АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Быть в гармонии с дхармой

Читайте также:
  1. В гармонии со своим «Я»
  2. Закон композиции и пропорциональности (гармонии)
  3. Идти по жизни в гармонии со всем сущим
  4. Определить тип гармонии: сочетание трех и более хроматических цветов контрастная полихромная
  5. Черты гармонии Бетховена.

1. Что же означает «не испытывать ненависти»? Если человек идет по Пути и встречает на нем всякого рода трудности, он должен рассуждать следующим образом: через огромную вереницу столетии я прошел в своих бесчисленных прошлых существованиях, постоянно уделяя внимание несуществующему в жизни в ущерб самому главному. Очень часто я становился рабом ненависти, злобы и дурных поступков. Хотя я и не совершил ничего дурного в этой жизни, плоды дурных семян прошлого я все‑таки должен пожинать сейчас. Никто на свете не может сказать, что меня ожидает. Я буду покорно и терпеливо принимать все, что со мною случится, и никогда не стану сетовать на судьбу. В сутрах сказано, что человека не должны беспокоить неприятности, которые могут иметь место в его жизни. Почему? Потому, что его ум в состоянии узреть всю цепь причин и следствий. Если человек рассуждает так, то значит, он действует в соответствии с принципом: самым лучшим образом использовать ненависть, заставляя ее служить интересам духовного роста. Это называется «не испытывать ненависти».

2. «Быть покорным карме» означает: все существа, порожденные игрой кармических сил, не имеют «я» (атмана). Удовлетворение и страдание, которые мы испытываем, также являются результатами прошлых поступков. Если мне сопутствуют успех, слава и т.п., то это продукт моих прошлых деяний, которые вследствие закона причинности влияют на мою настоящую жизнь.

Когда силы кармы будут исчерпаны, исчезнут и результаты, имеющие место теперь. Так чему же тогда радоваться? Потерять или приобрести, – пусть это будет для нас все равно: давайте принимать все, что приносит нам карма. Ведь дух стоит выше приобретения или потери. Счастливые ветры его не колышат. В безмолвии и гармонии он сливается с Путем. Вот что имеется в виду под словами «быть покорным карме».

3. Смысл выражения «ни к чему не стремиться» состоит в следующем: мирские люди в вечной суете своей постоянно привязываются к той или иной вещи. Это называется стремлением. Однако мудрец, в отличие от профана, понимает истину. Его ум безмятежно покоится в непроявленном, в то время как тело живет, подчиняясь законам причины и следствия. Все вещи пусты и нет ничего привлекательного, к чему стоило бы стремиться. Если есть свет, то есть и тьма. Этот тройной мир, в котором слишком долго приходится пребывать человеку, походит на горящий дом: все, что имеет тело, страдает, и никому не известно, что такое покой. Мудрец никогда не привязывается к чему‑либо преходящему, так как он до конца познал истину; его мысли спокойны, он никогда ни к чему не стремится. Сутры говорят: стремление влечет за собою страдание: когда вы оставите стремление, вы достигнете блаженства. Таким образом, мы знаем, что ни к чему не стремиться действительно означает идти по пути истины. Поэтому я говорю вам: «Ни к чему не стремитесь».

4. «Быть в гармонии с дхармой» – это означает, что причина, которую мы называем дхармой, в своей сущности чиста, что она представляет собою принцип пустоты, распространяющейся на все проявленное. Она выше привязанности и порока. В ней нет ни «я», ни «не я».

В сутрах сказано: в дхарме нет живых существ, так как она свободна от оков бытия; в дхарме нет «я», так как она свободна от ограничений личности. Если мудрый понимает эту истину и верит в нее, его поведение будет «в гармонии с дхармой».

В связи с тем, что в дхарме в принципе нет желаний, мудрый всегда готов пожертвовать телом, жизнью, собственностью: ему чужды скупость и недоброжелательство. Он выше пристрастия и привязанности, потому что он достиг совершенного понимания, то есть плановой природы пустоты. Он общается с людьми только для того, чтобы очистить их от пятен порока, однако он не привязан к форме. Это то, что называется внутренним аспектом жизни. Он знает, однако, как помочь другим и как направить их на путь просветления. Он обладает как щедростью, так и другими пятью добродетелями (в праджняпарамите), пользуясь ими для того, чтобы избавиться от нежелательных мыслей. Однако совершая добродетельные поступки, он не думает о них. Это и называется «быть в гармонии с дхармой».

Доктрина «двух путей», очевидно, заимствована из Ваджарасамадхи‑сутры, а доктрина «четырех действий» представляет собой более глубокое толкование «второго пути» в том виде, как он излагается в сутрах, отрывок из которых я сейчас приведу для сравнения, после чего все сразу станет ясно:

«Будда сказал: Два пути – это «путь разума» и «путь праведного поведения». «Путь разума» подразумевает глубокую веру в то, что все живые существа в сущности едины с истинной природой, которая не есть ни единство, ни множество. Но природа эта скрыта за облаками внешних объектов. Сама по себе она ни приходит, ни уходит. Когда человек, отбросив все посторонние мысли, пребывает в цзюэ‑гуань, он ясно видит природу Будды, о которой нельзя сказать, что она существует или не существует, и в которой нет ни «я», ни «не я». Он поймет также, что и простые люди и герои не отличаются в сущности. Оставаясь твердым и невозмутимым, он никогда не сворачивает в сторону. Он спокоен, безмятежен и не связан различием понятий. Это называется «путем разума».

«Путь праведного поведения» означает отсутствие умственных колебаний и изменений. Где бы вы ни находились, сохраняйте умственный покой и ни к чему не стремитесь. Подобно каменному утесу, даже в самую страшную бурю оставайтесь непреклонны. Отбросив все эгоистические мысли и чувства, спасайте всех, помогая перебраться на другой берег. Нет рождения, нет признаков, нет привязанности, нет отречения: в уме бодхисаттвы нет движения внутрь и наружу. Когда этот ум, не знающий движения наружу или внутрь, вступает туда, куда никогда нельзя войти, то это и есть вступление. Именно так бодхисаттва вступает в дхарму. Дхарма – это не пустота, дхарма непустоты – это не ничто. Почему? – Потому что дхарма, которая не есть ничто, полна добродетелей. Она ни ум, ни тени. Она чиста в своем естестве».

Сравнивая эти два текста, читатель удивляется тому наиболее важному и поразительному изменению изречения Бодхидхармы, которое выразилось в замене би‑гуань на цзюэ‑гуань. «Би» – в своем обычном значении – это «стена» или «пропасть», и часто встречается в комбинации с «ли» (стоять) в таких, например, фразах, как «би ли вань жень», означая неприступную стену или, фигурально, позу. (К примеру, акала‑видьяраджа, стоящий прямо.) По какой же причине Бодхидхарма заменил «пробуждать» или «стать просветленным» словом, которое, по‑видимому, не имеет ограниченной связи с последующим «гуань», «воспринимать» или «созерцать». Эта новая комбинация имеет важное значение, так как меняет смысл всего контекста.

Досэн, автор «Биографий», ссылается на «да‑чон‑би‑гуань» Бодхидхармы (Созерцание стены в храме махаяна) в своих комментариях к дзэну, как на самую ценную работу Бодхидхармы, написанную в Китае.

По этой причине Бодхидхарму часто называют «брахманом би‑гуань», то есть брахманом, созерцающим стену. Полагают, что в Японии монахи дзэн‑буддисты школы Сото, следуя примеру основоположника их религии, практикуют по сие время медитацию, сидя лицом к стене. Но такая интерпретация фразы «би‑гуань», очевидно, поверхностна, так как не могло простое созерцание стены привести к революционному движению в буддийском мире, о котором говорит Досэн, описывая жизнь Бодхидхармы. (В «Биографиях» Досэна мы читаем, что где бы Бодхидхарма ни останавливался, он везде проповедовал доктрину дзэн, но в связи с тем, что в то время вся страна безмерно увлеклась схоластическими дискуссиями, послание Бодхидхармы нередко встречалось клеветническими нападками. Особенно это относится к медитации.)

Каким образом такая невинная практика могла создать неистовую оппозицию в лице ученых того времени? На мой взгляд, би‑гуань имеет гораздо более глубокое значение и должно рассматриваться в свете следующего отрывка из «Истории», который представляет собою цитату, взятую из работы, известной под названием «Бе цзи» (особый документ более раннего периода).

«Сначала учитель пробыл девять лет в монастыре Сериндзи. Когда он обучал Второго патриарха, он в основном ограничивался следующими наставлениями: «Внешне не будь ни к кому, ни к чему привязан, а внутренне не имей страстного желания (цюань) в сердце. (Не кажется ли вам, что этот отрывок имеет некоторую связь с Ваджрасамадхи, где бодхисаттва Махабала говорит о «слабом уме» и о «сильном уме». «Слабый ум», которым обладают обыкновенное большинство преисполнен страстных желаний, которые мешают человеку достичь татхагаты‑дхьяны, в то время как «сильный ум» отличает тех, кто может вступить в царство реальности (бхутакоти). Покуда в уме бушуют страсти, он не свободен и не может отождествлять себя с естеством. Прежде чем он будет готов к реализации татхагата‑дхьяны, ум должен стать «сильным» или устойчивым, уравновешенным и сосредоточенным. Татхагата‑дхьяна – это дхьяна, далеко идущая за пределы так называемых «четырех дхьян» и «восьми самадхи».) Когда твой ум станет подобием отвесной стены, ты сможешь вступить на путь».

Эка различным образом пытался объяснить природу ума, но не смог постичь саму истину. Учитель просто говорил «Нет. Не.» и никогда не предлагал ученику объяснения того, что представляет собою сущность ума, лишенная всяких мыслей (то есть в своем чистом естестве). Позднее Эка сказал: «Теперь я знаю, как не быть ни к чему и ни к кому привязанным».

«Ты полагаешь, что это полное уничтожение, не так ли?» – спросил учитель.

«Нет, учитель, – ответил Эка, – я не считаю это полным уничтожением».

«Чем ты можешь это подтвердить».

«Я знаю это самым ясным образом, но выразить словами это невозможно».

Тогда учитель сказал: «Это сама сущность ума, передаваемая всеми Буддами. Можешь не сомневаться».

Этот отрывок фактически представляет собой сущность особого послания, содержащегося в учении Бодхидхармы, и в нем мы можем найти нужный ответ на то, что в точности означает «би‑гуань». Этот термин, должно быть, только появился в то время и представлял собой нечто необычное. Вся оригинальность мировоззрения Бодхидхармы фактически выражалась в том живом смысле, который заключается в одном слове «би». Оно носит предельно конкретный и живой характер: в нем нет ничего абстрактного. В связи с этим Досэн особо упоминает об учении Бодхидхармы как о «да‑чон‑би‑гуань» (созерцание стены в махаяне). Если в доктрине «двух путей и четырех действий» не было ничего, свойственного дзэну, то именно учение «би‑гуань» (созерцание стены) явилось тем, что сделало Бодхидхарму Первым патриархом дзэн‑буддизма в Китае.

Автор «Точного изложения доктрины шакья» переводит «би‑гуань» как состояние ума, «лишенное всякой внешней грязи». Это, может быть, и верно, но автор не указывает, какой авторитетный источник предлагает такое толкование. Может быть, он имеет в виду замечание, которое Эка получил от Бодхидхармы и которое зарегистрировано в документе, известном под названием «Бе цзы». Во всяком случае, конечное значение «созерцания стены» следует искать в том внутреннем состоянии, которое испытывает учитель дзэна. Это состояние отличается высокой степенью сосредоточенности при полном отсутствии всякого рода идей и чувственных образов. Было бы просто абсурдным понимать «би‑гуанъ» как простое «созерцание стены». Если уж и искать особое послание Бодхидхармы, основавшего дзэн в Китае, в какой‑либо из доступных нам его работ, то только в этом «махаянистском созерцании стены».

Кроме этой работы, которая в настоящее время является единственной из имеющихся в нашем распоряжении работ, оставленных нам Бодхидхармой, у нас есть Ланкаватара‑сутра, Ваджрасамадхи‑сутра и Ваджракчедика‑сутра, которые также проливают какой‑то свет на центральное учение Бодхидхармы. Дзэн, в отличие от других школ буддизма, не имеет особых сутр, которые могли бы быть названы «основным каноном» и на которых его последователи основывали бы принципиальные догматы своей школы. Но Бодхидхарма рекомендовал Ланкаватару своему первому ученику Эке, считая, что она содержит учение, наиболее тесно связанное с дзэном, после чего это священное писание стало изучаться, в основном учеными‑дзэн‑буддистами. Что касается значения Ваджрасамадхи, излагающей философию дзэна, то мы можем легко о ней судить по тому, что о ней говорит сам Бодхидхарма в своей работе, о которой уже шла речь.

Говоря о Ваджракчедика‑сутре, следует отметить, что большинство людей не видело в ней дзэна до Пятого патриарха Гунина, так как именно он впервые познакомил с этой сутрой своих учеников, в то время как сам Бодхидхарма вовсе не упоминает об этом самом популярном буддийском тексте в Китае. Однако Эно в предисловии к этой сутре, которое сохранилось до наших дней, говорит, что «по приходе на Запад Бодхидхарма стремился в своих проповедях раскрыть значение этой сутры и помочь людям понять „основу вещей“ и узреть „истинную природу“». Если бы это было действительно так, то Бодхидхарма, по крайней мере, должен бы быть хоть немного знаком с этой сутрой с самого начала своей деятельности в Китае, причем эта сутра должна была бы иметь гораздо большее отношение к дзэну, чем Ланкаватара‑сутра. В таком случае общепринятое мнение о том, что Ваджракчедика вошла в моду только после Гунина и Эно, должно быть пересмотрено. Как бы там ни было, Ланкаватара слишком трудна для популярного понимания и естественно, что эта сутра была со временем вытеснена Ваджракчедикой, так как дзэн обретал все большее и большее влияние. В связи с тем что Ваджракчедика принадлежит к буддийской литературе класса Праджняпарамита, ее учение выглядело сравнительно простым и очень напоминало идеи «пустоты» и «бездействия» Лао‑цзы. Среднему китайцу было нетрудно придерживаться философии шуньяты, содержащейся в этой сутре. Все это в действительности очень сообразовывалось с некоторыми аспектами китайского ума. (В связи с этим я хочу высказать кое‑какие возражения против мнения некоторых ученых, которые считают, что философия шуньята является основой дзэна. Такие ученые совершенно не понимают истинной основы дзэна, которая прежде всего представляет собой некий опыт, а не философию и догму. Дзэн никогда не основывается на каких‑либо метафизических или психологических воззрениях: последние могут появиться, но не раньше, чем появится тот внутренний опыт, который мы называем дзэном. Философия Праджняпарамиты не предшествует дзэну, а всегда лишь следует за ним. Ученые, вроде тех, которые жили во времена Бодхидхармы, имеют большую склонность отождествлять учение и жизнь, теорию и практику, описание и факт. Когда такое отождествление имеет место, нечего ждать от дзэна разумного и удовлетворительного объяснения. Если бы не было просветления под деревом Бодхи вблизи Найраджаны, то никакой Нагараджуна не смог бы написать ни единой книги по философии праджни.

Однако для последователей дзэна вся литература не имела особого значения, да в ней самой в действительности, и не было ничего такого, что открывало бы видение внутренней природы человека, так как такое видение представляет собою реализацию, которая должна быть достигнута собственными усилиями человека, которые не имеют ничего общего с простым пониманием букв. Все буддийские сутры, включая Ланкаватару, Виджрасамадхи и Ваджракчедику, не дадут искренне ищущему истину ничего особенного, поскольку его цель – самое непосредственное восприятие реальных фактов. Это возможно только тогда, когда внутреннее сознание человека раскрывается само собой за счет максимального усилия души. Польза литературы заключается лишь в том, что она указывает путь, но сама по себе она не есть достижение.

Описание раннего периода жизни Бодхидхармы, или времени его пребывания в Индии, в том виде, как оно дано в «Истории», не может считаться исторически достоверным, так как содержит немало вымысла, но об описании позднего периода этого, пожалуй, нельзя сказать.

Оно, таким образом, дополняет «Биографии» Досэна, который был просто хорошим историком и ничего еще не знал о будущем развитии дзэна.

Согласно «Истории», первой значительной личностью, с которой Бодхидхарма встретился по прибытии в Китай, был император династии Лян, самый большой покровитель буддистов в то время. Их разговор выглядел примерно так.

Император У династии Лян спросил Бодхидхарму: «Со времен начала моего правления я построил так много храмов, переписал так много священных книг и оказал помощь очень многим монахам – является ли это, по вашему мнению, какой‑либо заслугой?»

«Здесь нет никакой заслуги, Ваше Величество», – сухо ответил Бодхидхарма.

«Почему?» – изумился император.

«Все это мелочи, – начал Бодхидхарма свое важное объяснение, – которые приведут к тому, что человек, совершивший все это, либо попадет в рай, либо снова родится здесь на земле. В них все еще есть следы мирского. Их можно сравнить с тенью. Хотя и кажется, что они действительно существуют, на самом деле – это иллюзорные признаки. Что же касается действительно похвального поступка, то он отличается чистой мудростью совершенством и таинственностью, причем его истинная природа недоступна человеческому пониманию. В связи с этим никакое мирское достижение не может считаться похвальным».

Выслушав это, император У снова спросил Бодхидхарму:

«Каков же основной принцип этой священной доктрины?»

«Беспредельная пустота и ничего такого, что могло бы быть названо священным, Ваше Величество», – ответил Бодхидхарма.

«Кто же в таком случае сейчас стоит передо мною?»

«Я не знаю, Ваше Величество».

Ответ был прост и довольно ясен, но император, набожный и ученый буддист, не уловил того духа, который Бодхидхарма выражал всем своим отношением.

Видя, что он больше ничем не может помочь императору, Бодхидхарма оставил его владения и удалился в монастырь в государстве Вэй, где, как говорят, на протяжении девяти лет он практиковал «созерцание стены», после чего его стали называть «брахманом би‑гуань». (Как уже было сказано, некоторые отождествляют позу тянь‑би с доктриной «созерцание стены». Эту ошибку допускали еще в древности, даже во времена автора.)

Однажды монах Синко (позже – Эка) пришел к Бодхидхарме и стал умолять его всей душой, чтобы он раскрыл ему истину дзэна, но Бодхидхарма не обратил на его просьбу никакого внимания. Однако Синко не стал расстраиваться, так как знал, что все великие духовные вожди прошлого проходили немало тяжелых испытаний во имя достижения своей цели... Однажды в ожидании того, что Бодхидхарма обратит на него внимание, ему пришлось весь вечер простоять на снегу, пока его не замело по колено. Наконец учитель обратил на него внимание и спросил: «Чем я могу тебе помочь?»

Синко сказал: «Я пришел к тебе за мудрыми наставлениями. Умоляю тебя, сжалься надо мною, спаси несчастного смертного».

«Ни с чем не сравнимая доктрина буддизма, – ответил Бодхидхарма, – может быть понята только после долгих лет суровой дисциплины, когда человек выносит невыносимое и практикует то, что труднее всего. Люди недостаточно добродетельные и мудрые не в состоянии что‑либо понять, и все их усилия будут напрасны».

Синко взял тогда и отрубил себе левую руку саблей, которая была при нем, а потом протянул эту руку учителю в знак своего искреннего желания получить от него наставления, касающиеся доктрины всех Будд. Бодхидхарма сказал: «Это нужно искать самому, другие не помогут».

«Моя душа не знает покоя, умоляю тебя, учитель, успокой ее».

«Принеси свою душу сюда, и я ее успокою».

Синко помолчал немного в нерешительности, а потом наконец, сказал: «Я искал ее все эти долгие годы, и все еще не могу ухватиться за нее».

«Ну, вот. Теперь она успокоена раз и навсегда», – заявил Бодхидхарма.

Как видите, история эта не лишена вымысла. Я имею в виду рассказ о том, как Синко стоял в снегу и как он отрубил себе руку, чтобы доказать свою искренность и преданность. Некоторые полагают, что вышеупомянутые факты в действительности не могли иметь места в жизни Синко, а были заимствованы из каких‑то других источников, потому что Досэн ничего подобного не говорил в своей книге. Они говорят, что руку Синко потерял позже, уже после разговора с Бодхидхармой, когда на них напали разбойники. Мы не можем судить о том, что в действительности имело место. Весь рассказ, однако, крайне драматичен. Вероятно, на определенном этапе развития дзэна существовала необходимость сочетать воображаемое с действительным. Позже Бодхидхарма назвал этого человека Экой.

Прошло девять лет, и Бодхидхарма пожелал вернуться в свою страну. Он собрал всех своих учеников и сказал: «Настало время мне покинуть вас, и я хочу посмотреть чего вы достигли».

«Насколько я понимаю, – сказал Дофуку, – истина выше утверждения или отрицания, так как она не есть что‑то неподвижное».

Бодхидхарма сказал: «Ты затронул мою кожу».

Затем слово взяла монахиня Содзи: «В моем понимании, это походит на видение Ананды, страны Будды Акшобхьи: ее можно увидеть лишь раз и никогда больше».

Бодхидхарма сказал: «Ты добралась до моей плоти».

Следующий ученик, Дойку, выразил свои взгляды следующим образом: «Пусты четыре элемента, и не существует пяти скандх. По‑моему, не существует ничего такого, что можно было бы постичь, как реальное».

Бодхидхарма сказал: «Ты прикоснулся к моим костям».

Наконец очередь дошла до Эки, то есть Синко, который продолжал стоять на своем месте, ничего не говоря. Он только с почтением поклонился учителю.

Видя это, Бодхидхарма объявил: «Ты поразил мое сердце». Согласно Кэйсо, автору «Точного изложения закона», Бодхидхарма последовал примеру Нагарджуны в анатомии понимания дзэна.

В своих известных комментариях к Праджняпарамита‑сутре Нагарджуна говорит: «Праведное поведение – это кожа, медитация – плоть, высшее понимание – кости, а высший ум – это сердце».

«Этот высший или утонченный ум, – говорит Кэйсо, – и есть то, что было тайно передано Буддой его последователям». Затем он упоминает Чиги из династии Суй, который считает ум убежищем всех Будд, а также средним путем, в котором отсутствует единство и множество и который нельзя описать словами.

 

III

 

После Бодхидхармы главой дзэн‑буддийского движения стал Эка (487‑593 гг.). Уже до того, как он пришел к учителю за наставлением, он был эрудированным ученым, знакомым не только с китайской классикой, но и с буддийским учением. Однако никакое знание не удовлетворяло его. Ему казалось, что он уже достиг своего рода просветления на своем пути и хотел, чтобы Бодхидхарма подтвердил его достижение. После того, как он покинул учителя, он не сразу стал проповедовать, а скрывался сначала в низших слоях общества. Он, очевидно, не хотел чтобы люди видели в нем великого и мудрого жреца. Однако при всяком удобном случае он не отказывался от скромной проповеди доктрины дхармы. Он отличался спокойствием, скромностью и отсутствием желания показать себя. Но однажды он вел беседу о дхарме у ворот храма, в котором в то же самое время проповедовал местный священнослужитель, ученый и всеми почитаемый. Однако народ покинул почтенного проповедника и окружил ученого монаха в лохмотьях и без каких‑либо внешних признаков принадлежности к духовному сану. Это вызвало гнев высокого священника, и он обвинил нищего монаха перед властями в том, что он проповедует ложную доктрину. После этого Эку арестовали и казнили. Он не стал отрицать своей вины, а спокойно признал ее, сказав, что он должен был уплатить долг по закону кармы. Это произошло в 593 году, и ему было тогда сто шесть лет.

По словам Досэна, красноречие Эки было преисполнено сердечной теплоты и не облекалось грубым покровом учености. Когда он проповедовал дзэн в крупных городах, те, кто не мог подняться выше «буквы, которая убивает», принимали его учение за ересь или бессмысленную доктрину. Особо можно отметить мастера медитации по имени Докан, у которого было около тысячи последователей. Он сразу же стал подвергать Эку всяческим нападкам. Однажды он послал одного из своих учеников к учителю дзэна, вероятно, с намерением выяснить, что в действительности представляет собой этот человек. Но как только ученик познакомился с учением этого так называемого «еретика», он был так сильно очарован его личностью, что стал приверженцем дзэна. Докан послал другого ученика, чтобы тот вернул первого, но и с ним случилось то же самое. Несколько других учеников были один за другим посланы, но все с тем же результатом. Позже, когда Докан случайно встретил своего первого ученика, он спросил: «Почему это мне пришлось посылать за тобой столько людей? Разве я не открыл тебе глаза тем, что так за тебя волновался?» Его умный ученик, однако, загадочно ответил: «Мои глаза были с самого начала открыты, да вот ты мне мешал правильно видеть». Это вызвало гнев учителя, и именно благодаря его козням, пишет Досэн, Эку стали официально преследовать. Это описание, источником которого послужили «Биографии» Досэна, отличается от версии «Истории» Догэна, но общим у них является то, что Эка представлен мучеником, страдающим от своих врагов.

Нет никакого сомнения в том, что в учении дзэна, которое проповедовал Бодхидхарма и его первый ученик Эка, было нечто недоступное пониманию большинства буддистов того времени, ограничивающихся абстрактной метафизикой, упражнениями, успокаивающими ум, или только моральной стороной вопроса. В отличие от них учителя дзэна подчеркивали необходимость самостоятельного постижения истины посредством пробуждения внутреннего сознания, не считаясь даже, если потребуется, с каноническим учением, содержащимся в различных сутрах и шастрах, переводы которых тогда были уже распространены. Все это, вероятно, не нравилось буквоедам и консерваторам.

Подобно Бодхидхарме, Эка не оставил никаких письменных трудов, хотя нам известно из биографий этих двух учителей, что они оба составили сборник из своих проповедей, а Эка даже привел их в какую‑то «систему». В связи с этим следует отметить, что, вероятно, существовал особый сборник проповедей и писем Эки, которые, очевидно, были составлены его учениками и приверженцами до того, как они были записаны и тщательно проверены самим автором. Что касается Бодхидхармы, то, согласно Досэну, его высказывания также, по всей видимости, были распространены в те времена. Однако мы можем составить себе кое‑какое представление об учении Эки из следующих отрывков, дошедших до нас. Один мирянин по имени Ко, бывший приверженцем учения Эки, написал учителю следующее письмо: «Тень преследует человека, а звук порождает эхо. Изнурив свое тело в погоне за тенью, человек не знает, что тень – это порождение тела. Он не знает также, что эхо нельзя подавить повышением голоса, так как именно голос его и производит. Подобным образом того, кто, стремясь к нирване, подавляет желание и страсти, можно сравнить с человеком, гоняющимся за своей собственной тенью, а того, кто стремится к совершенству Будды, считая, что оно не зависит от природы живых существ, с тем, кто молчит, но все же желает услышать эхо, произведенное его же голосом. Поэтому и просветленный и невежда идут одной и той же дорогой: мудрец нисколько не отличается от профана. Мы даем название тому, что не имеет никакого названия, однако мы основываем свои суждения на этих названиях. Мы создаем теории там, где они неуместны, и созданные нами теории вызывают споры и разногласия. Все это – призраки, лишенные реальности. Кто может сказать, где правда? Все они пусты и бесплодны: кто знает, что существует и чего не существует? Таким образом, приходится признать, что наше достижение действительно не есть достижение, а потеря также не есть потеря. Я изложил свою точку зрения, и если я ошибаюсь, то, пожалуйста, направьте меня на истинный путь».

На это Эка ответил: «Ты поистине понял, что такое дхарма: глубочайшая истина заключается в принципе единства. Вследствие неведения человек принимает драгоценный камень за осколок кирпича, но смотрите же, как только он внезапно пробуждается и достигает просветления, он видит, что перед ним действительная драгоценность. Невежда и просветленный в сущности одно: в действительности не следует искать различий между ними. Следует знать, что все веши таковы, каковы они есть. Те, кто усматривает в мире двойственность, достойны сожаления, и именно им я посвящаю это письмо. Если мы знаем, что ничто не отделяет это тело от Будды, то какой смысл тогда искать нирвану (как нечто, находящееся вне нас самих)».

После Эки Третьим патриархом дзэн‑буддизма был Сосан (606 г.). Вот какой разговор состоялся однажды между ним и его учителем. Как повествует «История», мирянин лет сорока, страдавший фэн‑ян (некоторые полагают, что это была проказа), пришел к Эке и сказал:

«Я страдаю фэн‑ян, умоляю, очисти меня от грехов».

«Принеси мне свои грехи сюда, – сказал Эка, – и я очищу тебя от них».

Мирянин помолчал немного, а потом, наконец, сказал:

«Когда я ищу их, они исчезают».

«В таком случае, я тебя уже совсем очистил. Отныне ищи убежища в Будде, дхарме и сангхе (братстве) и пребывай в них».

«О учитель, – спросил Сосан, – я знаю, что ты принадлежишь к братству, но разъясни мне пожалуйста что такое Будда и дхарма?»

Учитель ответил: «Ум – это Будда, ум – это дхарма: Будда и дхарма едины. То же самое можно сказать и о братстве».

Это удовлетворило ученика и он сказал: «Сегодня я впервые понял, что грехи не внутри, не снаружи и не в середине, то же самое относится к уму, Будде и дхарме: все они едины». (В Вималакирти‑сутре, глава III «Ученики», мы читаем следующее: «О монахи, пусть вас не волнуют грехи, содеянные вами, – сказал Вималакирти. – Почему? Да потому, что грехи в сущности не внутри, не снаружи и не в середине. Как учил нас Будда: все вещи порочны, когда ум порочен, и все вещи чисты, когда ум чист, ум также не внутри, не снаружи и не в середине. Как и ум, грехи и пороки, так и все вещи – они никогда не покидают чертога истины».)

Затем Эка принял его в монахи, и после этого он совершенно исчез для мира. О его жизни ничего больше неизвестно. Отчасти это было вызвано тем, что император династии Северная Чжоу преследовал буддизм. И только на двенадцатом году правления Кай‑хуана династии Суй (592 г.), он нашел себе достойного преемника. Его звали Досин. Он однажды попросил учителя:

«Пожалуйста, укажи мне путь освобождения».

«Кто же и когда тебя поработил?»

«Никто».

«Если это так, – сказал учитель, – то зачем же тебе тогда искать освобождение?»

Это направило молодого ученика на путь конечного освобождения, которого он достиг через многие годы под руководством учителя.

Когда Сосан счел, что настало время сделать его своим преемником, он передал ему как символ духа и истины рясу, которую некогда носил Бодхидхарма, Первый патриарх дзэна в Китае. Умер он в 606 г. В то время как о жизни его в основном ничего не известно, его мысли отражены в стихотворном сочинении, известном под названием «Синдзинмэй [3]», или «Девиз верного ума». Это произведение является самым ценным вкладом учителей, проповедовавших учение дзэна. Далее последует вольный перевод этой поэмы:

 

Девиз верного ума

Совершенный путь не знает трудностей,

Кроме тех, что не могут ничему отдать предпочтения;

Только освободившись от ненависти и любви,

Он раскрывается перед нами, как есть.

 

Синь – это одно из китайских слов, которое невозможно перевести. Когда индийские ученые пытались переводить буддийские труды с санскрита, они обнаружили, что по меньшей мере пять родов санскритских терминов не могли быть удовлетворительно переведены на китайский. Таким образом, мы видим, что в китайской Трипитаке такие слова, как праджня, бодхи, буддха, нирвана, дхьяна, бодхисаттва и т.д. почти всегда остаются непереведенными. Они сохранили свою первоначальную форму и в современной буддийской терминологии. Если бы мы могли оставить «синь» со всеми свойственными этому слову оттенками в самом переводе, то это спасло бы нас от многих трудностей. Дело в том, что «синь» означает ум, сердце, душу, дух – как каждое отдельно, так и все вместе. В настоящем сочинении Третьего патриарха дзэна это слово в одних случаях соответствует чему‑то, связанному с интеллектом, тогда как в других его можно перевести словом «сердце».

 

Отдавая чему‑либо предпочтение,

Вы рискуете все потерять,

Если вы хотите его узреть,

Не имейте мыслей ни «за», ни «против».

Сравнение неприятного с приятным –

Это болезнь ума:

Если глубокий смысл (путь) неясен,

Нет покоя уму и нет достижений.

Совершенный путь подобен бездне небесной:

Там нет недостатка и нет избытка.

Фактически только потому, что мы выбираем,

Мы теряем из виду его суть.

Не привязывайтесь к чему‑либо внешнему,

Но и не живите во внутренней пустоте.

Когда ум покоится в единстве вещей,

Двойственность сама собой исчезает.

Когда единство не до конца осознано,

Два рода заблуждения имеют место –

Отрицание реальности может привести к абсолютному отрицанию,

В то время как увлечение пустотой – к противоречию.

Словесность и умствование –

Чем больше мы увлекаемся ими,

Тем дальше уходим от истины:

Хватит поэтому слов и рассуждений,

Нигде ничто не может нас связать.

Когда мы возвращаемся к сущности,

Мы постигаем смысл.

 

Однако в связи с тем, что дзэн‑буддизм в основном интеллектуален, хотя и не в логическом или философском смысле, то я решил перевести слово «синь» как «ум», а не как «сердце».

Это означает: когда отсутствует должное понимание абсолютного единства вещей, то превалирует то утверждение, то отрицание, представляя односторонний подход к реальности. Когда буддисты отрицают объективный мир, то не следует думать, что они верят в абсолютную пустоту вещей: они знают, что существует нечто реальное, что настойчиво о себе заявляет. Когда они говорят о доктрине пустоты, это вовсе не значит, что, по их мнению, все есть не что иное, как пустая бездна, так как это привело бы к противоречию. Философия дзэна избегает ошибочного одностороннего подхода к истине, свойственного материализму и идеализму.

 

Когда мы гоняемся за внешними объектами, мы теряем рассудок.

Как только человек достигает внутреннего просветления,

Он идет за пределы пустоты окружающего его мира.

Видоизменения, происходящие в пустоте окружающего нас мира,

Кажутся реальными вследствие неведения,

Не пытайтесь найти истину,

Лишь отбросьте предвзятость мнения.

Оставьте двойственность,

Старайтесь ее совершенно избегать:

Как только появляется правда и ложь,

Ум начинает теряться в смущении.

Два есть потому, что есть один,

Но не ищите опоры даже в этом одном:

Когда ум невозмутим,

Ничего на свете не может вам повредить.

Когда вещи вас не волнуют, их как бы вовсе нет.

Когда ум спокоен, его как бы не существует.

Субъект успокаивается, когда исчезает объект.

А объект исчезает, когда субъект спокоен.

Объект есть объект для субъекта,

Субъект есть субъект для объекта.

Знайте, что за относительностью того и другого

Скрывается единая пустота.

В единой пустоте два представляют собой одно,

И каждое из двух содержит в себе все многообразие вещей.

Когда отсутствует разграничение на «то» и «это»,

Как может возникнуть односторонняя и предвзятая точка зрения?

Великий путь преисполнен спокойствия и терпимости,

Нет ничего легкого, и нет ничего трудного.

Побочные пути вызывают сомнения,

И чем быстрее мы по ним идем, тем медленнее достигаем цели.

Привязанность не знает границ,

Она, несомненно, поведет нас по ложному пути.

Пусть все идет так, как оно есть – не сопротивляйтесь,

Ведь сущность вещей от этого не изменится.

Повинуйтесь природе вещей, и вы будете в гармонии с Путем.

Вам будет легко и свободно.

Но если ваши мысли будут привязаны к чему‑либо, вы потеряете истину,

А ум ваш будет становиться все тяжелее, ленивее и болезненнее.

Нездоровые мысли беспокоят душу,

Тогда как смысл подходит к вещам односторонне и пристрастно.

Если вы хотите идти Путем единства,

Не имейте предрассудков относительно шести объектов чувств.

Если у человека нет этих предрассудков,

Тогда он отождествляет себя с просветлением:

Мудрый пребывает в бездействии,

А неведущий закабаляет себя:

Хотя в самой дхарме нет никаких частностей,

Человек по неведению привязывается к отдельным объектам.

Именно разум человека порождает иллюзии.

Разве это не самое острое из противоречий?

Неведение порождает дуализм действия и покоя:

Просветленный не имеет симпатий и антипатий.

Все формы дуализма являются

Порождением заблудшего разума.

Они походят на воздушные видения.

Так стоит ли пытаться удержать их?

Приобретение и потеря, добро и зло –

Расстаньтесь с этим раз и навсегда.

Если вы всегда будете бодрствовать,

То сновидения сами собой исчезнут:

Если разум пребывает в своем единстве,

Мириады вещей представляют собой одно.

Когда постигается глубокая тайна единства,

Мы сразу забываем обо всех внешних препятствиях:

Когда мы видим все бесчисленные множества вещей в их единстве,

Мы возвращаемся к истокам и остаемся самими собой.

Забудьте «как» и «почему», и вы достигнете

Состояния, ни с чем не сравнимого:

Движение в покое не есть движение,

А покой в движении не есть покой.

Когда исчезнет двойственность,

То даже само единство перестает быть единством.

Сущность вещей не связана никакими законами:

Разум, находящийся в гармонии (с Путем),

Есть принцип тождественности:

В нем царит состояние покоя,

В нем нет места нерешительности:

Истинная вера воскреснет в нем со всей первозданной непосредственностью:

Ему нечего сохранять,

Нечего запоминать, –

Все светится изнутри и плавает в прозрачной пустоте:

Нет порока, нет напряжения, нет траты энергии –

Вот обитель, недоступная мышлению,

Обитель выше всякого воображения.

В великом царстве Истины нет ни «не‑я», ни «я».

Если попросят точно определить это состояние,

То можно только сказать «не‑два».

В таком состоянии все одно,

Все, что есть, заключено в нем:

Мудрецы всех стран достигают

Абсолютной веры в это.

Такая абсолютная вера не связана пространством и временем.

Один миг и тысяча лет – одно:

Чем бы не были обусловлены вещи,

Бытием или небытием,

Их сущность проявляется во всем.

Бесконечно малое может быть бесконечно большим,

Когда внешние условия позабыты:

Бесконечно большое может быть бесконечно малым,

Когда объективные пределы исчезают.

То, что есть, и то, чего нет, – одно:

То, чего нет, и то, что есть, – также одно:

Не задерживайтесь там долго,

Где этого нет.

Один во всем, все в одном –

Если это осознано,

То пусть ваше несовершенство вас больше не волнует.

Верный ум – это нераздельное,

А нераздельное – это верный ум.

Слова не могут его описать.

Ибо он не связан с прошедшим, настоящим, или будущим.

 

При Досине (580‑651 гг.), Четвертом патриархе, дзэн разделился на два направления. Первое, известное под названием «годзу‑дзэн» (ню‑тоу‑чань), не получило широкого распространения после смерти его основателя, Хою, жившего у горы Ню‑тоу, и не считается ортодоксальной ветвью дзэна. Другое направление возглавлял Гунин. Историки считают его Пятым патриархом дзэна. Его школа выдержала суровое испытание временем. Еще мальчиком он явился к учителю, и учитель остался доволен его ответом: когда Досин попросил его назвать свою фамилию (син), он ответил:

«Я обладаю природой (син), а природа эта необыкновенна».

«Что же это такое?»

«Это природа Будды (Фу‑син)».

«В таком случае у тебя нет фамилии».

«Нет, учитель, – сказал мальчик, – потому что она пуста по природе».

Здесь мы имеем дело с игрой слов. Иероглифы, обозначающие «фамилию» и «природу», произносятся одинаково – «син». Когда Досин упомянул о фамилии, молодой последователь дзэна умышленно обратил внимание на второе значение слова, желая выразить словами свою точку зрения.

Досин встречался также с Хою, основателем школы «годзу». Содержание их беседы имеет важное значение, так как выявляет их разногласия и показывает, как под влиянием Досина Хою пришел к ортодоксальному пониманию дзэна. Это было в эпоху Чень‑гуань династии Тан. Прослышав о необычном святом человеке, Досин решил познакомиться с ним и отправился к горе Ню‑тоу. Когда Досин добрался до буддийского храма в горах, он спросил об этом человеке. Ему сказали, что это отшельник, который ни на кого не обращает внимания, никого не приветствует и даже не встает с места, когда к нему обращаются. Когда Досин, наконец, добрался до нужного места, он увидел человека, который спокойно сидел и не обращал внимания на присутствие постороннего. Тогда Досин спросил отшельника, что он делает. «Я размышляю над умом», – ответил тот. «А кто есть тот, кто размышляет, – поинтересовался Досин, – что такое ум, над которым он размышляет?»

Хою был не в состоянии ответить на такие вопросы. Приняв пришельца за человека, достигшего глубокого понимания, он встал, поприветствовал его и спросил, кто он. Когда он узнал, что к нему пожаловал не кто иной, как сам Досин, о котором он много слышал, он поблагодарил его за оказанное ему внимание. Немного позже, когда они уже было собрались войти в небольшую хижину, стоявшую неподалеку, Досин увидел, что вокруг бродят тигры и волки. Он поднял руки, как будто очень испугался. Хою заметил: «Я вижу, он еще с тобой».

Четвертый патриарх незамедлительно спросил: «Что же, однако, ты видишь?» Отшельник ничего не ответил. Спустя некоторое время Патриарх написал иероглиф «Будда» (Фу) на камне, на котором отшельник обычно размышлял. Увидев это, последний был очень потрясен. Патриарх сказал: «Я вижу, он еще с тобой». Но Хою не понял смысла этого замечания, и стал искренне умолять Досина раскрыть ему суть учения Будды. Его просьба была удовлетворена, и он стал впоследствии основателем дзэн‑буддийской школы «годзу».

Умер Досин в возрасте семидесяти двух лет, в 651 году.

Гунин (602‑675 гг.), Пятый патриарх, был родом из той же провинции, что и его предшественник. (Провинция Ци‑чжоу сейчас входит в район Ху‑бэй.) Храм, в котором он проповедовал дзэн своим ученикам (которых насчитывалось около пятисот), был расположен на горе Желтая Олива (Хуан‑мэй‑Шань). Некоторые утверждают, что он был первым учителем дзэна, пытавшимся истолковать дзэн в свете доктрины «Ваджракчедика‑сутра». Хотя по причинам, уже упоминавшимся, я не совсем согласен с такой точкой зрения, мы можем, однако, считать эпоху Пятого патриарха поворотным пунктом в истории дзэна, который полностью раскрылся при Шестом патриархе Эно. До этого исследователи дзэна ничем о себе не заявляли, хотя и не прекращали трудиться. Учителя дзэна либо уходили в горы, либо погружались в шумный водоворот жизни, никто не видел плодов их работы. Но вот настало время открыто провозгласить это учение, и Гунин был первым, кто подготовил для этого почву, а Эно совершил это.

Кроме этой ортодоксальной ветви патриархов на протяжении шестого и седьмого столетий встречалось несколько не связанных друг с другом учителей дзэна. Мы находим упоминание о некоторых из них, но, вероятно, их было гораздо больше, и о них либо просто позабыли, либо их имена вовсе не были известны миру. Двое наиболее известных – это Хоси (418‑514 гг.) и Фуке (497‑569 гг.). Их биографии описаны в «Истории», где они представлены «адептами дзэна, не появлявшимися в миру, но хорошо известными в то время». Это довольно странное выражение, и трудно точно сказать, что означает «не появлявшимися в миру». Обычно такое выражение применяется к человеку, не занимающему какого‑либо высокого положения в официально признанном монастыре. Однако Тиги является в этом отношении исключением, так как он был великим жрецом, занимавшим высокую должность во времена династии Суй. Как бы там ни было, все только что упомянутые люди не принадлежали к ортодоксальной школе дзэна. Последователи школы тэндай не соглашаются с тем, что двоих ее отцов, Эси и Тиги, можно отнести к «адептам дзэна», не появлявшимся в миру, но хорошо известным в свое время».

Они считают, что Эси и Тиги – это два великих имени в истории их школы и что их не следует так просто причислять к учителям дзэна. Но с точки зрения дзэна, такая классификация оправдана по той причине, что тэндай, за исключением его метафизики, представляет собой другую ветвь дзэна, основанную независимо от ветви Бодхидхармы. Если бы эта школа приняла практический курс развития, она, несомненно, превратилась бы в дзэн в том виде, как он нам теперь известен. Но в связи с тем, что основное внимание в этой школе уделялось метафизической стороне в ущерб практической, ее философы постоянно обрушивались на дзэн, особенно на его ультралевое крыло, которое непреклонно отрицало всякий рационализм, словесные дискуссии и изучение сутр. С моей точки зрения, тендай представляет собой разновидность дзэна, и его первые последователи совершенно справедливо могут быть названы учителями дзэна, хотя они и не принадлежат к родословной Сэкито, Якусана, Басе, Ринзая и т.д.

Таким образом, в то время, как в течение шестого и седьмого столетий уже начинали развиваться, некоторые другие направления в дзэне, направление, основанное Бодхидхармой, продолжало свое неуклонное развитие при Эке, Сосане, Досине и Гунине, который преуспел, пожалуй, больше всех. Разделение дзэна на две школы при Пятом патриархе, в лице Эно и Дзинсю, способствовало дальнейшему развитию чистой формы дзэна за счет исключения несущественных или, скорее, непонятных элементов. То, что школа Эно выдержала испытание временем, показывает, что его дзэн был в полном согласии с китайской психологией и образом мышления.

Те индийские элементы, которые были присущи дзэну Бодхидхармы и его последователей вплоть до Эно, были чем‑то искусственно насажденным и чуждым китайскому гению. Поэтому, когда настало время полного утверждения дзэна при Эно и его последователях, его свободному развитию уже ничто не мешало, и он стал почти единственной правящей властью в буддийском мире Китая. Давайте внимательно проследим за тем, как Эно стал преемником Гунина и чем его школа отличалась от школы его соперника Дзинсю.

 

IV

 

Эно (638‑713 гг.) был родом из Синь‑чжоу на юге Китая. Он потерял отца, будучи еще подростком, и содержал мать, занимаясь продажей древесины в городе. Однажды, выйдя из дома, в который он приносил дрова для продажи, он услышал, как какой‑то человек читает буддийскую сутру. То, что он услышал, тронуло его до глубины души. Узнав название сутры, а также где ее можно достать, он испытал страстное желание изучить ее под руководством учителя. Это была «Бриллиантовая сутра» (Ваджракчедика‑сутра), а учителем был Пятый патриарх, живший у горы Желтая Олива в Ци‑чжоу. Он с трудом достал денег для престарелой матери, чтобы обеспечить ее материально на время своего отсутствия.

Ему понадобился целый месяц, чтобы добраться до места, где он, наконец, познакомился с Гунином, наставником монастыря, насчитывавшего пятьсот монахов (некоторые даже утверждают, что их было семьсот или даже тысяча).

При первой же встрече Патриарх спросил:

«Откуда ты и зачем сюда пришел?»

«Я крестьянин из Синь‑чжоу. Я хочу стать Буддой».

«Так, значит, ты южанин, а южане лишены природы Будды: и как ты только мог надеяться достичь совершенства Будды?»

Это, однако, не обескуражило смелого искателя истины, и он, не долго думая, ответил: «Человек может быть с юга или с севера, но что касается природы Будды, то как же вы можете различать людей в этом отношении».

Это очень понравилось учителю, Эно был принят в братство и получил назначение молоть рис. Говорят, что он трудился таким образом более восьми месяцев. Но вот настало время, когда Пятый патриарх пожелал выбрать из учеников человека, который мог бы стать его духовным преемником. Однажды он объявил, что тот, кто сможет доказать свое глубокое понимание их религии, получит рясу патриарха и станет его законным наследником. Дзинсю (706 г.), самый ученый из всех учеников и обладавший глубокими познаниями в области религии и потому считавшийся своими собратьями, несомненно, достойным такой великой чести, сочинил четверостишие, в котором он выразил свое мировоззрение, и повесил его на стене в зале для медитации. Оно гласило:

 

Древо мудрости есть тело.

А гладь зеркальная – душа.

Держи их в чистоте всегда,

Смотри, чтоб пыль на них не села.

 

Эти строки произвели на всех большое впечатление, и никто не сомневался в том, что автору этой гатхи будет отдано предпочтение. Но когда они проснулись на следующее утро, они с удивлением увидели, что рядом появилось другое четверостишие:

 

Нет древа мудрости (бодхи),

И нет зеркальной глади;

С начала самого нет ничего –

Так что же может пылью покрываться?

 

Автором этих строк был незаметный мирянин, служивший в монастыре и проводивший большую часть своего времени за работой. Он перемалывал рис и рубил дрова для братства. У него был такой скромный вид, что никто никогда не обращал на него внимания, и его вызов признанному авторитету произвел в монастыре сенсацию. Но Пятый патриарх увидел в этом скромном человеке будущего духовного вождя и решил назначить его своим преемником. Но у него были, однако, в связи с этим некоторые опасения, так как большинство учеников не было развито настолько, чтобы увидеть какую‑либо религиозную интуицию в четверостишии Эно, и если бы он открыто провозгласил его своим преемником, то Эно мог бы от этого пострадать. В связи с этим Пятый патриарх тайком от всех сказал Эно зайти к нему в полночь, когда все уснут. Когда Эно явился к нему, он передал ему свою рясу – символ власти и непревзойденного духовного достижения, а также уверил его в том, что в будущем их религия достигнет небывалого расцвета. Однако он посоветовал Эно скрывать свои духовные достижения, пока не настанет время, когда он сможет появиться в народе и начать активную пропаганду. Он сказал также, чтобы Эно не передавал своим последователям рясу Бодхидхармы, служившую символом веры, так как дзэн уже был в то время полностью признан внешним миром в целом, и поэтому отпала необходимость символической передачи истины. В ту же ночь Эно покинул монастырь.

Этот рассказ заимствован из литературы, оставленной последователями Шестого патриарха, и поэтому, естественно, не беспристрастен в отношении к нему. Если бы мы располагали другими документами, оставленными Дзинсю и его школой, то его содержание, вероятно, существенно отличалось бы от вышеизложенного. Во всяком случае, мы располагаем одним документом, говорящим об отношениях Дзинсю и Гунина. Это надгробная надпись, сделанная Теспу на могиле Дзинсю. Эта надпись свидетельствует о том, что Дзинсю получил дхарму от своего учителя Гунина. Из этого можно заключить, что авторитет Эно как патриарха не был в то время неоспорим. Другими словами, вопрос об ортодоксальной преемственности не был тогда еще решен, а решился немного позднее, когда школа Эно стала высшим авторитетом для всех других школ дзэна, которые могли тогда существовать. К сожалению, эта памятная надпись не дает никаких дальнейших сведений относительно связи Эно с Гунином, но даже из вышеизложенного рассказа мы можем извлечь несколько важных фактов, проливающих свет на историю дзэна.

Во‑первых, какая была необходимость представлять Эно необразованным крестьянином в контрасте с эрудированным Дзинсю? Может быть, Эно в действительности был таким невеждой, что не мог читать и писать? Но Фа‑бао‑дань‑чин, собрание его проповедей, содержит цитаты из таких сутр, как Нурвина, Ваджракчедика, Ланкаватара, Саддхарма‑пундарика, Вималакирти, Амитабха и Бодхисаттва‑шила. Разве это не свидетельствует о том, что автор кое‑что знал из литературы махаяны? Может быть, он не был таким ученым, как Дзинсю, но авторы, описывающие его жизнь, постоянно пытаются представить его более необразованным, чем он был в действительности. Что же, позвольте мне спросить, что это все означает? Мне кажется, что такой разительный контраст между двумя наиболее выдающимися последователями Пятого патриарха в то же самое время подчеркивал действительный характер дзэна как школы, не зависимой от интеллектуального знания. Если дзэн, как утверждают его последователи, и представляет собою «особую форму передачи истины, не зависимую от книжного знания», то его понимание должно быть доступно даже неграмотному и незнакомому с философией человеку. В связи с этим величие Эно как учителя дзэна лишь еще более возрастает. По всей вероятности, это и было причиной тому, что Шестой патриарх представлялся таким неграмотным, а иногда даже совершенным невеждой.

Во‑вторых, почему Эно был последним, кто получил рясу патриарха? Если Гунин посоветовал ему хранить ее, то что в действительности означал этот совет? То, что жизни обладающего этой рясой могла грозить опасность, указывает на тот факт, что между учениками Гунина имели место существенные разногласия. Считали ли они эту рясу символом власти патриарха? Но какие преимущества, материальные или духовные, могло дать обладание ею? Не стало ли учение Бодхидхармы считаться к тому времени истинным посланием Будды? И не перестала ли по этой причине ряса патриарха в действительности иметь какое‑либо отношение к истине дзэна? Если это так, то тогда, когда Бодхидхарма впервые, объявил о своей миссии учителя дзэна, стали ли его в связи с этим преследовать как еретика? Легенда, повествующая о том, что он был отправлен своими соперниками из Индии, кажется, подтверждает это. Во всяком случае, вопрос о передаче рясы был связан со статусом учения дзэн у многих школ буддизма того времени и оказывал в то время как никогда сильное влияние на умы большинства людей.

В‑третьих, то, что Гунин передал Эно дхарму в тайне от всех, естественно, привлекает наше внимание. Возвышение мукомола, который не был даже принят в монахи, до сана патриарха, хотя и без внешних почестей, кажется, явилось действительной причиной для зависти, ревности и даже ненависти, так как он должен был стать преемником великого учителя, возглавляющего общину из нескольких сот человек. Но если человек достаточно просветлен, чтобы занять высокий пост духовного вождя, то неужели учитель и ученик не могли вместе противостоять всей оппозиции? Может быть, даже просветление не могло противодействовать человеческим страстям, таким неразумным и стихийным? Я не могу, однако, не вообразить того, что биографы Эно пытались представить всю сцену более драматично. Весьма вероятно, я ошибаюсь, может быть, имели место некоторые исторические факты, нам неизвестные вследствие отсутствия соответствующих документов.

Через три дня после того, как Эно покинул гору Желтая Олива, известие о том, что произошло, разнеслось по всему монастырю и наделало немало шума. Группа возмущенных монахов, возглавляемая Ме‑дзедзой, отправилась вслед за беглецом Эно, который по совету учителя покинул братство, никому об этом не сообщив. Когда его настигли на горном перевале вдали от монастыря, он положил свою рясу на камни и сказал монаху Ме‑дзедзе: «Эта ряса символизирует нашу патриархальную веру, ее нельзя насильно отбирать. Возьми ее себе, однако, если ты так этого хочешь». Ме‑дзедзе попытался поднять ее, но она была тяжела, как гора. Он пришел в недоумение, замешательство и затрепетал в благоговейном страхе. Наконец он промолвил: «Я пришел сюда, чтобы получить веру, а не рясу. О, брат мой, умоляю тебя, рассей мое неведение». И сказал Шестой патриарх: «Если ты пришел за верой, оставь все свои страстные стремления. Не думай ни о добре, ни о зле, но посмотри, каков в данный момент твой первозданный лик, который ты носил еще до рождения своего». Получив такое указание, Ме‑дзедза сразу постиг истинную основу вещей, которую он раньше искал во внешнем. Теперь он понял все: он будто выпил полную чашу холодной воды и утолил жажду. Испытанное было так грандиозно, что он буквально обливался потом и слезами. С глубоким чувством почтения он подошел к патриарху, приветствовал его и спросил: «Кроме того скрытого смысла, который заключается в этих важных словах, есть ли еще что‑нибудь тайное?»

Патриарх ответил: «В том, что я тебе показал, нет ничего скрытого. Если ты размышляешь в себе и узнаешь свой лик; который был твоим до сотворения мира, то тайна – в тебе».

Каковы бы ни были исторические условия, окружавшие Эно в те далекие времена, нет сомнения в том, что в его утверждении «узреть свой собственный лик, который мы имеем еще до рождения» мы находим впервые провозглашенное новое послание, которому было суждено открыть первую страницу истории дзэна и доказать, что Эно был действительно достоин рясы патриарха. Мы видим здесь, в каком новом ракурсе Эно удалось осветить традиционный индийский дзэн. Его терминология не имеет ничего общего с буддийской. Он открыл свой собственный способ взращения истины дзэна, основывая его на своем первоначальном творческом опыте. До него для выражения внутреннего опыта в дзэне использовались заимствования либо словесные, либо методические. Сказать «Вы – Будда», «Вы и Будда – одно» или «Будда живет в Вас» – это слишком банально и плоско, так как это слишком абстрактно и слишком концептуально. Эти слова содержат глубокую истину, но они отвлечены, они не оживляют нашу душу, не пробуждают ее от бесчувственного сна. Они слишком абстрактны и научны. Эно в простоте ума своего, не испорченного ученостью и философствованием, смог постичь истину в чистом виде. Отсюда та необыкновенная новизна в решении этой проблемы. Позже мы снова к этому вернемся.

Гунин умер в 675 г., через четыре года (различные авторы, однако, по‑разному определяют этот срок – от пяти до пятнадцати лет) после того, как дхарма была передана Эно. Но Эно не приступал к выполнению своей миссии, пока не прошло несколько лет, так как по совету своего учителя он жил в горах жизнью отшельника. И вот однажды он решил, что настало время появиться в миру. Ему было тогда тридцать девять лет, и это было на первом году И‑фэна (676 г.) во времена династии Тан. Он пришел в храм Фа‑син в провинции Гуан, где ученый священник Инею комментировал Нирвану‑сутру. Он увидел, как несколько монахов спорили, собравшись у трепещущего флага. Один из них сказал: «Флаг является неодушевленным предметом, и не что иное, как ветер заставляет его колыхаться». На это другой монах возразил, что «и флаг и ветер – неодушевленные вещи, а колыхание вообще невозможно». Третий протестовал: «Колыхание вызвано определенным сочетанием причин и следствий», – в то время как четвертый предложил следующую версию: «В конце, концов, нет колышущегося флага, это просто ветер сам собою движется». Спор разгорался, но Эно прервал его замечанием: «Ни ветер, ни флаг, а ваш разум колышется». Горячий спор моментально прекратился. Ученый священник Инею был потрясен утверждением Эно, таким убедительным и авторитетным. Выяснив вскоре, кто был этот Эно, Инею попросил его поведать ему об учении учителя с горы Желтая Олива. Суть ответа Эно состояла в следующем: «Мой учитель не давал никаких особых указаний: он просто настаивал на необходимости узреть нашу собственную Природу при помощи наших собственных усилий, он не имел ничего общего с медитацией или с освобождением. Это объясняется тем, что все, что может быть названо, ведет к двойственности, а буддизму чужда двойственность. Ухватить эту не‑двойственность истины – цель дзэна. Природа Будды, которой все мы обладаем и постижение которой составляет дзэн, не может быть разделена на такие противоположности, как добро и зло, вечное и преходящее, материальное и духовное. Человек видит двойственность в жизни вследствие помутнения разума: мудрый, просветленный видит реальность вещей, не затемненную ложными идеями».

Это было для Эно началом карьеры учителя дзэна. Его влияние было, по‑видимому, непосредственным и очень сильным. У него были тысячи учеников. Но он, однако, не пошел проповедовать и обращать людей в свою веру. Его деятельность ограничивалась своей собственной провинцией на Юге, а монастырь Бао‑линь в Цао‑ци стал его штаб‑квартирой. Когда император узнал, что Эно стал преемником Гунина, продолжив духовную родословную Бодхидхармы по линии дзэна, он послал к нему одного из своих придворных с государственным посланием, но Эно отказался приехать в столицу и предпочел остаться в горах. Посланник, однако, пожелал получить указания относительно постижения доктрины дзэн, которые он бы мог передать своему высокопочтенному учителю при дворе. Вот что в основном сказал Эно:

«Ошибается тот, кто думает, что для того, чтобы достичь освобождения, нужно сидеть спокойно и предаваться созерцанию. Истина дзэна открывается сама собой изнутри и не имеет ничего общего с практикой дхьяны, ибо мы читаем в Ваджракчедике, что тот, кто пытается узреть Татхагату при помощи той или иной особой позы, сидя или лежа, не понимает духа его, не понимает того, что Татхагату называют Татхагатой потому, что он приходит из «ниоткуда» и уходит в «никуда», и по этой причине он Татхагата. Он появляется неизвестно как и исчезает неизвестно куда, а это и есть дзэн. В дзэне поэтому нечего достигать, нечего понимать; тогда зачем сидеть скрестив ноги и практиковать дхьяну? Некоторые могут подумать, что понимание необходимо для того, чтобы разогнать тьму неведения, но истина дзэна абсолютна, в ней нет дуализма и условности. Если мы станем говорить о неведении и просветлении или о «бодхи» и «клеша» (мудрости и старости) как об отдельных объектах, которые не могут слиться в одном, то это будет противоречить учению махаяны. В махаяне всякая возможная форма дуализма осуждается, так как не выражает высшей истины. Все является проявлением природы Будды, которая ни осквернена страстями, ни очищена в просветлении. Она выше всех категорий. Если вы хотите постичь природу своего собственного существа, освободите свой ум от мысли об относительном, и вы увидите, как безмятежна она, и в то же самое время как много жизни заключено в ней».

В то время как Эно трудился во славу дзэна на Юге, Тесэцу, являясь представителем другой школы, действовал на Севере. До обращения в буддийскую веру он был ученым‑конфуцианцем; и таким образом, ему было суждено с самого начала стать фигурой совершенно иной, по сравнению с его собратом Эно. Император У династии Тан был преданным последователем Дзинсю, и вокруг него, естественно, собралась большая группа придворных и сановников. Когда на трон вступил император Чунь‑Цунь (685 г.), к нему отнеслись с еще большим почтением, и не кто иной, как Тесэцу, один из его министров, начертал после его смерти на надгробном камне его краткую биографию и панегирик. Одна из записанных проповедей Тесэцу гласит:

«Учение всех Будд заключено с самого начала в нашем собственном Разуме. Искать этот Разум вне нас самих – все равно, что убежать от своего отца».


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.062 сек.)