинная жертва, ко­торая поплатилась тюрьмой за то, чего не совершала. Мне есть до этого дело, потому что я во многом и ребенок, который пы­тался продать розы в ресторане на улице Альвеар...

От психологов я узнал многое о механизмах мышления. Так что я должен признаться, хотя меня это и огорчает: в кон­це концов, я такой же подлец, как и Вы. Я такой же взяточник, такой же высокомерный, агрессивный, эгоистичный, корыст­ный, спесивый, своевольный и ничтожный, как и Вы. В пос­ледние годы я стал иногда думать, что Вы — всего лишь часть меня самого. Ужасная часть, которая живет независимой жиз­нью и в каждом своем проявлении отражает то худшее, что есть во мне.

 

 

Долго думая об «инкарнации», «идентификации» и «раздвоении личности», я пришел к выводу, что Вы не только не заслу­живаете права на жизнь, но и более того, Вы должны умереть,

Да. Умереть.

Но как?

Кто знает...

Какой способ был бы наиболее подходящим? Несчастный случай? Инфаркт? Самоубийство?

Самым честным способом, конечно, было бы убийство. То есть — чтобы кто-нибудь наконец решил убить в Вашем лице то, что проявляется в каждом из нас.

 

Вы улавливаете суть моего письма?

Я Вам пишу вовсе не дли того, чтобы Вы раскаялись...

Я пишу, чтобы сообщить Вам (поскольку считаю, что Вас это касается): я принял решение Вас убить.

Конечно же — я в этом не сомневаюсь — Вы подумаете о ме­рах предосторожности: оружие, телохранители, системы опо­вещения, охрана в доме, досмотр всех Ваших служащих и т.д. Но как долго это может продолжаться? Мне понадобилось пять лет для сбора информации, чтобы вынести Вам справедливый приговор! Я могу подождать пять, десять или двадцать лет до его исполнения... Когда-нибудь ох­рана окажется уже не такой бдительной, меры предосторож­ности забудутся и мелочам перестанут придавать значение... И именно в этот момент, сеньор Аянак, я буду Вас поджидать.

 

Возможно, кто-нибудь засомневается (может, и Вы в том числе) в серьезности этого предупреждения об убийстве... Существую ли я сам в реальности...

Как знать, может, это говорит голос Вашего раскаяния? Ка­кой-нибудь невежда-психолог может задаться вопросом, не сами ли Вы написали это письмо, чтобы упрекнуть себя в со­вершении таких низких поступков.

Я с этим не согласен. Я считаю, что Вы абсолютно неспособ­ны к чувству вины.

Я считаю Вас аморальным, в прямом значении этого слова.

Хотя в пользу такого предположения и кое-что говорит, и внушает беспокойство. Полиция сможет доказать, что это пись­мо было напечатано на Вашей собственной пишущей машин­ке, которая стоит на письменном столе в Вашем доме в квар­тале Флорес. Бумага та же, какую Вы используете, и взята из Вашего письменного стола. Если принять во внимание, сколько времени может занять написание этого письма, можно сделать вывод, что единственный, кто мог его написать, не вызывая по­дозрений, это... Вы сами.

Эта небольшая загадка мне по душе: она придаст концу на­шей истории черты детектива, а я их люблю. И пока сохраню в секрете, как это все у меня получилось, чтобы снова Вам на­писать, если возникнет необходимость сообщить Вам что-то новое.

 

А пока я прощаюсь с Вами, но прежде хочу кое о чем попро­сить.

Берегите себя, сеньор Аянак, берегите себя! Мне бы не хоте­лось, чтобы глупая неосторожность с Вашей стороны или не­счастный случай испортили всю мою работу.

Х.М.А.

 

Иллюзия

 

 

Жил-был толстый и некрасивый крестьянин,

 

который влюбился (а почему бы и нет?)

 

в прекрасную белокурую принцессу...

 

Однажды принцесса — кто знает, зачем —

 

поцеловала толстого и некрасивого крестьянина...

 

и он, словно по волшебству, превратился

 

в стройного и статного принца.

 

(По крайней мере, так ей казалось...)

 

(По крайней мере, таким он чувствовал себя...)

 

 

Воин

 

«Я могу сказать, что моя любовь не была вечной. Она была огнем, который никогда не гас.»

Винисиус ди Мораес

 

Гигантское тело шумерского война было испещрено шрамами, а кожа знавала солнце и снег.

Его имя было Хорма. Легенда гласит, что во время путешествия, когда он странствовал с тремя друзьями из города в город, злейшие враги устроили ему засаду. Силы были неравны.

Четыре война яростно боролись, но только одному Хорма удалось выжить. Три его товарища пали в битве.

Изнуренный и истекающий кровью, Хорма понял, что ему необходимо отдохнуть, восстановить силы и залечить раны.

Он осмотрелся в поисках безопасного места и увидел небольшую пещеру в ближайшей скале.

То ползком, то еле передвигая ноги, он добрался до убежища и сразу же разложил на полу свою медвежью шкуру и забылся глубоким сном.

Через несколько часов или, может быть, дней он проснулся от сильного голода.

Его желудок горел! Все еще страдая от ран, Хорма решил пойти поискать сухих дров, чтобы разжечь небольшой костер и в своем временном прибежище и поесть хоть немного соленого мяса, которое у него было с собой.

Когда свет пламени озарил пещеру, воин не мог поверить своим глазам, приют, который он нашел, был не обыкновенной пещерой. Это был храм, выдолбленный в скале.…

По надписям и символам шумерский воин догадался, что святилище было возведено в честь одного бога… Бога Готцу.

Хорма привык не верить в случайности и поэтому сразу решил, что его привет к пещере сам Готцу, чтобы охранять его сон.

 

Хорма понял, что это был знак свыше.

С тех пор он доверил свой меч богу Готцу.

Он решил остаться здесь, пока его раны не затянутся.

А когда вернутся силы, он разведет большой костер под алтарем, увенчанным громадным каменным изваянием с изображением бога, поймает какое-нибудь животное и принесет его в жертву своему спасителю.

Еще пять дней и пять ночей оставался воин в горной пещере, восстанавливал силы и благодарил Готцу.

Все это время он не позволял погаснуть пламени, освещающему алтарь.

На шестой день Хорма решил, что пришла пора продолжать путь, и захотел перед уходом оставить достойный дар Готцу в знак благодарности.

- Вечный огонь, - подумал он. – Но как его достать?

Хорма вышел из пещеры и сел на камень около тропинки, чтобы хорошенько подумать.

Он знал, что небольшое количество масла позволит поддержать пламя какое-то время, но этого было недостаточно.

Он было подумал, что нужно собрать как можно больше дров, столько, чтобы они никогда не сгорели… Но быстро отбросил эту мысль. Он понял, что это не поможет… Большое количество топлива увеличит лишь силу пламени, но не его долговечность…

Монах в белых одеждах, проходивший мимо, остановился возле погруженного в раздумья Хорма.

 

Из любопытства, а может, из-за удивления при виде война в такой глубокой задумчивости монах сел напротив шумера и, не двигаясь, молча смотрел на него, словно слившись с пейзажем.

Прошло несколько часов. Уже солнце клонилось к закату, а Хорма все еще сидел на камне и продолжал размышлять…

Его так занимал вопрос, что он не слишком удивился, когда монах с ним заговорил:

- Что с тобой, воин? Тебя что-то волнует? Я могу тебе помочь?

- Не думаю, - ответил воин. – Эта пещера – храм бога Готцу, который пять ночей назад стал моим покровителем, предметом моих молитв и символом моей борьбы. Я скоро должен отсюда уйти и хотел бы вечно чтить его. Но я не знаю, как сделать так, чтобы зажженное мной пламя у алтаря горело вечно.

 

Монах покачал головой и, словно угадав мысли война, промолвил:

- Для того чтобы пламя стало вечным, тебе нужно нечто больше чем древесина и масло…

- Ты знаешь, что мне понадобится? – поспешил спросить воин. – Что же нужно?

- Волшебство, тихо ответил монах.

- Но я не волшебник и ничего не понимаю в магии…

- Только магии подвластно невероятное. Только она может сделать что-то вечным.

- Я хочу, чтобы пламя у алтаря было вечным, - сказал воин. И продолжил:

- Если я овладею магией, ты обещаешь, что пламя в честь Готцу будет гореть всегда?

- Обещать? Неделю назад ты ничего не слыхал об этом храме Готцу, а сейчас говоришь о вечном почитании. Ты этого хочешь сейчас. Но разве ты можешь обещать, что это будет вечным?

 

Хорма долго молчал.

Воин понял, что никто не может быть уверен в вечности своего желания…

Монах снова покачал головой и поднялся, чтобы продолжить путь.

Он подошел к Хорма и, прижав ладонь к его груди, сказал:

- Я тебе открою один секрет…

 

Магия имеет силу, пока есть желание!

 

Протест [*]

 

 

И вдруг я услышал звонок.

 

- Ты здесь? — спросили. — Уже пора!

- Иду, — ответил я автоматически.

- Уже поздно. Поторопись.

 

Мне это надоело.

 

Я решил взять молоток и ударить...

Чуть-чуть удачи,

и бесконечные страдания прекратятся.

 

Было бы прекрасно.

Больше никто не смотрит...

Больше никто не подгоняет...

Больше никакой тюрьмы!

 

Когда-нибудь все узнают о моем поступке…

Когда-нибудь кто-то сделает так же...

А затем еще кто-то...

И еще...

И многие набрались бы храбрости.

Надо навсегда покончить с ними.

Отделаться от них, какие бы они ни были...

 

И вдруг я понял, что моя мечта несбыточна.

Наше рабство вошло в нашу жизнь...

Мы создали себе оковы

и теперь без них не можем жить.

Необходимо это признать...

Мы уже не сможем жить без часов!

 

Мечты-семена

 

 

В 1980 году я познакомился с некоторыми книгами Иры Прогофф и с его блестящей ме­тафорой о дубе и желуде. Эта мысль возник­ла после прочтения его работ.

 

 

В тишине размышлений я воспринимаю

свой внутренний мир

похожим на семя,

которое кажется маленьким и незначительным,

но в то же время полно возможностей.

 

И я вижу в нем зародыш великолепного дерева,

дерева моей жизни в непрерывном развитии.

 

Едва зародившись, каждое семя несет в себе

дух дерева, в которое оно превратится.

 

Каждое семя знает, как стать деревом,

попав в плодородную почву.

Поглощать питательные соки,

расправлять ветви и листву,

покрываться цветами и фруктами,

чтобы дать то, что может.

Каждое семя знает, как стать деревом.

И семян столько, сколько у нас желаний.

Внутри нас множество порывов

ждут часа, когда их раскроют,

чтобы пустить корни и родиться.

Вновь умереть семенами...

чтобы превратиться в деревья.

Красивые и гордые деревья

скажут нам твердо,

чтобы мы услышали голос своей души,

чтобы прислушались

к мудрости нашей мечты, которая еще только зреет.

 

Мечты освещают нам путь,

указывают курс и подают сигналы.

Они проявляются

в каждом поступке и в каждый момент,

меж предметов и людей,

и в скорби и в радости,

в победах и поражениях,

Мечты учат нас, во сне или наяву,

видеть себя,

слышать себя,

понимать.

Указывают нам путь мимолетными озарениями

или ослепляющим светом молний.

 

И так мы растем,

развиваемся,

становимся умнее...

 

И пока мы идем

по этому вечному настоящему под названием жизнь,

семена наших желаний

превращаются в деревья,

расправляют свои ветви,

которые, как гигантские крылья,

взмывают в небеса,

одним взмахом объединяя

наше прошлое и будущее.

 

Не стоит бояться...

Мудрость их не оставит...

Потому что каждое семя знает,

как стать деревом.

Эпитафия на смерть необычного человека

 

 

28 ноября 1984 года.

Сегодня умер человек.

Этот человек был моим другом.

Ему было 35 лет.

С точки зрения статистики он был слишком молод, если учесть среднюю продолжительность жизни.

Он прожил достаточно времени для того, что он сделал, и со­вершенно недостаточно для того, на что он был способен.

 

Он был интересной личностью, но вдобавок еще и очень не­обычным человеком. Мнения о нем расходятся: одни считали его невыносимым педантом, а другие уверяли, будто он обла­дал блестящим умом и недостатком скромности, как это часто бывает у гениев. Я же, знавший его лучше всех, могу сказать, что он не был ни гением, ни педантом. Он был человеком, который получал удовольствие от того, что делал. Он называл себя гедо­нистом и, следовательно, жил, работая себе в радость.

Наверное, это безудержное стремление к действию и стало причиной одной большой проблемы в его отношениях с окру­жающими. Все казались ему слишком медлительными и пассив­ными, и по какой-то причине, о которой я могу догадаться, он постоянно находился среди людей, не отличавшихся особой живостью ума, и беспощадно их критиковал. Чтобы попытать­ся объяснить такое поведение, — а может быть, для того, чтобы оправдать друга, — я предположу, что он всю жизнь не только не считал себя гением, но и подозревал в глубине души, что был глупцом, бестолочью, никчемным человеком, неспособным ни к какой творческой деятельности.

Моему другу была больше по душе зрелищность действий, а не действия сами по себе. Его любовные увлечения должны были быть страстью. Широта его интересов безгранична. Его увлечения ни с чем не сравнимы. Его энергия неисчерпаема. Вот почему он был замечательным профессионалом: психоте­рапевтом, владевшим техникой катарсиса. Он, как никто дру­гой, мог снимать стресс, занимаясь любимым делом. (Я спра­шиваю себя, нашел ли он то, что искал? К тому же он постоянно жаловался, что не может найти подходящего врача. Возможно, ему требовался такой же врач, каким был он сам...)

 

Как бы там ни было, он был замечательным человеком. Как не полюбить того, кто полностью отдавался любому затеянно­му делу, важному или незначительному, с одинаково безудерж­ным и подчас нелепым энтузиазмом?

Была и другая сторона у этой яркой личности. Другое, более патетическое, как он выражался, видение ситуации... Возможно, наименее привлекательной чертой его характера или же (почему бы и нет?) движущей силой его поступков было вот что:

 

Этому человеку все очень быстро надоедало.

Становилось скучно.

 

Скука. Наверное, именно она определяла жизнь моего боль­шого друга и товарища. Увлеченность сменялась усталостью от людей, работы, спорта, манеры одеваться и говорить. Откро­венно говоря, ему наскучило собственное существование. Но, несмотря на это, сегодня, когда пришло время подвести ито­ги, я должен признаться: было и то, что ему никогда не надоедало. Он жил для этого и ради этого, со всей страстью, с которой I он наслаждался всем остальным. Ясный образ, встающий перед глазами: он и дети. Я никогда не видел, чтобы он уставал, раз­дражался от общения со своими детьми или не хотел их видеть.

(Может быть, с ними у него просто не было времени на тос­ку? К счастью, мы уже никогда об этом не узнаем.)

Без сомнения, этот человек любил своих детей больше все­го на свете. Не знаю, любил ли он кого-нибудь, как своих детей? (Не «так, как», а именно «как» своих детей.) Более того: любил ли он кого-нибудь по-настоящему? (В том смысле, в котором он понимал слово «любить»?) То есть: принимал ли он кого-нибудь без оговорок? Это и есть загадка. По моему скромному мнению, он любил до тех пор, пока... ему не начинал нравиться кто-то другой. Потому что, как только это происходило, любовь, бла­годушие и щедрость, казалось, испарялись и их место занимали отвратительные требования, нездоровые надежды и самые низ­кие страсти...

Если есть сомнения в том, любил ли он, то нет никаких сом­нений, что он никогда не чувствовал себя по-настоящему лю­бимым.

За спиной у этого «всемогущего» человека, сильного, неуяз­вимого, «пандорного» (позволим себе этот неологизм), прячась в тени этого всеобщего любимца, шел совсем другой человек, его второе «я». Тайно, словно мрачный мистер Хайд, только не жестокий, а нуждающийся в расположении к себе. Другой чело­век, со множеством недостатков, слабый, требовательный, на­доедливый и несчастный. Нелюбимый, неуверенный в себе, не­удовлетворенный... Этому человеку понадобилось больше чем полжизни, чтобы встретиться лицом к лицу со своим затаив­шимся Эго. И, наконец, ему повезло: не из-за храбрости, пос­кольку храбрым он не был, а из-за упрямства... Когда после двад­цати лет поисков он обнаружил себя самого (или решил, что обнаружил), он понял также (или решил, что понял) и то, что другие (те, кого он любил) продолжали желать, чтобы он оста­вался прежним. Тем, каким он был до встречи с самим собой.

И он отступил.

Он согласился вечно исполнять роль супергероя, вынужденный стойко отрицать мрачные стороны своей души.

 

Даже он сам не знал, как сумел добиться того, что никогда ни на кого не рассчитывал. «Рассчитывал» в том смысле, как он по­нимал это слово, то есть безоговорочно. В глубине души он был уверен, что никто не может рассчитывать на другого человека безоговорочно, но в то же время он никак не мог избавиться от этих нелепых поисков того, к чьей груди он бы мог преклонить уставшую голову, закрыть глаза и успокоиться.

Сегодня я позволю себе сказать то, что никогда не говорил ему в глаза:

 

Ты никогда никому не доверял

 

Мне не хочется так думать, ведь он был таким дружелюб­ным и всегда готовым помочь. Кто из вас, оставшихся в жи­вых, может утверждать, что он был вашим другом? Многие могли бы причислить его к своим друзьям, но кто осмелится утверждать, что эти отношения были взаимными? Откровен­но говоря, думаю, что никто, поскольку сомневаюсь, чтобы он, несмотря на внешнюю открытость, был способен дове­рять окружающим. Не из-за недостатков других. Он был прос­то на это неспособен.

Я могу представить, что однажды он кому-то оказал доверие.

Возможно, как-то раз, давным-давно он понадеялся на кого-то...

Понадеялся, а его обманули...

Но какое же это нелепое оправдание!

Что меняет это предположение? Почему человек из-за этого должен постоянно носить «маску»? Может быть, это снимает с него ответственность за неспособность удержать друзей (Кро­ме одного, который, впрочем, эмигрировал.) Или это позволяет закрыть глаза на его причастность к той «неудаче».

Если бы он это услышал, он бы отказался от понимания, со­чувствия или жалости...

:

Сколько неясностей осталось в этой запутанной жизни!

 

Одной из таких загадок была его семейная жизнь. Что связы­вало этого человека с женой? Что он к ней чувствовал? Смерть унесла ответ на этот вопрос.

Верно лишь то, что до дня своей смерти он продолжал жить вместе с ней.

Было бы слишком просто думать, что он оставался с ней ради детей.

Было бы неверно думать, что он был абсолютно счастлив в браке.

Было бы наивно полагать, что он был (или считал себя) не­способным соблазнить или быть соблазненным другой женщи­ной.

Было бы глупо признать, что он не давал себе отчета в проис­ходящем или отрицал это...

Итак, он остался из-за любви к этой женщине или был при­кован к ней своими страхами?

 

Любой, кто спросил его об этом, узнал бы, что он ее сильно любил. Но никто не мог понять, до какой степени. Любил ли он ее в минуту своей смерти? Думаю, что да. Однако ее образ был поглощен его нерешенными делами или той жизнью, которую он ей когда-то предоставил, или его ролью в этих отношениях. А она, в свою очередь, была поглощена досадой и опустошена его чрезмерными требованиями. Я утверждаю это с полной уве­ренностью, поскольку думаю, что жизнь с ним не могла быть ни легкой, ни приятной.

 

Тем не менее сейчас, рядом с усопшим, мне хотелось бы лишь поговорить о нем как о муже. А он считал себя отличным мужем (по крайней мере, до того, как ему все надоело и он перестал бороться, или, вернее, предоставил бороться именно ей) Он считал, что вынес невыносимое, пережил все и сделал мак­симум возможного, и все для того, чтобы они стали идеальной парой.

Однако у них не хватило времени. Этот глупец постоянно пе­рекладывал ответственность за свои неудачи на жену. И, спра­ведливо это или нет, скончался с мыслью, что она была не в со­стоянии справиться с обстоятельствами.

В течение последних лет он копил злобу и обиду, которые омрачали его жизнь... И ни разу не нашел тихой заводи, где мог бы отмыть эту грязь, накопившуюся за годы.

 

Важнее знать, что гораздо больше, чем любовь, была его при­вязанность к этой женщине.

Потому что нет никаких сомнений, что он никогда ни к кому не был привязан так, как к ней. Никогда!

И, может быть, именно в этом и была проблема.

Только ей он предоставлял сомнительную привилегию ви­деть себя таким, каков он есть.

Только ей он показывал свои самые слабые стороны.

Но она не смогла принять и вынести все это.

А если и могла, то не захотела... А если и захотела, то он ни­когда об этом не узнал.

Зачем же он продолжал эти отношения? Он знал и всем пов­торял: одной любви недостаточно! И что же...?

 

Страх!

Вполне возможно, ключ к разгадке многих странных поступ­ков и ответ на загадку «неразрываемых» семейных отношений - страх. Насколько увлеченно и без оглядки он занимался своей работой, насколько был смел в своих поступках, настолько же слаб и нерешителен он был внутри себя.

 

Как-то мне пришла в голову мысль, что его диагноз скорее связан с фобиями, нежели с чем-либо другим Я давно понял, что его истерики, несомненно, были позой, защит­ным механизмом или, в лучшем случае, — выражением жела­ния. Этот человек бы скован страхами. Начиная с дурацких и банальных (например, он хватался за сердце при ночном теле­фонном звонке) до паническою ужаса при мысли о том, что с его детьми могло что-то случиться (кашля или головной боли у ребенка было достаточно, чтобы лишить его отца сна или, по меньшей мере, спокойствия). И между двумя крайностя­ми, между серьезным и надуманным — страх смерти... Собст­венной смерти. Страх, сопровождавший его до последнего дня, разрушивший большую часть его жизни. В последнее время он вел себя как ипохондрик, неотступно следящий за своим дыха­нием, сердцебиением, мышечными болями или за любой ре­акцией кожи или слизистой оболочки. Ему было неловко от этого, возможно, потому, что он знал: момент, стоивший ему жизни, будет скрыт за его постоянным страхом болезни. Воз­можно, его хандра была пророческим предвосхищением смер­ти? Было ли это беспокойство его психологической особен­ностью или предчувствием? Сейчас, так как «потом» для него уже больше не будет, это беспокойство кажется неважным. Если посмотреть на эту историю в ретроспективе, ранняя смерть тоже может быть истолкована как естественный и, мо­жет быть, даже желанный результат огромной затраты энергии... Но он не хотел умирать.

По крайней мере, он больше хотел жить, чем умереть. Несмотря ни на что, этот человек наслаждался жизнью и был уверен, что его близкие наслаждаются его обществом. Но заметьте: го взаимное удовольствие сохранялось только при отношении «на расстоянии».

И причиной всему была его ненавистная привычка, или лучше сказать — ужасная приверженность: пристрастие к откровенности. Окружающие не привыкли к этому и не собирались привыкать. И эта нелепая мания искренности доставляла ему множество неприятностей. Если он говорил: «Я хороший врач» ему приклеивали ярлык хвастуна.

Он не сторонился проблем, которых другие избегали, - люди же подтрунивали над его «всемогуществом».

Он гордился вполне заслуженными успехами, а все вокруг считали его тщеславным.

Он говорил в лицо.- «Я не хочу тебя видеть», а собеседник в ответ называл его склочником.

Он переставал ходить туда, куда ему не хотелось, и прослыл необщительным. Он отказывался лгать, и его осуждали за жестокость. Он не хотел быть «как все», потому что не хотел затеряться в толпе, а все обвиняли его в том, что он хочет быть в центре внимания.

 

Как ни странно, но это так...

Он, медик, психиатр, психотерапевт, психоаналитик, анали­тик, специалист по коммуникативным отношениям, гештальт-психологии и более или менее проницательный наблюдатель... и все же, как ни странно, никогда не понимал людей!

 

Что осталось от путешествия по жизни этого человека?

Стоило ли ему жить?

 

У него остались дети, и уже это его оправдывает.

 

Он оставил после себя много или мало (я думаю, что много) того, что сказал, чему научил и чем помог своим пациентам.

 

Не забыто и его дело, которым занимаются другие медики, а также то, чему они у него научились (или, во всяком случае, говорят, что научились).

 

Остался немалый капитал, о котором он так заботился в пос­ледние годы.

 

Остались его идеи и неповторимая манера изложении

 

Остается память о его хорошем настроении, о его улыбке и оригинальности.

 

Остается уверенность в том, что можно и «необходимо» бо­роться за собственные убеждения.

 

Здесь покоится тот, о ком можно сказать,

не боясь ошибиться:

«Он сделал все возможное, чтобы стать счастливым...

и ему это удалось!»

 

Возможно, после всего сказанного приобретают смысл сло­ва, которые он сам просил написать на своей могильной плите:

 

«Счастье — это уверенность в том, что ты на верном пути».

Место в лесу

 

В октябре 1996 года я поехал в Нью-Йорк, чтобы начать 47-й год своей жизни вместе со своим «братом по жизни» Йошуа. Его родной брат Давид подарил мне эту хасидскую сказку, и я решил рассказать ее тебе на прощание.

 

 

Эта история об одном известном хасидском раввине: Баал Шем Тове.

Баал Шем Тов был очень известен среди своего народа. Все говорили, что он настолько благочестивый, добрый, целомудренный и честный, что Бог слушал его слова, когда тот говорил.

В городке, где он жил, сложилась такая традиция: все, у кого были неисполненные желания или несбывшиеся мечты, шли к раввину.

Баал Шем Тов принимал всех один раз в год, в день, который выбирал он сам. И приводил их в одно место в лесу, известное ему одному.

Легенда гласит, что там Баал Шем Тов разжигал особенным способом яркий костер из веток и листьев, а затем читал молитву тихим голосом, словно для себя самого.

И как говорят...

Богу нравились слова Баал Шем Това, он так был очарован искусно разожженным костром, так любил людей, собравшихся в том месте в лесу... что не мог отказать в просьбе Баал Шем Тову и исполнял желания всех, кто находился рядом с ним.

Когда раввин умер, люди поняли, что никто не знал слов, которые произносил Баал Шем Тов, когда о чем-то просил Бога.

Но они теперь знали то место в лесу и умели зажигать огонь. Один раз в год, следуя традиции, основанной Баал Шем Товом, все, у кого были неисполненные желания и несбывшиеся мечты, собирались в том самом месте в лесу, разжигали огонь так, как их научил старый раввин, и, не зная слов молитвы, пели какую-нибудь песню или псалом. Иногда они просто смотрели друг на друга и о чем-то говорили, собравшись на этом же месте вокруг костра.

 

И как говорят...

 

Богу так нравился разведенный костер и это место в лесу, и те, кто там собирались... что, хотя никто не произносил нужных слов, он все равно выполнял желания всех присутствующих.

 

Прошло время, и от поколения к поколению мудрость все забывалась...

 

И вот пришли мы.

Мы не знаем, где это место в лесу.

Мы не знаем слов...

Мы даже не знаем, как зажечь огонь так, как это делал Баал Шем Тов...

Однако кое-что нам известно.

Нам известна эта история.

Нам известна эта сказка.

 

И так говорят...

 

Бог так любит эту сказку,

ему так по душе эта история,

что достаточно, если кто-то ее расскажет

и кто-то ее услышит,

и тогда Он, довольный,

выполнит любую просьбу

и исполнит любое желание

всех, кто разделит с ним это мгновение…

Пусть так и будет...

 

Триистины.

Вместо послесловия

В поисках истины все мы встречаемся на своем жизненном пути с различными идеями. Они постепенно прорастают в нашем сознании и овладевают нами, создавая на некоторое время нашу систему взглядов.

Однако потом часть этих истин отбрасывается — или потому что надобность в них отпала, или они не выдерживают наших сомнений. А может быть, потому что новая истина, овладевшая нами, несовместима с предыдущими и соперничает внутри нас за «место под солнцем». Или же просто потому, что эти истины перестают быть важными для нас. И мы теряемся. В любом случае, суждения, на которые мы опирались, ставятся под сомнение. Представьте себе, что, встав у руля своего парусника, осознавая все свои возможности, вы никак не можете выбрать верный курс.

 

Мне вспомнилась книга Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц».

Помните?

«Во время путешествий по маленьким планетам своей галактики он встретился с Географом, который отмечал в большой регистрационной книге горы, реки и звезды.

Маленький Принц захотел внести туда свой цветок (тот, что оставил на своей планете), но Географ сказал ему:

- Мы не записываем цветы, потому что нельзя записывать эфемерное.

И Географ объяснил Маленькому Принцу, что «эфемерный» значит находящийся под угрозой скорого исчезновения».

Услышав это, Маленький Принц сильно опечалился. Он понял, что его роза эфемерна...»

И я задал себе вопрос: существуют ли истины, незыблемые, как скалы, и неизменные, как привычный пейзаж за окном? Или же истина столь же эфемерна и хрупка, как сорванный цветок?

В масштабе макрокосмоса это может звучать так:

 

- Разве горам, рекам и звездам тоже не угрожает скорое исчезновение?

 

Что значит «скоро» в сравнении с «всегда»?

И не выходит ли в таком случае, что горы — тоже эфемерны?

Мне хотелось бы попытаться написать о некоторых идеях-горах, идеях-реках, идеях-звездах, с которыми я встречался на своем пути.

Некоторые из этих истин, безусловно, кажутся другим спорными. Может быть, однажды они станут таковыми и для меня. Но сейчас они, на мой взгляд, целостны и достоверны, и более того, их можно подвергать беспристрастной оценке — они выдерживают испытание с точки зрения здравого смысла.

 

1. Первая истина составляет неотъемлемую часть философии гештальт-терапии, это мысль о том, как узнать, что:

 


1 | 2 | 3 | 4 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.152 сек.)