Идентификация актов

Для тех, кто изучает человеческое поведение, общепринятым явля­ется то, что это поведение имеет "смысл", или что оно «осмыслен­но», чего нельзя сказать о происходящем в природе. Но простой констатации этого еще недостаточно. Поскольку очевидно, что при­родный мир для нас имеет смысл; и отнюдь не только те природ­ные свойства, которые были материально преобразованы и «очело­вечены». Мы стремимся, и, как правило, нам это удается, сделать природный мир «понятным», так же, как мы это делаем и с миром социальным. Действительно, в западной культуре основания этой «внятности» заложены как раз «неодушевленным» характером при­роды, предопределенным действием безличных сил. Зачастую по­лагают, что существует определенного рода разрыв между тем, что спрашивается, когда мы задаемся вопросом о понятности случив­шегося, и тем, что спрашивается в вопросах об объяснении, в осо­бенности причинном объяснении случившегося. Очевидно, разни­ца есть. Но она не столь отчетлива, как может показаться. Ответить на вопрос типа: «Что такое эта внезапная вспышка света?», имея в виду «смысл» явления — «зарницы», — означает в то же время поместить этот вопрос внутри схемы сходных этимологических объяснений. В идентификации события ответ «появление зарницы» принимается как само собой разумеющееся, по крайней мере, как рудиментарное понимание соответствующей причинной привязки, отличной от той, которая предполагается ответом типа: «Послание великого духа». Наделение смыслом, посредством чего мы и по­стигаем события, никогда не бывает чисто «описательным», но тес­но переплетается с глубинными объяснительными схемами, и здесь одно никак не может быть начисто освобождено от другого: внят­ность таких описаний зависит от этих сформировавшихся связей. Доступность понимания природы и природных явлений достигает­ся путем выстраивания и сохранения смысловых рамок, из кото­рых выводятся интерпретативные схемы, «управляющиеся» с по­вседневным опытом и ассимилирующие его. Это справедливо как в отношении простых людей, так и в отношении исследователей, хотя в любом случае было бы серьезной ошибкой преувеличивать внут­реннее единство этих рамок. Понимание описаний, произведенных внутри различных смысловых рамок (их опосредование), имея в «риду природный мир, — это уже герменевтическая проблема.

Различие между социальным и природным мирами состоит в том, что последний не конституирует себя как «осмысленный» мир. Смыслы, в нем заключенные, произведены людьми в ходе их прак­тической жизни и являются последствиями предпринимаемых ими попыток понять или объяснить этот мир для себя. Социальная жизнь, частью которой и являются такие попытки, с другой стороны, произ­водится участвующими в ней действующими лицами. Они произво­дят ее именно в понятиях их активного конституирования и рекон-ституирования смысловых рамок, посредством чего они организуют свой опыт⁶. Поэтому концептуальные схемы социальных наук выра­жают двойную герменевтику, соотносясь как с процессом вхождения в смысловые рамки (и постижение их), задействованные в производ­стве социальной жизни обычными действующими, так и с процессом реконструирования этих рамок в новых смысловых рамках, задейство­ванных в технических концептуальных схемах. Я еще коснусь неко­торых сложных вопросов, возникающих в связи с этим, в этой книге. Но на данный момент важно отметить, что двойная герменевтика социальных наук весьма отличает их от наук естественных в одном существенном отношении. Понятия и теории, вырабатываемые в естественных науках, достаточно часто просачиваются в обыденные дискуссии и становятся частью повседневных ориентиров. Но это, конечно же, не имеет никакого отношения к миру природы как тако­вому; тогда как привнесение технических понятий и теорий соци­альных наук может превратить их в конституирующие элементы того самого «предмета», для характеристики которого они и были сфор­мулированы, и тем самым изменить контекст их использования. От­ношение взаимообмена между здравым смыслом и научной теори­ей — весьма своеобразная, но необычайно интересная особенность социального исследования.

Проблема определения действий-типов сразу же возникает, не­смотря на сложности, создаваемые двойной герменевтикой, поэто­му я сосредоточусь прежде всего на идентификации актов внутри повседневных понятийных рамок, а затем обращусь (в последней главе книги) к отношению между этими рамками и техническими понятиями социальной науки.

Вопросы, побуждающие идентифицировать смысл происходящего в природе, будь то среди простых наблюдателей или среди ученых, не носят единого характера. То, что спрашивается в вопросе: «Что произошло?», — соотносится, во-первых, с интересами, стимулирующими исследование, а во-вторых, с уровнем или типом знания, которым уже обладает исследователь⁷. Объект или собы­тие существует или происходит, но искомая в исследовании его ха­рактеристика (здесь не важно, у кого спрашивают — у самого себя или у другого) зависит от двух вышеупомянутых обстоятельств. Ис­комый ответ на вопрос: «Что это у тебя?» — может быть при опре­деленных обстоятельствах: «Книга», в другом контексте этот ответ может быть: «Новая книга некоего X» или «Предмет определенной массы». Все эти характеристики могут быть верными, но нет одной единственной, которая была бы единственно верна, а все осталь­ные ошибочны, — все зависит от обстоятельств, в которых задает­ся вопрос.

То же самое относится и к вопросам, направленным на иденти­фикацию человеческих актов, а не природных событий и объектов. Предположение философов о том, что вопрос: «Что делает X?» — имеет единый ответ или что все ответы на этот вопрос будут иметь одну логическую форму, не положило конец всем проблемам. (В этом отношении, безусловно, это не то же самое, что и вопрос: «Что X намеревается сделать?») Поскольку вскоре становится оче­видным, что есть множество возможных ответов на такой вопрос, можно сказать, что некто «опускает металлическое орудие на кусок дерева», «колет дрова», «делает свою работу», «забавляется» и т. д. Поскольку все такие ответы будут актами-идентификациями, то философ начинает искать, что у них общего, или стремится пока­зать, что некоторые из них представляют собой «верные», или «обо­снованные», акты-идентификации, а остальные — нет⁸. Тем не менее все эти характеристики могут быть вполне верными описа­ниями того, что происходит, хотя лишь некоторые из них будут «со­ответствующими», учитывающими контекст, в котором сформули­рован вопрос. Выбор в точности подходящей характеристики и есть именно тот изощренный навык, с помощью которого обычные дей­ствующие справляются с обыденной характеристикой своих по­вседневных взаимодействий, в которых они участвуют и которые активно производят (манипулируя этим навыком, они производят юмор, иронию и т. п.).

Ясно, что утверждения относительно целенаправленности тес­но переплетаются с нашими характеристиками актов, так же, как и наши представления о причинных свойствах безличных сил связа­ны с нашими характеристиками природных событий. Но только лишь весьма ограниченный класс актов-идентификаций логически предполагает, что тип деяния должен быть интенциональным — такого, например, как «самоубийство». Большинство актов не об­ладает таким свойством, т. е. свойством быть совершёнными толь­ко преднамеренно. Конечно же, попытки исследовать поведение действующего, которые ставят целью не только охарактеризовать его понятным образом, но и проникнуть в «мотивы» и «резоны» человека действующего, непременно должны включать и решение о том, что она или он намеревался сделать.

Поиск по сайту: