МЕТАМОРФОЗЫ ЛИЧНОСТИ

Как мир меняется! И как я сам

Меняюсь! Лишь именем одним я называюсь, -На самом деле то, что именуют мной, -Не я один. Нас много. Я - живой.

Н. Заболоцкий

Личность изменяется в процессе жизни. Причем, эти изменения, как правило, носят скачкообразные характер. Чаще всего это случа­ется в определенные возрастные периоды, которые в психологии получили название «кризисов». Каждый кризисный период можно образно сравнить с взламыванием панциря улиткой, который стал ей тесен.

Начнем с периода младенчества, когда идет закладка эмоциональ­ного фундамента личности. В этот период ребенок по своей сути выступает как одно целое с матерью. Мать согревает младенца сво­им теплом, дает ощущение мягких грудей, когда ребенок сосет мо­локо. Мать дарит улыбку, ласкает, поет колыбельные песни, аукает, пеленает и т. д. Ребенок привык опираться на заботу и защиту мате­ри, чувствовать ее заступничество даже перед отцом в патриархаль­ной семье, веря в ее всемогущество. К миру детства, как к источни­ку с живой водой, человек обращается всю оставшуюся жизнь, так как память сохраняет эти чувства, эмоциональные отношения, прав­да, в различной степени выраженности. Иллюстрацией может слу­жить наблюдения И. А. Гончарова: «Обломов, увидев давно умер­шую мать, и во сне затрепетал от радости, от жаркой любви к ней; У него сонного, медленно выплыли из-под ресниц и стали неподвиж­но две теплые слезы».

От года до трех (ранний детский возраст) - время интенсивного познания окружающего мира. Ребенок начинает ходить, говорить, и хочет делать все сам (есть, одеваться, играть и многое другое). Имен­но в этом периоде закладываются такие качества, как самостоятель­ность, инициатива, смелость. В конце этого периода возникает кри-

221

зис трехлетних, когда в борьбе за свою самостоятельность дети мо­гут «закатывать истерики». В ряде случаев родители подавляют «бунт» и на «выходе» получают инфантильную личность. Вновь об­ратимся к Гончарову: «...ему иногда как резвому мальчику, так и хо­чется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать, да три тетки в пять голосов закричат:

- Зачем? Куда? А Васька, а Захарка на что?...

И не удается никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому... лелеемый как экзотический цветок в теплице, и так же как после­дний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая».

Затем следует кризис 6 - 7 - летних детей, обуславливаемый пси^ хическим развитием и сменой игровой на учебную деятельность. Адаптацией к школьной жизни. Этот процесс может протекать глад­ко, эволюционно. Однако с уверенностью можно сказать, что кри­зис при переходе от детства к юности никогда не проходит не заме­ченным. Грани перехода от детства к зрелости условны - это где-то от 11 до 15. Этот переход включает в себя два ряда процессов: био­логический, включая половое созревание организма; и социальный ряд. Процессы обучения, воспитания, социализации в широком смысле этого слова. Процессы эти всегда взаимосвязаны, но не син­хронны.

В состоянии кризиса подростки становятся трудновоспитуемы, вступают в острые конфликты с окружающими, испытывают болез­ненные, мучительные переживания, переосмысливают окружающее и меняют интересы и систему отношений.

«Случалось ли вам, читатель, - пишет Л. Н. Толстой в «Отроче­стве» в известную пору жизни, вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам с другой, неизвестной еще стороны».

Представляет интерес, что писал в XIX в. по этому поводу осно­воположник научной психиатрии В. Гризенгер: «Один из самых на­глядных и поучительных примеров физиологического обновления и преображения личности представляют нам психические переме­ны в период наступления половой зрелости. С переходом к деятель­ности органов, до тех пор пребывающих в состоянии полного по­коя, с переворотом, наступающим в эту пору жизни во всем орга­низме - массы новых ощущений, склонностей, более или менее от­четливых представлений и половых импульсов вступают в течение

222

сравнительно короткого времени в состояние сознания. Они посте­пенно проникают в круг старых представлений и становятся состав­ным элементом личности. Последняя становится вследствие этого совершенно иною, она обновляется и в нашем самочувствии насту­пает коренная перемена. Но конечно, прежде чем наступит ассими­ляция, проникновение новых элементов в старое «я» и разложение последнего не может не сопровождаться бурными потрясениями сознания, т. е. различными душевными движениями. Поэтому-то именно эта пора жизни и богата аффектами, коренящимися внутри личности и не имеющих внешних мотивов».

Причем влечение к противоположному полу в ряде случаев при­нимает парадоксальную форму. «Я, - рассказывает Л. Н. Толстой, -вдруг почувствовал презрение ко всему женскому полу вообще... и мне чрезвычайно хотелось буянить и сделать какую-нибудь такую молодецкую штуку, которая бы всех удивила».

Желание «буянить» связано с нарождающимся чувством взрос­лости и стремлением не только быть, но и считаться взрослым. Ему, что бы повзрослеть, необходимо «разорвать пуповину» психологи­ческой зависимости от родителей и перейти на новый уровень от­ношений. Избыток родительской любви и положение «маменьки­ного сынка» раздражает не только потому, что вызывает насмешки сверстников, но и потому, что он сам хочет разорвать эту зависи­мость. После прохождения кризиса, как правило, контакт с родите­лями восстанавливается, но уже не только на эмоциональном, но и сознательном уровне.

Во многих древних обществах переход от детства к взрослости оформлялся особыми ритуалами, благодаря которым подросток не просто приобретал новый социальный статус, но как бы рождался заново, получая новое имя. Причем символическое наступление социальной зрелости зачастую не совпадало по срокам с половым созреванием.

Психологи, занимающиеся проблемой периодизации развития личности, помимо описанных, выделяют кризисы при переходе к юности (17 - 18 лет), молодости (около 24), расцвету (30), зрелости (40) и старости (около 60).

Л. Н. Толстой в «Исповеди» с глубокой проникновенностью и с точностью научного анализа показал развитие душевного кризиса, содержание мыслей и переживаний, поиски выхода из него, кото­рый он пережил накануне своего 50-летия. Приведем только фраг­мент, относящийся к кульминационному периоду: «... Я почувство-

вал, что то, на чем я стоял, подломилось, что мне стоять не на чем, что того, чем я жил, уже нет, что мне нечем жить... Со мной сдела­лось то, что я здоровый счастливый человек почувствовал, что я не могу более жить, - какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от жизни... Мысль эта была так со­блазнительна, что я должен был употребить против себя хитрости, чтобы не привести ее слишком поспешно в исполнение. Я не хотел торопиться только потому, что хотел употребить все усилия, чтобы распутаться! Если не распутаюсь, то всегда успею...»(169).

Из «Исповеди» Толстого отчетливо видно, как при выходе из кри­зиса человек переоценивает духовные ценности, переосмысливает смысл жизни и по-новому видит свое место в ней. Читая «Испо­ведь», мы как бы присутствуем при перерождении личности, кото­рое осуществляется в процессе саморазрушения и само созидания, сопровождающемся душевными муками и сомнениями.

Периодизация развития нашла у В. Шекспира образное отраже­ние:

...Семь действий в пьесе той. Сперва младенец...

Потом плаксивый школьник с книжной сумкой,

С лицом румяным, нехотя, улиткой

Ползущий в школу. А затем любовник,

Вздыхающий, как печь, с балладой грустной

В честь брови милой. А затем солдат,

Чья речь всегда проклятьями полна,

Обросший бородой, как леопард,

Ревнивый к чести, забияка в ссоре,

Готовый славу бренную искать

Хоть в пушечном жерле. Затем судья

С брюшком округлым, где каплун запрятан.

Со строгим взором, стриженой бородкой.

Шаблонных правил и сентенций кладезь,

Так он играет роль...

А. С. Макаренко для мгновенной ломки установок, ценностных ориентации, мотиваций и целого ряда характерологических особен­ностей человека в своей педагогической практике применял метод искусственного создания кризиса личности, который он назвал «взрывом».

К беспризорникам, снятых с крыш поездов, вытащенных из под вагонов и уборных, на вокзале коммунары обращались со словами: «Дорогие товарищи! Наша коммуна испытывает сильные затрудне-

224

ния в рабочей силе. Мы строим новый завод, мы пришли к вам с просьбой помочь нам». Беспризорники были уверены, что это так. Им говорили: «Кто хочет - может ехать дальше». Обычно все ребята оставались и ночевали на вокзале. А на следующее утро вся комму­на в парадной форме со знаменем, выстраивалась на вокзальной пло­щади. К ним выводился отряд босых беспризорников в отрепьях. Их встречали музыкой, как самых дорогих гостей. Все вместе в тор­жественном марше шествовали через город в колонию, привлекая внимание людей. Когда беспризорников приводили в коммуну, то их отправляли в баню. Оттуда они выходили вымытые, подстрижен­ные и одетые в парадную форму. Затем на тачке привозилась их пре­жняя одежда, поливалась бензином и торжественно сжигалась. Это производило потрясающее впечатление. Эти ребята никогда не за­бывали приема на вокзале, пылающий костер, новую одежду, новые спальни, новый образ жизни

Эмоционально-насыщенным «взрывом» разрушалась связь со своим криминальным и тяжелым прошлым и открывалась перспек­тива новой жизни. Традиция же колонии запрещала вести разговоры о прошлой жизни колонистов.

«Когда через сорок лет перелистываешь сокровенный «Дневник» своей юности, - писал Р. Ролан - часто изумляешься: там находишь человека, о существовании которого уже успел забыть. Он кажется совсем чужим... Я вижу перед собой странного мальчика, носяще­го мое имя.и похожего - нет, не на меня (я не узнаю в нем себя), а на кого-то другого, мне знакомого... Кто же он?».

Психолог Фостер в конце 19 века провел, как мы сказали бы сей­час, «мысленный эксперимент»: В течение долгой жизни человек может являться перед нами последовательно в виде нескольких лич­ностей, до такой степени различных, что если бы каждая из фаз этой жизни могла воплотиться в различных индивидах и можно было бы собрать этих разных индивидов вместе, они составили бы крайне разнородную группу, держались бы самых противоречивых взгля­дов, питали бы глубокое презрение друг к другу и скоро бы разош­лись, не высказывая ни малейшего желания сойтись вторично.

И, тем не менее, в развивающейся личности, в нашем самосоз­нании есть какое-то общее устойчивое направление, которое подоб­но цепочке из разных звеньев, тянется через всю нашу жизнь, со­храняя наше устойчивое «Я». Вспоминая те или иные проделки в детстве, энтузиазм юношеских лет, взлеты мысли в зрелости и т. д., человек считает их своими. Это обуславливается тем, что все зве-

225

нья нашего жизненного пути связаны между собой памятью. Все, что запомнилось, и составляет арсенал, из которого личность чер­пает необходимые сведения, как для данной минуты жизни, так и для прогнозов будущего. Без сохранения в памяти прошлого опыта, как мы уже говорили, человек был бы вообще не способен ориенти­роваться в окружающем мире и в осознании собственного «Я». По­чти все впечатления, эмоциональные состояния и реакции человека фиксируются памятью как своеобразной видеомагнитной лентой, которая в определенных состояниях может воспроизводить карти­ны прошлого. Что это так, подтверждает эксперименты, рассмотрен­ные нами ранее, и творчество писателей.

Материалом для создания автобиографической трилогии послу­жили Л. Н. Толстому мироощущения своего детства, отрочества и юности, которые в процессе творчества он извлекал из своей памя­ти. Такой же способностью обладали и многие другие писатели. В. В. Вересаев- пишет: «Не знаю, испытывают ли что-нибудь похожее другие, но у меня так: далеко в глубине души, в очень темном угол­ке, прячется сознание, что я все тот же мальчик Витя Смидович; а то, что я «писатель», «доктор», что мне скоро шестьдесят лет, - все это только нарочно; немного поскрести - и осыплется шелуха, выс­кочит маленький мальчик Витя Смидович» (30).

Без прошлого опыта (знания, убеждения, умения, привычки, сте­реотипы, разные проявления памяти и другие психологические об­разования) не возможно представить себе личность. Человек, ли­шившийся прошлого опыта, утрачивает ориентацию в пространстве и времени, социальном окружении, теряет сове «имя», теряет в из­вестной мере чувство «Я».

Историю борьбы за возвращение багажа утраченной памяти опи­сывает А. Р. Лурия в книге «Потерянный и возвращенный мир». Ге­роем книги является лейтенант Лев Засецкий, получивший сквоз­ное ранение черепа. Пуля, прошедшая мозг, разбила его духовный мир на тысячи кусочков. Всю оставшуюся жизнь он собирал воспо­минания из этих мелких осколков, пытаясь уложить в стройную пос­ледовательность. А. Р. Лурия на протяжении многих лет наблюдал, исследовал пациента и всеми доступными методами помогал ему.

Засецкому «повезло» в том смысле, что у него были не затрону­ты лобные доли мозга. Именно здесь заложен мощный аппарат, по­зволяющий формировать и сохранять намерения, формировать про­граммы действий контролировать успешное выполнение их. Это и позволило ему вести дневник: «...Вначале ранения я казался со-

вершенно новорожденным существом, которое смотрит, слушает, за­мечает, наблюдает, повторяет, воспринимает, а само ничего не зна­ет... Я твердил всем, что после ранения я превратился в другого че­ловека, что я был убит в 1943 году, 2 марта, но благодаря особой жизненной силе организма, я просто чудом остался в живых... Я без конца чувствую себя, будто я живу не наяву, а во сне, в страшном свирепом сне... В результате ранения я все забыл, чему когда-то учил­ся и что когда-то знал... Все то, что осталось в памяти, - распылено, раздроблено на отдельные части без всякого порядка... Я все еще по-прежнему время от времени обращаюсь к своему сегодняшнему разуму: «Я это или не Я? Во сне ли я все живу или наяву?» От этой раздвоенности мне приходится подолгу думать и размышлять, что мне делать и как мне быть?..».

После ранения у Засецкого нарушилось узнавание вещей, воз­никло ощущение потери правой половины тела, расстроилось пони­мание значения слов, распались трудовые навыки. Но благодаря со­хранившемуся творческому энтузиазму, ему пришлось заново вспо­минать буквы, учиться чтению и письму и овладевать другими на­выками. «Но я все равно не падаю духом, - пишет он в дневнике, -стараюсь улучшить свое положение, развивая речь, память мышле­ние и понятия. Да, я борюсь за восстановление своего положения, которое потерял во время ранения и болезни».

В своем воображении он представлял себя то знатным хирургом, то крупным инженером, то няней, ухаживающей за ранеными. С по­мощью воображения он начал создавать взамен, по его словам, «ут­раченного беспамятного мира прошлого», новые миры, в которых стал «находить себя». Эта мучительная борьба незаметного героя войны за восстановление личности, продолжавшаяся 25 лет, не при­вела к полной победе, но и не победила его.

Поиск по сайту: