АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава 5. Когда Майя услышала, что предложил Хрящевский, она открыла рот и сидела с самым глупым видом до тех пор

Читайте также:
  1. Http://informachina.ru/biblioteca/29-ukraina-rossiya-puti-v-buduschee.html . Там есть глава, специально посвященная импортозамещению и защите отечественного производителя.
  2. III. KAPITEL. Von den Engeln. Глава III. Об Ангелах
  3. III. KAPITEL. Von den zwei Naturen. Gegen die Monophysiten. Глава III. О двух естествах (во Христе), против монофизитов
  4. Taken: , 1Глава 4.
  5. Taken: , 1Глава 6.
  6. VI. KAPITEL. Vom Himmel. Глава VI. О небе
  7. VIII. KAPITEL. Von der heiligen Dreieinigkeit. Глава VIII. О Святой Троице
  8. VIII. KAPITEL. Von der Luft und den Winden. Глава VIII. О воздухе и ветрах
  9. X. KAPITEL. Von der Erde und dem, was sie hervorgebracht. Глава X. О земле и о том, что из нее
  10. XI. KAPITEL. Vom Paradies. Глава XI. О рае
  11. XII. KAPITEL. Vom Menschen. Глава XII. О человеке
  12. XIV. KAPITEL. Von der Traurigkeit. Глава XIV. О неудовольствии

Когда Майя услышала, что предложил Хрящевский, она открыла рот и сидела с самым глупым видом до тех пор, пока Моня не предложил ей «законопатить скворечник».

– Он хочет, чтобы вы продали Аману Купцову партию бриллиантов? – переспросила она. – Господи, зачем?!

– Я тоже не понимаю, – поддержал ее Яша. – Дядя, в чем подвох?

– Сема, нет сил объяснять, – с отчаянием признался Моня. – Начинай ты, я подхвачу.

– Ты ведь знаешь, уточка, что Аман приехал в Москву не так давно и с Хрящевским они конкуренты? – мягко сказал Дворкин.

Майя кивнула.

– У Хряща есть свои люди там, – Сема показал на потолок, – но и наш Аман не так уж прост. Иначе Москва давно съела бы его, прожевала, переварила и выплюнула. А он открывает все новые салоны. Да и прежние живут неплохо. Посмотри на нашу «Афродиту»: мы взяли в штат ювелира, пристроили к себе Яшу… Потому что у Мони – карт-бланш, Аман ему доверяет. Если Моня сказал, что хочет взять партию прозрачных за пятьдесят миллионов, то он получает на это средства. Аман знает, что Верман вернет ему деньги с небольшим верхом.

Майя с Яшей одновременно кивнули: в способностях Мони по этой части они не сомневались.

– У Амана Купцова есть свой человек там, наверху, – продолжал Дворкин. – Как можно сейчас делать бизнес без покровителя? Нельзя, никак нельзя. У нас такая страна, что тебя съедят раньше, чем ты успеешь положить в карман первую заработанную тысячу. Он – большой человек, купил себе два телеканала и имеет с них свой гешефт. Ну, еще парочку-троечку радиостанций, но такую мелочь мы даже не будем брать в расчет. Верно я говорю, Верман?

– Верно, – подтвердил Моня. – Шпарьте дальше, Дворкин, вы грамотно излагаете.

– Ты понимаешь, уточка, что иметь такого человека за своей спиной – неплохое подспорье для бизнеса. А потерять его равносильно тому, как войти в бухту, кишащую акулами.

– Положим, не кишащую, – возразил Моня. – Не сбивай ее с толку. Акул всего две.

Майя недоуменно переводила взгляд с Дворкина на Вермана. Почему именно две акулы?

Увидев на ее лице вопрос, Верман объяснил.

Ювелирный рынок Москвы последние пять лет контролировали три человека. Самый известный – Николай Хрящевский, человек страшный, поднявшийся на криминальном бизнесе девяностых. Второй – пресловутый Аман Купцов, тихой сапой пробравшийся в столицу и прибравший к рукам десятки магазинов, где, как грибы, вырастали его «Золотые Купцы». А третий – Григорий Стропарь: темная лошадка, самый загадочный из трех конкурентов, о котором мало кто знал. Однако его доля была самой весомой.

– Он пришел раньше Хрящевского, – рассказывал Моня, понизив голос. – Говорят, все дела Стропарь ведет из-за границы, здесь у него сплошь доверенные лица. Было время, когда они с Хрящевским кружили один вокруг другого, точно вороны, потому что никто не хотел делить лакомый пирог с другим едоком. Но разошлись тихо.

Дворкин покачал головой, то ли сожалея об этом, то ли радуясь.

– Дядя, не распыляйтесь, – попросил Яша. – Что вам этот Стропарь? Рассказывайте дело.

Сема сердито цыкнул на него, и Яшка притих.

– Про Стропаря тебе рассказали, чтобы ты, Марецкая, понимала расклад, – пояснил Дворкин. – У него и Хрящевского что-то вроде пакта о ненападении. Но с Аманом такого пакта нет, и, чтобы его не размолотило между двух жерновов, он крепко держится за своего покровителя. Купцов – умный человек, он понимает в людях и знает, с кем можно дружить.

Майя задумалась. Два телеканала, пара-троечка радиостанций… Она вдруг поняла, о ком идет речь.

– Станислав Коржак? – уверенно спросила Майя. – Медиа-магнат?

Моня с Семой дружно замахали на нее руками, словно она сказала что-то неприличное.

– Какая разница, Марецкая! Может быть, он, а может, и кто-то другой. Допустим, этого человека в самом деле зовут Станислав – только допустим!

Майя улыбнулась:

– В прессе их называют закадычными друзьями. Так что можно не делать секрета из их отношений.

– В прессе много что называют, – возразил Сема. – Этот медиа-магнат, Станислав, он осторожный как волк и сперва присматривается два года, а потом что-то решает. Но Аману Купцову он уже доверяет, поэтому пресса не так уж и не права. И вот этот Станислав хочет вложить немного денег. А заодно сделать приятное жене и двум дочерям.

– Откуда вы знаете? – не утерпел Яша.

– Хрящ рассказал, – процедил Верман. – А будешь перебивать старших – отправишься за дверь и будешь стоять там с табличкой «подайте на обед китайско-еврейскому беженцу».

– Да, Хрящ это разведал, – подтвердил Дворкин. – Большой человек Станислав придумал, что он приобретет качественные камни из тех, что лишь растут с годами в цене, и сделает из них украшения для своих женщин. Убьет двух жирных зайцев: вложит капитал и осчастливит семью. Сам он в ювелирке ничего не понимает, и нужно нанимать специального человека, если он хочет подойти к делу серьезно, а не просто выкинуть десяток миллионов на ветер. Но разве нужен специальный человек, когда под рукой есть Аман Купцов?

– Медиа-магнат обратился к Аману, чтобы тот подобрал для него бриллианты? – уточнила Майя.

– Не обратился. Обратится. Он только собирается это сделать. Конечно, Аман согласится – ведь это отличная возможность упрочить отношения и сделать магната чуточку должником. Ты понимаешь, уточка? Аман согласится и начнет присматривать подходящие камни. И тут как из ларца появится Моня Верман и скажет, что у него совершенно случайно на примете есть прекрасная партия алмазов. Потрясающая партия. Которая определенно станет дороже после того, как над ней поработает старый Дворкин. Учтите, дети мои, что Аман привык верить Моне. Моня уже выходил с такими предложениями, и каждый раз все проходило успешно.

– Но на этот раз камни будут не Монины, а те, которые предоставит Хрящ, – медленно сказала Майя, поняв, что задумал Хрящевский.

– Верно. Аман Купцов никогда не станет проверять за Моней, потому что всем известно: Верман – профессионал. Зато медиа-магнат станет проверять за Аманом. Как ты думаешь, что он почувствует, когда увидит, что за камушки ему подсунули? Он решит, что его держат за идиота. Купцов может бить себя в грудь и клясться на последних портянках, но это уже будет неважно.

– В лучшем случае Аману простят этот грех, – подал голос Верман. – А в худшем… Эх!

– В худшем случае из всех ящиков ты будешь слышать дважды в сутки, что Купцов вор и обманщик. Нашего Амана протянут во всех средствах массовой информации, принадлежащих Станиславу. Чтобы в будущем никому неповадно было пытаться обманывать большого человека и огорчать его жену и двух славных дочек.

Моня перебил его, наставив на Майю толстенький палец:

– Ты знаешь, что на Амана трижды пытались заводить уголовные дела, и каждый раз они разваливались? Как ты думаешь, если после того, что случится, дело заведут в четвертый раз, то оно дойдет до суда? Таки да, Марецкая! Аман держится лишь до тех пор, пока прячется за спиной своего покровителя. Стоит тому отойти в сторону – и Купцову придется ой как нелегко. Теперь ты видишь, что придумал Хрящевский? Ох, беда на мою глупую голову…

Он вцепился в свою курчавую шевелюру обеими руками.

– Моня, Сема, – растерянно проговорила Майя, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в кучу, – но этого нельзя делать!

– Конечно, нельзя! – горячо поддержал ее Яша. – Вы же не согласились?

Дворкин и Верман молчали. Яша вслед за Майей переводил взгляд с одного на другого.

– Дядя?

Моня не отвечал.

– Семен Львович, это безумие! Вы понимаете, что если вы пойдете на это, Аман Купцов вас уничтожит? Не в прямом смысле… Но вы не сможете больше работать в Москве!

Моня выпустил из рук свои кудри и поднял на Майю черные глаза.

– Марецкая, если я не пойду на это, меня уничтожит Хрящ. И, прошу заметить, без всякого переносного смысла! Или ты думаешь, что мне не хватает внутри себя дырки для сквозняка? Так ты глубоко ошибаешься! Моня Верман не такой человек, чтобы радоваться дополнительной вентиляции.

– Что вы глупости говорите, честное слово… – рассердилась Майя. – Не нужно демонизировать этого вашего Николая Павловича.

Дворкин насмешливо присвистнул, и она осеклась.

– Уточка моя, это не кто-нибудь, это Хрящ, – пояснил Сема. – Ты думаешь, мы с Моней уже хорошо пожили и можем занять свои три кубометра? Нет, ты так не думаешь. И я так не думаю. А вот Хрящ вполне может так подумать. И тогда нам с Моней не останется ничего другого, как завернуться в простыню и ползти на кладбище.

– Перестаньте! Не убьет же он вас! – воскликнула Майя.

Яша, Моня и Дворкин поглядели на нее с сожалением. Майя обвела их взглядом, и ее уверенность куда-то исчезла.

– Ты знаешь о Севе Алмазном? – хмуро спросил Моня. – А о братьях Ясновых? Ты хотя бы должна была слышать о бизнесе Юлия Левина!

Марецкая отрицательно покачала головой.

– Во-от! – констатировал Верман. – Ты не знаешь об этих людях. А почему? Потому что все они уже умерли. И я тебе скажу, от чего.

– Моня, перестаньте! – приказал Сема. – Не трепите языком, если хотите говорить им долго и счастливо.

Но Вермана было уже не остановить.

– Севу выловили из Москвы-реки с простреленной головой. – Он загнул один палец. – Старшего Яснова расстреляли при его охране, никто не успел сделать звука. Младший сбежал в Берлин, но кого это интересовало, если их дело отошло Коле Хрящевскому! – Второй палец Моня тоже загнул, не обращая внимания на угрожающе поднявшегося Сему. – А Юлия Левина, золотого ювелира, нашли в его собственном доме… Все, все, молчу!

Верман действительно замолчал. Но поднял руку и выразительно загнул третий палец.

– Хрящевский – чудовищный человек, – подтвердил Сема. – Поговаривают, у него немного съехала набекрень крыша и он стал мишугенер

– Сумасшедший, – подсказал Яша.

– Верно. Но ведь мы не врачи, чтобы его лечить, э? Так что с того диагноза нам никакого толку, кроме огорчения.

– Лучше бы я стал врачом! – в сердцах воскликнул Верман. – Мама хотела, чтобы я пошел в дантисты!

– Еще успеете, Моня, – охладил его пыл Дворкин. – Где-нибудь в Моршанске из вас получится отличный дантист. Если вы останетесь живы после всей этой катавасии и вас не придушит Аман собственными руками.

Майя задумалась. Значит, план Хрящевского предполагает, что они подставят Амана Купцова. Выиграет от этого только Хрящевский, у которого с Аманом свои счеты. А все остальные проиграют…

На этом месте ее осенила такая простая мысль, что Майя удивилась, как она не пришла ей в голову раньше.

– Слушайте, слушайте! – позвала она. – Я знаю, что нужно делать.

Верман повернул к ней бледное лицо, Сема заинтересованно приподнял брови.

– Надо пойти к Аману и во всем ему признаться. Рассказать о том, как вас собирались использовать, и предупредить о затее с бриллиантами медиа-магната. Кто предупрежден, тот вооружен. В свете того, что вы помогли ему избежать колоссального провала, Купцов не станет слишком буйствовать. Хотя и стоило бы, – добавила Майя, бросив выразительный взгляд на Моню.

Но, к ее удивлению, предложение было воспринято скептически.

– Не годится, – кратко сформулировал Яша. – Из огня да в полымя.

– Почему не годится? Это лучшее, что можно придумать! Моня, неужели вы не согласны?

Моня вскочил и принялся мерить салон кругами. Руки он заложил за спину, наклонился вперед и стал похож на пингвина.

Все словно завороженные следили за тем, как Верман наматывает круги.

– Никогда! – воскликнул он наконец, резко остановившись. – Марецкая, ты хорошая женщина, но предлагаешь такое, что лучше застрелиться.

– Но почему?!

Моня вновь продолжил целеустремленное движение. Яша пожал плечами, как будто ему все было очевидно и он удивляется Майиной наивности.

– Пойми, – снизошел до объяснения Дворкин, – если Аман узнает, что Моня сделал на клиенте бизнес, Тамбов покажется Моне Парижем. Ты была в Париже?

– Не была.

– Вот и Моня не будет.

Бледный Верман снова остановился и потряс кулаком:

– За что ценят Моню Вермана? За репутацию! Каждый дельный человек в этом городе знает: на Моню можно положиться. Моня никогда, никогда, боже упаси, не обманет своих!

– Зато с чужими не церемонится, – холодно сказала Майя.

– Но ведь я работал чисто! – завопил несчастный Верман. – А теперь что я скажу в свое оправдание? «Моня обманул подружку Николая Хрящевского?» Ты знаешь, что мне ответит на это Аман? Он ничего не ответит. Зачем отвечать трупу?

– У дяди нет аргументов в свою защиту, – вставил Яша. – Если он придет к Аману, тот все равно сдаст его Хрящу. Такие правила.

– Значит, к Аману идти нельзя, – подытожил Сема.

Он озабоченно потер ладони, обвел взглядом собравшихся и подытожил:

– Значит, что мы станем делать? Я вам скажу. Во-первых, Верман, перестаньте носиться как укушенный! На всю жизнь не набегаетесь: если вас посадят, таки придется сидеть. Во-вторых, ты, Яша. Сейчас собираешь вещи и драпаешь до мамы, где накрываешься одеялом и сидишь тихо. А мы с Верманом остаемся и хлебаем полной ложкой тот бульон, который сами сварили.

Моня согласно кивнул и повернулся к Майе:

– Считай, что ты с сегодняшнего дня – безработная. Деньги я тебе выдам, ищи новое место. У тебя будут рекомендации и твои руки, которые всегда тебя прокормят. Но лучше всего тебе пока уехать. Хрящ ни с кем не церемонится, а ты уже попалась ему на глаза.

– Правильно, – поддержал Сема. – Пока все не закончится, отправляйся куда-нибудь к тете.

– У меня нет тети.

– Тогда к дяде, – посоветовал Дворкин. – Выбери себе любого воспитанного дядю с хорошим образованием и отправляйся к нему. Подождешь, пока про нас с Моней напишут в газетах – тогда вернешься. Верман, я прав?

– Вы так правы, как Папа Римский. Все, дети, собирайте вещи – и в дорогу!

Сема поднялся и встал рядом с Моней, выжидательно глядя на Майю. Они уже все решили и никак не могли понять, почему она сидит на табуретке.

– Никуда. Я. Не. Поеду, – раздельно сказала Майя.

– Что такое? – удивился Дворкин.

– Я останусь с вами.

– Марецкая, ты что? – заволновался Моня. – Ты мне это перестань! Ты, пожалуйста, не строй из себя Зою Космодемьянскую и Александра Матросова ни вместе, ни по отдельности! Верман промахнулся, значит, Верман ответит за свои дела. Но я не позволю, чтобы какая-то глупая женщина во цвете лет сделала еще один дурной поступок…

Он мог бы долго распинаться, но Майя оборвала его.

– Ша, Моня! – твердо сказала она.

Моня от изумления сел.

– Моня, я слушала ваших слов целый год, теперь вы будете слушать моих, – продолжала Майя, выпрямившись и выпятив подбородок. – Вы долго насиловали мой слух и пытали нервы. Настала моя очередь. Если вы хотите думать, что Марецкая оставит вас без своей компании, то можете думать так, я вам не запрещаю. Разве можно запретить Моне Верману думать глупости? Да за ради бога! Но я сейчас соберу инструмент и завтра выйду на работу как обычно. И буду здесь все время, пока открыт салон «Афродита»!

Она встала и прошла в «аквариум», надменно цокая каблучками.

– И ничуть не похоже, – проворчал ей вслед Верман. – Что за глупое выражение «слушать ваших слов»? Яков, а ты что смотришь на нее влюбленными глазами?! Или ты не видишь, как она передразнивает нашего чистого русского языка?!

Майя принялась разбирать инструменты, чтобы занять руки. Из салона доносилось бормотание, к которому она старалась не прислушиваться. «Ах, Моня, Моня! Как же вы могли так заиграться, чтобы не разобрать, кто перед вами: невзыскательная девчонка или расчетливая женщина».

Конечно, Верман смошенничал, глупо скрывать от самой себя очевидный факт. Но еще глупее было бы скрывать, что она привязана к старому пройдохе. И не только к нему, но и к интеллигентному Семе, и к несдержанному Яшке…

«Привязана – многозначительное слово, – с грустной усмешкой подумала Майя. – Но скажи: не будь твоего долга перед Моней, ты бы сейчас уехала? Или осталась с этими двумя хитрецами, ставшими жертвами собственной хитрости?»

Ответить честно на этот вопрос Марецкая не успела, потому что ей вдруг открылась очевидная истина. Да ведь Алина появилась в их салоне не случайно! Зачем подруге Николая Хрящевского отдавать ценную вещь его конкурентам? Она могла бы выбрать любого из его ювелиров для такой пустяковой работы. И этот маскарад с одеждой…

«Моня прав – ты действительно глупая женщина, Марецкая, – сказала себе Майя. – Ясно же, что маскарад не был случайностью! Вермана спровоцировали, и он поддался на провокацию. Все это задумал Хрящ, спланировал, чтобы в итоге подставить Амана Купцова. Ему требовалось лишь, чтобы Моня схватил наживку! И Верман не смог пройти мимо. Восемь превосходных бриллиантов, а в дополнение к ним недалекая клиентка, которая никогда не распознает, что ей подсунули… Искушение оказалось слишком велико, и Моня не устоял».

Майя обернулась к троим мужчинам. Они все еще вполголоса обсуждали что-то, склонившись друг к другу.

«Яшка тоже никуда не уйдет, – поняла она. – Как бы ни прогонял его Моня, он останется. Но чем может пригодиться наш рыжий оболтус? Совсем ведь мальчишка, и Верман прав: ему бы нужно держаться подальше от всей этой истории…»

«А ты сама разве можешь пригодиться? – спросил ее внутренний голос. – Думаешь, от тебя толку больше, чем от Яши? Тебе потребовалось полчаса, чтобы догадаться о том, что Яшке было ясно с первой же минуты!»

«Все равно никуда не поеду, – упрямо сказала Майя. – Их нельзя сейчас оставлять».

Внутренний голос только вздохнул.

..................

 

На чердаке было грязно и пахло пылью. Старая крыша протекала, ее чинили, она протекала снова, и на полу виднелись мокрые разводы: свидетельство поражения работников ЖЭКа в борьбе со стихией.

Но человек, сидевший у чердачного окна, не был озабочен комфортностью окружающей обстановки. Он нес вахту на чердаке уже три дня, и за это время успел свыкнуться с темным, пыльным, замусоренным пространством.

Он опасался, что ему придется прогонять бомжей – свидетелей, которые могут потом сболтнуть лишнего. Но помещение, куда он пробрался без всяких сложностей, оказалось безлюдным. «Вот и хорошо, – подумал он, обустраивая наблюдательный пункт. – Зачем дополнительные проблемы?»

Бинокль, еда, спецпакеты в рюкзаке и сменная одежда – чтобы он ни у кого не вызывал подозрения, когда будет выбираться отсюда. Для случайно забежавших любопытных подростков или влюбленных парочек у него была заготовлена простая и убедительная легенда. Но один взгляд на его униформу и стоявшую рядом треногу непонятного назначения должен был убедить визитеров, что здесь ведутся измерительные работы.

Однако легенда не понадобилась – никто не покушался на его уединение, кроме крыс. И еще голубей, громогласно воркующих под козырьком крыши. Поначалу их гуление раздражало его, потом он привык.

Если бы этого человека увидела бывшая учительница русского языка и литературы, ныне пенсионерка Валентина Козырева, она опознала бы в нем того наглого журналиста-прохиндея, что выпытывал у нее подробности смерти непутевого Кешки. Если бы он встретился Антону Белову, тот узнал бы «сержанта Спиридонова».

А вот Вера Воронцова не узнала бы. И сказала бы, что этого человека она никогда прежде не встречала.

Зато Игорь узнал Веру. За пару дней наблюдений он выяснил, какие жильцы занимают обе квартиры на пятом этаже, и сделал кое-какие выводы.

И в двадцать пятой, и в двадцать шестой жили бабы. Это подтверждало его предположение о том, что перевозчик укрылся у любовницы или бывшей подружки.

Первая оказалась высокой, коротко стриженной черноволосой женщиной, за которой он с удовольствием наблюдал, когда рано утром она вышагивала на каблучках по двору – стройная, грациозная, будто лошадка с подрезанной гривой. Вечером она возвращалась в одно и то же время, и в руках у нее ничего не было, кроме обычной женской сумки. Упрямое лицо с четкой линией скул и выдающимся вперед подбородком, яркие синие глаза, подчеркнутые короткой стрижкой… «Хороша бабенка, – оценил Игорь. – Резвая».

Вторая оказалась ему знакома. Это ее он видел на лестнице, когда шел по следам «убитого» курьера. Тощая, сутулая, похожая на белобрысую воблу. Каждый раз, возвращаясь с работы, она тащила тяжелые пакеты. Что в них? Продукты? Лекарства? В одном он был уверен: вобле одной столько не сожрать. Она приносит для себя – и для кого-то еще.

На третий день Игорь спустился во двор и аккуратно разговорил одного из местных старикашек, прогуливавшего пуделя. Услышав, что «Вера с пятого – врач, золотые руки», он понял, что наблюдение можно сворачивать. Он узнал все, что требовалось.

«А ты не дурак, перевозчик… Нашел себе бабу страшную, никому не нужную, чтобы заботилась о тебе и кашки с супчиками варила. Еще и врачиха! Понятно, почему ты затаился у нее на хате – тут тебе и укрытие, тут тебе и лечение… Подожди, мы еще поглядим, кто кого вылечит».

Игорь Савушкин первые пять лет своей жизни провел в детском доме. Мать его была пьянчужкой в Саранске и успела родить четверых детей и всех отдать на попечение государства, прежде чем очередной собутыльник в пьяной ссоре убил ее ударом кулака в висок.

На шестом году в жизни Игоря произошли перемены. За ним приехала тетя Лена, родная сестра его покойной матери. Хмурая коренастая женщина со сросшимися бровями оглядела тощего, как килька, Игоря, словно оценивала выставленную на продажу рыбу, вздохнула и подписала все необходимые бумаги. Племянник не пришелся ей по душе, но врач определенно сказал, что своих детей у Лены не будет. «Худое семя, чахлое, – думала женщина, ведя мальчишку домой по пыльным улицам. – Но все ж лучше, чем ничего».

У Елены Савушкиной были свои понятия о том, что подобает порядочной женщине, а подобало ей иметь мужа и ребенка. Муж для Лены не нашелся, а вот ребенка она смогла себе устроить. И, таким образом, высоко поднялась в своих глазах.

О том, что про этого же ребенка, бывшего ей родным по крови, она благополучно забыла на пять лет, Савушкина никогда не задумывалась.

Лена так и не смогла полюбить племянника. Если бы мальчик был ласковым, то она бы оттаяла, но Игорь был хитрым, изворотливым, злобным крысенком, который отлично умел кусаться, прятаться и убегать. Эти умения он отточил в предыдущей детдомовской жизни до совершенства. Он крал еду, сбегал из дома на несколько дней, и Лена пару раз всерьез задумывалась о том, чтобы вернуть племянника обратно. Останавливал ее лишь страх перед осуждением соседей.

Так они и жили – в состоянии глухой войны, с трудом вынося друг друга.

В школе Игоря тоже не любили. Он был чужой, неприятный и «какой-то скользкий», как выразилась однажды Лера Осьмина, самая красивая девочка в классе. С ним никто не дружил, и сам он не делал попыток сблизиться с ребятами, предпочитая тихо пакостить тем, от кого нельзя было получить сдачи.

Игорь ненавидел одноклассников. Его не оставляло ощущение, что каждый из них по чуть-чуть обобрал его. У Верки Симоновой была обаятельная мать, приветливо улыбавшаяся Савушкину при встрече. Игорь ненавидел и ее за эту улыбку, за то, что она не его мать, а рыжей дуры Симоновой. У отличника Кости Бойко имелись бабушки-дедушки и даже отец, и зеленый велосипед, и еще какие-то сокровища, которых никогда не видать Игорю Савушкину. И Савушкин пылко, всей душой ненавидел Костю, а с ним и его толстых родственников. Одноклассников по вечерам ждали любящие родители, а его – мрачная тетка, похожая на колоду.

Это было несправедливо.

Чтобы восстановить справедливость, в восьмом классе Игорь начал рисовать. Мысленно он становился властелином мира и расправлялся со всеми, кто смел своей счастливой жизнью омрачать его существование. В тетради выстраивались в ряд виселицы, на которых болтались и Верка Симонова, и ее грудастая мамаша, и Костя, и Вадик Лебеденко, и спортсмен Никифоров, и голубоглазая хохотушка Осьмина, и все-все-все.

Фантазии Игоря не отличались разнообразием: он либо вешал одноклассников, в подробностях выписывая детали, либо казнил на плахе. Отрубленные головы рисовал в углу тетрадного листка, громоздя из них башню, как из капустных кочанов. И с лица его не сходила улыбка, когда он подписывал для ясности, где чье тело и где голова.

Конец его фантазиям был положен самым грубым образом: Венька Никифоров подстерег Савушкина в тот момент, когда Игорь был целиком поглощен своим творчеством, и выхватил у него изрисованную тетрадь. Заверещав во все горло, Игорь метнулся за ним, но тетрадь уже перелетела к Осьминой, и та, наморщив носик, открыла ее.

– Вы только посмотрите, какая гадость… – брезгливо проговорила она, перелистав страницы.

Леру окружили со всех сторон, тетрадь пошла по рукам. Сначала все шумели и посмеивались, но очень быстро в классе воцарилась тишина. Эти благополучные подростки первый раз столкнулись с такой жгучей, болезненной ненавистью. Они и прежде интуитивно сторонились Савушкина, но теперь их неясные ощущения получили пугающее в своей откровенности подтверждение.

– Отдайте, – прохрипел Игорь, которого спортсмен Никифоров крепко держал за руки.

– Отдайте ему, – вдруг звонко сказала Лера. – Да отдайте же!

Тетрадь оказалась у нее в руках, и она подошла к Савушкину. Лицо у нее было такое, что Игорь понял: Осьмина сейчас его ударит. И обрадовался. Это поставило бы их на одну ступень, низвело бы первую красавицу класса до положения его, парии.

Но Лера не ударила. Она положила тетрадь на край парты, несколько секунд не сводила с Игоря голубых глаз, а затем приказала Никифорову:

– Веня, отпусти его! Пусть ползет…

И ушла.

Они все ушли, оставив его наедине с тетрадью.

Если бы Игорь мог, он бросился бы за ними… Но что потом? Напасть? Успеть укусить кого-то одного и удрать? Все это было слишком мелко и не соответствовало накалу его ярости. Главное – он хотел выйти сухим из воды, остаться победителем, поэтому драка со всеми обидчиками сразу не устраивала Игоря.

Выйти сухим из воды… Остаться победителем…

И тут Савушкин задумался.

Жуткое варево из злобы, зависти, уязвленного самолюбия и чего-то еще, чему не было названия, бродило в его душе. Игорь вспоминал презрительный взгляд Осьминой, и его бросало то в жар, то в холод. Она еще пожалеет, что смеялась над ним. Они все пожалеют!

К концу недели в голове Савушкина созрел план.

Неподалеку от школы была заброшенная стройка. Игорь знал, что после уроков компания его одноклассников во главе с Осьминой и Никифоровым удирает туда, чтобы спокойно покурить, не рискуя попасться на глаза взрослым.

Два дня подряд Савушкин исследовал стройку, прячась по темным углам, если слышал голоса.

На третий день он отправился следом за компанией.

Игорю не составило труда проследить за ними. Он бесшумно забрался на этаж выше и, лежа на стене, смотрел сверху вниз, готовый в любой момент отпрянуть назад.

Но никто не поднял головы.

Савушкин дождался, когда ребята разбредутся по стройке. Это было что-то вроде игры: поиск укромных уголков. Никифоров с приятелями оказался в одной части стройки, Осьмина – в другом. Пока все складывалось даже удачнее, чем мог надеяться Савушкин.

Стоял май, и сквозь крошащиеся кирпичи пробивалась трава. Игорь вырвал несколько пучков и посыпал сверху на Леру.

– Ой! – Осьмина вскинула глаза, но он успел присесть. – Венька, это ты?

Девочка взбежала вверх по осыпающейся лестнице. Теперь они оба были на третьем этаже, только Игорь прятался за углом. Над ними оставался только один этаж, четвертый, наполовину обвалившийся.

По выступающим кирпичам Савушкин проворно взобрался на самый верх. Услышав шуршание, Лера пошла на звук, осторожно ступая по узкой стене.

Игорь дождался, когда она окажется под ним, спрыгнул вниз, оказавшись у Осьминой за спиной…

И с силой толкнул ее вниз.

Все случилось в точности так, как он рассчитал: Лера вскрикнула и свалилась со стены, не успев даже взмахнуть руками. Под ними было три пролета и пол, усыпанный битыми кирпичами. Савушкин видел, как она упала на бок и больше не шевелилась.

Тогда с ловкостью паука он полез вниз по стенам, цепляясь за выступы. Бежать по всем этажам было бы слишком долго, к тому же его обязательно заметили бы.

Спрыгнув вниз, Игорь подкрался к Осьминой, лег рядом с ней и заглянул в глаза, из которых уходила жизнь. В темноте они казались не голубыми, а синими. Лера смотрела на него, и он знал, что она его видит.

Еще несколько секунд – и он почувствовал, что лежащей рядом девочки больше нет.

Тогда Савушкин вскочил, ногой расшвырял кирпичи в том месте, где он лежал, отряхнулся и бесшумно пошел прочь, прижимаясь к стенам. Он заранее подготовил путь для отступления, изучил маршрут, и потому выбрался со стройки незамеченным.

Через двадцать минут он был уже дома.

Игорь не чувствовал ни раскаяния, ни страха – только удовлетворение от сделанного. Все получилось, как он задумал. Больше всего Савушкина радовало, что перед смертью Осьмина видела его лицо. Это придавало законченность всему замыслу.

Его никто не заподозрил: все решили, что произошел несчастный случай. Настроение в классе царило самое подавленное. Венька Никифоров, придурок, после похорон Осьминой пытался повеситься, но что-то у него не получилось – кажется, мать вернулась с работы раньше времени. Савушкин тихо торжествовал и посмеивался. На похороны он не пошел – неинтересно.

После убийства он почувствовал себя другим человеком – сильным, удачливым, как опытный охотник. Даже его тетя почувствовала это и стала обращаться с племянником осторожнее. Иногда по ночам она просыпалась в страхе: ей казалось, что Игорь подкрался к ней и смотрит на нее, не мигая.

Но Савушкин крепко спал в своей постели, и до тетки Лены ему не было никакого дела.

Закончив техникум и отслужив в армии, он уехал в Москву, где быстро подвернулся Дымову. А уж тот не упустил такого ценного человека.

Со временем Игорь Савушкин забыл всех своих одноклассников. Только одно воспоминание сохранилось свежим в его памяти, как будто все случилось только вчера: стройка, вскрик, падающая фигурка – и синие глаза, глядящие на него с разбитого в кровь лица.

Игорь любил это воспоминание.

..................

 

Некоторое время салон жил обычной жизнью. Но Майя, входя по утрам в магазин, чувствовала, как напряжен Моня, как неестественно он шутит и улыбается через силу. Почти всех клиентов теперь обслуживал Яша. Некоторые посетители пугались его, глядели с недоверием – и Майя всегда приходила племяннику Вермана на помощь. Пальцы у нее были ухоженные, правильные: длинные, с аккуратным маникюром, но без лака. Увидев Майю, клиенты успокаивались и обращали внимание на украшения, а не на солнечную Яшину шевелюру.

Снаружи, неподалеку от салона, обосновалась серая машина с заляпанными грязью номерами. Когда Майя заметила ее и сказала Моне, тот невесело усмехнулся:

– Хрящ нас не оставляет без внимания. Думаешь, наши друзья только здесь дежурят? Возле моего дома тоже выставлен караул. Бдит Николаша, следит, чтобы мы не утекли.

Майя помолчала, осмысливая сказанное. Значит, все они под слежкой?…

– За мной тоже наблюдают?

– Может быть, и нет. А может быть, и да. Но ты же не собираешься ходить до прокуратуры, чтобы подразнить гусей, а?

Верман улыбнулся вымученной улыбкой.

– Не собираюсь, – успокоила его Майя. – Моня, может быть, вам и в самом деле исчезнуть? Черт с ними, с этими хрящами и аманами! Пускай грызут друг другу глотки без вас.

– Во-первых, меня найдут, – возразил Верман.

– И я буду сильно удивленный, если вас найдут живым, – дополнил Сема, высунув голову из каморки.

– С вами так же трудно спорить, Дворкин, как с прокурором. Таки вы правы. Во-вторых, когда меня начнут искать, то придут сперва к тебе, Марецкая, потом к Яше, потом к Яшиной маме… Или я должен вывезти весь квартал своих знакомых и родственников и спрятать у себя за пазухой? И в-третьих, где, по-твоему, я должен скрыться? Если ты хочешь посоветовать Израиль, то учти: я не смогу доехать даже до аэропорта, меня прирежут еще в такси. А если ты хочешь посоветовать сибирскую тайгу, то будешь права, ибо у меня есть небольшая возможность добраться до нее целым. Но скажи, неужели ты можешь представить, как я, потомственный московско-одесский еврей, живу в тайге? Хожу на медведя с рогатиной? Не смеши моих тапочек.

Майя молчала, уничтоженная этими аргументами. Даже образ маленького шарообразного Мони, идущего с рогатиной на медведя, не заставил ее улыбнуться.

– Что же делать? – спросила она убитым голосом.

– Мы уже решили, что делать, – серьезно ответил Верман. – Считай, я подписал договор с чертом. Думаешь, его можно не выполнить? Нет, Марецкая, от черта не убежишь.

 

«От черта не убежишь», – повторяла Майя про себя, возвращаясь домой. Чувство, что за ней следят, не отпускало ее последние дни, и оно усиливалось по мере приближения к дому. Когда Майя проходила через двор, ей казалось, что за ней неотступно следует чей-то недобрый холодный взгляд. Но сколько она ни оборачивалась, никого не замечала. Ни машин, ни людей… Только старичок из третьего подъезда, живчик Иван Константинович, гулял со своим черным пудельком Артюшей и приветливо помахал Майе издалека.

Год назад у Ивана Константиновича во время прогулки случился сердечный приступ. На его счастье, Вера была дома и примчалась со своим чемоданчиком раньше «скорой». С того дня старичок считал ее своей спасительницей, а заодно и Майя попала в ореол Вериного сияния.

Хоть она давно не жила в этом доме, ее все равно упорно продолжали считать своей, и при встрече любой жилец разговаривал так, словно они виделись только вчера. Поэтому Майю ничуть не удивляло, что до сих пор никто из соседей не спросил ее, отчего она переехала обратно. Причина заключалась не в отсутствии любопытства – о, этим никто из обитателей дома не страдал! – а в том, что все были уверены: Марецкая никуда отсюда и не уезжала.

Когда она заглянула в комнату, Антон спал. Майя бесцельно послонялась по комнатам, чувствуя свою ненужность, и решила зайти к Вере.

Воронцова открыла сразу – веселая, нарядная, в белой блузке в полоску, и так явно обрадовалась, что Майя укорила себя: могла бы и раньше зайти.

– Проходи, проходи, я как раз собиралась ужинать. У меня сегодня удачный день: купила детям книги, завтра отвезу.

– Хорошо выглядишь! И блузка красивая.

– Моя любимая.

Вера забегала, захлопотала, оживленно рассказывая о своем дне. Майя дернулась помочь, но ее решительно посадили на стул, дали в руки книжки и велели смотреть и восторгаться.

– Представляешь, пациент ко мне пять лет ходит, а я только вчера узнала, что он директор в книжном. Скромный такой, симпатичный. Скидку сделал – не поверишь какую… Ой!

Вера остановилась, всплеснула руками:

– Май, а торт-то! Я же торт забыла в магазине!

– Какой еще торт, – попробовала остановить ее Марецкая. – Вер, не выдумывай!

– По четвергам привозят со сметаной и черносливом. Вкусный! Ах, как же я… Ведь хотела тебя и себя побаловать…

– Бог с ним, с тортом…

Но Вера не слушала.

– Посиди минутку, я быстро: одна нога тут, другая там.

Возражения Марецкой растаяли в воздухе: даже не накинув пальто, соседка уже устремилась вниз по лестнице.

Майя выключила закипевший чайник и прислушалась. Кажется, кто-то позвал ее из квартиры… Она вернулась к себе, убедилась, что «пациент» по-прежнему крепко спит, и вдруг вспомнила, что у нее тоже есть детские книги. Именно в этой квартире остались сказки с прекрасными иллюстрациями Инны Гольц: Майя не стала перевозить их с собой, уверенная, что никогда не будет перечитывать, а отдать в библиотеку рука не поднялась.

Она притащила табуретку и полезла на старые антресоли, стараясь не чихать от пыли. «Где же они? Кажется, здесь… Или в той коробке?»

 

Игорь, наблюдавший за двором с чердака, увидел, как белобрысая врачиха выскочила из подъезда и помчалась за угол, размахивая кошельком. Он быстро оценил ситуацию. «Она налегке, с деньгами, а за углом – продуктовый магазин. Значит, забыла что-то, вот-вот купит и побежит назад».

Он был готов к подобному моменту, ждал его, и теперь действовал стремительно. Сложить вещи в рюкзак – тридцать секунд. Спрятать его в углу под нагромождением фанерных листов – еще десять. Сбросить идиотскую маскировочную куртку, проверить нож, надеть неприметную черную толстовку с капюшоном – двадцать.

Через минуту Игорь уже спускался по лестнице, застегивая молнию на куртке. У наружной двери он остановился, приоткрыл ее и принялся ждать. Если он все рассчитал правильно, то ожидание будет недолгим.

Так и случилось. В приоткрытую щель Игорь увидел знакомую сутулую фигуру. Большими шагами тетка неслась через двор, размахивая пакетом, как девчонка.

«Точно, купила что-то».

Лучшего случая нельзя было и представить. До этой секунды Игорь планировал дождаться врачиху после работы, «проводить» ее до квартиры – а там уже действовать. Но хитрый перевозчик мог предусмотреть такую возможность и встретить его во всеоружии. Если он ухитрился выбраться живым из той заварушки, от него можно было ожидать любой пакости.

Но сейчас перевозчик вряд ли что-то подозревает. И этим шансом необходимо воспользоваться – второй такой же в ближайшее время не выпадет.

Игорь пересек двор, держась в тени деревьев, и подождал, пока за врачихой закроется входная дверь. Не испугать ее раньше времени – вот что главное! Сосчитав про себя до десяти, он добежал до подъезда, набрал код и нырнул внутрь, придержав дверь, чтобы не хлопнула.

Наверху слышны шаги… Она поднимается к себе.

Прижимаясь к стене, Игорь рванул наверх, но на четвертом этаже застыл, прислушиваясь. Шелест пакета… Бряцание ключей… Открывает сама, а не звонит, чтобы ее встретили. Лучше нельзя и представить.

Игорь подождал, пока раздастся скрип, и в несколько прыжков преодолел два пролета, отделявшие его от пятого этажа. Женщина копошилась у открытой двери. Он втолкнул ее внутрь, в квартиру, и прикрылся как живым щитом, зажимая ей рот…

 

Перерыв антресоли, Майя убедилась в том, что книжек там нет. Она спрыгнула с табуретки, взглянула на часы и спохватилась, что Вера со своим тортом наверняка уже пришла и в эту минуту недоумевает, куда пропала Марецкая.

– Иду-иду, – пробормотала она, отряхиваясь от пыли. – Без меня не начинай…

Майя протиснулась в квартиру, сдерживаясь, чтобы не расчихаться, и вдруг услышала то, что меньше всего ожидала услышать.

– Где он? – отчетливо спросил мужской голос.

Она помедлила в замешательстве. Мужчина? У Веры мужчина? Майя сделала шаг, порываясь уйти, но в следующую секунду Воронцова ответила.

– Я н-н-не знаю, о ком вы, – дрожащим голосом сказала она. – Послушайте…

В ее голосе было столько страха, что Майя остановилась в изумлении. «Что происходит?»

– Пожалуйста, уберите это, – добавила Вера.

Из комнаты послышался звук, похожий на хлопок, и приглушенный вскрик. Майя метнулась в комнату и в ужасе застыла на пороге.

У окна, запрокинув голову назад, замерла Вера, прижимая ладонь к щеке. Из уголка губы у нее сочилась тонкой струйкой кровь. А возле нее, спиной к Майе, стоял мужчина. В руке он сжимал нож, и лезвие его было приставлено к горлу Веры.

Майя оцепенела. Вера увидела ее – и усилием воли заставила себя перевести взгляд на мужчину, словно за его спиной никого не было.

– Я знаю, что у тебя жил человек, раненый, – увещевающе проговорил тот. Голос его был почти ласковым. – Скажи только, где он сейчас? Ответь, и я уйду.

– Его здесь нет, – выговорила Вера. – Он уехал.

– Куда?

– Его забрали… какие-то люди.

– Когда?

– Вчера… Вчера вечером! Он куда-то позвонил, как только пришел в себя, за ним приехали двое и увезли.

Игорь задумался. Ночью он не оставался на чердаке – возвращался домой, не видя смысла стеречь черный двор. Возможно ли, чтобы курьера увезли, пока он не сторожил на посту? Запросто. Это означало, что недобитая сволочь снова перехитрила его!

– Он что-то говорил при тебе? Говорил, куда поедет?

– Нет, он не мог. Он тяжело ранен, потерял много крови. Я не уверена, что он выживет, если его не отвезут в больницу.

– В больницу… – мужчина, казалось, задумался. – В какую?

– Я не знаю! Его просто забрали у меня – и все.

– Он что-то оставил у тебя?

– Нет, ничего…

– Кому ты рассказывала о том, что выхаживаешь его?

– Никому. У меня нет друзей, я одинока.

Игорь даже усмехнулся. Конечно, одинока! Глупая, жалкая костлявая тетка, которая никому не нужна. Курьер использовал ее – и свалил, оставив врачиху разгребать последствия.

Конечно, теперь ее нельзя оставлять в живых. Она видела его лицо, и пусть даже он отпустил усы и бороду, врачиха все равно сможет его опознать. Кажется, она запомнила его еще с момента их короткой встречи тогда, на лестнице… Не зря говорят о профессиональной памяти врачей и учителей.

– Клянусь, я больше ничего не знаю! – умоляюще проговорила Вера. – Отпустите меня. Пожалуйста!

– Знаешь, – с некоторым сожалением сказал мужчина.

В следующий миг он резко повернул Веру спиной к себе и молниеносно чиркнул ножом по ее шее.

На оконном стекле возник кровавый росчерк. До Майи донесся хрип, сменившийся такими звуками, словно кто-то громко пил воду большими глотками. Мужчина отпустил Веру, отскочил назад, и женщина медленно повалилась на пол.

Убийца быстро прошел к шкафу, выдвинул ящики и перевернул их, вытряхивая содержимое. Майя едва успела отскочить за дверь и прижалась к стене, зажав рот ладонью. Она услышала какое-то позвякивание, затем убийца прошел мимо нее, негромко стукнула входная дверь – и все стихло.

На мягких, подкашивающихся ногах Майя выбралась из своего укрытия. Бочком, как краб, то и дело оглядываясь, она доковыляла до тела и присела на корточки.

– Ве-ера, – позвала она севшим голосом, через силу выталкивая слова. – Верочка, вставай. Он уже ушел.

Вера лежала, запрокинув голову набок. На ее щеке мелкими бисеринками рассыпались красные брызги. На паркете растеклась глянцевая лужа, в которой намок рукав любимой Вериной блузки.

– Верочка, ну ты что? – беспомощно спросила Майя. – Ты что, Вер?

Последние слова она произнесла беззвучно, одними губами. Осторожно дотронулась до плеча – плечо было теплым. Но рукав нарядной блузки промок насквозь, и краснота расползалась дальше по белому хлопку в тонкую голубую полоску.

Отчего-то именно это пятно сказало Майе то, что она и так знала.

Вера была мертва.

Майя перевела взгляд на стену, где фотографии сыновей Веры висели рядом с фотографиями детей из детского дома. Она собиралась завтра отвезти им книжки… радовалась, что купила хорошие и совсем недорого… Она только что, совсем-совсем только что убежала за тортом, чтобы потом они с Майей сидели и пили чай, говорили о женских глупостях, серьезно трепались о ерунде и несерьезно – о всяком важном… Как Веру могли убить? Она же никому не причинила вреда! «Я чувствую, что много-много лет впереди, и я много еще успею сделать», – сказала она совсем недавно.

И сделала. Она помогла Антону спастись, и те люди, которые хотели убить его тогда, пришли за ним сейчас. Антон, беглец Антон, курьер с грузом, который стоит миллионы… Это про него спрашивал убийца, держа нож у горла Веры. А она – она спасала не себя, а его и Майю. Ей ведь ничего не стоило выдать их и тем самым выцарапать у судьбы шанс на спасение!

Но она отвела глаза, делая вид, что не замечает Майю. Вера не использовала свой шанс.

В голову Майе ударил слепой гнев, волна такой нерассуждающей ярости, что ее словно подкинуло вверх. Она вскочила и, не раздумывая, бросилась в свою квартиру.

Антон сидел на кровати – бледный, сонный, живой. При виде Майи хотел что-то сказать, но не успел. Она подскочила к нему и затрясла изо всех сил, как будто хотела вытрясти душу.

– Ты! – прорычала Майя, не сводя с него сухих безумных глаз. – Это все ты виноват! Слышишь?! Ненавижу тебя! Ненавижу! Если бы не ты, ничего бы не случилось! Он приходил за тобой, а не за ней!

Антону, ошеломленному в первые секунды нападением, удалось наконец перехватить ее руки.

– Ты что?! – рявкнул он, силой удерживая женщину, в которую точно дьявол вселился. – С ума сошла? Что случилось?!

– Отпусти, отпусти! – твердила Майя, тщетно пытаясь освободить руки. Ее начало трясти, словно в лихорадке. – Пусти меня! Это ты во всем виноват! Если бы не ты, она была бы жива!

– Кто – она? – резко спросил Антон и встал. – Да кто?!

– Вера!

– Твоя соседка? Что с ней?

– Ее… из-за тебя… Она там лежит, а блузка новая… Понимаешь, даже блузка новая! Столько крови, уже не отстирать…

Белов отпустил Майю, и от неожиданности она упала на кровать. Он уже шел к двери, чуть прихрамывая. Она бросилась за ним, но он все равно успел первым.

Подошел к телу, присел – и рука, которой он собирался прощупать пульс, повисла в воздухе. Можно было ничего не проверять. Слишком поздно, да и не выживают при таких ранах.

Антон с трудом поднялся, чувствуя, как заныла раненая нога.

– Мне очень жаль, – негромко сказал он Майе.

– Тебе – жаль?! – задохнулась она. – Ты… Ты… Это твоя вина, слышишь?! Сделай же что-нибудь! Не смей стоять здесь и говорить, что тебе жаль! Как ты смеешь?! Ты – сволочь, мерзавец!

Она бросилась на него, сжав кулаки. Антон скрутил ее, прижал к себе. Женщина вырывалась с такой силой, которой трудно было от нее ожидать. Она проклинала его, обвиняла в том, что это он виноват в смерти Веры, попыталась укусить… Чтобы она его услышала, Антону пришлось прижать ее голову к своему плечу. Второй рукой он едва удерживал ее сведенные за спиной кисти.

– Ч-ш-ш, ч-ш-ш-ш, – шепнул Антон, терпя боль от ее ударов. – Тихо, тихо! Тихо, тихо, тихо, тихо… Все, все. Она умерла, ты ей не поможешь. И я не помогу. Она не с нами, она ушла.

Женщина продолжала вырываться, но уже слабее. Он знал, что и как нужно говорить, и понимал, что ее агрессия направлена не на него – на себя. Это себя она так страшно обвиняет и казнит за случившееся. На занятиях им рассказывали, что часто мать упавшего и ударившегося ребенка бросается с обвинениями на отца, стоящего рядом, хотя тот ни в чем не виноват: так выплескивается горечь и злость на себя саму – растяпу, не уследившую за малышом.

– Ты не виновата, – в макушку, как ребенку, сказал Антон. – Ты ни в чем не виновата. Она умерла очень быстро, ей нельзя было помочь. Ты не виновата, не виновата… Так случилось. Понимаешь? Перестань винить себя, ты ничего не могла сделать.

Майя дернулась еще раз и вдруг обмякла в его руках. Антон осторожно отпустил ее – и она осталась стоять, уткнувшись головой в его плечо.

– Мне жаль, – тихо проговорил Антон. – Мне правда очень жаль, Майя.

Женщина подняла к нему лицо. В ее глазах стояли слезы, и он облегченно вздохнул про себя: похоже, припадок закончился.

– Я ей не помогла, – она всхлипнула. – Я стояла в дверях, все видела – и ничего не сделала!

– Ты ничего не могла сделать. Могла только умереть вместе с ней.

– Он был один… Я должна была попытаться!

Антон покачал головой. Он видел разрез на шее Веры и знал, что человек, умеющий так убивать, без труда расправился бы с двумя женщинами.

– Это ничего бы не изменило, – честно сказал он. – Все, пойдем. Пойдем, пойдем…

Придерживая Майю за плечи, Антон отвел ее обратно и усадил на кровать. Она беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Белов принес воды, и она выпила, стуча зубами о край стакана.

– Послушай… – начал он, жалея ее, но понимая, что выхода нет. – Мне нужно, чтобы ты рассказала о том, что случилось.

– Нет… Не сейчас… Я не могу!

– Майя, это важно. Пожалуйста. Нам нужно решить, что делать дальше.

Он видел, как она преодолевает себя, как заставляет собраться, сжимает дрожащие пальцы в кулак… Сначала чуть слышно, но постепенно все увереннее она смогла пересказать разговор Веры и ее убийцы, который слышала, прячась за дверью.

– Он зачем-то вытряхнул ящики, кажется, схватил что-то и убежал, – закончила она, вытерев слезы.

– Инсценировал ограбление, – ответил Антон, думая о своем. – Милиции будет проще закрыть дело: решат, что преступник – вор, застигнутый хозяйкой на месте преступления, или вовсе отморозок, воспользовавшийся доверчивостью Веры. Наверное, схватил украшения, первые, какие попались под руку. У Веры были украшения?

– Не знаю… Кажется, нет. Ты сказал, милиции будет проще закрыть дело… Надо позвонить, сейчас же!

Она вскочила и бросилась к телефону, но Антон перехватил ее, усадил рядом.

– Постой. Сначала давай решим, что ты им скажешь.

 

…Когда все закончилось, Майя закрыла дверь и обессиленно прислонилась к стене. Серые коридоры, приехавшая на вызов опергруппа, понятые, у которых были знакомые и вместе с тем пугающе чужие лица, какие-то люди, расхаживавшие по квартире Веры как по своей собственной, разговоры, бумаги, запахи – все это слиплось в большой нечистый ком, который катился на Майю и готов был вот-вот поглотить и ее саму.

Следователю она несколько раз повторила то, что они придумали с Антоном: час назад ей показалось, что дверь в квартиру соседки приоткрыта, она зашла и увидела тело. Несколько минут приходила в себя, а затем позвонила в милицию.

Марецкой поверили. Ее слова звучали убедительно. И кому могло прийти в голову, что Веру убили из-за человека, прятавшегося все это время в квартире Майи?

Ее охватила такая усталость, что она испугалась: сейчас упадет прямо здесь, в прихожей, не в силах дойти до своего кухонного диванчика.

– Антон! – позвала она жалобно.

Он появился сразу же, возник из ниоткуда, точно вышел из стены, и Майя уцепилась за него как за спасительную веревку, брошенную с корабля утопающему. Антон помог ей дойти до кухни, и она повалилась на диван.

– Все прошло нормально?

Майя молча кивнула и закрыла глаза. Ничего не видеть, ни о чем не думать, никого не вспоминать.

Он присел рядом, положил ей руку на лоб. Майя подумала, что сейчас он нажмет на одному ему известную точку – и она отключится, но Антон ничего не делал: просто сидел и держал тяжелую ладонь у нее на лбу.

Она наконец открыла глаза. Смерть прошла рядом, так близко, что холод от нее обжег Майю. При одном воспоминании о том, как убийца пробежал мимо нее, прятавшейся за дверью, Марецкую охватывала дрожь, с которой она ничего не могла поделать.

Мужчина, сидевший рядом, показался ей в эту минуту воплощением жизни. Он был вызов, насмешка над смертью, потому что спасся и выжил. Даже когда он истекал кровью, был беспомощен и зависим от нее, в нем все равно чувствовалась сила.

Майя смотрела на него, и вдруг с каким-то отчаянием приподнялась, обняла за шею и прильнула губами к его губам. Он кололся щетиной, он весь был очень твердый, бугристый, пугающе неподвижный, и она уже испугалась, что сделала глупость, невероятную глупость! И решила, что сейчас нужно будет быстро отыграть все назад с минимальной потерей лица, притвориться, что ничего не произошло, просто у нее было легкое умопомрачение, только и всего! Легкое умопомрачение, у женщин это случается, они сами не знают, что на них находит в такие секунды…

Как вдруг он словно проснулся. Руки прижали ее к себе с такой силой, что Майя охнула, а в следующий миг ее закрутило, смяло, втянуло в смерч, который с грохотом смел со стола посуду, сорвал с них обоих одежду и зашвырнул куда-то, где не было ничего, кроме их жадных тел и острого, как боль, наслаждения.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.059 сек.)