АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Десять дней спустя

Читайте также:
  1. Апрель, 1999 год. Десять лет спустя...
  2. Ассистент. Да, целых десять лет она была директором нашей школы.
  3. В столовой Брейеров, спустя несколько минут.
  4. В столовой, спустя некоторое время.
  5. Выберите десять основных проблем, с которыми вы никак не можете справиться.
  6. Глава 13. Много лет спустя
  7. Глава 18. Спустя 1 месяц
  8. Год. Шесть лет спустя.
  9. Два дня спустя
  10. ДВА ДНЯ СПУСТЯ
  11. Два месяца спустя
  12. Двенадцать дней спустя

Время для Майи теперь шло странно: быстро и скачкообразно. Прежде, оборачиваясь назад, она мысленно видела череду дней: в юности – счастливых, затем не очень, затем откровенно несчастных и, наконец, просто обычных дней, которые научилась не оценивать. Сама Майя в этих воспоминаниях представляла себя улиткой, которая ползла-ползла по склону Фудзи, а потом вдруг огляделась и поняла, что никакой горы нет. А почему ползти тяжело? Потому что ветер встречный, рожки за все цепляются и ракушка тяжелая. Улиткой ее в шутку называл муж – когда еще был ее мужем. Не за медлительность (поскольку Майя все делала споро, легко, будто играючи), а за пристрастие к листьям салата и всякой зелени, которую он и за еду-то не считал. Приходил домой, заставал жену жующей зеленые листочки и обязательно замечал: «Май, ты как улитка, ей-богу». Такой был ритуал, и он не раздражал Майю, хотя она слышала эту фразу не меньше сотни раз. Потом наступило время, когда муж, возвращаясь, не говорил ей ничего. Иногда выглядел угрюмым, а иногда – слишком оживленным, но Майя объясняла это сложностями у него на работе. Он стал задерживаться и, приходя, все чаще кричал на нее и швырял вещи. Майя понимала, что у мужа тяжелый период, сменилось начальство, и очень старалась быть мягкой и понимающей. Только отчего-то это злило его еще больше.

А потом наступил вечер, когда она сидела за рабочим столом, уже выключив станок, и задумчиво хрустела капустным листом. За ее спиной открылась входная дверь, вошел муж, и Майя встала ему навстречу.

– Ты сегодня пораньше… – радостно начала она, но не договорила.

Муж посмотрел на нее, отшвырнул портфель в сторону и вдруг закричал:

– Господи, что ты как коза, ей-богу! Хватит уже жрать эти листья! Посмотри на себя! Ты же как жвачное животное!

Он был красный, взмыленный и так зло кричал на нее, что Майя выронила злополучную капусту, совершенно оторопев. Она – коза? Почему коза? Она же улитка… Он всегда называл ее улиткой, и посмеивался, и сам приносил ей свежий салат в горшочке. Раньше. Еще полгода назад – приносил, почти каждый день.

– Прости, – хмуро сказал муж, не глядя на нее, и присел над портфелем, собирая рассыпавшиеся бумаги. – Прости. Не знаю, что на меня нашло. На работе был тяжелый день.

Майя смотрела на него, на смешно торчащий хохол справа от макушки, который она приглаживала ему по утрам, и думала о том, что уже давно он сам старательно укладывает себе волосы. И о том, что уже полгода она сама покупает себе салат. И о том, что она до сих пор считает себя улиткой, а надо бы посмотреть правде в глаза.

– Саня, – очень мягко сказала Майя, – Саня, скажи, зачем?

Муж застыл над бумагами.

– Я даже не спрашиваю тебя, как ее зовут, – так же мягко, словно ступая по непрочному льду, продолжала Майя. – Но со мной ты так – зачем? Чем я это заслужила, Сань? Почему бы тебе честно не сказать, что у тебя другая женщина? А, Саш? Ради чего ты меня мучил все это время?

Муж поднялся.

– У тебя отец умер… – глухо сказал он. – Я не мог тебя…

– А-а… – протянула Майя, – значит, так проявлялась твоя порядочность! Бросить меня после смерти отца ты не мог, зато вполне мог срываться на мне из-за того, что я – не та, кто тебе нужен. Это укладывалось в твое понимание порядочности, да?

Муж молчал.

– Позвони ей, – посоветовала Майя. – И скажи, что скоро приедешь.

– Кому? – встрепенулся муж.

– Как кому? Галочке твоей, или Танечке, или Олечке… Кто она?

– Света… – пробормотал тот.

– Значит, Светику. Позвони, она обрадуется. Все, Саня, иди.

Она подняла с пола капустный лист и сунула в рот.

Через два месяца они развелись, и потянулись долгие, однообразные дни. Ползи, ползи, улитка, тащи свой домик. Авось куда-нибудь и выползешь.

Но теперь, думая о прошлом, Майя больше не представляла себя улиткой. Скорее кузнечиком. Хлоп! – и выпрыгнул из несчастливого брака, хлоп! – и перескочил в новую жизнь. Прыг! – и оставил позади импозантного Пашу, а теперь сидит возле Антона Белова и пытается сообразить, куда же его занесло.

После развода с мужем в жизни Майи Марецкой прочно обосновались мужчины, которых она называла «мужчины-зато». В характеристике их отношений «зато» было ключевым словом, и она даже решила, что так – у всех. Муж – алкоголик? Зато детей любит. Пусть не защитил меня от хулиганов, зато добрый. Не умеет вбить гвоздь, зато интеллектуал. Паша – самодовольный болван, зато красавец и «подходящая пара». Всегда находились десятки «зато».

И Майя убеждала себя, что так и надо. По-другому – никак, они же взрослые люди, и время беззаветной влюбленности и романтизма для нее прошло.

Она не сразу поймала себя на мысли, что никаких «зато» в отношении Антона не приходит ей в голову: ни плохих, ни хороших. Он просто-напросто занял собой все ее жизненное пространство, но это не вызывало у Майи протеста. Они засыпали вместе, просыпались в одной кровати, смеялись, целовались, снова обнаруживали себя в постели, и во всем этом было непривычно много нежной радости – как будто кто-то сжалился над Майей и отсыпал ей то, что причиталось за последние годы. Майе казалось, что они живут вместе уже несколько лет. Иногда она заставляла себя вспоминать, что ничего толком не знает о человеке, с которым делит постель, но ей самой было трудно в это поверить. Они любили одни книги, смеялись над одними и теми же шутками, смотрели одни передачи.

Осознанно или нет, они без малейшего напряжения играли любящих супругов. Майя смутно догадывалась, что каждый из них в этой игре обретает свой островок безопасности, но что случится с этим островком потом, да и на что будет похоже их «потом», старалась не задумываться.

Перед тем как уйти, она привычно целовала его в небритую щеку, и сонный Антон ловил ее своей лапой, прижимал к себе, а Майя пищала, что он помнет ей платье. Это повторялось каждое утро, и казалось, что так будет всегда.

..................

 

Как только за Майей закрылась дверь, Антон начал собираться. Костюм, выданный Петром Семенычем, положил в пакет, и туда же бросил фальшивые ключи, бумажник, браслет и прочую мелочь. Чисто побрился. Размял по точкам больное плечо, разделся догола и прошелся пальцами по всему телу. Надел джинсы и рубаху, купленные Майей, и подошел к зеркалу.

Отлично. Перевозчик как он есть, без всякой маскировки. «Главное, чтоб стрелять не начали сразу, как увидят. С них станется…»

С собой он не стал брать никакого оружия и даже иголку, поразмыслив, вытащил из обшлага рукава и оставил на столе. Если все пойдет по его плану, то наверняка будет обыск. Пускай они чувствуют себя спокойно.

Ранним утром проспект заполнился машинами, внутри которых плавились водители, и Антон свернул к метро. Жаркий майский день набирал силу, от влажного после поливальной машины асфальта поднимался многообещающий дымок. На город неумолимо надвигалось лето.

Первым пунктом его плана стоял Петр Семеныч. Антон даже не стал подниматься на второй этаж: бросил пакет одному из гавриков, покуривавших возле подъезда, и велел передать хозяину. Судя по тому, что вопросов ему никто не задал, Петр Семеныч провел со своими разъяснительную работу.

Снова прожорливое метро – и во второй раз подземка выплюнула Белова уже на Новом Арбате. В десяти минутах ходьбы отсюда располагался офис Николая Хрящевского, и туда-то Антон и направился.

Он не думал о том, что его может ждать, не пытался представить, как примет его бывший босс. Белов все для себя решил еще два дня назад и последние сутки лишь прокручивал в голове предстоящий разговор. Разговор – вот что главное! Он должен вывести Хруща на беседу. Тогда у него есть шанс выбраться из этой заварушки живым, а Антон Белов последнее время стал относиться к своей жизни куда серьезнее, чем прежде.

Если бы этот план пришел ему в голову еще месяц назад, Антон никогда не взялся бы за него. Но теперь все изменилось. В свете рассказанного Моней Верманом дело приобретало совсем другой оборот.

Он свернул за угол, постоял в тени домов и уверенно направился к серой громадине, нависшей над переулком. Стеклянные двери услужливо разъехались перед ним, и Белов очутился в полукруглом холле, потолок которого, как в соборе, уходил высоко вверх и заканчивался гигантским «камнем» – подсвеченной прозрачной стекляшкой, в точности такой же, что и на «Падишахе».

Здесь царила безвкусная роскошь: мраморные полы, сверкающие золотом стены… «Точно в баню пришел», – ухмыльнулся Антон. Он помнил, что противники Хрящевского презрительно называют этот офис сауной.

На пункте охраны мило улыбались две изящных, как японки, девушки, а за ними возвышался бритоголовый охранник. Остальные стражи цитадели Хрящевского скрывались в помещении за его спиной. Белов бросил взгляд на матовую стену: он знал, что она стеклянная и те, кто сидят сейчас внутри, видят весь холл и самого Антона. Он подчеркнуто неторопливо подошел к девушкам и улыбнулся:

– Здравствуйте. Дымов у себя?

Антон понимал, что к самому Хрящевскому его никто не пустит. Во всяком случае, сразу. Сперва ему предстоит встреча с шефом службы безопасности.

Девушка спрашивала, назначена ли у него встреча, но Белов не смотрел на нее. Он смотрел на охранника. Услышав фамилию «Дымов», тот бросил быстрый взгляд на визитера – и застыл.

Его лицо сказало Антону все, что требовалось: охранник его узнал. «Вот как, – удовлетворенно подумал Антон, – значит, всех предупредили, да? Не только ищеек, но и охрану, которая, казалось бы, никакого отношения ко мне не имеет. Выходит, товарищ Дымов все-таки опасался, что я заявлюсь прямо сюда, и принял меры предосторожности: всех оповестил, каждого ознакомил с моей рожей. Что, Валентин Петрович, боялся, что я приду за тобой, как красные мстители? Или как Рэмбо?»

– Так вы договаривались о встрече? – настаивала хрупкая девушка. – Представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Антон Белов, – с удовольствием произнес Антон. – Можете представить меня Валентину Петровичу как перевозчика.

На лице девушки отразилось непонимание – кто такие перевозчики, она, конечно же, не знала. Но переспросить не успела: двое, бесшумно подбежав сзади, уже подхватили Антона и молниеносно утащили из холла. Для верности ему ткнули в ребра стволом, и Белов поморщился от боли.

Он предполагал, что его без излишней рефлексии могут вырубить, и очнется он где-нибудь в кирпичном подвале на окраине Москвы. Под пытками из него вытащат все, что он хотел сказать, и зароют в лесочке неподалеку от подвала, чтобы не возиться с его искореженным телом.

Этот вариант Белова категорически не устраивал. И как только его с заломленными за спину руками втолкнули в комнату, он сразу громко предупредил:

– У меня сообщение для Дымова. Говорить буду только с ним!

– А для бога у тебя нет сообщений? – поинтересовался начальник смены, красномордый мужик, которого Антон никогда раньше не видел. – У тебя все шансы встретиться с ним раньше. Что нужно?

Белов выпрямился, ощущая, как упирается между лопаток ствол, и негромко отчеканил, глядя в маленькие прищуренные глазки:

– Ты, шестерка, слушай сюда. Разговаривать я буду только с Дымовым. Могу и с тобой, если станешь очень настаивать. Но после этого лежать нам с тобой в одной братской могиле.

Это был язык, понятный собеседнику.

– Гляньте, какой наглый, – поделился начальник со своим окружением. – Мужик, ты давай прекращай из себя парламентера корчить.

Антон закрыл глаза. Лицо у него стало до того отрешенное, что начальник смены, обозленный «шестеркой», растерял весь пыл и решил не продолжать. Он лишь коротко приказал:

– Обыщите его. Как следует!

Антон не двинулся с места. Красномордый посмотрел с минуту, как его обшаривают, и вышел в соседнюю комнату, чтобы связаться с Дымовым.

Обыскали Белова на совесть. Промяли даже обшлага, и он порадовался, что вынул иголку. Искали в волосах, раздели до трусов, словно ему предстояла беседа с глазу на глаз с президентом, а не с начальником службы безопасности одной из крупных ювелирных фирм. Все это время Антон стоял с закрытыми глазами, расслабленно, чем озадачивал охранников.

Про курьеров изначально знали немногие, и из этих немногих еще меньше людей знали правду. Как всегда бывает в подобных случаях, зернышко правды обросло вымыслами, легендами, совсем уж неправдоподобными историями… Перевозчик стал мифическим существом, кем-то вроде члена таинственной японской секты, умеющего взбираться по отвесным стенам и невидимкой проходить через любые двери. Убивать травинкой, задерживать дыхание на два часа и питаться камнями. Именно так его и представляли рядовые охранники.

Безучастность Антона работала на образ. Чего ждать от человека, который держится так, будто его тело принадлежит не ему? Кто знает, что он выкинет в следующий момент? Именно этого Белов и добивался.

– Чистый, – вполголоса отчитался перед красномордым охранник, руководивший обыском.

– Веди его к Дымову.

Белова в наручниках под натуральным конвоем повели по коридорам. Возле лифта один из конвоиров шепнул ему:

– Шаг вправо, шаг влево считаю за побег.

– А прыжок на месте расценивается как попытка улететь? – лениво поинтересовался Белов, не поворачивая головы. – Расслабься, парень. Если бы я хотел сбежать, то давно бы это сделал.

Его привели не в кабинет Дымова, а в комнату, выглядевшую так, будто ее забыли обставить после ремонта: здесь не было ничего, кроме пластикового стола и пары стульев. Охранник опустил жалюзи, но Антон успел заметить, что снаружи стоит решетка. «Да они меня боятся…»

Эта мысль развеселила его. Поэтому Валентина Петровича Дымова он встретил легкой улыбкой.

Услышав о том, что Антон Белов схвачен в их собственном холле, Валентин Петрович в первую секунду растерялся. Как? Пришел сам, сюда? В святая святых, в офис Хрящевского? Так, значит, курьер ни о чем не догадывается, не знает, кто стоял за нападением на него? А маскировка в «Падишахе» – случайное совпадение?

Но первые же минуты наблюдения за перевозчиком убедили шефа службы безопасности, что это не так. Все он знал, этот мужик! Достаточно было взглянуть на его лицо, когда его взяли на внешнем посту охраны: ни один мускул на нем не шелохнулся. Для перевозчика не стало неожиданностью, что его схватили и ведут под прицелом неизвестно куда. Он знал, знал, какой прием его ожидает!

Но тогда почему пришел?

В отличие от старшего по смене, Дымов легко раскусил хитрость Антона, сказавшего, что он явился с сообщением. Сообщение курьера могло исходить только от него самого. Но это не проясняло ситуацию. Зачем? Зачем перевозчику самому сдаваться им? Он мог залечь на дно так, что они вообще никогда бы о нем больше не услышали. Тем более, что оставшиеся в его руках бриллианты позволяли это сделать. Быть может, Белов понимал, что по бриллиантовому следу рано или поздно они его выследят, и решил нанести упреждающий удар? Но что он мог сделать один?

Сплошные вопросы и ни одного ответа. Конечно, проще всего было бы увезти так удачно зашедшего к ним перевозчика и на этом закрыть тему… Но Дымов не мог исключить, что Белов находится под колпаком соответствующих органов и все его передвижения отслеживаются. Правда, охрана уже доложила, что курьер чист, но это ничего не значило, слежка могла вестись снаружи. Хороши они будут, если опера застукают его людей в то время, как они будут избавляться от тела Антона Белова!

По всему выходило, что закончить с курьером, не поговорив с ним, никак нельзя. Значит, нужно поговорить…

– Привет, – поздоровался Валентин Дымов, зайдя в комнату, куда привели курьера.

Первое, что бросилось ему в глаза – полуулыбка на губах у этого типа, который каким-то чудом спасся от своих убийц. Улыбочка эта пришлась совсем не по душе Валентину Петровичу, который видел, что перевозчик улыбается искренне, а не бравирует, не вымучивает из себя отчаянный оскал.

– Здравствуй, Валентин Петрович, – спокойно ответил курьер, положив на стол скованные руки. – Давненько не виделись.

Виделись они в последний раз несколько лет назад, когда Антона Белова принимали на работу. И хотя Белов об этом и не знал, Дымов следил за его успехами – как, впрочем, и за успехами других перевозчиков. Жребий Белову выпал случайно. Молодой неопытный парнишка, который должен был везти партию вместо него, за неделю до задания попал под машину. Свободен оставался один Белов, и Дымов скрепя сердце дал согласие на то, чтобы поставить его на место желторотого дурачка.

Пускать в расход перевозчика такого уровня было жалко. Но Хрящ требовал немедленного результата, и деваться было некуда.

И ведь чертов перевозчик подтвердил свой уровень! Не только спасся, но и половину бриллиантов утащил с собой. Валентин Петрович не мог не восхищаться им, хотя по милости Белова ему здорово досталось от Хряща, а десять человек его подчиненных были брошены на поиски курьера.

И вот теперь курьер сидел перед ним, улыбался и говорил «Валентин Петрович» и «ты». Дымов решил не терять времени.

– Поговорить хотел?

– Хотел, – кивнул Белов. – Только не с тобой. С Хрящом.

– О чем?

Антон сделал вид, будто задумался, хотя ответ был у него наготове.

– Так о чем? – нетерпеливо повторил Дымов.

– Скажи – о Вермане.

– О чем?! Не понял…

Перевозчик откровенно усмехнулся в лицо начальнику службы безопасности:

– А тебе и не надо понимать. Ты, главное, передай Хрящевскому то, что я сказал. Глядишь, он с тобой и поделится.

Дымов осознал, что Белов только что использовал его как ступеньку к Хрящевскому. Валентин отлично знал, кто такой Верман и какую роль он играет в замыслах шефа. Отмахнуться от того факта, что курьер каким-то образом что-то разнюхал, он не мог. Не доложить Хрящевскому тоже.

Скажи Белов фразу про Вермана охранникам, взявшим его в холле, те бы просто-напросто не поняли, о чем идет речь. Поэтому курьер сначала потребовал встречи с Дымовым, хотя сам начальник службы безопасности, как только что отчетливо понял Валентин, был ему не нужен.

Дымов растянул губы в неприятной улыбке. Он очень не любил, когда его переигрывали.

– На Хрящевского замахнулся? – осведомился он. – На Колю на нашего? Да я тебя, падлу, сейчас отдам своим ребяткам, и они тебе яйца клещами вырвут и в пасть запихнут. Они с тобой знаешь, что сделают?…

Пару минут Валентин Петрович перечислял, что сделают с перевозчиком. В его голосе прорезались интонации матерого блатного.

– Как твоей душе будет угодно, – перевозчик был издевательски любезен. – Останетесь без камешков, и Верман от вас уйдет. Все накроется. А Хрящ потом получит запись, из которой узнает, что счастье было так возможно…

– Шантажируешь? – сощурился Дымов.

– Обрисовываю перспективы. Смотри, тебе решать.

Но Валентин Петрович понимал, что решать ему уже нечего. Придется передать эту сволочь Хрящу. Лишь одно соображение радовало Дымова: можно было не сомневаться, что после разговора Коля Хрящевский, выведав все, что надо, отдаст наглеца ему.

И вот тогда они поговорят по-другому.

 

Кабинет Хрящевского, куда привели Белова, оформлял известный дизайнер. Результатом его оформительской деятельности стало помещение, в котором смешались будуар фаворитки французского короля и рабочее место губернатора крупного российского города. В первые секунды плод творческих потуг дизайнера ошеломлял.

Пол был устлан красным ковром. Бордовые бархатные шторы каскадами ниспадали вниз. Люстра сверкала хрустальными подвесками над гигантским столом, который оказался бы впору великану. На стене расправил крылья золотой двуглавый орел, а под ним на подставке красовался бюст хозяина кабинета. Рядом скромно прижались к стене Сократ, Наполеон и еще какой-то остроухий, в котором Белов, приглядевшись, узнал президента.

Над черным кожаным диваном размером с лимузин висела картина известного придворного живописца. Главную художественную ценность картины составляла рама в завитушках. Дополняли интерьер фикус в кадке и набор из малахита: чернильница и пресс-папье.

Во всем этом великолепии хозяин кабинета поначалу терялся. Но стоило ему подняться из-за стола, и Белов уже не смотрел ни на фикус, ни на раму. Внимание его было приковано к Хрящевскому.

Вблизи Хрящ оказался уродливым. Изрытое оспой лицо, прилизанные волосы, толстые измятые губы… И взгляд, как у бультерьера. Маленькие глазки нацелились на Белова, словно оценивая: сразу откусить ему ногу или подождать, пока побежит.

Облик Хрящевского настолько дисгармонировал с окружающей его обстановкой, что в этом даже появлялся какой-то смысл. Белову неожиданно пришло в голову, что, возможно, дизайнер был не столь уж глуп и бездарен. Может ли быть, что вся эта роскошь «а-ля рюсс» задумывалась им как насмешка над бандитом, ставшим уважаемым предпринимателем?

Но, взглянув на Хрящевского поближе, Белов тотчас отказался от своего предположения. Вряд ли среди московских дизайнеров нашелся настолько безумный и отважный, чтобы высмеивать Колю Хряща.

– Значит, это и есть наш пропавший перевозчик?

Ответа от Антона не ждали, поэтому он промолчал.

Хозяин приблизился, буравя его взглядом. На плечо Антону легла тяжелая рука охранника, принуждая его опуститься на стул.

– Где бриллианты? – внезапно спросил Хрящ, остановившись перед ним.

– Спрятал.

– Где?

– В надежном тайнике, – ровно ответил Белов. – У меня тайников много. Я же курьер.

Хрящевский прислонился к столу, пристально глядя на него.

– И что же ты хочешь от меня, курьер? Ведь ты чего-то хочешь…

– Начнем с того, что я хочу жить, – честно ответил Антон.

Николай одобрительно кивнул:

– Хорошее начало.

– У меня есть, что предложить за собственную жизнь.

– У тебя? Мне? – Хрящ расплылся в улыбке. За спиной Белова фыркнул Дымов, до этой секунды не издавший ни звука. – Ну давай, излагай.

– Ваши люди пытались меня убить, – спокойно сказал Антон.

– Да ну? – театрально удивился Хрящевский. – Зачем им это понадобилось?

– Не им, а вам. Мне в самом деле нужно объяснять это, Николай Павлович?

Вместо Хрящевского ему на ухо рыкнул Дымов:

– Тебе сказали излагать – значит, излагай.

– Излагаю, – согласился Антон. – Вы запланировали небольшую операцию, цель которой – подставить Амана Купцова, вашего конкурента. Он давно вам мешает, а в последнее время стал набирать силу. Вы решили свалить его, ударив сразу с нескольких фронтов. Для ювелирного сообщества имело бы значение покушение Купцова на вашего курьера и похищение бриллиантов, поэтому вы с Дымовым собирались представить все дело так, будто это люди Купцова стоят за моим убийством.

– Хорошо излагаешь, – с непонятной интонацией заметил Хрящевский. – Грамотно.

– Поскольку ваш Дымов послал за мной двух придурков, мне удалось от них сбежать. – Антон не удержался от того, чтобы не поддеть начальника службы безопасности. – А дальше начинается самое интересное.

– Неплохо бы, потому что пока было скучно, – зло заметил Дымов. Антон понял, что его укол достиг цели.

– Когда я сбежал, то спрятался в чужой квартире, – продолжал он. – Хозяйка квартиры вечером пришла домой и нашла меня, раненого.

– Вот сюрприз-то ей был! – не удержался Дымов.

– Сюрприз был мне, когда она упомянула, где работает, – усмехнулся Антон. – Эта женщина оказалась ювелиром в салоне Мони Вермана. Забавное совпадение, правда?

Во взгляде Хрящевского что-то промелькнуло. Белов подождал, не скажет ли чего-нибудь Николай Павлович, но тот упорно отмалчивался.

– Только вот тогда я еще не понял, что это за совпадение, – признался Антон. – Просто удивился ее профессии. Ну, знаете, как-то даже странно везти бриллианты и попасть к ювелиру. Как если бы я вез мясо и попал к мяснику. Или, например…

– Давай без напримеров, – грубо оборвал его Дымов. – Ближе к делу. И покороче.

– Покороче не выйдет, – возразил Белов. – Ты можешь не все уловить, а здесь важны детали.

По раздавшемуся сзади угрожающему сопению он понял, что перегнул палку. И заторопился, обращаясь к молчаливому Хрящу:

– Когда она стала мне доверять, то рассказала о вашем визите к ее шефу и о том, что вы предложили ему. И об Алине, и о бриллиантах, которые Верман подменил… Так что я знаю о том, на какой крючок он попался. Собственно, после ее рассказа я и начал подозревать, что на меня напали не обычные грабители, а ваши люди: слишком уж хорошо все детали укладывались в одну картину. Но на всякий случай я сходил в «Падишах» – просто так, наудачу, и обнаружил там часть бриллиантов из той партии, которую вез.

– Удачливый ты человек, Белов, – с некоторым сожалением заметил Хрящ.

– Это будет ясно через пару месяцев, – возразил Антон. – Короче говоря, я понял, что вы придумали. Хорошая идея, честное слово. Вот только я вам немного подпортил ее реализацию, когда остался в живых.

– Это легко исправить, – заверили Белова сзади.

– Легко, – согласился Антон. – Поэтому я к вам и пришел. Вы все равно не дали бы мне жить спокойно. Так вот что я вам предлагаю, Николай Павлович… Во-первых, я верну свою часть груза. Она мне не принадлежит, а вором я выглядеть не желаю.

На Хрящевского его заявление не произвело никакого впечатления. Глазки продолжали буравить Белова, и Антону показалось, что Хрящ разочарован.

– Во-вторых, я общался с Верманом, – прибавил Белов. – Уговорил Марецкую, ювелира, познакомить нас, и она согласилась. Как я и ожидал, Верман увидел во мне собрата по несчастью. На то, собственно, и был весь расчет. После нашего разговора Дворкин и Верман твердо верят, что я на их стороне. У них есть основания так думать – из-за вашей попытки меня прикончить.

– А мне что с этого? – осклабился Хрящ. – Верят, и что?

– Я в курсе всех их планов, – раздельно сказал Антон. – Мне известно, что они задумали. А это напрямую касается вас.

Хрящевский перестал улыбаться.

– Дальше говорить? – спросил Белов. – Или вам это не интересно?

Вместо Хряща ответил Дымов, сильно толкнув Антона в больное плечо:

– Выкладывай!

– Еще раз так сделаешь – и можешь считать, что разговор окончен, – предупредил Антон, не оборачиваясь. – Кстати, на всякий случай: если надеешься, что сможешь что-нибудь вытянуть из меня под пытками, то ошибаешься. Курс медпомощи нам преподавал китаец, я у него кое-чему научился на внеклассных занятиях.

– Как убить меня плевком с трех метров? – рассмеялся шеф службы безопасности за его спиной.

– Ты-то мне зачем? – презрительно фыркнул Антон. – Не тебя, а себя. И проделать это я смогу, учти, с завязанными руками. Не веришь – поинтересуйся при случае у Лю Цао.

Все сказанное Антон адресовал не Дымову, а его боссу. И, судя по задумчивости, омрачившей чело Хрящевского, попал в цель. Белов знал, что делал: проверить его слова у этих двоих не было возможности, потому что учитель Цао вернулся в Китай два месяца назад. «Вряд ли они отправятся за ним в Сиань, – рассудил Белов. – Разве что их очень прижмет. Но я постараюсь до этого не доводить».

Больше всего Белова беспокоило то, что Николай казался не слишком поглощенным его рассказом. Это было видно по скучающей физиономии, по тому, как лениво он покачивал ногой в лоснящемся ботинке… Антон почувствовал легкое прикосновение страха, но усилием воли отогнал его. Сейчас нельзя ничего и никого бояться. Это верный путь к поражению.

Но где-то на задворках его сознания проскользнула предательская мыслишка: какая жалость, что в действительности Лю Цао не учил их убивать себя. Если ему не удастся заинтересовать Хрящевского, то о быстрой смерти можно будет только мечтать.

Антон подался к Хрящевскому:

– Вы думаете, Верман у вас под колпаком и не сможет ничего предпринять? Это ошибка. Он поедет в Цюрих, как вы и планировали, и даже встретится там с вашим человеком, чтобы забрать у него бриллианты. Но Аману Купцову он передаст не ваши камни, а другие, и к Станиславу Коржаку отправятся именно они.

– Бред! – усмехнулся Хрящевский, обнажив длинные, как у кролика, желтые зубы в прожилках. – Ты думаешь, я идиот?! У Вермана нет денег на покупку новой партии! Если уж ты так хорошо осведомлен, то должен знать, что он распоряжается только баблом Купца. Четыре лимона гринов он выложит за мою партию, и откуда достанет еще? Может быть, ты ему одолжишь? Так всех твоих стекляшек едва хватит на один! Коржака не интересует мелочь, он настроен на серьезную сделку. И не забудь еще, что нельзя высосать из пальца партию в двенадцать бриллиантов! Не бывает такого! Это тебе не рынок с огурцами на развес! То, что требуется Коржаку, есть только у меня.

Перевозчик молчал.

Николай разочарованно прищелкнул языком, поняв, что возражений не услышит. Как глупо его попытались развести! Как пацана в чужом районе… Дурилкой оказался перевозчик, сам себя загнал в ловушку.

Тратить времени на этого наглеца Хрящевский больше не собирался.

– Все, Дымов, он мне надоел, забирай его. Заодно проверь, чему особенному его научил этот китаец. Если ты не узнаешь, куда он заныкал бриллианты, я огорчусь, но не обижусь.

Николай обошел стул, на котором сидел Антон, и враскачку двинулся к двери.

– Два дня назад Верман приобрел бриллиант «Голубой Француз», – вслед ему сказал Белов, не повышая голоса.

Хрящевский прошел по инерции еще несколько шагов и остановился.

Антон прислушался к тишине за спиной, ощущая, как тикает в голове секундомер, отсчитывая десять секунд. И по истечении десятой сказал:

– Бриллиант обошелся ему в двести тысяч рублей. Стоимость его на рынке – около десяти миллионов долларов. Верман сможет купить такие камни, которыми Коржак останется доволен.

Тихий шелест раздался за его спиной – и Белова встряхнули за плечи и развернули с такой силой, что он едва не свалился со стула. Хрящевский приблизил свое изрытое оспинами лицо к Антону и шепнул:

– Врешь! Врешь, а?

Антон покачал головой, не отводя глаз. До него донесся приторный запах геля для волос, и он внезапно ощутил тошноту. До чего же мерзко пахнет… Или это немигающий взгляд Хрящевского так действует на него?

– Я же из тебя, из козла, кишки вилкой выну, – ласково сказал Хрящ. – И на твоих глазах съем. Скажи, что врешь. Неоткуда взяться «Французу», пропал он. Ты, может, думаешь, что я дурачок вроде тебя? Что я ничего не знаю? Ошибаешься.

– «Француз» у Вермана, – выдавил Антон, ощущая, как предательская капля пота ползет по щеке.

– А я ведь его искал. И не только его. Коллекционеров расспрашивал, запасники в музеях обшаривал… Пропали царские украшения, сгинули! Сожрал их народишко во время революции и не подавился! Один голубь пытался мне продать рубиновое колье мамаши царя, как ее… Марии Федоровны, что ли. До того ладно пел, что я ему почти поверил. А потом глянул повнимательнее – а камешки-то поддельные, да и золотишко нашего времени. Эх, Колю Хряща обмануть хотел! На святое покусился!

Хрящевский выпрямился, прижал руку к груди, словно успокаивая растревоженное сердце, и добавил уже совсем другим голосом:

– Чего замолчал? Ну, соври еще что-нибудь, мы посмеемся.

Антон собрался с силами и выговорил:

– Бриллиант все это время хранился у дочери Ольховской.

Хрящевский, не мигая, уставился на него.

– Что еще за Ольховская?!

– Гувернантка в семье Николая Второго. Ее расстреляли, но не одновременно с царской семьей, а на полгода позже. Она успела передать дочери бриллиант, но сказала лишь, что это память о принцессах, и ее дочь решила, что камень не представляет никакой ценности. Ольховская-младшая хранила его, потому что это было единственное, что осталось от матери. Но потом сама состарилась и обо всем забыла. Она коллекционировала драгоценности, и сейчас в голове у нее перемешалось: кто, что, откуда… Старушка рассказала эту историю связно один-единственный раз, а потом плела всякую ахинею вроде того, что нашла его в пещере израильской. В Израиле, кстати, она не была ни разу в жизни. Или еще вспоминала, что камешек подарила ей одна из принцесс, у которой он был глазом любимой куклы. Короче, старушка в маразме.

Антон говорил и чувствовал, что дурнота отпускает его. Хрящ, слушая его, точно остекленел. И взгляд у него стал стеклянный, сквозь Антона.

Потом мясистые губы зашевелились, и вслед за ними ожило и лицо Хряща.

– И почему же, – медленно начал он, – почему же старуха в маразме пришла именно к Верману?

Антон перевел дух.

– Потому что когда-то ей помог спастись один из его родственников. Не знаю точно, как именно… Кажется, дал денег и помог перейти через границу, иначе ее расстреляли бы. Старушка скиталась по заграницам, сюда вернулась только под старость, помирать на родной земле. И нашла потомков своего спасителя. Верман для нее обделывает всякие мелкие делишки, иногда продает ее камешки. И когда Ольховская нашла у себя крупный аквамарин, то понесла ему. Кому же еще-то?

– Аквамарин? – не удержался Дымов. Он выскочил вперед – толстый, с обманчиво располагающим к себе лицом, на котором криво сидели дорогие новомодные очки.

– Это Ольховская решила, что аквамарин, – пояснил Антон. – А что еще она могла подумать? Гдето в Индии она покупала аквамарины, и у нее смешались два воспоминания: о подарке матери и об этой покупке. Она принесла его Верману, потому что аквамарин был ей не нужен. К тому же он как-то странно огранен. И цвет… У нее даже возникло подозрение, что это подделка. Он такого цвета… не знаю, как объяснить… Небывалого какого-то. Очень яркий голубой.

– Так ты его видел?!

Белов кивнул.

– Верман сразу позвонил мне, как только камень оказался у него в руках, и я приехал. Они с Дворкиным выглядели как ненормальные. В общем, я их понимаю.

– И что вы сделали с бриллиантом? – жадно спросил Хрящевский.

– Верман отвез его в банк, положил в ячейку. Дрожал над ним, как курица над яйцом. Когда вернулся, постоянно твердил, что это их пропуск в другую жизнь.

– А чем его эта не устраивает? – удивился Дымов.

– Может, тем, что ее им отмерено не так уж много? – насмешливо спросил Антон, к которому вернулось самообладание. – Не считайте Вермана дураком, он отлично понимает, что вы захотите избавиться от него. Если у него и были сомнения на этот счет, то я их развеял.

Хрящевский отошел в сторону, задумчиво разминая пальцы, будто борец перед поединком. Внезапно он обернулся к Белову:

– И что же затеял наш хитрый еврейчик? Распилить «Француза» на двадцать частей и загнать их Коржаку?

Дымов озадаченно почесал в затылке и спросил:

– А что, Николай Павлович, этот ваш «Француз» такой огромный? И его можно нарезать как буханку?

– Нельзя, – ответил за Хрящевского Антон. – И бриллиант не огромный, и Верман никогда бы на такое не пошел. Он не смог бы уничтожить «Француза».

– Как же тогда…

– А вот эта информация, – перебил Дымова Хрящ, – и есть предмет для торга. Верно, курьер?

Антон утвердительно кивнул.

– И чего же ты хочешь?

Оба уставились на Белова. Он посмотрел на Хрящевского, азартно потирающего руки в предвкушении большой игры, на безопасника с его свиным рылом… На мгновение Антона охватило сомнение в правильности выбранного решения. Что, если он ошибся в расчетах? Если неверно оценил двух этих вурдалаков? Тогда сейчас он толкает их с Майей прямиком в пропасть.

Но отыгрывать назад было поздно.

– Денег хочет, – весело предположил Дымов.

– Нет, не денег, – Антон сам удивился, как сухо и неестественно звучит его голос. – У меня два условия. Первое: вы забываете о моем существовании. Второе: отдаете мне женщину.

– Какую еще женщину? – нахмурился Хрящ.

– Ту, которая свела меня с Верманом. Марецкую, ювелира из его лавки. Она будет молчать о том, что знает.

Он поймал себя на том, что говорит почти умоляюще, и замолчал. Эти двое не должны видеть, что Майя – его самое уязвимое место.

Но Хрящ оказался проницательнее, чем думал Белов.

– А-а, так шерше ля фам, значит, – протянул он, насмешливо глядя на Антона. – Вот оно что. Пожалуйста, я разве против? Забирай свою бабу и отправляйся куда душе угодно. Только предупреди, чтобы держала язык за зубами.

Легкость, с которой Хрящевский согласился отдать ему Майю, не сулила ничего хорошего. Но Антон надеялся, что сумеет спрятать ее до того, как начнется заварушка.

Вдруг откуда-то раздался звон. «Диннн-доннн, диннн-дон-н-н-н», – звенело в воздухе. Хрящевский отдернул портьеру, и Антон увидел на подоконнике золотые часы.

– Однако уже одиннадцать! – удивился Хрящ. – Время – деньги. Ты намек понимаешь, курьер? Я тебе обещаю, что тебя и твою бабу никто не тронет. Слово даю.

«Обещает он… Честное благородное бандитское».

– Хочешь – вывези свою Марецкую хоть завтра за границу, – великодушно разрешил Хрящ. – Препятствовать никто не станет. А теперь давай к делу.

Антон сдался.

– Я знаю, что у Вермана есть покупатель на «Голубого Француза», – сказал он, внимательно следя за лицом Хрящевского. – Но не знаю, кто именно. Какой-то коллекционер из Германии, как сказал Дворкин. Он не заплатит полную стоимость камня, но зато даст живые деньги. Они еще не договорились об окончательной цене, но договорятся, и Верман пойдет на любые уступки, потому что деньги нужны ему срочно. Думаю, миллионах на восьми он сдастся, если покупатель его дожмет.

Хрящевский отошел от окна и присел на край стола возле Антона. Казалось, он впитывает каждое слово. Белов поразился тому, как легко меняется его облик: от бультерьерской морды – к застывшей маске – к живому, внимательному лицу. Хрящ больше не выглядел уродливым, и даже что-то неожиданно обаятельное проявилось в нем.

– Допустим, Верман получит деньги, – протянул Николай, размышляя вслух. Доверительный его тон будто приглашал и Антона принять участие в рассуждениях. – Допустим. Но это только половина дела. Ему нужно где-то достать партию камней для Коржака. А где их взять, если выставка в Женеве начнется только через два месяца? Нет у Мони такого срока, нету. М-м? Что думаешь, Антон?

Хрящ с простодушным видом взглянул на Белова. «Ну ты и паук, – усмехнулся про себя Антон. – Полчаса назад собирался мне кишки вилкой вынуть, а теперь уже и имя мое вспомнил».

– Ювелирный аукцион в Амстердаме состоится через две недели, – вслух сказал он и заметил, как напрягся Хрящевский. – Один из выставленных лотов – диадема Бернье, сделана в семьдесят четвертом году для арабского шейха. Примерная стоимость – семь миллионов долларов. В диадеме двенадцать бриллиантов по пять карат каждый, великолепного качества.

– Половина стоимости там – ювелирная работа!

– Нет. Бернье считал, что диадема неудачная, и хотел ее переделать. Долгая история… В конце концов она все-таки оказалась у покупателя в том виде, в каком была создана. Но ее художественная ценность несопоставима со стоимостью камней. Конечно, Верману придется переплатить, но зато он станет обладателем бриллиантов, которые потом сможет передать Аману Купцову. Ваша затея провалится.

Белов замолчал. В кабинете повисла тишина.

Хрящевский отвел взгляд от Антона и принялся пощипывать нижнюю губу. Дымов обеспокоенно посматривал то на шефа, то на перевозчика и явно хотел что-то сказать, но не осмеливался.

Тишину нарушил Николай. Он сцепил пальцы, явно придя к какому-то решению:

– Хорошо. Будем считать, что я тебе поверил.

В эту секунду Антон испытал огромное искушение закрыть глаза и облегченно откинуться на спинку стула. Но Хрящевский продолжал, и сказал он то, что мигом вышибло из Белова довольство собою и успешно проведенным разговором.

– Мне только одного никак не понять, – сказал он, сощурившись, – как же ты своих-то сдал? А, курьер? Верман тебе доверился, понадеялся на твою помощь, а ты его мне тепленьким принес на блюдечке. Я-то тебе за это только спасибо скажу и свою часть договора выполню, не сомневайся. Но мне уж больно интересно, что в головушке у тебя творится.

Он прикоснулся пальцем ко лбу Антона.

В глазах Хряща светилось жадное любопытство. Он напоминал ученого, обнаружившего, что крыса в клетке ведет себя нетипично для ее вида.

«Антрополог хренов!»

– Они мне не свои, – жестко сказал Антон. – И своими никогда не были. И Верман мне не сам доверился, а я из него вытянул правду. Еле-еле вытянул, между прочим. Он согласился мне все рассказать лишь тогда, когда понял, что я могу быть ему полезен. Все хитрости и приемы ваших людей мне известны, я могу помочь Верману уйти от вашей слежки, если потребуется… Да много чего могу. Вы же не думаете, что он просто так со мной откровенничал?

– То есть своя шкурка оказалась ближе к телу? – понимающе кивнул Хрящевский. – Или ты за свою бабу так впрягся, что готов всех заложить? А? Не подумай, я не бабушка, чтоб тебе морали читать. Своих защищать – это правильно, это по-мужски. Я и сам такой же.

От последних слов Антон дернулся, но промолчал. Хрящевский, сунув руки в карманы, с удовольствием смотрел на него. Мал человечек, слаб… Любую подлость свою оправдает, дай только, за что уцепиться. Интересно, знает ли его баба о том, что ради нее перевозчик двумя евреями пожертвовал? Или она сама его на это и подбила? Нет, последнее вряд ли, – решил Николай, – такого, как этот мужик, ни на что не подобьешь, пока он сам не захочет. Эх, люди, люди…

Дымов смотрел-смотрел на молчащего шефа и наконец не выдержал:

– Николай Павлович, вопросик у меня один есть!

Хрящевский словно проснулся.

– Давай.

– Чем он нам теперь может быть полезен? – безопасник кивнул на Антона. – Все, что мог, он нам рассказал. Разве он участвует в сделке?

Белов исподлобья зыркнул на него. Показалось ли Дымову, или в его взгляде на самом деле сверкнула ярость? На всякий случай Валентин немного отодвинулся. Конечно, руки перевозчика скованы наручниками, но кто его знает, этого психа с холодными синими глазами… Бросится еще, вцепится зубами в горло. Свирепый, волчара, хоть и в наручниках.

Перевозчик и не бросился, и не снизошел до ответа ему. Он повернулся к Хрящу:

– Я не участвую в сделке. Но я могу сдать вам покупателя.

 

Час спустя Антон Белов покинул офис Николая Хрящевского. Он вышел, ни от кого не таясь, не сомневаясь, что слежки за ним не будет. Хрящевскому это теперь ни к чему, а Моня с Дворкиным доверяют ему и не пойдут на такую глупость – выслеживать перевозчика.

Антону представился кругленький потный Верман, крадущийся вдоль стены, и он рассмеялся. От него испуганно шарахнулся прохожий, прижал к себе портфель покрепче. Белову захотелось рассмеяться еще громче.

«Отходняк, – четко выговорил голос в его голове. – Приди в себя».

Антон свернул в первый же переулок, сдерживая рвущийся с губ смех. Ему нельзя смеяться. Но он слишком долго находился в напряжении. Углубившись в переулок, где совсем не встречались люди, Белов остановился, закрыл глаза и глубоко вдохнул. «Продыши, продыши, – успокаивающе сказал тот же голос. – Все нормально».

Антон несколько раз глубоко втянул воздух особенным образом – так, чтобы распирало изнутри, будто воздушный шарик – и почувствовал, что напряжение понемногу отпускает его. Только теперь он понял, как тяжело дался ему этот разговор. Хрящевский, точно вампир, высосал из него всю энергию, выпил Белова досуха, чтобы осталась только послушная ему оболочка.

«– Будешь моими ушами и глазами, – приказал напоследок Хрящ. – Обо всем, что предпринимает Верман, докладывай Дымову. С кем встречается, о чем говорит, куда ездит… Я сниму наблюдение, это теперь ни к чему.

– Ни в коем случае, – возразил Антон. – Верман может что-то заподозрить, если свяжет мое появление с исчезновением вашего наблюдателя. Пускай остается.

Хрящевский подумал и согласился.

– А подпустит еврей его к себе? – усомнился Дымов, кивнув на Белова. – Он ведь, зараза, скрытный!

– Подпустит, – сухо сказал Антон. – Куда он денется? Сейчас у них с Дворкиным начинается самое опасное время, им нужен опытный человек рядом. Они страшно боятся, как бы их не кинули.

– Правильно ведь боятся! – хохотнул шеф службы безопасности».

И на этом разговор был закончен.

 

До «Афродиты» он добрался через час. Никто не задал ему ни одного вопроса. Только Майя кинула испытующий взгляд – и тут же отвела глаза.

Несколько дней прошли как обычно. Вот только Антон теперь не отлеживался дома, а уезжал с утра вместе с Майей. Вместе они заходили в салон, и Майя шла в «аквариум», а Белов – в кабинет, где Моня выделил ему кресло у окна.

В эти дни они почти ни о чем не говорили с Майей, ничего не обсуждали. Молчали о чем-то своем всю дорогу от дома и обратно и по дому бродили молчаливые, словно чужие. Только перед сном, когда Майя усаживалась на краешек кровати Антона, в синем окне отражались мужчина и женщина, крепко прижавшиеся друг к другу.

И почему-то на плоту. Так виделось Майе.

Зато с Верманом и Дворкиным Антон говорил без конца. Моне нужен был слушатель. Он изливал на Белова потоки мыслей, он строил самые невероятные предположения об их будущем, он предлагал планы один грандиознее другого! Сема смотрел на Антона умоляюще, и тот опускал Моню на грешную землю. Верман сникал и шел встречать клиентов в салоне.

Но через пятнадцать минут прибегал опять – с новой потрясающей идеей.

– Верман, расслабьтесь! – просил Дворкин. – Через вашу суматоху мы все делаем себе бешеные головы. Вы так носитесь, как будто у вас украли или пролили.

Моня замирал, вскидывал на него сумасшедшие глаза и бормотал что-то неразборчиво.

– Честное слово, он доведет себя до инфаркта! – сердилась Майя. – Антон, сделай что-нибудь!

Но все понимали, что по-настоящему вытащить Моню из круговорота бессмысленной суеты может только то событие, которого все ожидают.

Правда, до этого случилась встреча, которой Верман очень боялся: ювелира вызвал к себе Аман Купцов.

Моня вернулся от него пришибленный и встрепанный.

– Все, как Хрящ предсказывал, – простонал он в ответ на невысказанные вопросы. – Аману нужны бриллианты! Я намекал, что, может быть, предпочтительнее поискать алмазы, ведь у нас лучший огранщик Москвы!

– А что Купцов? – сочувственно спросила Майя. – Отказался?

– Отказался, – сокрушенно подтвердил Моня. – Отказался, как моя тетя Рая, когда один человек предложил ей переехать вместе с ним в Мариуполь. Она так посмотрела на него, что он поехал в Мариуполь один и по дороге чуть не повесился в тамбуре от стыда.

– Если ты про Гришу Черного, то он уехал в Мариуполь на мопеде, – подал голос Сема. – Я ничего плохого не хочу сказать за наш автопром, дай им бог здоровья, но мопедов с тамбурами они пока не делают.

Моня осекся на полуслове, приоткрыв рот. Грубое напоминание о реальности на несколько секунд выбило его из колеи. Майя бросила на Антона взгляд, в котором искрился смех. «Ну-ка, ну-ка, и как Верман выпутается из положения?» – говорил этот взгляд.

Верман расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и с сердитым видом одернул жилет.

– Дворкин, вечно вы со своими неуместными комментариями! Да, Гриша действительно уехал на мопеде. Я помню этот драндулет, он вонял под окнами тети Раи хуже кошки, и с таким звуком, что она краснела и извинялась перед гостями. Он издох на полдороге до Мариуполя – драндулет, не Гриша – и Черному пришлось купить билет на поезд. Там он хотел повеситься, но его спас проводник.

– И как же он его спас? – полюбопытствовала Майя. – Вынул из петли?

– Не дал веревку, – лаконично ответил Верман. – Но что мы все о Грише? Дело вовсе не в нем, а в моей тете Рае! Ай, когда она сердилась, у нее был такой взгляд! Этим взглядом можно было вскрывать консервные банки и резать замороженное мясо.

Антон шепнул Майе на ухо:

– Полезная женщина в хозяйстве была тетя Рая.

– И Аман Купцов сегодня посмотрел на меня именно так, – удрученно закончил Верман, не слушая их. – Когда я предложил ему алмазы, он задрал брови и сделал такой вид, будто я хочу продать ему три кастрюли из нержавейки по цене одной. «Бриллианты, – напомнил он. – Речь о бриллиантах». Ну так что же, Моне Верману не нужно повторять два раза, он все понимает без крайнего слова. Моня Верман сказал, что у него как раз есть клиент в Цюрихе, который дает отличную партию. Конечно, Аман удивился, зачем тому продавать сразу двенадцать бриллиантов, когда можно шикарно сбыть их по одному и иметь куда больше денег. Но мало ли, что взбредет в голову коллекционерам! Вот моя тетя Рая собирала статуэтки балерин. И что вы думаете?…

– Верман, – очень серьезно сказал Дворкин. – Мы думаем, что если вы еще раз упомянете свою тетю Раю, то умрете раньше, чем запланировал Коля Хрящевский, и не от его руки.

 

Моня Верман вылетел в Цюрих на следующий день. Антон проводил его на самолет – не столько потому, что заботился о ювелире, сколько из опасения, что Верман в возбужденном состоянии пропустит свой рейс. Но Моня снова притих, смотрел вокруг больными глазами и только напоследок, перед тем, как идти на таможенный контроль, обернулся к Белову и аккуратно взял его за рукав.

– Антон, только не делайте без меня глупостей, – попросил он, избегая смотреть на перевозчика.

– О чем вы, Моня?

– Вы как-то сказали, что самое простое решение нашей с вами проблемы – силовое. Так вот я прошу вас, Антон: не надо. Даже если что-то пойдет не так в Цюрихе и я не вернусь – все равно не надо. Будет хуже, поверьте мне, пожилому человеку.

Антон почувствовал жалость. Этот старый обаятельный мошенник, неловко мнущий рукав его рубахи, боялся – боялся за всех: и за себя, и за Сему, и за Яшу, и за Майю. «Только на меня ему плевать, – подумал Белов. – Но ведь и мне на него тоже».

И все-таки чертова жалость – ненужное, лишнее чувство – подобралось откуда-то изнутри, когда Антон смотрел на постаревшего Моню. Он понимал, что тот хочет сказать. «Если я погибну, вы ничего не сможете изменить. Не пытайтесь убрать Хрящевского, просто бегите».

Антон заставил себя улыбнуться и похлопал Вермана по плечу.

– Моня, не говорите глупости, – с преувеличенной бодростью сказал он. – С вами все будет в порядке. Хрящевский заинтересован в том, чтобы вы вернулись живым и невредимым с его бриллиантами, поэтому в Цюрихе вас никто не тронет. Наоборот, вас будут беречь и опекать.

Но Моня, вместо того чтобы приободриться, съежился еще больше. Глядя на него, Белов тоже почувствовал тревогу. Что, если у старика предчувствие? А они отпускают его одного, перепуганного, уставшего… В эту секунду он от души пожалел, что не летит вместе с ювелиром.

– Все равно, – тихо уронил Верман, – мало ли что может случиться. Я уже немолодой человек, у меня слабое сердце…

Он отвернулся, ссутулился и стал похож на несчастного пингвина в нелепом сюртуке. Куда делся его победительный взгляд и напор, куда пропала готовность высмеивать всех вокруг? «Если Верман апеллирует к слабому сердцу, значит, дело совсем плохо», – подумал Антон.

– Ну вот что, – решительно сказал он. – Вы никуда сейчас не полетите. То есть полетите, но следующим рейсом, и я вместе с вами. Вас нельзя отпускать одного в таком состоянии, вы совсем расклеились.

– Слабое сердце, печень ни к черту, – продолжал трагически перечислять Моня, не слушая его, – отит хронический, гайморит и все зубы в пломбах… Даже «шестерка»! Знали бы вы, какие в нашем роду у всех крепкие «шестерки»… А что у меня?

Белов пристально поглядел на него.

– И еще по вечерам меня мучают газы, – понизив голос, поделился Верман. – Вас не мучают? Я так и думал. Вы молодой человек, вам рано. Вот доживете до моих лет…

– Черт бы вас побрал, Моня! – Антон испытал смесь злости и облегчения. – Ну и шуточки у вас! Идиотские, честное слово. А ведь я уже собрался бежать за билетами!

Ювелир выпрямил спину и потянулся.

– Ну и побежали бы, – нормальным голосом сказал он. – Бег – он для суставов полезен.

– Идите к черту, Верман! – Антон рассердился не на шутку. – Для чего вам понадобился этот спектакль? Хотели убедиться в своей способности вызывать сочувствие?

Моня с серьезным видом покачал головой, но в глазах у него играли плутовские огоньки.

– Хотел убедиться, есть ли у вас что-нибудь здесь, мой мальчик.

Верман быстро приложил руку к его груди, слева. В следующую секунду Антон отшатнулся с негодованием, и рука Мони осталась в воздухе.

– И я таки думаю, что еще что-то осталось.

Он с легкостью подхватил чемодан и молодцеватой походкой двинулся к окошкам таможни.

 

Вернулся Моня через три дня. За это время в салоне извелись все, кроме Антона. Белов умел ждать, и к тому же в глубине души был убежден, что с Верманом ничего дурного не случится.

Но когда ранним утром щегольски одетый Моня с кейсом в руке вошел в салон, Антон обрадовался. И сам удивился своей радости. За дядей тащился долговязый Яша, встречавший его в аэропорту, ныл, что утренние рейсы – это издевательство над растущим организмом и предлагал немедленно устроить выходной день.

– Ша, Яков! Держите себя в руках, – приструнил его Сема. Он обнял друга, но тут же отстранился и окинул его испытующим взглядом.

– Сема, вы смотрите не на то, – ухмыльнулся Верман. – Хотите полюбоваться, что я привез? Яша, не стой столбом – проверь, закрыты ли двери.

Все сгрудились вокруг стола. Моня открыл кейс, порылся в нем и выложил на стол продолговатую коробочку. В таких коробочках продаются качественные перьевые ручки в отделах канцелярских принадлежностей.

Но когда Моня Верман открыл ее, внутри оказалась вовсе не ручка. В маленьких углублениях, по шесть в каждом ряду, лежали бриллианты.

Яша громко вздохнул. Он навис, как жираф, над Антоном, перегнулся через его плечо и восхищенно взирал на камешки в ямках.

– Что ты вздыхаешь, Яков? – укорил его Верман. – Ты же наследник нашего ювелирного дела, должен понимать немного в этих вещах. Дворкин, вы здесь?

Сема уже ждал с инструментами наготове. Он уселся за вермановский стол и по очереди изучил каждый из камней. Остальные застыли в почтительном молчании.

Отложив последний бриллиант, Сема вынес вердикт. Вердикт звучал кратко:

– Плохо.

– Что, совсем плохо? – не поверил Яша. – Дядя Сема, дайте я!..

Но, посмотрев, быстро приуныл и признал правоту дяди. Да, бриллианты не стоили и половины той суммы, которую отдал за них Аман Купцов руками Мони Вермана.

– Чистота – на си два по их заграничной шкале, – сокрушенно покачал головой Дворкин. – Поверхностных дефектов нет, но внутри – сплошные включения. В основном, трещины… Вот здесь несколько точек. Если по нашей шкале, то уверенная восьмерочка. М-да, камешки не очень. Структурных микротрещин много. Некоторые даже без лупы видны. Куда это годится?

– Я думаю, они бразильские, – подал голос Верман. – Помните, Сема, пару лет назад шли похожие камешки, один за другим?

– Может быть, может быть, – согласился тот. – Но нам с этого знания ни горячо, ни холодно. Яша, голубчик, надо увезти их в банк. Неровен час, кто-нибудь вздумает ограбить двух бедных ювелиров, и будет совсем не смешно.

 

Верман не сообщил Аману Купцову о своем возвращении, и все отлично понимали, по какой причине. Возвращение означало, что бриллианты без лишних проволочек отправятся к медиа-магнату Коржаку, и к цепочке, придуманной Хрящевским, присоединится последнее звено.

Теперь с часу на час они ожидали приезда человека, от которого зависел успех их «операции».

И это случилось.

Во вторник Антона и Майю встретил подпрыгивающий от возбуждения Верман.

– Он звонил! – торопливо сообщил Моня. – Звонил, вы можете себе представить?! Он уже здесь!

Ювелир схватил Белова за руку и потащил за собой в кабинет. Захлопнул дверь, едва не пришибив бедного Дворкина, а на сунувшегося следом Яшу грозно цыкнул.

– Генрих, Генрих Краузе, – горячо шептал Моня, точно заклиная какого-то демона. – Краузе, слышите? Слышите?!

– Мальчик мой, дайте ему успокоительного или по лысине, – невозмутимо посоветовал Дворкин. – Я жалею всем сердцем, но не вижу другой возможности привести этого шлимазла в чувство.

Моня остановился и с достоинством вскинул голову: маленький полководец перед битвой.

– Лысина, Сема, это у вас. А у меня – проталина ума! И мой ум подсказывает мне, что близок миг решительных действий.

Антон опустился в свое кресло, стараясь оставаться спокойным.

– И когда вы увидитесь с Генрихом?

– Сегодня в «Набокове», в семь. Деловой человек, не хочет терять времени зря.

– Это правильно, – сказал Антон, думая о своем. – Это очень правильно…

Полчаса спустя он улизнул из салона и позвонил Дымову.

– Приехал покупатель, – сообщил Белов, не здороваясь. – Он здесь, в Москве. В семь у них назначена встреча.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.071 сек.)