Комментарии к седьмой, восьмой и девятой главам

В седьмой главе речь вновь заходит о пране, но на этот раз но­сит более метафизический характер. В восьмой главе мы сталкива­емся с другой традиционной проблемой, связанной с мистическими переживаниями и вопросом о тайности. Автор принял решение никому не говорить о своем опыте, включая жену. Как известно, по­добная скрытность характерна для людей, страдающих паранойей. Открыть секрет в какой-то мере означает пройти «испытание дей­ствительностью». Если над нами начнут смеяться, оспаривать под­линность переживаний, ставить диагноз психического расстройства, весь мир рухнет.

Однако в самой природе мистических переживаний заключено нечто, требующее тайности, — как будто некий архетип, стоящий за этими событиями, требует для своего исполнения определенного напряжения. Алхимики усматривали тайну в образе своего закры­того сосуда. Во многих волшебных сказках герою или героине дает­ся приказ хранить тайну, пока задача не будет выполнена. В рели­гиозных мистериях Древней Греции участникам грозила смерть в случае, если они проговорятся о том, что с ними происходило. Обря­ды посвящения также были окутаны покровом тайны.

Тайность усиливает то «нечто», которое должно созреть в пол­ном безмолвии, чтобы затем явить себя миру в нужный момент. Тайность — основа всех откровений, именно благодаря ей открове­ние возможно. То, что происходит за кулисами, создает драму, ког­да занавес поднимается и сцена озаряется светом. Поэтому свидете­лю необычайного стремление сохранить тайну просто необходимо. Что скрыть, что и когда рассказать — все эти вопросы находятся на грани, проходящей между параноидной изолированностью и личной силой, между личным эзотеризмом и обычным молчаливым одино­чеством. Поэтому именно соблюдение тайны обеспечивает индиви­дуальность — то, что знает каждый, больше не является индивиду­альным. Без своих личных секретов мы всего лишь статистические цифры.

В восьмой главе автор пишет о том, как во тьме и безмолвии но­чи, лежа на кровати в своей комнате, он со страхом вглядывался в жутко искаженные лики и обезображенные, искривленные фигуры, то появляющиеся рядом с ним, то исчезающие... Все это заставляло его дрожать от страха и мучиться от невозможности найти объясне­ние. Встреча с обезображенными человеческими лицами и фигура­ми в ночном мире является обязательной. Очевидно, Гомер, Верги­лий и Данте не случайно описывали подобные явления, когда их ге­рои опускались в Царство Теней. Это — часть их путешествия. Па­раллели мы находим и в психоанализе. После того как произошла определенная интеграция, иногда во сне приходят видения больнич­ной палаты с больными и изувеченными пациентами; а иногда — большой фотографии, на которой запечатлены члены семьи или школьные соученики. Эти тени также ожидают трансформации; это части того, от чего не произошло избавления, несмотря на интегра­цию сознательной личности и «эго». В Царстве Теней особым мукам подвергаются непогребенные мертвые — не отпущенные, но подав­ленные и вытесненные из сферы осознания формы, замешкавшиеся на пороге. Появление этих «жутких фигур» напоминает сознанию героя, что, несмотря на то что он увидел свет, в пещере есть еще те­ни. Психика расщепляется — даже если «я» ушло, какая-то часть «меня» еще осталась мучиться в аду. Древнегреческая мысль рас­сматривала души в Царстве Теней как влагу — элемент, порожда­ющий жизнь. Автор описывает вращение и кружение фигур — так говорят о движении воды. Очевидно, эти части не прошли еще сквозь приготовление, не испарились, а потому могут возвещать но­вое нисхождение к адским осушающим огням.

На этот раз автор отмечает, что «поток» устремился к печени. Печень всегда являлась важным символом в оккультной филосо­фии. Как самый крупный орган, содержащий в себе наибольший объем крови, печень всегда считалась наиболее темным предметом человеческого организма. Считалось, что она содержит в себе сек­рет судьбы, поэтому ее и использовали при прорицании. Платон и более поздние философы связывали с печенью самые темные и кро­вавые страсти — ярость, ревность, алчность, — побуждающие че­ловека к действию. Печень символизировала импульсивную привя­занность к жизни. Если смотреть с этой точки зрения, фиксация ав­тора на печени могла означать начало возобновления общей актив­ности.

Но если поток, направляющийся к печени (а также к сердцу), указывал на эмоциональную активность, что же тогда означало притяжение к аду? Две эти тенденции (вниз — к искаженному ноч­ному миру и наружу — к деятельности) на самом деле не столь про­тиворечивы, как это может показаться на первый взгляд. В неопла­тонизме влага душ — именно то начало, которое определяет рожде­ние, жизненный цикл. Души в Царстве Теней жаждут крови и едят красную пищу — они испытывают голод, который может утолить лишь жизнь. Таким образом, активизацию печени можно рассмат­ривать как стремление накормить изуродованные фрагменты не­живой жизни, стремящейся жить. В свете индийских духовных практик это должно быть связано с единственной целью — чистым познанием.

Поиск по сайту: