Смысл слов и суть вещей

Таким образом, и в практическом назначении самих вещей и в содержании абстрактных понятий о них мы должны видеть нечто отличное от бытовых представлений. В сущности, это и показывает предпринятый в настоящей работе анализ коммуникации.

Творческое преобразование действительности обнаруживает в привычных человеку артефактах принципиально новый тип предмет-предметных (причинно-следственных, пространственно-временных) связей, которые впервые организуются им же самим в целевом поле его деятельности. При этом организация нередко строится вопреки, наперекор «естественному» течению событий. Не в последнюю очередь именно по этой причине возможность их стихийного самопоявления чрезвычайно низка, и чем в больше степени нарушается естественный ход событий, тем ничтожней вероятность этого. Таким образом, назначение всех порождаемых нами артефактов оказывается вне «естественно-природной» сферы, а следовательно, и полное значение понятий о них выходит за границы физической, химической, биологической реальности в область совершенно иных форм движения.

На первый взгляд, было бы логично ожидать, что именно пространственно-временные и причинно-следственные отношения (которые в замкнутом объеме индивидуального сознания трансформируются в логические) образуют содержание наших понятий о вещах. Однако в действительности отношение между структурой практической деятельности социума и их значением не столь прямолинейно. Понятия не являются логической калькой с физических реалий, и дело не только в том, что обыденный взгляд на них отражает действительность не во всей полноте. Если бы значение было родом механического оттиска жесткой матрицы на ткани человеческой психики, об умножении знаний, развитии культуры (а следовательно, и о социальной коммуникации) пришлось бы забыть. Поэтому они должны быть гибкими и подвижными, содержать в себе потенциал собственного развития, а это возможно только в том случае, если их значение не равно застывшему результату простого механического отпечатка.

Внимательный взгляд показывает, что эту открытость к развитию обнаруживают любые вещи, а значит, и любые понятия о них. Обратимся к самым обыкновенным, присутствующим в каждом доме. Например, к столу. При этом ограничимся его первым значением как предметом мебели. Каково действительное назначение этого предмета, какого подлинное значение понятия о нем?

В словаре Даля читаем:

СТОЛ м. утварь домашняя, для поклажи, постановки чего. В столе отличают: столешницу, верхнюю доску, и подстолье, а в этом: обвязку (иногда с ящиком) и ножки, иногда с разножками. По образцу, столы, бывают: четырехугольные, долгие, круглые, угольчатые; раздвижные, раскидные и пр. разных размеров; об одной ножке, на тумбах, треногие, а обычно на четырех ножках; по назначенью: обеденные (банкетные), письменные, подзеркальные, ломберные (игорные), уборные (или туалетные), чайные и пр. Портняжный стол, полок. Третий (пятый) игрок под стол. Деньги на стол, да и ступай домой <…>[141].

«Словарь Ушакова определяет его как: «Предмет домашней мебели, представляющий собою широкую поверхность из досок (деревянных, мраморных и др.), укрепленных на одной или нескольких ножках и служащий для того, чтобы ставить или класть что-н. на него. Круглый стол. Письменный стол. Обеденный стол. Ломберный стол. Кухонный стол. Туалетный стол»[142].

Словарь Ожегова говорит то же самое: «Предмет мебели в виде широкой горизонтальной пластины на опорах, ножках. Обеденный, письменный, рабочий, кухонный, садовый с. овальный, круглый, квадратный с. Сесть за с. встать из-за стола. Сесть за с. переговоров (перен.: начать равноправные переговоры)»[143].

Отметим: ни одно из определений не сводится к простому описанию того, что встает перед нашими глазами, к «словесному портрету», который может быть заменен рисунком, чертежом, фотографией и т.п. Пусть описательность и присутствует, в качестве главенствующего фактора все же выделяется другое, а именно: назначение предмета. Назначение же представляет собой выход из сферы оптических феноменов в совершенно иной круг физических и социальных реалий. Речь идет, прежде всего, о началах организации человеческой деятельности, и если обратиться к ним, то можно увидеть в известном каждому предмете те, поистине революционизирующие все устройство «естественной природы» начала, которые, находясь на самом виду, чаще всего не замечаются нами. Другими словами, даже в этих кратких определениях мы можем явственно различить то, о чем говорилось еще великими немецкими мыслителями.

Вглядимся пристальней. Если взять тяжелую заготовку в одну руку и бить по ней таким же тяжелым рубилом, зажатым в другой, то без опорной поверхности, которая бы препятствовала бы смещению первой по направлению удара, результат предмет-предметного взаимодействия будет далек от того, какой мы хотим получить. Но можно ограничить организуемое нами пространство деятельного акта некой опорной плоскостью и, жестко фиксируя на ней обрабатываемую заготовку, воспрепятствовать нежелательному действию физических сил, которые могут деформировать структуру управляемых предмет-предметных взаимодействий. В этом случае технологические возможности применяемых нами средств существенно расширятся. Добавим, что расширению их спектра способствует и специально подбираемый материал столешницы, и закрепляемая на ней система упоров (верстак), и геометрические размеры стола. Впрочем, дело не ограничивается одной технологией: вообразим себе блюда, расставленные на собственных коленях, и, одновременно, необходимость сохранять достоинство и приличия…

Таким образом, «широкая поверхность/пластина» для «поклажи/постановки» предстанет перед нами уже не в образе застывшего предмета, но в виде невещественного организационного фактора. Другими словами, активного управляющего начала, которое позволяет регулировать эффективность действия фундаментальных физических законов, по-своему организовывать его в пространственно-временном поле деятельного акта.

Выше уже говорилось о том, что и естественно данный, и искусственно созданный предмет появляются в результате действия объективных законов природы. Отличие одного от другого состоит в том, что в практике человека их проявление специфическим образом структурировано. То есть распределено в пространстве и времени целевого процесса и организовано так, что действие одних ослабляется, или блокируется, действие других — усиливается. Вот и сейчас на примере обыкновенного стола мы видим, что за незатейливой бытовой функцией скрывается направленное вмешательство человека в действие фундаментальных сил природы.

Впрочем, и этим не ограничивается назначение анализируемого предмета. Ведь заготовку можно положить и на землю. Однако поднятая над нею опорная поверхность позволяет снизить нагрузку на опорно-двигательный аппарат и функциональные системы нашего организма (сердечно-сосудистую, дыхательную и др.) а также оптимизировать все психофизиологические процессы, которые лежат в основе восприятия, концентрации внимания, воли, управления движениями. Нет нужды говорить, что и этим тоже обеспечивается более высокое качество будущего инструмента, а следовательно, эффективность его работы.

Однако и этого мало: кроме прочего такой способ организации предмет-предметного процесса позволяет сформировать стереотипную модель действий, которая существенно снижает зависимость результата от анатомических особенностей индивидуального исполнителя. Образование же стандартного образа действий, сужение границ технологического инварианта, в известной мере затрудняет освоение их индивидом, но в то же время делает возможным в перспективе перепоручение ключевых ручных операций искусственному устройству — машине.

Повторим сказанное выше. Речь идет не об организации очередности и силы воздействий одного предмета на другой, но о сложной зависимости, которая обнаруживается между «тонкой настройкой» одного взаимодействия и структурой совершенно других, которые могут отстоять от первого в пространстве и времени, вовлекать в свой поток совершенно другие предметы и даже выполняться другими людьми. Поэтому во всей природе нет ничего, что могло бы воплотить (или хотя бы олицетворить) искомую зависимость.

Таким образом, застывшие контуры вполне осязаемого предмета мебели, который десятилетиями стоит на одном и том же месте, вдруг растворяются в воздухе, оставляя после себя лишь умопостигаемые принципы абстрактной организации причинно-следственных и пространственно-временных взаимодействий каких-то других, незримо проявляющихся здесь же, умозрительных, вещей, процессов, явлений.

Впрочем, и такой взгляд на вещи, который уподобляет их исчезающей «улыбке чеширского кота», не исчерпывает всей полноты понимания предмета, ибо без указания на способ производства понять его назначение по-прежнему невозможно. Обращение же к надприродному генезису артефакта включает в понятие о нем не только те предмет-предметные взаимодействия, в структуре которых он сам выступает как один из организующих технологические алгоритмы факторов. Перед нами выстраивается практически необозримая (во всяком случае, в условиях современного производства) цепь предмет-предметных взаимодействий:

S—(О1—О2—О3—О4—О5—О6—О7…Оn)—О,

лишь конечный пункт которой (О) предстает одновременно предметом и результатом законченного процесса, материализующегося в виде «утвари домашней, для поклажи, постановки…» Впрочем, как результат одного процесса, он становится еще и средством организации других форм деятельности.

В настоящее время технологический генезис точному определению не поддается, в той или иной мере сюда вовлекаются едва ли не все отрасли хозяйства. Собственно, так обстоит дело практически с любым продуктом хорошо развитого производства. Поэтому неслучайно там, где — хотя бы отчасти — информация о порождающей артефакт цепи утрачивается, результат становится чем-то загадочным, и невозможность восстановить производственную логику его получения делает продукт символом божественной или внеземной природы. Так, утраченные технологии древности нередко рождают мысль об инопланетных пришельцах.

Словом, содержание понятий даже об обыденных вещах скрывает в себе огромные пласты информации, вместить которую в полной мере способно только интегральное сознание социума.

Вместе с тем мы обнаруживаем, что в скрытой, по-своему «интериоризированной» сжатой форме:

— и функциональное назначение («опорная плоскость, ограничивающая пространство деятельного акта»…/«поверхность для поклажи…»),

— и способ производства («подстолье с обвязкой и ножками…»)

проявляются в фокусе приведенных определений. Иначе говоря, классические словари, ставшие одними из краеугольных камней коммуникационной культуры, рисуют довольно точный портрет изображаемого предмета. Так что сказать, что цитированные статьи в чем-то противоречат действительности, ни в коем случае нельзя.

Правда, их неявное, имплицитное, содержание открывается только при более широком и пристальном взгляде, другими словами, только в структуре осознания всей полноты коммуникационного потока метаморфоз «вещи», «слова» и «дела». Но, кстати, и тот факт, что многое из этого потока вполне доступно индивидуальному сознанию, даже не обладающему большими познаниями, свидетельствует: наше понимание сути обиходных вещей опирается вовсе не на абстрактные дефиниции академических справочников, но на какие-то скрытые и вместе с тем весьма действенные основания. Именно ими и предстают те протекающие 24 часа в сутки коммуникационные процессы, которые связывают сознание индивида с сознанием социума. Вместе с тем, как уже говорилось выше, незримая коммуникация, которая непрерывно развертывается где-то в глубине под нашим кожным покровом, не снимает с нас обязанности трудиться над овладением ее дисциплиной и (что является более высокой степенью коммуникационной свободы) — ее культурой.

Итак: определения понятий являются способом фиксации не только непосредственно воспринимаемых нами вещей, но и каких-то других реалий, возможно, вообще не поддающихся вербализации. Другими словами, каких-то до-логических и до-речевых соглашений обо всех порождаемых нами явлениях культуры.

Поиск по сайту: