ЛЕКЦИЯ VI 1 страница

Прошлый раз мы говорили о том, что Иван Петрович уловил определенные типовые особенности нервных систем и разделил всех собак, находившихся под его наблюдением, на четыре группы на основании трех признаков: силы возбудительного процесса, степени уравновешенности возбудительного процесса тормозным и подвижности этих процессов.

Возникла необходимость, приступая к работе, оценивать тип нервной системы, так как выяснилось, что в зависимости от этих основных свойств нервной системы получаются некоторые отличия в отношении животного как ко всей совокупности условий, в которых происходит работа, так и к той нервной нагрузке, которую создает экспериментатор, задавая нервной системе те или иные задачи.

Наконец, Иван Петрович поставил еще вопрос: чем определяются эти типовые особенности? Не являются ли они наследственно передаваемыми, наследственно фиксированными, и нельзя ли отобрать резких представителей того или иного типа и путем соответствующего скрещивания выделить уже наиболее чистые типы нервной системы, а затем по своему произволу создавать путем новых скрещиваний новые типы, новые вариации этих типов? Эту задачу он и стал осуществлять в специально созданном Институте в Колтушах.

Но само собой стало ясно, что для того, чтобы иметь возможность сравнивать отдельные индивидуумы между собою и сказать с определенностью, к какому из четырех типов принадлежит нервная система той или иной собаки, нужно было выработать какой-то определенный испытательный стандарт. Уже нельзя было у одних собак вырабатывать одни рефлексы, у других – другие; у одних на звук, у других на свет; у одних на слабые, у других на сильные раздражители, чередовать их в любой последовательности и работать по полному произволу.

Тут понадобилось создать какой-то стандартный метод испытания нервной системы.

В связи с этим, а отчасти и по другим причинам вошло в обыкновение применять определенный стереотип раздражителей, т.е. вырабатывать все условные рефлексы на определенные группы раздражителей, чтобы физическая сторона раздражений, применяемых разными сотрудниками, была более или менее однородна. При этом установили и определенную последовательность выработки рефлексов, определенные интервалы времени между отдельными раздражителями, определенное положение раздражителей в системе. Если при­меняется условный тормоз, то и для него принято определенное место в системе.

Это облегчает возможность получать сравнимые результаты при оценке типов нервной системы.

Это обстоятельство, конечно, внесло известную новизну в процесс работы и вызвало резкое отличие работы по стереотипу от работы, выполненной при произвольном выборе раздражителей, интервалов и порядка следования раздражителей друг за другом. Выяснилось с совершенной отчетливостью, что когда вы применяете раздражители в стереотипе, то вы имеете дело не только с особенностями действия каждого данного раздражителя, вы не можете оценивать рефлексы на каждый из этих раздражителей в отдельности, а должны рассматривать весь этот стереотип как определенную систему, которая вся целиком связалась с деятельностью нервной системы. Достаточно вам в том или ином случае (а это как раз и является одним из приемов оценки нервной системы) произвести внутри стереотипа перестановку, изменить интервалы времени между раздражителями, заменить один раздражитель другим, чтобы вся система оказалась в большей или меньшей степени сдвинутой, расстроенной и чтобы выявилась определенная зависимость всех этих раздражителей друг от друга, выявилось значение комплексности, значение всей примененной системы.

В настоящее время мы имеем возможность на основании этого утверждать, что работа по стереотипу уже сама по себе несет определенные элементы синтетической деятельности. Но, в сущности, мы имеем то же самое до известной степени и при вольной, но регулярной работе. Ведь если работа проводится определенным экспериментатором в какой-то определенной обстановке, в определенной комнате, в присутствии определенных предметов, в определенное время дня, через определенные промежутки времени после предшествовавшей еды, то все это вместе составляет известный комплекс явлений, который оказывается не безразличным для нервной системы и который до некоторой степени определяет эффекты всех частных, хотя бы и вольно испытываемых раздражителей.

Таким образом, приходится остановиться на том утверждении, что ни один раздражитель не оказывает своего действия в зависимости только от своих собственных качеств и собственной своей интенсивности, а эффект раздражителя определяется и его качеством, и его интенсивностью, и всей совокупностью условий, в которых этот раздражитель применен.

Это явление очень отчетливо выступает на условных рефлексах. Оно очень отчетливо выступает также и в нашей физиологии органов чувств, при оценке тех даже простых непосредственных восприятий, которые мы получаем от действия тех или иных раздражителей, когда эффект раздражения, и именно качество переживаемых нами субъективно ощущений, определяется не только качеством и интенсивностью самого раздражителя, но и всей совокупностью явлений, которые составляют фон и которые определенным образом подготовляют нервную систему и создают условия для взаимодействия между отдельными ее частями.

Среди моментов, которые входят в этот комплекс явлений и определяют исходное состояние нервной системы, особое место следует уделить фактору времени, значение которого было обнаружено Иваном Петровичем уже на ранних этапах работы. Ему удалось выяснить, что можно вызвать условную деятельность слюнной железы не только путем применения тех или иных внешних агентов, внешних раздражений, но просто путем правильной подачи еды через определенные интервалы времени. Иван Петрович попросту назвал этот случай выработкой «условного рефлекса на время» и говорил: «время как условный возбудитель». Насколько этот способ выражения правилен с философской, с гносеологической точки зрения, мы не будем говорить, но факт остается фактом. Факт заключается в том, что если вы привели собаку в лабораторию и через каждые 10 минут даете ей есть, то вы обнаруживаете потом, что регулярно через каждые 10 минут у нее начинается секреция слюны. Если вы другую собаку начинаете регулярно кормить через каждые 20 минут, то у нее слюноотделение будет наступать через 20-минутные промежутки. У третьей собаки можете выработать условное слюноотделение через 30-минутные интервалы и т. д.

Следовательно, уже одного регулярного, правильного повторения пищевого акта через равные интервалы времени достаточно для того, чтобы в известные моменты начиналась секреция, причем эти моменты строго соответствуют тем интервалам времени, которые были между отдельными под­кормками.

Возник вопрос, как это явление рассматривать. Нельзя же полностью аналогировать временный интервал с каким-нибудь физическим агентом, вроде света или звука, который действует на рецептор. Тут Иван Петрович и дал правильное объяснение этому явлению. Он сравнил «рефлекс на время» с «следовым рефлексом», исходя из следующих соображений. Вся совокупность раздражителей, которые действуют на Животное, когда оно попало в лабораторную обстановку, вступает в связь с безусловным рефлексом и является возбудителем условно-рефлекторной деятельности. Но наряду с выработкой этого рефлекса на всю обстановку проявляется постоянная обратная тенденция, тенденция к угасанию роли этой обстановки, потому что животное не все время получает пищу. И в конце концов действие этой обстановки угасает, и доминирующее значение приобретают те раздражители, которые врываются в эту обстановку и сопровождаются едой. И вот эти уточненные моменты дачи тех или иных раздражителей являются моментами подкрепления и, следовательно, становятся моментами начала условной секреции. В тех случаях, когда вы не производите добавочного раздражения, вся обстановка сохраняет свое значение, но ее активность проявляется в те моменты, когда вы даете животному есть. С момента еды происходит постепенное ослабление возбудительного процесса, постепенное угасание его, сводящее секрецию на нет, но определенный остаток возбуждения, опре­деленная степень уравновешенности возбудительного процесса тормозным является меркой, которая предопределяет возникновение новой вспышки возбудительного процесса. Следовательно, можно до известной степени аналогировать этот рефлекс на время с следовым рефлексом, в котором вы подкрепляете определенную степень следового возбуждения, давая собаке пищу через определенное время после прекращения реального раздражителя.

Этот фактор времени выступает в наиболее чистой форме там, где вы просто применяете подкормку через определенные интервалы. Но дело значительно облегчается в тех случаях, когда вы начинаете правильно периодически применять какой-нибудь внешний физический раздражитель и сопровождаете его едой, т.е. когда вы, с одной стороны, вырабатываете «рефлекс на время», а наряду с этим даете еще физический раздражитель, который раскачивает нервную систему и выводит ее периодически из состояния покоя. При работе со стереотипом этот момент приобретает очень большое значение, и мы уже никогда не имеем чистого условного раздражения, а имеем его всегда в сочетании с этим временным фактором.

Зато при работе вольной, когда мы умышленно делаем различные интервалы и даже стремимся не повторять одних и тех же интервалов, идет борьба с этим фактором времени, и рефлекс от этого уже является до некоторой степени дифференцированным и носящим в себе значительную дозу тормозного процесса.

Следовательно, анализ и синтез идут непрерывно даже и в тех случаях, когда нам кажется, что мы применяем наиболее простую форму раздражения, просто периодически подкармливаем животное.

Задачу ближайших исследований составляет и должно составить, конечно, все большее и большее усложнение тех комплексных условий, которые мы можем создавать для того, чтобы выяснить степень и характер синтетической способности нервной системы собак. В этом отношении надо сказать, что сделано еще недостаточно и большой трудный вопрос остается открытым для исследования.

Еще один важный момент, который тоже выступил сначала случайно, а потом занял видное место в учении Ивана Петровича, – это момент возникновения у подопытных собак сонного состояния.

Как вы слышали, возникшее в каком-либо пункте торможение обладает способностью иррадиировать по нервной системе, в большей или меньшей степени рассеиваться по всей коре больших полушарий, а иногда распространяться и на подкорковые центральные образования. В зависимости от того, насколько широка эта иррадиация, насколько она простирается на лежащие ниже слои головного мозга и вместе с тем насколько она подвижна или застойна, можно получить различную степень и различные формы проявления внутреннего торможения. Во многих случаях внутреннее торможение, возникшее в каком-нибудь очаге, захватывает настолько значительные или, может быть, настолько важные области мозга (это вопрос, над которым нужно еще подумать) и принимает «вместе с тем настолько затяжной характер, что вы получаете полную картину засыпания животного.

За время работы с условными рефлексами обнаружился ряд моментов, ведущих к такому разлитому внутреннему торможению, которое принимает вид настоящего физиологического сна. Иначе говоря, наблюдается ряд условий, ряд случаев, когда собака во время опыта засыпает. Все признаки настоящего физиологического сна имеются налицо. Собака, которая перед тем стояла бодро на всех четырех конечностях, начинает виснуть на лямках; голова, которая была приподнята и удерживалась на надлежащей высоте, начинает свисать, так что собака мордой утыкается в пол станка. В зависимости от глубины сна вы видите, что животное или реагирует на условные раздражители, привскакивает и начинает есть, или оно на них не реагирует, и тогда работа оказывается прерванной из-за большой глубины сна.

Какие же моменты ведут к такому развитию сна? Этих моментов обнаружено несколько, и каждый из них в свое время сыграл известную роль в истории развития учения об условных рефлексах. В течение всей работы Ивана Петровича оттенялось значение то одного, то другого, то третьего из этих моментов, пока они все не были подведены под некоторые общие рамки.

Прежде всего обнаружилось, что сонное состояние у собаки возникает в тех случаях, когда работа ведется в условиях, исключающих влияние большого числа внешних случайных раздражителей. Например, поначалу одному работнику пришлось работать с изучением звуковых рефлексов. Он ничего не применял, кроме звуковых раздражителей, работал в светлой комнате. Дело шло очень хорошо. Другим работникам пришлось работать со световыми раздражителями, а для того чтобы удобнее вызывать эти световые раздражения, они затемняли комнату, спускали шторы и в темной комнате время от времени подавали на экран ту или иную фигуру. Но такое длительное пребывание в темноте приводило к тому, что собака засыпала. Нужно действовать на зрительный рецептор собаки, а рецептор этот закрылся. Различные рецепторы при развивающемся сонном состоянии оказываются в не одинаково благоприятном положении.

Второй момент, ведущий к развитию сонного состояния, – это длительность интервалов. На раннем этапе работы по условным рефлексам считалось правилом не допускать образования «рефлекса на время», т.е. требовалось так менять интервалы между раздражителями, чтобы роль временного фактора была уничтожена и не давала себя знать. Поэтому мы изменяли интервалы в пределах от 6 до 25-30 и иногда даже 40 минут. Оказалось, что эти длинные интервалы, в течение которых животное находилось в лабораторной обстановке, приводили к развитию сна. Оказывался расстроенным не только данный опыт, но у собак развивалась тенденция ко сну в данной обстановке.

Затем один из сотрудников Ивана Петровича имел обыкновение заказывать служителю по телефону, чтобы поставили собаку в станок, а сам очень часто по пути задерживался; собака стояла в станке 30, 40, 50 минут, иногда 1 час и глубоко засыпала. Длинные интервалы времени, которые проходили от начала опыта (постановка в станок) и до применения первого раздражителя, оказались моментом, который вызывал тормозное состояние. Большую роль играло повторное применение опытов с прерывистым угасанием.

Все эти моменты, конечно, легко могут быть подведены под одну и ту же категорию. Во всех случаях идет развитие внутреннего торможения, которое нужно отнести к типу угасательного торможения. Вы приводите собаку, вся обстановка действует как комплекс положительных раздражителей, долженствующих вызвать у животного пищевую реакцию, но вы оставляете большой интервал времени, не давая нужного сочетания условных раздражителей с безусловным рефлексом. В течение этого времени развивается угасание всего комплекса обстановки. На нынешнем этапе работы мы знаем, что применение какого-нибудь изолированного условного раздражителя на протяжении 2-3 минут без подкормки является Приемом, очень трудно переносимым для некоторых собак, которые впадают при этом в сонное состояние.

Если мы делаем большие интервалы, то опять-таки имеем дело с длительным угасательным торможением и таким образом создаем повод для углубленного тормозного состояния. Это внутреннее торможение рассеивается и переходит в общее торможение, в сон.

Далее выяснилось значение применения таких форм работы, которые связаны с ограничением естественных двигательных актов. Попалась собака, которая засыпала, когда ее ставили в станок, но если у нее снимали лямки, она переставала спать. В течение нескольких дней можно было с нею вести работу, она реагировала хорошо на раздражители и во время опыта не засыпала. Потом опять развивалось сонное состояние. Когда отвязали веревку, за которую ее ошейник был привязан к перекладине станка, и собака стала свободно двигать шеей, сонное состояние прекратилось. Но прошло несколько дней, и опять развился сон. Оказалось необходимым снять собаку со станка и пустить ходить по комнате. Экспериментатор наносил звуковое раздражение и потом подходил к собаке и кормил ее. При такой «свободной» системе нужно было гулять с собакой по лаборатории и подавать ей пищу то в одном, то в другом, то в третьем углу. А как только ограничивали подвижность собаки, она приходила в сонное состояние, и работа срывалась.

Кроме всех тех моментов, которые связаны с развитием и распространением по коре больших полушарий внутреннего угасательного торможения, выявилось значение однообразных длительно действующих раздражителей. Это же имеет значение и для человека. Вы знаете, что профессиональные гипнотизеры, для того чтобы легче вызвать гипнотическое состояние, применяют однообразные раздражители: или прикасаются рукой к поверхности кожи, или делают пассы, т.е. регулярно производят руками движения перед глазами человека, или заставляют человека фиксировать светящуюся поверхность.

Специальное внимание Ивана Петровича привлекло тепловое раздражение. Оказалось, что оно особенно благоприятствует развитию сонного торможения. Работа о сонных рефлексах, вызванных длительным приложением к коже тепла, послужила темой специальной диссертации.

Развитие сонного состояния у собаки носит определенные планомерные формы. Сон никогда не наступает как-нибудь внезапно, а вы имеете возможность уловить отдельные стадии, имеющие свои специальные характерные черты. Среди этих стадий особенно важное место занимает момент, когда у животного начинается расщепление его высшей нервной деятельности. Это расщепление выражается в том, что, вместо нормального полного параллелизма между работой слюнной железы и работой двигательной системы, начинает обнаруживаться расхождение во времени этих двух компонентов сложного пищевого рефлекса. Вы имеете фазу, когда животное на условный раздражитель не реагирует слюноотделением, но хватает поданную ему пищу. Вы улавливаете и другую фазу, когда под влиянием условного раздражителя у животного наступает условное слюноотделение, а вместе с тем собака находится в состоянии какого-то оцепенения, стоит с отвисшей челюстью, испускает слюну, но не делает ни малейшего движения, не берет пищи.

Эти моменты расхождения являются в высшей степени интересными, потому что они свидетельствуют о том, что раздражитель воспринимается нервной системой, возможна передача импульсов по центральным путям, но одна часть пищевого рефлекса осуществляется, а другая почему-то не осуществляется. Следовательно, между самими эфферентными частями центральной нервной системы может обнаруживаться явная разница в глубине торможения.

В совершенно простой форме эксперимента на животном вы наблюдаете ту существенную сторону гипнотического состояния, которая известна для гипноза у человека. Вы можете у одного и того же человека наблюдать, с одной стороны, вполне пассивное отношение ко всему, что делается кругом, отсутствие реакции на все, что кругом происходит, и вместе с тем видеть выполнение целого ряда актов, которые ему диктует гипнотизер или которые ему раньше были внушены или указаны, и, наоборот, можете получить картину усвоения определенных заказов, определенного назначения в той стадии, когда он ни на что не реагирует. При пробуждении он встанет и выполнит заданное.

Это сходство явлений в высшей степени важно потому, что перед нами всегда стоит вопрос: что собою представляет человеческий гипноз и каково его отношение к нормальному физиологическому сну? В этом отношении существует два диаметрально противоположных взгляда.

Есть лица, которые считают, что между гипнозом и естественным сном нет принципиальной разницы и что гипноз представляет собой один из случаев сонного состояния. Физиологический сон может принять специальную форму, определенные размеры, определенную глубину, и тогда он носит название «гипноза».

Есть, наоборот, другая точка зрения, которая утверждает, что гипноз – не сон, что во время гипноза может иметь место сон, но этот сон есть только частное случайное проявление гипнотического состояния и притом далеко не обязательное.

Если вдуматься в сущность спора, то легко понять, что спор этот совершенно излишний, потому что правы и те и другие. Все дело определяется тем, что берут для определе­ния самого понятия «гипноз». Оказывается, что тот, кто считает гипноз аналогичным сну, считает существенной частью и сна и гипноза торможение определенных деятельностей, распространяющееся на значительную часть центральной нервной системы и создающее расщепление нервной системы на участки, заторможенные и сохранившие известную степень активности. И он прав, когда говорит, что гипноз есть сон, но сон частичный, не универсальный. Как те случаи внутреннего торможения, с которыми мы на каждом шагу имеем дело в условно-рефлекторной деятельности, представляют собой строго локализованный сон, внутреннее торможение очень небольшого числа нервных элементов, так гипноз представляет собой сон очень многих элементов, но не всех. Мы не знаем, как происходит это расщепление – по горизонтальной, вернее тангенциальной, плоскости или по вертикальной, вернее радиальной; состоит ли оно в отделении подкорковых образований от корковых, или в раздельном торможении некоторых слоев коры, или, наконец, в разделении между собой разных областей коры. Этот вопрос требует уточнения, но несомненно имеется расщепление нервной системы с распадением на глубоко заторможенные участки и на участки, свободные от торможения.

Физиологический сон дает то же самое. Мы знаем людей с различной глубиной сна, и у одного и того же субъекта улавливаем в течение ночи периоды, когда глубина и распространение сна по различным отделам различны. Мы знаем стадии она, когда просыпаешься от малейшего шороха.

Бывают люди, которые не просыпаются и от землетрясения; они падают с кровати, но не просыпаются. Бывают моменты, когда человек спит и ничего не помнит, но бывает, что он спит и потом рассказывает все детали сновидений. Некоторые встают и проделывают ряд сложных действий, так, как если бы были в состоянии гипноза, а на следующий день с удивлением узнают об этом от окружающих.

Если говорят, что гипноз и сон являются состояниями нервной системы, связанными с большим или меньшим расщеплением нервной системы на тормозные и бодрствующие очаги, тогда вы разницы между гипнозом и сном не имеете и можете рассматривать гипноз как сон, более ограниченный и очерченный, чем сон физиологический.

Другое воззрение считает основой гипноза внушаемость, т.е. способность человека воспринимать и с неизбежностью выполнять данное ему задание, не реагируя в то же время на все окружающее. Но это тоже есть расщепление. Человек оказывается неспособным воспринимать те раздражения, которые на него падают, на них он никакой реакции не производит, но реагирует на раздражения, исходящие от гипнотизера, от человека, с которым установлен контакт, и, воспринимая раздражения, которые исходят от субъекта, от гипнотизера, он все его указания выполняет. Гипнотизер может ему дать заказ, чтобы он через некоторое время выполнил те или иные действия. Правы те, кто рассматривает этот момент внушения с физиологической точки зрения, как процесс, аналогичный образованию условных рефлексов. Это совершенно несомненно. Гипноз есть фаза повышенной способности у человека устанавливать новые временные связи между наносимым раздражением и выполнением какого-то определенного акта. Утеря контроля над выработкой связей и над выполнением выработанных рефлексов – наиболее существенная сторона гипнотического внушения. Но и у каждого человека в момент перехода к физиологическому сну можно наблюдать серию выработавшихся в течение жизни стереотипных реакций, которые при бодрственном состоянии не выполняются. Каждый из нас использует это обстоятельство, потому что это облегчает возможность перехода от деятельности к покою за счет механизировавшихся уже, но условных по своему происхождению актов.

Если подойти к вопросу с этой точки зрения, то мы опять-таки никакой пропасти между гипнотическим состоянием и сном не видим. И у собак в переходном состоянии от бодрствования ко сну мы улавливаем несколько стадий, когда налицо это расщепление, и вы обнаруживаете даже диссоциацию между деятельностями, связанными с различными условными рефлексами. Одни заторможены, другие – нет.

Я считаю важным обратить внимание на то, что и в нормальном физиологическом сне мы всегда имеем дело с этим расщеплением. Как можно иначе объяснить себе картину наших сновидений, когда человек, совершенно лишенный реакций на внешние раздражители, спящий как будто непробудным сном, видит в это время определенные сновидения, слышит мелодии, голоса, разговоры и т.д. Он переживает очень сложные жизненные картины, иногда очень странные, нелепые, но настолько отчетливые, что их можно описать, рассказать, анализировать. Эти сновидения могут приводить к выполнению ряда актов – моторных, секреторных, сосудистых и т.д. Ясно, что за счет торможения каких-то отдельных частей нервной системы происходит освобождение других ее частей от всех внешних влияний, но вся масса влияний, идущих от внутренних органов или обусловленных раздражающим действием крови на центральную нервную систему, сопровождается известной активностью корковых центров и возникновением всех тех картин, звуковых и зрительных, которые мы переживаем в наших сновидениях. Существует ли у животных такое расщепление? Несомненно. Я обычно привожу пример, который мне пришлось видеть на морской биологической станции в Неаполе, где я наблюдал головоногих моллюсков – спрутов и эледон. Они очень своеобразно спят. Представьте себе громадный ком студенистого тела этого моллюска с большой головой, с прекрасно выраженными глазами и 8 длинными метровыми ногами, которые тянутся от головы. И вот это животное укладывается на дно аквариума и 7 длинных ног скручивает вокруг своего тела, а восьмую выставляет вверх и начинает делать ею вращательные движения над головой. Так животное спит. У него все тело и 7 конечностей совершенно расслаблены и лежат на дне аквариума, а одна конечность все время делает вращательные движения. Если вы попробуете в это время раздражать животное, то вы убеждаетесь, что можно трогать осторожно палочкой свернутые лапы и туловище – животное продолжает спать. Но если вы притронетесь к этой вертящейся «дежурной» ноге, животное мгновенно пробуждается, выпускает черную краску и отплывает в сторону.

Это есть наличие в центральной нервной системе «дежурного» очага, который свободен от сна, от сонного торможения, который задерживается в бодрственном состоянии, обеспечивает эти вращательные движения ноги над головой и защищает животное от нападающих обычно сверху врагов, в то время как все остальное заторможено и находится в состоянии мирного благополучного сна.

Это служит указанием на то, что и в нормальном физиологическом сне мы имеем дело с тем же разлитым торможением и с наличием «светлого очага, светлого пункта», который так характерен для человеческого гипноза.

Разрешите перейти к вопросу о том, какое значение имеет построенное И.П. Павловым учение о высшей нервной деятельности. Тут придется остановиться на различных сторонах дела. Как характеризовал сам Иван Петрович свою работу? Еще в 1903 г. на Международном съезде врачей в Мадриде Иван Петрович озаглавил свою работу «Экспериментальная психология и психопатология на животных». Он поставил себе целью использовать условные рефлексы слюнной железы для того, чтобы подойти к человеческой психологии. Конечно, его интересовала не психология собаки, хотя собакой он пользовался как объектом, а психология человека. И сам он неоднократно говорил, что, занимаясь высшей нервной деятельностью и условными рефлексами у собаки, он ищет путей для того, чтобы найти доступ к психологии человека и сделать психологию человека предметом естественнонаучного изучения. Как он стал называть свою работу через несколько лет? Уже года через два после этой первой заявки Иван Петрович отказался от термина «экспериментальная психология на животных» и даже запретил говорить в лаборатории о психологии, запретил пользоваться какими-нибудь психологическими терминами, запретил давать какие-либо психологические трактовки, психологические сравнения и требовал, чтобы все было переведено на язык чистой физиологии, причем заявил, что строит «настоящую физиологию больших полушарий мозга». И в целом ряде его докладов и речей можно найти указание на то, что подлинной физиологии мозга в сущности до последнего времени не было и что его работа, его учение представляют собою первую попытку дать настоящую физиологию больших полушарий мозга.

Почему же не было этой подлинной физиологии мозга? Что же было вместо нее? Были попытки на основании морфологических данных, на основании архитектоники мозга, миэло-архитектоники, цитоархитектоники, изучения проводящих путей и т.д. построить представление о том, как должна функционировать кора головного мозга. В то время как относительно спинного и продолговатого мозга были совершенно определенные физиологические, экспериментально добытые материалы, в отношении высших отделов центральной нервной системы, в сущности, почти никакого физиологического материала не было. Были попытки сопоставления анатомических данных с данными клиники. Единичные работы, на которые ссылался Иван Петрович, были основаны на опытах с раздражением коры мозга. Они привели к учению о локализации функций, к разделению на моторные и сенсорные области и т.д., но самого изучения тех процессов, которые разыгрываются в центральной нервной системе, тех форм деятельности, которые мы можем наблюдать и анализировать, самого анализа этих деятельностей в такой форме, как это имело место в отношении спинальных рефлексов, конечно, до Ивана Петровича не было. Он совершенно правильно охарактеризовал свою работу как истинную физиологию коры головного мозга.

Можно ли считать, что он отказался от попытки подойти к психологии и думал, что психология должна просто быть ликвидирована? Отнюдь нет. В ряде его выступлений можно найти отдельные фразы или отдельные замечания и даже специальные вводные или заключительные отделы, где он говорит, что эта настоящая физиология больших полушарий собаки ему нужна для того, чтобы построить потом истинную физиологию больших полушарий человека и таким образом получить физиологические нервные отношения, на которые когда-нибудь будет наложено все многообразие субъективного мира человека. То есть он ясно представлял и высказывал, что от своей первоначальной задачи он не отступил, не бросил ее, а, наоборот, идет к ней, сохраняя ее полностью, но только разбил свою работу на две стадии: на стадию чисто физиологического изучения деятельности больших полушарий, создания истинной физиологии больших полушарий у животных, а потом у человека, и на дальнейшую стадию подведения этой физиологии, как канвы, под все многообразие субъективного мира человека.

Поиск по сайту: