АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Французская проза 2 половины 19 века. Объективный метод Флобера в романе «Госпожа Бовари». Изображения провинциальной провинции и образа Эммы Бовари

Читайте также:
  1. B. обучение образам правого полушария
  2. I этап Подготовка к развитию грудобрюшного типа дыхания по традиционной методике
  3. I. ГИМНАСТИКА, ЕЕ ЗАДАЧИ И МЕТОДИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
  4. I. Методические основы
  5. I. Методические основы оценки эффективности инвестиционных проектов
  6. I. Предмет и метод теоретической экономики
  7. I. Российская империя в первой половине XIX века. (Александр I, декабристы, Николай I ).
  8. I. Что изучает экономика. Предмет и метод экономики.
  9. II. Метод упреждающего вписывания
  10. II. МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ
  11. II. Методы непрямого остеосинтеза.
  12. II. Проблема источника и метода познания.

Эстетика Флобера в следующем: Флобер считал, что для каждого понятия существует лишь одно правильное слово, одно обозначение, один способ выразить свою мысль. Поэтому всю свою творческую энергию он растрачивал на то, что бы придать своим произведением исключительную форму. Это первое. А второе – это исключение автора из произведения (художник – это Бог, его присутствие должно ощущаться, но нигде не обнаруживаться). Поэтому он стремиться вжиться в образ, раствориться в нем: Мадам Бовари – это я. А поскольку он изображал в своих произведениях чаще всего буржуазных пошляков, он мучился тем, что должен мыслить как они, саму превращаться в них.

Основной идеей романа можно назвать развенчание претензий Эммы на некую особую отличность, возвышенность души. Ирония с 6 главы, где описывается круг чтения Эммы, повлиявший на ее дальнейшую жизнь. Ее идеал – это красивая жизнь. Итак, Флобер изображает не только бунтующую натуру, он последовательно разрушает этот стереотип, вплоть до кульминационного момента «крушения иллюзий».

 

Разговор Шарля были плоски как уличная панель, общие места вереницей тянулись за ним своих обычных нарядах. Он не умел ни стрелять, ни плавать, ни фехтовать.

Ей хотелось, чтобы имя Бовари приобрело известность, чтобы его можно было видеть на витринах книжных лавок, чтобы оно мелькало в печати, чтобы его знала вся Франция. Но Шарль самолюбием не отличался! Врач из Ивето, с которым он встретился на консилиуме, несколько пренебрежительно с ним обошелся у постели больного, в присутствии родственников. Вечером Шарль рассказал об этом случае Эмме, и та пришла в полное негодование. Супруг был растроган. Со слезами на глазах он поцеловал жену в лоб. А она сгорала со стыда, ей хотелось побить его; чтобы успокоиться, она выбежала в коридор, распахнула окно и стала дышать свежим воздухом.- Какое ничтожество! Какое ничтожество! - кусая губы, шептала она. Вы, наверно, устали, сударыня? Наша "Ласточка" трясет немилосердно! - Это правда, - молвила Эмма, - но всякое передвижение доставляет мнеудовольствие. Я люблю менять обстановку. - Какая скука - вечно быть прикованным к одному месту! - воскликнулпомощник нотариуса. - Попробовали бы вы, как я, по целым дням не слезать с лошади... -заговорил Шарль. По-моему, нет ничего красивей заката, - молвила Эмма, - особенно надморем. - О, море я обожаю! - сказал Леон. - И не кажется ли вам, - продолжала г-жа Бовари, - что над этимбезграничным пространством наш дух парит вольнее, что его созерцаниевозвышает душу и наводит на размышления о бесконечности, об идеале? - Так же действуют на человека и горы, - молвил Леон. - Мой двоюродныйбрат в прошлом году путешествовал по Швейцарии, и он потом говорил мне, что невозможно себе представить, как поэтичны озера, как прекрасны водопады, как величественны ледники. Через потоки переброшены сосны сказочной величины, над провалами повисли хижины, а когда облака расходятся, вы видите под собой, на дне тысячефутовой пропасти, бескрайнююдолину. Такое зрелище должно настраивать человеческую душу на высокий лад, располагать к молитве, доводить до экстаза! И меня нисколько не удивляет, что один знаменитый музыкант для вдохновения уезжал играть на фортепьяно в какие-нибудь красивые места. - А вы сами играете, поете? - спросила Эмма. - Нет, но я очень люблю музыку, - ответил Леон- Вот почему я особенно люблю поэтов, - сказал Леон. - По-моему, стихинежнее прозы - они трогают до слез. - А в конце концов утомляют, - возразила Эмма. - Я, наоборот,пристрастилась за последнее время к романам, к страшным романам, к таким,от которых не оторвешься. Я ненавижу пошлых героев и сдержанность впроявлении чувств, - этого и в жизни довольно - Я часто писал вам письма и тут же их рвал, - снова заговорил Леон. Она молчала. - Я мечтал: а вдруг вы приедете в Париж! На улицах мне часто казалось,что я вижу вас. Я бегал за всеми фиакрами, в которых мелькал кончик шали,кончик вуалетки, похожей на вашу... Эмма, видимо, решила не прерывать его. Скрестив руки и опустив голову,она рассматривала банты своих атласных туфелек, и пальцы ее ног повременам шевелились. Наконец она вздохнула. - А все же нет ничего печальнее моей участи: моя жизнь никому не нужна.Если бы от наших страданий кому-нибудь было легче, то мы бы, по крайнеймере, утешались мыслью о том, что жертвуем собой ради других. Леон стал превозносить добродетель, долг и безмолвное самоотречение;оказывается, он тоже ощущал неодолимую потребность в самопожертвовании, ноне мог удовлетворить ее. - Мне очень хочется быть сестрой милосердия, - сказала она. - Увы! - воскликнул Леон. - У мужчин такого святого призвания нет. Я невижу для себя занятия... пожалуй, кроме медицины... Едва заметно пожав плечами, Эмма стала рассказывать о своей болезни:ведь она чуть не умерла! Как Жаль! Смерть прекратила бы ее страдания. Леон поспешил признаться, что он тоже мечтает только о _покое могилы_. Однажды вечером ему будто бы даже вздумалось составить завещание, и в этом завещании он просил, чтобы к нему в гроб положили тот прелестный коврик с бархатной каемкой, который ему когда-то подарила Эмма. Обоим в самом деле хотелось быть такими, какими они себя изображали: оба создали себе идеал и к этому идеалу подтягивали свое прошлое. Слова - это волочильный стан, на котором можно растянуть любое чувство. Однако выдумка с ковриком показалась ей неправдоподобной. - Зачем же? - спросила она. - Зачем? Леон замялся. - Затем, что я вас так любил! Порадовавшись, что самый трудный барьер взят, Леон искоса взглянул нанее. С ним произошло то же, что происходит на небе, когда ветер вдругразгонит облака. Грустные думы, находившие одна на другую и омрачавшие голубые глаза Леона, как будто бы рассеялись; его лицо сияло счастьем. Он ждал. - Я и раньше об этом догадывалась... - наконец произнесла Эмма. И тут они начали пересказывать друг другу мелкие события тогоневозвратного времени, все радости и горести которого сводились для нихтеперь к одному-единственному слову. Он вспомнил беседку, увитуюломоносом, платья Эммы, обстановку ее комнаты, весь ее дом. - А наши милые кактусы целы? - Померзли зимой. - Как часто я о них думал, если б вы только знали! Я представлял ихсебе точно такими, как в те летние утра, когда занавески на окнах былипронизаны солнечным светом... и когда ваши обнаженные руки мелькали в цветах. - Милый друг! - сказала Эмма и протянула ему руку. Леон прильнул к ней губами. Потом глубоко вздохнул. - Внутри вас была тогда какая-то неведомая сила, и она действовала наменя неотразимо... - продолжал Леон. - Однажды я пришел к вам... Но вы,конечно, этого не помните. - Нет, помню, - возразила Эмма. - Ну, дальше? - Вы стояли внизу, в передней, на ступеньке, собирались уходить. На васбыла шляпка с голубенькими цветочками. Вы мне не предложили проводить вас, а я все-таки, наперекор самому себе, пошел за вами. С каждой минутой мне все яснее становилось, что я допустил бестактность. Я плелся сзади,навязываться в провожатые мне было неловко, а уйти совсем я не мог. Когдавы заходили в лавки, я оставался на улице и смотрел в окно, как выснимаете перчатки и отсчитываете деньги. Но вот вы позвонили к госпожеТюваш, вам открыли, за вами захлопнулась большая тяжелая дверь, а я стоюперед ней как дурак. Госпожа Бовари слушала его и дивилась тому, какая она старая; ейказалось, что все эти восстанавливаемые в памяти подробности удлиняютпрожитую жизнь; чувства, которые она сейчас вызывала в себе, росли добесконечности. - Да, правда!.. Правда!.. Правда!.. - полузакрыв глаза, время отвремени роняла Эмма. На всех часах квартала Бовуазин, где что ни шаг - то пансион, церковьили заброшенный особняк, пробило восемь. Леон и Эмма молчали, но когда они обменивались взглядами, в ушах у них начинало шуметь, точно из их неподвижных зрачков исходил какой-то звук. Они взялись за руки, и прошлое, будущее, воспоминания и мечты - все для них слилось в одно ощущение тихого восторга. Стены в номере потемнели, но еще сверкали выплывавшие из мрака яркие краски четырех гравюр: на них были изображены сцены из "Нельской башни" (*43), а под гравюрами давались пояснения на испанском и французском языках. В окно был виден клочок темного неба междуостроверхими кровлями. Эмма встала, зажгла на комоде две свечи и опять села на свое место. - Итак?.. - спросил Леон. - Итак? - в тон ему проговорила Эмма. Он все еще думал, как вновь начать прерванный разговор, но вдруг онасама обратилась к нему с вопросом: - Отчего никто до сих пор не выражал мне таких чувств? Молодой человек на это заметил, что возвышенную натуру не так-то легкопонять. Он, однако, полюбил ее с первого взгляда и потом не раз приходил вотчаяние при мысли о том, как бы они могли быть счастливы, если б волеюсудеб встретились раньше и связали себя неразрывными узами. - Я тоже иногда об этом думала, - призналась Эмма. - Какая отрадная мечта! - прошептал Леон и, осторожно перебирая синююбахрому ее длинного белого пояса, добавил: - Кто же нам мешает все начатьсызнова?.. - Нет, мой друг, - сказала Эмма. - Я уже стара... а вы еще молоды...Забудьте обо мне! Вас еще полюбят... полюбите и вы. - Но не так, как вас! - вырвалось у Леона. - Какое вы еще дитя! Ну будем же благоразумны! Я так хочу! Она стала доказывать, что любить друг друга им нельзя, что онипо-прежнему не должны выходить за пределы дружбы. Искренне ли говорила Эмма? Этого она, конечно, и сама не знала -радость обольщения и необходимость обороны владели всем ее существом.Нежно глядя на молодого человека, она мягким движением отстраняла егодрожащие руки, робко пытавшиеся приласкать ее. - Простите! - сказал он, отодвигаясь. И в душу к Эмме закралась смутная тревога, внушенная этой его робостью,более опасной, нежели смелость Родольфа, который тогда, раскинув руки,двигался прямо к ней. Леон казался ей красивее всех на свете. От неговеяло необыкновенной душевной чистотой. Его длинные тонкие загнутыересницы поминутно опускались. Нежные щеки горели - Эмме казалось:желанием, и ее неудержимо тянуло дотронуться до них губами. Наконец Эммапосмотрела на часы. - Боже, как поздно! - воскликнула она. - Заболтались мы с вами! Он понял намек и стал искать шляпу. - Я даже забыла о спектакле! А бедный Бовари нарочно меня здесьоставил! Я должна была пойти с Лормо и с его женой - они живут на улицеБольшого моста. Возможность упущена: завтра она уезжает. - В самом деле? - спросил Леон. - Да. - Мне необходимо увидеться с вами еще раз, - заявил он. - Мне надо вамсказать... - Что сказать? - Одну... серьезную, важную вещь. Да нет, вы не уедете, это невозможно!Если б вы знали... Выслушайте меня... Неужели вы меня не поняли? Неужеливы не догадались?.. - Вы же так прекрасно говорите! - сказала Эмма. - А, вы шутите! Довольно, довольно! Сжальтесь, позвольте мне сноваувидеться с вами... только один раз... один-единственный! - Ну что ж!.. - Эмма запнулась и, словно спохватившись, воскликнула: -Но только не здесь! - Где вам угодно. - Хотите... Подумав, она произнесла скороговоркой: - Завтра, в одиннадцать утра, в соборе. - Приду! - воскликнул он и схватил ее руки, но она отняла. Оба теперь стояли, он - сзади нее; вдруг Эмма опустила голову, - Леонсейчас же нагнулся и надолго припал губами к ее затылку. - Да вы с ума сошли! Вы с ума сошли! - прерывисто и звонко смеясь,повторяла она, меж тем как Леон осыпал ее поцелуями. Наконец Леон взглянул на нее через плечо - он словно искал в ее глазаходобрения. Но глаза ее выражали неприступное величие. Леон сделал три шага назад, к выходу. Остановился на пороге. Дрожащимголосом прошептал: - До завтра

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.)