На пороге комнаты появляется Борода

Борода: - Я приветствую вас, сэр!..

Леня (мельком глянув на Бороду): - Ты, Чалый, перец, конечно. Но отчего будет рыдать эта Наташа, я не знаю. Думаю, тебе надо делать детей.

Чалый: - Так у меня уже есть двое…

Леня: - Надо еще. Хоть Родина и ждет героев, идиоты ей тоже нужны.

Чалый: - Не понял. В каком смысле?

Леня: - Да хуево, что не понял. У меня Чалый, сестра есть старшая, Ритка. Мне ее жаль. Таких, как ты, надо с порога гнать. Дело, конечно, твое, но на хера ты этой бабе пиздишь про небо в алмазах?

Чалый: - Лень, ну а как еще? Че ей, правду, что ли, писать? Она же охуеет от этой правды с первого письма. Я же сижу, не вылезая, с 95-го. Женщинам правда не нужна, Лень. Я это знаю, поэтому у меня их много.

Леня: - А мне, Чалый, противно, когда все начинается с обмана. Напиздим, бля-ядь, что мы невинно осужденные джентльмены, напустим тумана избитых романтических фраз, обсыпем все это говно обещаниями… Даже сами нет-нет начинаем верить…. Что эта Наташа может найти в тебе, кроме большого человеческого горя? А так-то, конечно, сам смотри. Только после вас, таких ушлых, нам зыкам ни одна баба не верит…

Борода (в присущей ему интеллигентской вещательной манере):

- Джентльмены! Это старая история. Вижу, кто-то продолжает украшать собственную несостоятельность количеством женских имен. Это очень старая история. Но ничего прочного не строят на обмане, каким бы красивым он не был. Начинать нужно только с правды. А наша правда, к сожалению, горше полыни или, если угодно, димедрола.

Чалый (вскидывая на Бороду презрительную маску лица): - Че-ё? Вот он, блядь, умник со шваброй, бачок мусорный! Иди вон, на хуй, дальняк чистий!.. Что за уголовники пошли? Лень, где вас таких правильных ловят, каким судом судят? Я не пойму: ты че – завидуешь что ли?.. Ладно. Душа просит зрелищ, пойду МузТВ смотреть, а то тут, на хуй, с вами погонишь и с ума сойдешь. (Берет фотоальбом, уходит; Борода стоит, опершись на спинку кровати.)

Борода: - Необоснованный оптимизм – признак нетрезвости, предвещающей тяжелую судьбу!..

5. Входит Кафтан, кладет на стол перед завхозом несколько конфет.

Кафтан: - Ебама рама! Хуй че найдешь в этом бараке. Только научный подход и спасает…

(Леня берет конфету, разворачивает. Оставляет на столе еще одну, остальные смахивает в стол.)

Кафтан: - Знаешь, где я отловил этого умалишенного? (Показывает пальцем на Бороду, берет свой бокал, заглядывает в «литряк», доливает.) Как всегда, блядь, уселся в локалке (огороженном участке отряда) на скамейку, собрал вокруг себя всякую нечисть, ну и рассказывал им свои фантастические истории. (Отхлебывает чай.) А тут Сема тусуется - ну, гонит перед УДО пацан, терсится туда-сюда. И наш этот профессор затянул его на беседу и стал чето-то там ему навязывать про мрачное будущее. (Отхлебывает, громко дыша в бокал; Леня тоже хлебает, поглядывая на Бороду.) Представляешь - Семе! Которому уже полгода снятся кабаки и женщины. Сема, конечно, стал переживать. Слов не найдет, кулаки чешутся. Короче, пизда бы деду, если б я не уволок его оттуда. Представляешь, да: Сема в гневе!.. Ха! (Бороде) Дебил! да он уже две груши расколотил в пух и прах!

Борода (по ходу развития сентенции Кафтана постепенно морщившийся): - Когда я представляю на месте несчастной груши человека, мне становится страшно. К какой войне они все готовятся? Я просто сказал ему, что самая трудная груша – собственная голова.

Кафтан: - У тебя тыква большая и пушистая, да только ни хрена не варит.

Леня (отодвигая бокал): - Короче, ты, теоретик. Ты бы лучше со шваброй упражнялся, а не «метлой» своей молол. Если мне Петрович еще раз выпишет (отругает) за грязь, я позову Сему и пусть он вас вместе с Кафтанкой лупит, удар отрабатывает. Понял ты меня? Или всечь (ударить) тебе, чтоб ты на собственной подливе уехал?

Борода (печально): - Сэр, я кажусь себе мифическим Сизифом, который весь срок тащит в одну и ту же гору один и тот же камень. Эта гора – идеал санитарного состояния, а камень – всеобщее равнодушие к этому идеалу, тяжким бременем возложенное на наши одинокие плечи…

Кафтан: - Ой-ой, блядь! Опять поэма, блядь! Ты на хуя дочку трахал свою восьмилетнюю?

Борода: - Кафтан, ну ты же ничего не знаешь! Сколько раз повторять: дочка моя девственна, экспертиза показала…

Кафтан: - Что ты, бля! Еще один невиновный. Один я виновный. А в суде дураки сидят. Нет уж, понахуевертил делов, загремел в петушатник, так будь добёр, на хуй…

Леня: - Короче, называй себя кем угодно, хоть Сизифом, хоть Красной Шапочкой, только я тебе, бля, последний раз говорю: не забывай, что у нас чистота – залог здоровья. Твоего – в первую очередь. Будешь хуйней страдать, я из тебя всю пыль выбью. Все, канай отсюда.

(Борода, философски печальный, уходит)

Леня (Кафтану, глядящему в потолок): - А ты хули пыри вылупил? Че - булки к креслу приросли? Иди, петушню остальную расшевели. Пусть помогают ему, он один этот воз не вывезет. И скажи, пусть записывают, кто нагло бычки бросает. Петрович сказал, пора сажать всю эту пиздобратию.

Кафтан: - Лень, как бы не уебали (избили) нас с тобой, Матрос с Денисом шутить не будут, им что крыша (штрафной изолятор), что СУС (барак строгих условий содержания), что ПКТ (помещения камерного типа), - какая разница? Ширево и там есть.

Леня: - Ладно, учить еще будешь. Аккуратно сделаем, через штаб и через дежурку, как бы само собой, так что щекотись давай.

Кафтан (поднимаясь с кресла): - Как скажешь, отец, только не шуми. (на выходе) Сука, ну когда все это кончится!

Леня (Кафтану в спину): Давай, резче! (оставшись один) С такими помощниками и врагов не надо. Снимут с должности через изолятор, и пиздец УДО. (Вздыхает, бьет руками по ручкам кресла. Встает, медленно подходит к краю сцены, говорит поверх зала.)

- Посадить бы судью на мою должность, понял бы, сколько дает, сука… Им наши годы как сигареты, типа так себе – искурил и нету, а у нас вся глотка в дырах… Им же по хуй, что этот отряд, как дырявая баржа без команды, которая всю дорогу идет ко дну…. И я, блядь, одинокий капитан… И до берега еще четыре месяца…

(Достает сигарету, чиркает зажигалкой – раз, два, с третьего раза прикуривает. В этот момент начинает звучать музыка – Земфира, «Не отпускай». Леня снимает лепень, обувь, ложится на койку, курит. Пауза около минуты, пока играет куплет и припев)

6. Входит Тюрьма, руки в карманах жилетки, походочка вальяжная.

Тюрьма: - Ну, здорово, завхоз! Валяешься? А я вот только из-под крыши (изолятора), в баньку сходил… (тянет руку, садится в кресло)

Леня: - А-а, Тюрьма-а. С выходом! Чаю не предлагаю – и так заебался крутиться. Как страдалось?

Тюрьма (усмешливо): - Да как обычно, сам знаешь, лишь бы вам, пацаны, хорошо было. А мы-то посидим, - причина же, сам знаешь, всегда найдется.

Леня: - Тебе щас двенадцать дней давали?

Тюрьма: - Угу. (берет со столика журнал, листает)

Леня: - Бока-то не отмял?

Тюрьма: - Да нормально, знай только переворачивайся почаще. Главное – с кем сидишь. Щас попал с Агафоном и Киндером с Седьмого, поугорали хоть. (долистав до того же разворота, что и Кафтан) О бля! Какой лобок!

Леня (смеясь ): - Кафтан кричит - так бы зубами и вцепился!

Тьрьма (смеясь): - Ха-ха-хо-хо! Серьезно? Че это у него за шуточки – пидорские, ха-ха!

Леня: - По ходу, засиделся…

Тюрьма: - С мое бы посидел…

Леня: - Не дай бог…Слышь, Тюрьма, а ведь непонятные вы люди. Не живется вам спокойно… Я как вижу вас, все сказать хочу: ну это же дурь!… Идейные сидельцы! У вас че, все мысли здесь, вокруг этой ебучей движухи? Как будто это и есть жизнь…

Тюрьма (иронично): - Ага. Рассказывай, Леня, рассказывай.

Леня: - Бля, Тюрьма, ну а хули не рассказывать? Ебать, на дворе 21 век, люди на воле стремятся к чему-то, к каким-то новым высотам. Вон же – телевизор. А вы все так же претесь по старым болотам. Я тоже первым сроком блатовал на общем (общий режим). Ну и че? Неужели не видно, что все на хуй давно сгнило, вся эта идея воровская? Осталось одно приспособленчество, как бы лучше свое урвать, ничего не делая, только плюясь сквозь зубы и пальцы разгиная… Сначала сидишь в ШИЗО, потом сидишь до звонка.

Тюрьма (серьезно, в полголоса, разглядывая ногти на пальцах): -Лень, ты это, общего не касайся, - не твоего ума дело, про воровское квакать. Надо нам сидеть, мы и сидим.

Леня: -А жизнь тем временем проходит где-то стороной. Ты хоть понимаешь, что рискуешь ее вовсе не увидеть?

Тюрьма: -Здесь тоже жизнь…

Леня: (поворачивается на локоть, тушит окурок) – Ну, че ты здесь забыл в этом дурдоме? Да есть только одна жизнь – и она находится за забором. И только одна цель – добраться туда поскорее.

Тюрьма (все еще не поднимая глаз от журнала): - Ха! Пораньше б неплохо! Да вот знаешь, гибкости этой (показывает рукой волнообразно) не хватает. Не всем дано.

Леня: - Здесь не гибкость нужна, а так – немного желания и здравомыслия. Ты вот эти двенадцать суток за что сидел?

Тюрьма: - Как за что? Все за то же – за внутреннюю свободу. То не туда зашел, то не оттуда вышел, то, бля, запретное в кармане нес…. Че ты сам не знаешь что ли?

Леня: - А в прошлый раз?

Тюрьма: - А в прошлый раз за картишки…

Леня: - Ну, хоть выиграл?

Тюрьма: - Не-а… Масть не пошла.

Леня: - Вот и получается, что сидишь ты за всякую хрень, просто от безделья.

Тюрьма (захлопывая журнал): - Слышь, Лень, ты че разошелся-то, как на собрании? Че, блядь, на наркотики денег не хватает что ли? Нервоз? Так ты спроси, и не надо мне хуй в уши вкручивать. Ты, да я сам себе решаю, а не мусора ваши, что мне можно, а что нельзя, понял? И сам свою жизнь строю…

Леня: - Вижу я, че ты построил. Сидишь всю сознательную, как проклятый. У тебя уже все мысли, как у старика-пересидка, у которого все будущее – в прошлом.

Тюрьма: - Ты сам-то че, на пляже что ли лежишь, на золотом песочке? На себя посмотри.

Леня: - Я-то смотрю, Тюрьма. И на себя, и на всех смотрю. И знаешь, что думаю? Честно? Мы все чего-то не понимаем. Какой-то простой прописной истины. Как будто из нас ее ампутировали в детстве, и жить по-человечески не получается. Вот и идем все по граблям, да по граблям…

Тюрьма: - Вот собрал бы ты, Леньчик, своих шнырей-пионеров и учил их жизни под чаек. А я всю эту умную пиздулу и без тебя слыхал… И Карнеги в БУРе читал тем сроком…

(Встает, начинает нервно прохаживаться, достает сигарету – «Винстон» - из кармана, прикуривает, подходит к кровати, на которой лежит Леня, присаживается, берет банку из под кофе – пепельницу, ходит туда-сюда с ней)

- А если уж вот так, как ты говоришь, по честночку, если уж договаривать, на хер, начистоту… …то все я понимаю, просто вслух не говорю. Потому что хуже ножа это….

(Звучит отрывок (5-10 сек.) вступления композиции Depeche Mode “In your room”)

- Старею что ли?.. Последнее время стало казаться, что я вру сам себе всю жизнь. Я всегда и во всем считал себя правым. А оказалось…, что эта моя правота… ничего не стоит моя правота, и ни никому она на хер не нужна. Только признать теперь это – как отказаться от самого себя… Вот ты бы смог отказаться от самого себя?

Леня: - Да отчего там, в пизду, отказываться? От ширева, бухла, трипака? От красивого шприца «бидишки»? От непонятной нормальным людям жизни и подозрительных взглядов со всех сторон?.. От романтики… Отказаться нельзя от матери. А она, мать, вот - вырастила свое счастье и ждет его домой годами…

Тюрьма (после краткой паузы): - Думаешь, мне не хотелось побыстрее на свободу? Только че там, на свободе? Ни семьи, ни хором, ни бабла в банке… Освобождался всегда с какой-то мечтой, которая ни разу не сбылась. Воля – как короткий цветной фильм бухого режиссера. А раньше выйдешь – раньше сядешь… Просто это судьба, Лень… Сам увидишь, когда следующим сроком словимся. Там у них своя жизнь и свои правила, а кому-то надо за всех страдать, кто на воле всю жизнь изпидарасил…

Чужая она нам – свобода!

(Последние фразы произносит патетически в зал, глядя поверх, потом отходит от края сцены, вдоль которого ходил, садится в кресло, достает колоду карт, тасует с хрустом).

Леня: - Тебе щас сколько?

Тюрьма: - Тридцать четыре.

Леня: - А мне двадцать семь, и я больше сидеть не собираюсь.

Тюрьма: - Правильно, Леньчик, щас выйдешь – и к станку, и встанешь там, на хуй, как конь во ржи. А я не для того, блядь, отсидел три пятилетки, чтоб в мазуте по локоть себе на хлеб насущный зарабатывать и смотреть, как жиреют те, кому больше повезло. Да че базарить - ты, спонтом, сам этой хуйни не догоняешь. Так что спустись-ка ты с небес на землю. Ты себя в зеркало видел? У тебя на лбу написано: два-два-восемь (228 статья, наркотики), только часть осталось выбрать! Сам щас выйдешь на волю - через месяц будешь ты в пузырьке (подсядешь на иглу), через три – в КПЗ, и все твои иллюзии, на хуй, рассосутся…

Леня (перебивая): - А вот здесь, дядя, хрен ты угадал! Здесь вот выбирать и надо. Или – жить, или – травиться. (резко садится на кровати) У меня фотка осталась, на следствии делали опера. Мне ее хватает, чтоб увидеть, до чего дойти можно, докатиться, доплыть по течению… Мне самому страшно перед свободой, но надо, надо что-то придумать, что-то сделать, понимаешь? Нам против течения надо. Жизнь, Тюрьма, требует усилий и воли.

(Встает с кровати, подходит к своему креслу за столом, опершись в стол руками, продолжает.)

- Ты Олимпиаду смотрел? Как, суки, бьются! Вот там у людей воля, а у нас нет: так – одни мечты о сладенькой жизни за чужой счет… Что посеешь, то и пожнешь. Вот поэтому, Тюрьма, ты не прогони (не обижайся) за слова, - в 34 года – ни детей, ни плетей, и не ждет никто, одна милиция…

Тюрьма (зло усмехаясь, пристально глянув в глаза Лене): - Мама, тля зеленая! Как ты постарела! Я щас заплачу, как отъебанная школьница! Короче, ебись она в дышло. Давай-ка лучше проверим, в ком фарту больше. (Еще тасует карты, дает завхозу снять) Пили, как бабушка учила!

(Леня тянет карты, смотрит.)

Леня: - Ой, мама! К тузу пришла дама. (Берет еще одну карту, смотрит, бросает карты на стол) «Петля» (пятнадцать очков)… Себе!

Тюрьма (берет карты, смотрит, и сразу вскрывается): Туз, валет, и ваших нет! «Бетон» (двадцать очков), Леня! Моя взяла. (Берет из Лениной пачки на столе две сигареты, кладет за каждое ухо) Извини – неустоечка. Ну, что - вот и пообщались? Тогда бывай, завхоз, не пукай на поворотах…

(Тюрьма уходит с достоинством. Завхоз устало садится в кресло, в задумчивости опускает голову на руки, локтями упертые в стол.)

7. Леня один. Звучит электронная минорно-лирическая композиция – «Энигма», альбом «Сахара» или ди-джей Ван Бьюрен - “Serenity”. Скоробегов несколько секунд сидит, не поднимая тяжкой головы. Потом поднимает голову, закрыв лицо ладонями. Опускает руки и останавливается взглядом на фото в рамочке, стоящем на столе. Задумчиво смотрит на фото и еле заметно улыбается. Вдруг вспомнив про письмо, полученное сегодня днем от девушки, которой принадлежит фото, достает его из ящика стола. Композицию «Энигмы» сменяет Земфира с песней «Бесконечность». Леня достает письмо из конверта, читает несколько строк в начале и в конце. Сжав губы на упрямо-просветлевшем лице, вынимает из ящика стола тетрадь, берет из кармана рубашки ручку, пишет несколько строк быстро, потом останавливается, задумавшись, глядя на фото, и постукивает тыльной стороной ручки по столу.

Несмело входит Борода ..

Борода: - Я вновь приветствую вас, сэр! Ах, вижу, я не вовремя. Творческий процесс – мучительная работа познания и отражения.

Леня (с раздражением): - Че хотел?

Борода: - Сущая ерунда, сэр, мне всего лишь нужно мыло.

Леня (зычно кричит, поворачиваясь к дверному проему): - Урюпинский! (ждет пару секунд и снова) У-рю-пин-ский!

(Голос за сценой: - Иду!... Входит Урюпинский)

Урюпинский: - Иду, Лень, че ты?

Леня: - Бороде мыла дай пару кусков. Хули он ко мне ходит за всякой ебалой!

Урюпинский: - А, щас, Лень. Эта, Лень, а нет чайку-то, а? Я, блин, приспал после проверки, башка трещит и как ватой набита вся, - фигли, чаю с утра вообще не пил.

(Хоть Урюпинский и больно уж бодр для того, кто не пил чаю с утра, Леня молча лезет в стол. Не найдя, что искал, хлопает дверкой, встает, подходит к тумбочке, достает банку оттуда, открывает, ждет, хмуро глядя на Урюпинского. Тот суетливо достает из кармана мелко сложенный газетный лист, разворачивает на ладони. Леня сыпет немного заварки, подумав миг, добавляет еще)

Урюпинский: - Вот спасибо, отец, не дал умереть бедолаге… Лень, а мне тут сон такой приснился, просто сказка. Дай, расскажу?

(Леня смотрит на Урюпинского, как на идиота, молчит: наивный восторг Урюпинского обезоруживает. Урюпинский быстро заворачивает чай, пятится до койки, восторженно рассказывает, тряся головой, жестикулируя. Леня небрежно ставит банку обратно в тумбочку, хлопает дверкой, идет к столу, садится в кресло.)

Урюпинский: - Прикинь, Лень, сижу я у себя дома в районе. А у нас район знаешь какой? Как город! Со мной почему-то Васька, – приятель мой, тем сроком вместе сидели, - и две роскошные городские халявы. Сидим мы, бухаем. На столе че только нету: и водяра, знаешь, такая – бутыль здоровая, на горлышке у нее Путин, а на брюхе красными буквами написано «Водка Правда». Веришь – нет, Лень, я сам во сне удивился – и шрифт, как на газете при коммуняках, на «Правде»! В общем, все ништяк. Васька меня под бок толкает: хорошо, говорит, мы с тобой, братан, откупились (много украли), вот она – жизнь!

Леня (сидя уже за столом, оперевшись на одну руку скулой): - Давай короче - не до тебя, не видишь что ли?

Урюпинский: - Ну, я щас, Лень, быстро, (садиться на краешек кровати) Ну вот, Лень, и тут – бац: все куда-то пропало – и халявы наши, и поляна накрытая, одни сидим. Васька мне кричит: - Видишь, братан, жизнь кончилась, пора нам с тобой на делюгу (на дело). Айда, говорит, сельмаг наш возьмем, всю, на хуй, кассу. А я ему отвечаю: - Ты че, Васьк, ты че, - это ж верный припал петрович (опасность попасться)! Сельмаг же у нас - это вроде ГУМа! Панты враз привинтют (арестуют)– бежать-то здесь некуда, кроме как в колхозные поля, пропади они пропадом! Давай уж лучше, как в прошлый раз, в Татарию рванем, на фермах свиней стрелять, и в город их. Двустволка в паряде, патроны остались и мясники народ нашенский, не сдадут. А Вася глянул искоса, и говорит: - Ты че, брат, офраерел? Какие свиньи? Мы ж, говорит, с тобой, братан, - бригада! Нам меньше сельмага брать нельзя! Тут-то я понял, почему с нами городские шкуры классные были: мы, бля, БРИГАДА! И веселее мне сразу стало, и удаль какая-то появилась…

Леня (рассмеявшись): - Ой, блядь, Урюпинский, убить бы тебя хлопушкой для мух, да жалко, сука. Ты хоть коксу нет-нет поддаешь (смешишь). Ну, давай короче.

Урюпинский: - Ну, короче, подъезжаем мы с Васькой к сельмагу на евошнем «Урале». Он за рулем, я в люльке, на коленях у меня дипломат черный, ну, для денег. Кент мой в гермошлеме, а я так - в простом, но в больших в темных очках, - отец, еще живой был, с Олимпиады привозил в восьмидесятом. Маскируемся, короче. Подъезжаем со главного входа, хули нам теряться?. Водку уговорились не брать, только на обмыв две бутылки, а из вещей, чтоб без запала, - только матушке моей «цинковую» ванну, потому что их, кроме нашего сельмага больше нет нигде…

Борода (себе по нос): - Когито эрго сум! («Мыслю, значит, существую», Декарт)

Урюпинский (покосившись на Бороду, продолжает размахивая руками):

- Короче, заваливаем. У Васьки пистолет с глушителем здоровый, у меня дипломат и в кармане лимонка, - держу ее на крайняк, пока не показываю. Васька как заорет на людишек: - Сука, стоять - бояться! Это настоящее ограбление!.. Народ замер, слыхать, как мухи летают. А за кассой девка такая - охуеть! Ну, вот вчера по телеку показывали, как ее…. Короче, пиздец, что за девка. Вася аж сам подзамялся. А она, с перепугу, уже сама бабки из кассы достает. А я чемодан открыл и по залу пошел – деньги у всех собирать. Только бабе Зине лопатник (кошелек) оставил: она, когда я маленький был, всегда меня смородиной угощала и семечками… Васька всех матом кроет для острастки, а денег – маловато. Вася затвор на пистолете как дернет – нервоз у него, видать. Тут кассирша и затараторила: у директрисы, мол, в сейфе еще капуста есть. Они с Васькой ушли директрису грабить, а я здесь остался – поляну стричь (наблюдать за обстановкой). Выходят, у Васьки пакет долларов в руках и две бутылки водки, как договаривались. И билеты в Анапу - мне про Анапу Чалый утром все уши прожужжал! Васька орет: ну все, валим! Я ванну цинковую хватаю с нижней полки, и мы оттуда - ноги.

Леня: - Ну, я ебу колеса МАЗа! А конторы (милиции)так и нет что ли?

Урюпинский: - Да нет никого, как после Дня милиции. Ну вот, летим мы в самолете, чемоданчик мой у Васьки на коленках, а я сижу у прохода, рядом ванна моя стоит, а по проходу этому опять та же девка ходит, только она уже стюардесса. Как же ее? Она жопу свою на 10 миллионов долларов застраховала….

Борода: - Дженифер Лопез…

Урюпинский: - Да! Там ж-жопа такая – мечта поэта! Я ей подмигиваю, мол, держись, родная, зажгем мы с тобой в Анапе фонари. И тут, как назло, самолет наш че-то тряхануло. Ну, ванна моя и упала! Я от грохота проснулся, а это Шпынь-цыган за мою шконку ногой запнулся и кастрюлю уронил пустую. Еба-ать! Такой облом!.. И к чему бы такие сны?

Леня: - Не знаю, к чему, но не похоже, чтоб к скорому освобождению…

Борода: - Полный эксклюзив! Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу, кто ты.

Урюпинский: - Ну и кто я, по-твоему?

Борода: - Тридцатипятилетнее недоразумение.

Урюпинский: - Сам ты дурак, рожа помойная! Я вот как врежу тебе по буденовке, придешь ты еще ко мне за мылом.

Леня (щерясь): - Ладно, лягушка, наквакалась - и в тину. Давай, выпуливайся, пока ветер без сучков.

Урюпинский: - Лень, а ниче я сигаретку одну украду?

(Леня кивает. Урюпинский ловко выхватывает сигарету из пачки на столе, уходит. Леня прячет пачку в стол. Снова берется за авторучку.)

9. Леня и Борода остаются одни.

Борода: - Эх, велика Россия людьми своими… Самое страшное в тюрьме – это принудительное общение, от которого некуда деться. Иногда я думаю, что одиночка была бы лучше…

Леня: - Просто ты, Борода, нездешний экземпляр. Вроде ты вот не дурак, а по-умному жить не умеешь. Хочешь совет? Отучись ты для начала говорить всем, что о них думаешь.

Борода: - Сэр, если б вы знали, о чем говорите! Прошу простить меня, но я оставляю за собой право на свободу совести.

Леня: - Да-а? Совесть хороша в десятиклассницах. А в тебе, Борода, она кажется смешной, как… розовые штанишки. Вот мне че-то ты правду в глаза не говоришь, боишься. Знаешь, что будет тебе пиздец.

Борода: - Вам, сэр, ее в двух словах не скажешь. Я видел жизнь, мне почти пятьдесят. Так вот, сэр, вы мне кажетесь достойным сочувствия. Поэтому я и молчу. А могу сказать, но только не на бегу, со шваброй, и не в присутствии других… людей. И потом, какая разница, как я выгляжу, если мне есть, что сказать?

Леня: - Есть говоришь, что сказать? И не пиздишь? А то был тут у меня полчаса назад один, спорили. Не хера я не понял, кто прав. Я чувствую, что я прав, а по жизни получается, что он. По правильному можно там жить, где наебалова нету, а у нас одно наебалово, поэтому и жить надо так же. Как говорится – не наебешь, не проживешь. Присядь вон на тубарь, давай, теперь тебя послушаем.

(Борода присаживается на табурет под вешалкой, Леня бросает ручку, закуривает, глядит на Бороду, щурясь)

Борода: - Четвертый год, сэр, я тот «Борода», которого вы привыкли видеть. Но были когда-то другие времена. Двадцать лет назад я был человеком больших надежд и планов, которыми росла советская наука. Да… Где-то я любовался собой, но считаю, что имел на это право: работая в конструкторском бюро, я был одним из тех, кто строит будущее. Горизонты представлялись мне ясными, люди в целом – достойными величия страны, а я сам – крупицей этого величия… Вы понимаете, о чем я?

Леня: (остро реагируя на непонятное) - Борода, у тебя фляга, что ли, брызжет (крыша поехала)?Куда тебя несет? Какие крупицы? Какая страна? Какие люди? Ты сам-то часом не падший Гагарин?.. Раньше были коммуняки проклятые, это теперь всем известно, как они нашу кровь пили… Хотя, ладно… Послушать тебя забавно: ты как радио, есть у тебя какая-то уверенность в словах. То ли слова такие – большие какие-то, новые… Давай, рассказывай ближе к телу…

Борода (чеша в бороде): - Хотелось мне начать издалека… Тоже, видно, поговорить мне не с кем… Ладно. По существу… (задумывается на несколько секунд) А вот вы, сэр, правильно подметили: какие люди? (всплескивая руками, с ударением) Сэр, вы только посмотрите: какие люди!! В их годы я учился на мехмате МГУ, я видел Буковского вот этими глазами, а теперь они учат меня, что жизнь, оказывается, строится из невежества и скрепляется ложью! Гениально! Какие люди, сэр! Стоило сесть в тюрьму, чтобы услышать это!

(Встает с табурета, начинает ходить вдоль края сцены, получив редкую возможность «оседлать своего конька», продолжает со все возрастающей пафосностью, жестикулируя.)

- Но посмотрите же шире! Взгляните туда, куда вас ваши ноги понесут в день освобождения! Современная жизнь – это рынок, у которого безжалостная логика. Невежеству в ней уготована роль дешевой рабочей силы, а ложь рано или поздно засовывается в задницу тому, кто с ней пришел… Для жизни человек должен создавать! А что они могут? Большинство не в состоянии связать двух слов, написать без ошибок заявление, не знают того, что положено знать школьнику! И хуже всего то, что последние годы молодости, оставленные здесь, заканчиваются ничем. Вчерашний зек выходит из тюрьмы тем же беспомощным двоечником, каким в нее попал. Все, что у него есть, это гипертрофированное чувство собственного достоинства и желание жить лучше других. Но он ничего не сделал для того, чтобы стать полноценным человеком… Вот вы, сэр, вы специалист хоть в чем-нибудь, кроме наркотиков и разбоя? У вас есть хоть какая-то актуальная специальность?

Леня (неуверенно): - Ну, с-старший дневальный…

Борода: - Гениально! Старший дневальный! Вы рискуете остаться старшим дневальным на всю жизнь… Это же гениально! Вчерашний зык выходит на свободу, чтобы вести себя там, как на вражеской территории. Брать чужое. И, в лучшем случае, остается в огромном механизме жизни лишней гайкой, которая не на месте. Удивительно ли, что его там не очень-то ждут и что он так часто возвращается обратно, в свой отстойник?.. Хорошая жизнь, сэр, - это большая работа над собой, которой придется отдать годы…

Леня (взволнованный уверенностью правоты, которую изрыгает Борода):

- Ну, Борода, ты прямо ворочаешь тучи над головой… Но ведь я работал, на завод устраивался, шофером. Но это же не жизнь, все время водки хочется или героина. Я вот думал, а не знаю, почему мир против меня. А раз он против меня, то и я против него. Как-то в голове все не укладывается… Откуда ты все знаешь?

Борода: - Просто я хотел знать. Неуклонное стремление всегда приводит к результатам. Я сам когда-то забыл об этом. Капитализм – очень опасная штука. Но и теперь, сэр, я уверен, что человек может сделать себя из того, чем он в данный момент является… Ну, нет, я не могу понять, не могу понять: откуда, почему у людей, у которых есть глаза, есть сердце и какие-то мозги, - нет ни капли любопытства, ни искры творчества, ни одной мысли вне быта? Ну, не уроды же они все? Так что же – лень? Но если тебе лень, значит, ты смирился с собой? Нельзя! Нельзя мириться с собой ни на минуту! Надо работать! Просто надо работать. Надо осознать свое прошлое и настоящее ради будущего, и действовать. Человек создан не для счастья! Пиздит ваш Горький! Человек создан для действия, и только в нем он найдет свое счастье! Почему никто не объясняет этого? Действие ради высокой цели вне себя самого! Это – единственное. Это и есть эволюция сотворения…

Леня: (сидит с нахмуренным в размышлении лбом, обхватив пальцами челюсть) – Тебе бы, дед, такие речи с трибуны толкать. Жаль, что нас сейчас никто не слышит…

10. Входит, напевая, Чалый. Увидев его, Борода возвращается на свой табурет, сложив руки на коленях – ладони «лодочкой», смотрит перед собой в пол.

Чалый: - Твои батоны, они же булки!.. Об-ана! Бородище здесь шкуру свою грязную притер! На кого жалуемся, молодой человек? (не дожидаясь ответа) Куда бы усталому путнику уронить свою сахарницу (присесть)? («падает» в кресло). Кафтанка там таджиков вымолачивает за хавчик (набирает у них еды), так что скоро пир. Меня возьмете? Леньк, а ты че смурной? Да шучу я – не надо мне ваших продуктишек. Слушай, лучше, анекдот…

Леня (брезгливо, акцентировано): - Слышь, Чалый… Да пошел ты знаешь куда?!...

Все сохраняют выражения лиц. Звучит композиция группы «7Б» - «Знаю! Будет!» Все персонажи по очереди, подходя к краю сцены и молча, только улыбаясь, помахав зрителям, как провожающим из вагона, уходят со сцены с интервалом в 10-15 секунд: первым – Чалый, за ним – Борода, Леня – последним, подойдя к вешалке, взяв на плечо лепень и надев бекешку. Уже в дверях останавливается, возвращается, сильно раскручивает свое кресло, уходит. Композиция «7Б» в кульминации. Кресло вращается в пустой комнате…

Занавес.

Сентябрь 2004г., ИК- 10, поставлено и сыграно трижды на сцене клуба, редактировано в 2007 году, с добавлением «реального дискурса».

Заключительный эпизод с вращающимся стулом подсказан Дмитрием Паниным, игравшим Тюрьму.Им же сохранен текст.

Поиск по сайту: