Ритуал как форма дознаковой коммуникации

Строго говоря, нам неизвестна полная структура материальной оболочки знаков, которыми мы обмениваемся сегодня. Так, например, слово может означать собой даже прямо противоположное его закрепленному в академических словарях смыслу, если сопровождается какой-то особой интонацией, жестом... Отсюда полная структура того, что в действительности воспринимается нами в процессе информационного общения, включает не только элементы перечисленных выше пяти подсистем невербального общения. То есть не только обертона звучащей речи, ее мелодику, ритм, тональность, тембр и т.д., но и многое другое, что зачастую вообще не осознается нами. А следовательно, знаком является не только слово, но и все то, что его сопровождает. Не случайно отношение древних к письменной речи было совсем иным, чем у нас, сотворивших из книги род культа; пер­вые Академии не всегда и не во всем доверяли ей, ибо знали: никакое письмо не в состоя­нии передать всю тайну живого звучащего слова. (Впрочем, и сегодня никакой, даже самый «продвинутый», учебник не в состоянии заменить хорошего лекционного курса.)

Мы обращаемся к истокам знаковой коммуникации, потому что все возникающее на рубеже, который отделяет человека от животного, и сегодня формирует ее фундамент. В конечном счете, самые тонкие движения че­ловеческой психики опираются на целую пирамиду каких-то иерархически организованных физических, химических, физиологических процессов. Убрать любой из уро­в­ней этой уходящей в самую глубь строения живого вещества пирамиды означает необратимо разрушить все, что надстраивается выше. Ос­но­в­ные закономерности работы ме­ха­ни­з­ма информационного обмена точно так же образуют собой один из срединных ярусов этой иерархической конструкции. И, точно так же, как все эле­ментарные процессы, не останавливаясь ни на мгно­вение, протекают на протяже­нии всей нашей жизни, в каждом из нас, на протяжении всей нашей жизни, не останавливаясь ни на мгновение, функционируют и эти механизмы ин­формацион­ного обмена. Знаковая коммуникация совершается не только там, где общаются двое, но и «внутри» каждого из нас. Другими словами, оно происходит не только на уровне общественного организма в целом, но и на уровне индивидуального бытия (но, повторим, что каждый индивид — это лишь своеобразный терминал социума.) Тайна знакового общения — это тайна пре­об­разования иде­а­ль­ного в материальное и обратно, и этот процесс сопровождает всю нашу жизнь, двадцать четыре часа в сутки. Больше того, он не просто «сопровождает», но во многом и формирует ее.

Первичным знакообразу­ю­щим началом и сегодня может быть то­ль­ко структу­ри­ро­ва­н­ное дви­жение человеческого тела. При этом все­­го те­ла, а не ка­ких-то от­де­ль­ных его орга­нов, поскольку даже простой жест захватывает собой все уровни общей архитектуры нашего организма, вплоть до субклеточных. Даже здесь, внутри клеточных мембран, жизнедеятельность — это не монотонная однообразная пульсация органических соединений. Даже активность внутриклеточных формирований всегда производна от общей мотивации организма, поэтому перемена цели не может не влечь за собой изменение ритмики и этих пульсаций. А значит, в составе сложных целевых процессов функция, исполняемая каждым структурным элементом организма, обязана меняться, подчиняясь общему вектору усилий, развиваемых субъектом деятельности в каждый данный момент. Словом, и внутриклеточным процессам небезразлична цель, преследуемая на высшем слое движения, точно так же, как и любая другая, более высокая иерархическая ступень организации живого тела, субнуклеарная в конечном счете производна именно от нее.

Словом, ни один аналитически вычленяемый слой психики не может быть отождествлен ни с чем конкретным в организме человека. Поэтому остается заключить: носителем всех форм психического является все тело. Единая мотивация пронизывает собой все уровни строения: клетку, орган, функциональную систему, организм; единая для субъекта цель накладывает свой отпечаток на способ движения каждой ступени органической иерархии; ничто не может остаться безучастным к тому, что является предметом общего устремления.

Так, например, выводя на бумаге уже знакомый нам текст: «Люблю, скучаю, шли денег»», мы, незаметно для себя, от слова к слову и даже от буквы к букве перестраиваем не только мышечную динамику, которая управляет движением пера. Моторика кисти складывается из микроусилий низлежащих слоев живой ткани, а значит и там движение меняется от слова к слову, от буквы к букве. Но даже клеточная структура — это не последняя ступень единой исполнительской и энергетической пирамиды. Словом, отличия в начертании разных слов обязаны прослеживаться даже на внутриклеточном уровне. (Именно поэтому экспертиза способна обнаружить в конечном счете любую подделку факсимиле.)

Таким образом, каждое отдельное телодвижение, каждый жест, арти­ку­ля­­ция — это, ис­пользуя все тот же изби­тый образ, лишь ве­рхушка айсберга, основная мас­са которого скрывается под по­ве­рхностью воды. Внешняя форма ни одного из знаковых движений, производимых человеком, не тождественна другому, но все же еще большие различия содержатся в том, что сокрыто от невооруженного взгляда. Поэтому полная структура даже самого простого и непритязательного знака в действительности недоступна нам. В ходе повседневного общения мы подвергаем анализу только лежащее на поверхности, в то время как все скрывающееся под кожным покровом, и уж тем более под оболочкой клеточных мембран,— вообще не существует для нас. Свидетельством может служить работа полиграфа, способного обнаружить в наших словах противоречие тому, во что, как кажется, искренне верим мы сами.

Это дает основание говорить о том, что в исходной точке становления зна­ко­­вых си­стем подлинная связь ме­жду значением и внешней формой ма­те­ри­а­льного его но­сителя была более же­ст­кой, чем это представляется сегодня.

Но облачение нематериального содержания в структурированное движение органических тканей — только одна сторона любого информационного обмена. Между тем существует и противоположная ей. Об­мен — это всегда взаимодействие двух полюсов, и если один из них ис­по­л­ня­ет партию ин­формационного анода, другому уготована роль катода, на котором вос­при­ни­ма­емый знак претерпевает обратные превращения, когда воспринимаемая органами чувств ве­щественная оболочка раскрывает трансцендентный все­му материальному смысл.

Проще всего объяснить тайну этих метаморфоз тем, что совокупность значений всех возможных знаков каким-то образом уже содержится в нашем сознании чуть ли не с рождения, и определен­ность любого вос­при­ни­маемого сигнала каждый раз активизирует в спящем множе­стве именно то, что ну­жно. Так у Платона: душа человека лишь вспоминает то, что с самого начала мира во всей полноте со­де­ржится в ней. Однако коммуникация — это не только безошибочное воспроизводство смысла, но и творческое его преобразование. В известной мере справедлива и другая грамматическая конструкция: «не столько — сколько».

Главное, как уже говорилось, кроется в совершенно особом измерении второй сигнальной системы, если вообще не в третьей. Существует специфическая сторона обмена, когда новое, неведомое никому, понятие, образ, чувство впервые формируются у кого-то одного, и когда отсутствует любой опыт расшифровки кодирующих их знаков другим агентом коммуникации. Если всерьез говорить о тайне понимания и о том труде, который оно требует, нужно видеть перед собой не сложив­шуюся и застывшую в узнаваемых штампах информационную рутину, но то, что впе­рвые формируется в чьем-то сознании. Как про­ис­хо­дит раскрытие содержания ранее не регистрировавшегося знака, когда отсутствует всякий опыт даже простого его узнавания?

Задумаемся над одной, известной, вероятно, каждому, вещью.

Активность человеческого сознания вот уже с давних пор ассоциируется с дея­те­ль­но­стью головного мозга. В структурах его тканей, в сложных переплетениях тех эле­кт­ро­хи­мических реакций, которые протекают под сводом нашей черепной коробки, ищут раз­га­дку механизма не только «высшей нервной», но и мыслительной деяте­ль­ности. До предела упрощенная разновидность таких представле­ний сто лет назад отлилась в че­канную формулу, утверждавшую, что мозг выделяет мысль, как печень желчь. Она принадлежит представителю так называемого вульгарного материализма, Карлу Фохту (1817-1895), крупному немецкому философу и естествоиспытателю. В дискуссии с теми, кто утверждал, что психическое — это не функция мозга, а некая самостоятельная субстанция, способная после смерти тела молниеносно перемещаться в мировом пространстве и воплощаться в новом теле, он впервые высказал, что «мысли находятся в тех же отношениях к мозгу, как желчь к печени или моча к почкам». В то время это был весьма прогрессивный взгляд на вещи.

Кстати, не следует видеть в определении «вульгарный» что-то уничижительное: новые идеи, требующие предельного напряжения абстрагирующей способности человека, на первых порах поддаются осмыслению только благодаря известному упрощению; лишь со временем нарабатывается опыт обращения с ними… и готовность взять новую абстрактно-теоретическую высоту. Строго говоря, любая сколь угодно сложная научная истина — это всегда упрощение реальной действительности…

Разумеется, сегодня говорить о линейной за­ви­симости между оп­ре­де­ленностью процессов, протекающих в коре головного мозга и содержанием абстрактных идей, образов, чувств было бы неправильно. Но и полностью отри­цать какую бы то ни было связь между ними и движением в конечном счете всех тканей, сла­га­ющих человеческую плоть, тоже недопустимо. Одно не может быть не­зависимым от другого. В противном случае любое содержание можно было бы кодировать одной и той же последовательностью одних и тех же знаков — и наоборот: любая последовательность знаков могла бы означать все что угодно. Проще сказать, что в этом случае никакая коммуникация была бы невозможна без предельно развитой экстрасенсорики, а сами знаки превращались бы в род обременения.

Таким образом, связь между содержанием «физических» процессов, из ко­торых складывается самодвижение органического тела, и «ме­­тафизическим» соде­ржанием человеческой деятельности (и человеческой психики), несомненна. Осязаемость одного обязана отбрасывать какую-то тень на содержание другого. Собственно, умение выполнить то или иное действие «в уме» — это и есть смоделированная в формах вложенного внутрь движения активность биологических структур. Поэтому все относящееся к «душе» оставляет свой след в чем-то материальном. Материальное же явление способно воздействовать на органы чувств, а значит, и доступный лишь полиграфу след оставляемый коммуникатором, способен быть воспринятым (и воспроизведенным) коммуникантом.

Повторим, единственный доступный нашему биологическому предшественнику способ выражения тонких движений психики — это пластика его тела. Все другие — знаковые формы коммуникации — становятся реальностью лишь позднее, с развитием сознания и упрочением навыков абстрактной мысли. Но и сегодня никакая знаковая коммуникация немыслима без биомеханического движения органики. Имен­но это обстоятельство и позволяет понять, как осущест­вля­ется коди­ро­вание, тран­с­ля­ция, восприятие и, наконец, дешифровка всего того, что тран­сли­ру­ет­ся нам любым уча­ст­ником информацион­ного обмена.

Ключом к по­ни­ма­­­нию того, что скрывает под собой материальная оболочка знака, оказывается не пас­сивное созерцание, но по во­зможности точное ее повторение воспринимающим су­бъектом. Именно самостоятельное во­с­произведение приданной знаку формы и есть главное в процессе дешифровки всего та­и­мо­го им со­­де­ржания. Словом, в ис­токах становления зна­­ковых форм об­ме­­на одна и та же информация может су­ще­ст­во­вать для двоих то­ль­ко в том случае, ес­ли они выполняют одно и то же кодирующее/декодирующее действие

К слову, и в танце пчел во­с­при­­ятие информации другими особями осуществляется не про­стым созерцанием исполняемого раз­вед­чи­ком «танца». Только самостоятельное вос­про­из­ве­де­­­ние его всеми уча­ст­никами ин­­формационного обмена делает ее доступной. В случае же про­­­­стого пас­си­вно­го созерцания ин­фор­ма­ция ос­тается закрытой для лю­­бого, пусть да­же са­мо­го внимательного, наблюдателя.

Но вернемся к человеку. Разрушение целевой структуры деятельности и обретение опыта более высокой, чем ритуал, — знаковой коммуникации приводит к тому, что кодирование и декодирование сигнала перестает требовать присутствия субъектов коммуникации в одном месте и одновременности их действий. Между этими операциями встает пространство и время. Собственно, отсюда и вполне ожидаемый ответ: «Письма… не получал».

Разумеется, предметом первичного, ритуального, обмена могут быть лишь самые простейшие, если не сказать примитивные порождения пробуждающегося сознания. Усложнение транслируемого по каналам социальной коммуникации содержания требует развития и совершенствования всего инструментария обмена; одно является непременным условием другого. Поэтому за тысячелетия истекшей ис­то­рии механизм зна­кового общения претерпел, вероятно, не одну революцию. Собственно речевое общение это продукт долгого развития. Здесь же мы говорим о предшествующем времени, и в нем еди­­нственной фо­рмой ком­муникации может быть только совместное (по­на­ча­лу синхронное) ис­­по­л­не­ние ритуала. Никакая информация про­сто не су­ществует ни до, ни по­сле не­го, она наличествует только в нем и с его прекра­щением тотчас же ис­чезает. Но вместе с тем нерасторжимая связь между передаваемым значением и сложно структури­рованным движением тела позволяет в любой момент во­зродить ее к жизни, в точности во­спроизведя все необходимое действие.

В современном представлении ритуальное действие кодирует факт общественного сознания. Так, например, земная жизнь Христа могла составить основу божественной литургии, хлеб и вино Тайной вечери породить христианский обряд причащения... Поэтому традиционный взгляд видит в нем что-то вторичное, производное от некой мифологемы.

Меж тем ритуал сопровождает человека на протяжение всей истории,— уже в жизни самых примитивных племен он занимает важное место. Поэтому можно утверждать, что его истоки уходят в самую глубь не только собственно человеческой истории; формирование ритуала должно начинаться еще в животном прошлом человека, в пренатальной стадии его развития. Если ритуал и в самом деле вторичен по отношению к своей мифологеме, их соотношение должно сохраняться уже в истоках. Но тогда мы были бы обязаны предположить наличие сравнительно развитого сознания не только на ранних ступенях собственно человеческой истории, но и в самых глубинах антропогенеза, то есть предположить наличие сознания там, где его в принципе не может быть.

Таким образом, действительное соотношение между ритуалом и сокрытыми в его структурах формами общественного сознания является (по крайней мере, в самом начале) прямо противоположным. Во всяком случае, в самом начале своей истории ритуал обязан предшествовать становлению сознания, а не быть производным от его порождений.

Поиск по сайту: