Ненормальный Брэнгвин

От русских – в числе других моряков РQ-17 – Брэнгвин получил медаль «За отвагу». Медаль не блистала яркостью, но она ему понравилась, потому что была крупной, и на родине ее не станут путать с пуговицей. Такую медаль все видели издалека. Ползущий по медали танк тоже был вполне доступен для широкого понимания американской публики.

– Это же за танки! Мы доставили русским парочку вот таких же… Видишь, русские учли и это!

Теперь, когда медаль получена, пора подвести итоги.

Не моральные, не политические, а лишь финансовые.

За 44 часа вахты в неделю он должен получить по 110 долларов (с надбавкой по 85 центов за час). А таких недель скопилось немало! Плюс еще 100 долларов за страх, царящий сейчас над Атлантикой. За вход в район боевых действий дважды по 100 долларов. За каждый воздушный налет – по 125 долларов. За торпедные атаки – по 300 долларов. За пребывание в артогне… за тушение пожаров… за пробоины…

– Кажется, я становлюсь богатым, – сказал Брэнгвин себе.

Доллары всегда хороши, особенно если жить в такой стране, как США, и Брэнгвин отлично знал им цену. Но главное – он помог русским, хорошим ребятам, в их беспощадной борьбе с «этими сволочами», и совесть Брэнгвина была чиста. Он в этом рейсе не только дал от себя, но многое получил и от других. Познал и величие, и низость человеческой души. Никогда не следует человеку отказываться от получения тех впечатлений, которые могут обогатить его сердце! Брэнгвин помнит, как наплечники «эрликонов» трясли его тело – тогда, в тот памятный день. Не забудет, как разлетелись фрицы от пушки и долго кувыркалась в воздухе грязная рука убийцы… Что ж, дело сделано, и будет ему что рассказать внукам под старость!

– А где тут можно выпить? – спросил он в Мурманске.

Выпить, увы, было негде. Но ему показали неказистый домишко вроде барака, наверху которого размещалась столовая для иностранных моряков. Ступая ботами через лужи, оглядывая руины города, Брэнгвин шагал за выпивкой. Он был сейчас одинок, и ему не хватало Сварта: они умели качать бутылки…

В столовой несколько столов, накрытых скатертями, в вазах воткнуты ярко-ядовитые цветы, свернутые из бумаги. Он выдернул цветок прочь, покрутил в руках узкую вазу и понял, что лучшей посуды для питья русской водки не придумать…

– Бармен! – позвал он. – Давай, давай!

И он долго стучал вазой об стол. Обшарпанная радиола, что-то прошамкав, сбросила проигранную и водрузила на диск свежую пластинку. Брэнгвин невольно засмеялся – эта песня напомнила ему Хваль-фьорд в Исландии, откуда все и начиналось.

Здесь вы на вахте, мистер Джон,

Здесь вы матрос, а не пижон,

Чистить гальюны, любезный друг,

Вам придется без помощи слуг.

К нему подошла непомерно толстая молодуха с накрашенными губами. Вырезанный из бумаги кокошник украшал ее прическу, взбитую надо лбом высоким коком. Низким грудным голосом, идущим откуда-то из теплой женской глубины, она спросила у Брэнгвина равнодушно:

– What do you want, mister?[21]

Брэнгвин оглядел ее толстые ноги и выгреб из своих карманов на стол все, что имел, – доллары, фунты, мятые исландские эре, русские трешки и пятерки.

На вопрос официантки Брэнгвин ответил кратко:

– Уодки!

Женщина расправила комки денег, выбрала из них советские.

Потрясла бумажками перед носом Брэнгвина.

– That be enough,[22] – сказала она.

Ладонью он шлепнул ее под обширную кормушку, чтобы она развила узлы, спеша за водкой.

– Давай, давай, – поощрил он ее…

Брэнгвин пил русскую водку и смотрел через оконные тюлевые занавески на тот город, которого не существовало и к которому они все с каравана так тщетно стремились… Он видел руины, прах золы, разброс обугленных бревен. В завалах битого кирпича скрутились оплавленные в огне детские кроватки.

А за всем этим вставало и другое. Плыли еще перед ним маслянистые волны Атлантики, свистели в ушах струи воды. И не пол русской столовки был под матросом, а уходящая ко всем чертям корабельная палуба. Опять пикируют сверху… опять целят торпедой под мидель. Прорваться, проскочить, дойти!

Оп пропил все деньги, а ночью того же дня крейсер «Тускалуза» подхватил его в свои светлые отсеки, насыщенные гамом матросских голосов и прогретые паром воздуходувок.

* * *

Свою машину он оставил у ворот порта – пошел в контору.

Он сказал там, что хочет идти вторично в Россию.

– Со следующим караваном! Русским сейчас еще тяжелее, чем тогда, когда я пошел в первый рейс… Денег я им дать не могу. Пушку мне для них не построить. Так я помогу им делом!

И клерк, выписывая ему аванс за будущий рейс, сказал, как и тогда, при первой встрече:

– Только ненормальные могут идти сейчас в Россию…

– А наша Америка держится на ненормальных, – ответил Брэнгвин серьезно. – Вы все, слишком нормальные, даже президента Рузвельта считаете ненормальным… Ты потише, приятель, а то я сдую тебя в форточку!

За рулем машины он проскочил по улицам города. Сразу вырвался на центральную полосу автострады, которая была создана только для таких горячих голов, как его голова. Америка, его любимая Америка, теперь неслась перед ним, вытянутая от скорости в узкую, стремительную ленту, будто сшитую из ярких цветных лоскутьев. Относились назад, пропадая, фермы, коттеджи, щиты реклам, мосты и акведуки… Нужна была разрядка тому напряжению, в каком ему пришлось жить недавно!

Он до изнеможения вел машину на пределе, потом устал.

Сбавив скорость, переехал на крайнюю полосу…

Тут выяснилось, что нежность сердца приобретается только в замедленном движении, близком к волшебному покою. И ему вдруг захотелось повидать мать. Ведь он так редко вспоминал о ней, но душой всегда чувствовал, что она-то помнит о нем постоянно… Эта мысль ему понравилась, и Брэнгвин – через весь континент! – повел машину к дому своего детства.

«Где он, мой дом? – размышлял печально. – А что сказать матери? Ладно, она сама найдет первые слова…» Он ей сознается, что, когда ему стало однажды в океане очень кисло, тогда он поклялся себе, что вернется… «Как у тебя дела?» – «Ничего, мама, дела идут хорошо… Не надо ли тебе денег, мама? Я тут привез тебе немного… возьми!»

И тогда мать заплачет. И… может, он тоже заплачет.

Красивая девица подняла руку на перекрестке:

– Хэлло, парень! Ты меня подвезешь?

В дороге она полезла к нему с поцелуями, и к матери он так и не попал. В пьяном угаре разбил свою машину, прогулял с красоткой все деньги (теперь они казались ему легкими деньгами), и осенью его опять закачало и понесло вдаль по зыбким, ненадежным водам…

С грустью смотрел Брэнгвин, как пропадает за сеткой дождя берег его богатой и шумной родины.

«Ты прости меня, мама… Черт его разберет, как это получилось, но опять нам не пришлось повидаться».

* * *

Осенний океан – в предзимье – ненастен. Он – страшен!

Брэнгвин погиб в числе прочих на караване РQ-18…

Это был добропорядочный американец, не умевший сидеть сложа руки, когда другие дрались с фашизмом. Я не раз встречал подобных моему Брэнгвину, и я помню их белозубые улыбки, их сильные, трудовые ладони, расстегнутые на шеях цветные ковбойки, их желание понять нашу трудную русскую речь.

…Если же верить английским источникам, то караван РQ‑18 был отправлен в Россию «только напоказ – чтобы уменьшить гнев маршала Сталина»!

Поиск по сайту: