НОВОЕ ЕВАНГЕЛИЕ

Мнение о том, что по своей природе и силе воздействия роман «Что делать?» превратился в «Новое Евангелие», стало общим мес­том. В воспоминаниях современников и исследовательских работах сохранилось большое количество свидетельств о том, что русская радикальная молодежь того времени восприняла книгу как открове­ние и увидела в ней программу действия, которой следовала с рве­нием и истовостью прозелитов, воодушевленных новой верой. Од­нако интригующий вопрос о том, как был достигнут этот эффект, остался без ответа.

Роман Чернышевского опирается на долгую, богатую традицию. Идея социальной революции и социального реформаторства впита­ла в себя библейские ассоциации¹¹. Чернышевский опирался на конкретные источники из числа попыток мыслителей девятнадца-

того века превратить христианство в систему, пригодную для разре­шения конкретных социальных и этических проблем земного суще­ствования в век реализма. Некоторые из этих источников названы в романе: знакомя Веру Павловну с миром новых людей, Лопухов да­ет ей две книги «Социальная судьба» (Destinee sociale, 1834) Виктора Консидерана и «Сущность христианства» («Das Wesen des Christentums», 1841) Людвига Фейербаха. В трудах Консидерана и других французских христианских социалистов (которые являлись позитивистской ветвью «нового христианства» Сен-Симона) социа­лизм отождествлялся с «подлинным» христианством, являя собой, по иронической формуле Достоевского, «улучшение последнего, со­образно веку и цивилизации»¹^ Суть этих улучшений лежит в ин­версии богословского понятия об отношениях человека с Богом: со­гласно новой вере обожествляется не Бог, вочеловечившийся в Сы­не, а созданный по его образу и подобию человек, который призван стать Богом.

Целый комплекс понятий, приравнивавших современные реа­лии к реалиям библейским, возник на этой почве. Коммунистиче­ское общество будущего описывалось как Царство небесное на зем­ле, Земля обетованная, Новый Иерусалим (эти формулы встреча­ются в словаре героев Достоевского). Новый Мессия будет подлин­ным «другом человечества», как Магомет, Ньютон и сами христиан­ские социалисты, он будет «демократом» и революционером. Царст­во небесное станет «социальной судьбой» земного человека. Комму­ны и фаланстеры отождествлялись с братствами ранних христиан, и социалисты рассматривали себя как новых апостолов. Это идейное течение имело место и в Англии, среди последователей Роберта Оуэна, возвестившего новую истину в своей «Социальной Библии» (ок. 1840), общем очерке рационального устройства общества». (У Лопухова в кабинете висит портрет Оуэна, «святого старика».)

Почти одновременно и независимо в Германии возникла сход­ная система взглядов в левогегельянской философии, в доктрине Людвига Фейербаха¹³. Главное возражение Фейербаха против хри­стианства состоит в том, что христианские догматы, будучи верны­ми «с символической точки зрения», не могут быть восприняты по­средством органов чувств и, следовательно, «с научной точки зре­ния», они неверны. Фейербах полагал, что идея Бога нуждается в пе­ресмотре: в ней нужно видеть символическую проекцию реального объекта — человека. Следуя этому принципу, он толковал суждения о Боге как суждения о человеке, в конечном счете, устанавливая тождество между Богом и человеком.

В России две линии реалистического христианства — француз­ский утопизм, насыщенный экзальтированной мистической фразе­ологией и библейскими метафорами, и учение Фейербаха, с его фи­лософической абстрактностью, с одной стороны, и упором на важ-

ность чувственного опыта, с другой, — совместились. Они проникли в русское культурное сознание в виде «не слишком плотной и со­лидной амальгамы» (по выражению Павла Анненкова). «Такие трактаты должны были совершить окончательный переворот в фи­лософских исканиях в русской интеллигенции, и сделали это дело вполне», — заключает он.¹⁴

В 40-е годы сочинения Фейербаха, Консидерана, Фелисите де Ламенне, Этьена Кабе и Пьера Леру, а также романы Жорж Санд (в которых доктрина христианского социализма была сплавлена с ро­мантическими любовными сюжетами), были в руках у всех. Пози­тивистская ревизия христианства и романтическая практика подра­жания Христу, которые, по словам Жорж Санд, «протянули друг другу руки», сглаживали переход от романтизма и идеализма к со­циализму и позитивизму. Убежденными социалистами, в духе но­вого христианства Сен-Симона, и, почти одновременно с этим, приверженцами Фейербаха стали Герцен и Огарев¹⁵. В 40-е годы именами Кабе, Леру и, более всего, Жорж Санд клялся Белинский. На французском христианском социализме и учении Фейербаха была основана идеология кружка Петрашевского. Эти же идеи, в конце 40-х годов, стали кредо молодого Достоевского и догматами веры молодого Чернышевского.

В случае Чернышевского, неплотная амальгама христианского социализма и фейербаховского антропологизма легла на прочную почву: сын священника, готовившийся к духовной карьере, он полу­чил весьма основательное богословское образование. Весной 1846 года он приехал в Петербург истово верующим и хорошо осведом­ленным христианином. К осени 1848 года, после двух лет запойного чтения французских социалистов, он исповедовал Православие, «усовершенствованное» рационалистами (слова Чернышевского, за­фиксировавшего свое кредо в дневнике, 1:132). 11 июля 1849 года, в день, когда ему исполнился 21 год, он записал в дневнике, что веру­ет в Бога, понимая его «как Гегель, или лучше — Фейербах» (1:297); через год он записал, что «от души предан учению Фейербаха», одна­ко «посовестился перед маменькой» не зайти в церковь (1:391). (За­прещенную цензурой книгу «Das Wesen Christentums» он получил в 1849 г. от своего однокурсника Александра Ханыкова, члена кружка Петрашевского; несколько ранее Ханыков познакомил Чернышев­ского с сочинениями Фурье.) Однако, веря в Фейербаха, он понимал его учение как человек, который вырос на духовной почве русского православия; предпосылкой для радикальных материалистических и социалистических убеждений Чернышевского послужила христи­анская догматика — хорошо известные истины православного кате­хизиса.

Поиск по сайту: