АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Команда

Читайте также:
  1. К тому времени когда Билл и его команда отправились в Ленинград, где их ожидала самая трудная часть соревнований, мальчики вновь вернули себе уверенность.
  2. Каждая команда имеет возможность представить в судейскую бригаду одного судью.
  3. Команда 6 «В» класса
  4. Команда COLOR RANGE (Цветовой диапазон)
  5. Команда dsolve()
  6. Команда plot и ее параметры.
  7. КОМАНДА ИЛИ КЛУБ?
  8. Команда лучше потому, что...
  9. Команда получает 10 забавок если выполнила задание во временной промежуток – от 5 до 10 мин.
  10. Команда Рэнсома
  11. Команда сильных и талантливых.

В то время, когда начали появляться НТТМ, Платон Лебедев, Леонид Невзлин и Михаил Брудно (будущие акционеры ЮКОСа) работали в объединении «Зарубежгеология». Все они оказались там в 1981–1982 годах. Платон – экономист, выпускник Московского института народного хозяйства им. Плеханова. Невзлин и Брудно – программисты. Невзлин закончил Институт нефти и газа им. Губкина. Брудно – Калининский политехнический институт. Обоим в 1981 году было по 22 года. Платон на три года старше.

Брудно и Невзлин работали в одном вычислительном центре, подружились. И, как все молодые советские инженеры, были озабочены проблемой, где бы подработать. Тем паче что у обоих уже были семьи, а у Невзлина еще и дети. Подработать хотелось бы по профессии, но не всегда получалось, так что делали и то, что не по профессии: начиная с погрузки‑разгрузки на овощных базах или в портах и кончая подработкой на розливе кваса в будке на Шаболовке. Разливали все лето 1986 года. Брудно ухитрился заработать на квасе на свою первую машину, сильно неновый 10‑летний «Запорожец», который обошелся ему в 2000 рублей.

И вот, как гласит легенда, в один прекрасный день в 1987 году тогдашняя жена Брудно Ирина, посещая курсы то ли английского языка, то ли программистов, увидела объявление о центре НТТМ Фрунзенского района.

Михаил Брудно, акционер Группы МЕНАТЕП: Не видела она никакого объявления. Ира увидела Ходорковского. Она была на конференции для программистов на ВДНХ, которую организовал такой известный программист Перегудов. И там выступил Ходорковский. Пришел и сказал: «Идите к нам, все будет хорошо». Она рассказала, что он предложил заключать хозяйственные договоры через его центр, а он 30 % от суммы договора будет выплачивать исполнителям в качестве фонда заработной платы. Она рассказала мне, я рассказал Невзлину. Говорю: «Давай сходим посмотрим. Наверняка врут, наверняка кинут, но можно попробовать». Мы с ним делали договорные работы и получали за это ну полные гроши. И мы решили: попробуем сделать через этот центр один договор.

Мы пришли. Ходорковский занимал комнату № 7 во Фрунзенском райкоме комсомола. Ну, во‑первых, я ему не поверил. Слишком сладко пел. И рассказывал что‑то такое совершенно нереальное. Но убедительно.

Мы вышли из кабинета. Я сказал Лене: «100 % кинет». Ну ладно, а что мы теряли? Ну, сделали бы мы этот заказ без них за 20 рублей. А тут речь шла о нескольких тысячах. То есть мы рисковали 20 рублями и пятью ночами работы. Подписали договор.

 

Леонид Невзлин: Мы с Брудно не были активными комсомольцами, все, что об этом пишут, – ерунда. Брудно вообще подумывал об отъезде. А я еще боялся принимать такое решение. В этом смысле эта встреча с Ходорковским – историческая. Может быть, если бы не сложилось, то еще чуть‑чуть – и мы просто отвалили бы.

Мы по смыслу поняли, что это то, что нам надо. Но как нормальные советские люди не поверили в то, что написано. Поэтому мы, не напрягая нервную систему, без иллюзий заработать пару тысяч рублей, решили попробовать. И стали делать свою работу и ждать свою зарплату. То есть те перечислили, эти получили… Это было в ноябре 1987‑го. Нам сказали, что в январе мы получим свои деньги. Они тоже были заинтересованы в клиентах, конечно. И не позже февраля мы их уже получили. И это были деньги. Я думаю, что мы получили порядка 4000 рублей. Ну, это был удар по почкам, ты понимаешь. При зарплате в 120 (или уже было 160, может быть, короче, зарплата в 200 рублей уже считалась хорошей, доллар на черном рынке стоил 3 рубля). А тут получаем 4000 рублей. Не уверен, что мы рассчитывали на вторую… Но поскольку у нас были еще заказчики, то эта работа пошла.

Невзлин был первым из будущих акционеров ЮКОСа, кто перешел на работу к Ходорковскому. Довольно быстро, в течение полугода. Он ушел из «Зарубежгеологии», оставив там на всякий случай Михаила Брудно «держать поляну», пока не поймет, что все работает нормально.

Михаил Брудно: А нечего нам было ловить в этой «Зарубежгеологии». Я вообще с тоской смотрел на всю это совдепию и пытался представить себя через 10 лет, чем я занимаюсь, и не мог. Я прекрасно понимал, что достиг своего потолка в этой системе, что дальше не двинусь никак. Ждал вызова из Америки. Ждал‑ждал и вместо вызова дождался Ходорковского.

 

Леонид Невзлин: Ходорковский сказал, что да, заинтересован в специалистах договорного отдела (заключать договоры между организациями и научно‑техническими коллективами) и что готов меня взять, по‑моему, с испытательным сроком три месяца. Спросил, какая у меня должность. По‑моему, я тогда был инженером‑программистом. Или ведущим инженером‑программистом… В общем, он мне предложил следующую должность. Я тогда не понимал, что это характер и способ управления. Чуть‑чуть поднять, не дать сразу много. Ну, ниже никто не переходит. Он предложил зарплату, по‑моему, 200 рублей и должность на одну выше. У него же сетка была такая же, как везде. Я помню, что начал торговаться за должность начальника отдела и, по‑моему, он мне ее дал. С зарплатой 220 рублей. Не могу точно вспомнить. Я редко торгуюсь и редко что‑то прошу для себя, но тогда мне почему‑то захотелось. Может быть, потому, что он был такой молодой, с тихим голосом. Я помню, что торговался за зарплату, за премию от выработки.

Мы очень разные, но он мне понравился. Я вышел после этого первого разговора в хорошем настроении. Потом мы довольно быстро перешли на «ты». Я не люблю рутину, а здесь было что‑то новое. Я занимался договорной и коммуникационной работой, что вполне соответствовало моему психологическому складу. Потом он стал меня приближать… Мне кажется, что это для Миши важно особо… Первое, я объективно хорошо работал на своем месте. Второе, я ему был предельно лоялен. А этот коллектив, как и любой другой, был коллектив с интригами. Была там группа внутри, которая иначе видела развитие этого центра. Миша хотел двигаться больше в сторону производства, финансирования. Мне он нравился больше остальных, был более убедителен для меня, я всегда его поддерживал. В итоге я стал замом, потом первым замом. Думаю, на этом этапе он мне уже доверял. И он видел у меня потенциал развития. Это тоже важно. Он все время смотрит, есть ли в человеке потенциал и где он кончается.

Для того чтобы этот околокомсомольский бизнес хорошо работал, нужно было много заказов. Центр Ходорковского, например, активно работал с Госкомитетом по науке и технике, с «оборонкой». Но туда же надо было как‑то «зайти». Зашли, потому что Фрунзенский райком, где работал Ходорковский, – в одном из центральных районов Москвы, там было сконцентрировано много госучреждений, институтов, предприятий, и естественно, что партийные организации были связаны между собой. И будучи внутри этой партийной системы, Ходорковский имел возможность выходить на различные организации. И начинать сотрудничество. Связи конвертировались в проекты, договоры и деньги. Невзлин утверждает, что «в этом месте – ноль коррупции, это именно конвертация энергии, связей, возможностей, Мишиных идей в развитие, в энтропию. Тогда никто ничего не брал и не давал. Во всяком случае там, где мы работали». Хорошая рекомендация, хороший «вход» были гораздо важнее – понравишься ты или не понравишься тому или иному начальнику. Ходорковский умел получать хорошие рекомендации. Люди старшего поколения относились к нему как молодому «своему», к тому же перспективному. Центр хвалили, он был на хорошем счету в Совете министров, его поощряли горбачевские структуры. Его можно было привести в пример: вот так удачно работают реформы. Такой перспективной молодежи было не зазорно помогать. И помогали.

В стране в это время творилось нечто невероятное. Перестали глушить западные радиостанции, начали выходить запрещенные раньше книги (Гроссман, Рыбаков, Пастернак, впервые опубликовано «Собачье сердце» Булгакова). Вслед за газетами и журналами «отвязалось» телевидение: появились первые независимые телепроизводители, почти весь эфир был прямым, молодежные телепрограммы «Взгляд», «До и после полуночи» говорили в эфире о том, о чем раньше только шептались на кухнях, появились ночные эфиры, проводились телемосты с Америкой. А телеаудитория в СССР огромна. Люди, прожившие всю жизнь за железным занавесом, захлебывались свободой. Вышел фильм «Асса», и вдруг на экран вылез из андеграунда молодежный рок, совершенно иная молодежная культура со странными словами песен, с непривычными образами, с другим звуком. Все это было перпендикулярным официозной социалистической культуре. «Мы ждем перемен!» – пел в фильме рок‑музыкант Виктор Цой. И это звучало как предвестие, как гимн будущему. В историю врывалось поколение, которому в тот момент было 25–28 лет.

В этом же году привлек к себе внимание самый главный московский партийный босс и кандидат в члены Политбюро Борис Ельцин. Он делал то, что не был принято в партийной среде: открыто критиковал Горбачева и его окружение за консерватизм, промедление с реформами. Ельцин лишается своего поста в Москве, перестает быть кандидатом в Политбюро. И начинает свой путь партийного «диссидента», который приведет его в оппозицию к Горбачеву. Потом последует выход из партии и триумфальный приход к власти после августовского путча 1991 года. Ходорковский знакомится с Ельциным после его опалы, в 1990 году, в Свердловском райкоме КПСС.

Известный российский экономист Евгений Ясин, занимавший пост министра экономики в 1994–1997 годах, сказал в интервью мне, что недолгое время у НТТМ были определенные привилегии. «И те, кто проявлял некоторую оборотистость, могли зарабатывать. Не так уж много, но все же, учитывая, что были договорные цены, а деньги печатались тогда довольно серьезно, можно было отгребать определенные доходы. По моим оценкам, этот процесс обогащения через НТТМ продолжался недолго, до 1989 года, когда НТТМ могли набрать более или менее приличный капитал и найти способ, как его можно оприходовать». В то же время он сомневается в теории о том, что был некий хитрый замысел по созданию какого‑то особого комсомольского бизнеса, который коммунисты выращивали для себя. Ясин считает, что появление кооперативов размывало привилегии центров НТТМ, поскольку кооперативы работали как предпринимательские компании и вели себя гораздо более агрессивно на рынке.

Закон «О кооперации в СССР» вышел в 1988 году. Кооперативам разрешалось делать все, что не запрещено законом. В том числе работать в области электроники, вычислительной техники и автоматики. Это по специальности Невзлина и Брудно. Ходорковский говорит, что надо делать кооператив. Невзлин его регистрирует под названием «Нигма», поскольку кооператив с названием «Сигма» уже был зарегистрирован, а слово «энигма», смеется Невзлин, он тогда еще не знал. На этом этапе Брудно уходит из «Зарубежгеологии» и присоединяется к Ходорковскому и Невзлину. Команда продолжала работать вместе.

Они окажутся не единственными будущими фигурантами списка Forbes, чей путь в большой бизнес пролегал через кооперативы. Михаил Прохоров в кооперативе «Регина» варил джинсы и продавал на вещевых рынках. Роман Абрамович, младший партнер в кооперативе «Уют», делал и продавал резиновые игрушки. Михаил Фридман и будущая «Альфа‑Групп» в кооперативе «Курьер» доставляли продукты и мыли окна, а потом через кооператив «Альфа‑фото» торговали компьютерами и оргтехникой. Александр Смоленский сделал один из первых строительных кооперативов. Владимир Гусинский занялся финансовым и юридическим консалтингом через кооператив «Инфэкс». Московскую комиссию по кооперативной и индивидуальной трудовой деятельности тогда же возглавил будущий многолетний мэр Москвы Юрий Лужков. Так закладывались новые связи, которым предстоит сыграть свою роль в будущем.

Вокруг НТТМ Ходорковского появились и другие кооперативы, в том числе строительный. Центр и кооперативы связывали договорные отношения, то есть часть заказов выполнялись теперь уже через кооперативы. В конце 1987 года впервые появляется название МЕНАТЕП – объединение, которое учреждается центром Ходорковского под названием «Межотраслевые научно‑технические программы». Коллеги Ходорковского утверждают, что в выборе названия уже можно угадать, как правильно работали у него мозги. Это максимально скучное название, которое не вызывало у директоров разного рода закрытых предприятий, с которыми заключались договоры, никакой аллергии. В отличие от звучных «Инженер», «Спектр» и проч. скучный МЕНАТЕП никого не отпугивал. Эта аббревиатура актуальна до сегодняшнего дня. Так же будет назван впоследствии банк, под тем же названием ровно через 10 лет будет зарегистрирована на Гибралтаре Group MENATEP Limited, которая опосредованно станет основным акционером нефтяной компании ЮКОС.

«Нигма» начала торговать компьютерами и программным обеспечением.

Михаил Брудно: Когда Ходорковский в первый раз сказал: «Давайте купим персональный компьютер у частного лица и продадим его организации» – это же казалось невозможным. Компьютер надо было купить, скажем, за 24 000 рублей. Представляешь, что такое тогда, в 1988 году, 24 000 рублей! Мы ему сказали: «Ты с ума сошел, такие деньги. Мы столько не заработаем. А ты хочешь такие деньги пустить на какую‑то железяку никому не нужную. Кто у нас его купит?» Он говорит: «Фигня. Пойдем купим». Купили. Были люди, которые привозили компьютеры на продажу. Они покупали за границей условно за $2000, а продавали за $6000 в рублях, наличными. Мы его русифицировали, инсталлировали нужные заказчику программы и продали организации. Тысяч за 40 (примерно $10 000. – НГ). Так это начиналось. Последние свои компьютеры мы продали в 1990 году, это уже были оптовые партии. Это были очень большие деньги.

 

Леонид Невзлин: Кооператив – это уже свободная форма предпринимательства. Мы должны были платить 3 % налогов, кажется, – ничего, но на свой счет могли получать сколько угодно безналичных денег, превращать все в наличные и покупать вещи, программы, труд, людей за наличные. В мире в области наукоемкого производства и технологий уже давно использовались персональные компьютеры. Мы и наши клиенты работали на больших ящиках, которые в свое время советская разведка уперла у фирмы IBM. Чтобы ты поняла: весь этот огромный механизм был менее мощным, чем мой iPhone.

И был список КОКОМ – введенное американцами эмбарго на поставки компьютеров в социалистические страны. А люди на предприятиях хотели реальные компьютеры, а не советские молотки с наковальнями. Конечно, можно было торговать джинсами, и многие торговали. Но знаешь, почему компьютеры? Потому что в этой сфере было очень много денег. Безналичных, а компьютеры позволяли превращать их в наличные. И это совсем другие цифры. Представляешь, на один компьютер сколько надо джинсов наварить? И еще: покупательная способность предприятий тогда была несравнимо выше покупательной способности людей. Естественно, в этом процессе внутри возникала конвертация доллара в рубль и обратно по определенному, не государственному курсу (он всегда был). Это открыло нам еще дополнительные возможности заработков.

Владимиру Дубову в 1988 году было 30 лет. Он выпускник химфака МГУ. Работал в Институте высоких температур АН СССР. Он появился в окружении Ходорковского чуть позднее, чем Невзлин и Брудно. Считается, что свои первые реально большие деньги – 160 000 рублей – Ходорковский заработал на заказе для Академии наук, который принес ему Владимир Дубов.

Владимир Дубов: Не так. Он действительно заработал эти деньги, выполняя заказ для Института высоких температур Академии наук, но это было еще до меня. Я никого из ребят не знал. Познакомились мы так. Я работал в институте, занимался термодинамикой, делал довольно известную базу данных «Ивтантермо». В какой‑то момент уговорил начальника продавать эту базу на сторону. Довольно быстро благодаря этому мы удвоили зарплату в отделе. Мне нужен был посредник, чтобы находить заказчика. А один мой однокурсник работал в МЕНАТЕПе у Ходорковского. Мы начали сотрудничать. Меня поразило, что мой контрагент – полный идиот, а система тем не менее работает. В какой‑то момент он меня достал, и я решил, что надо поехать познакомиться с людьми: может, с ними можно работать напрямую. И поехал. Человека, с которым я встретился и поговорил о своих проблемах, звали Леонид Невзлин. Примерно через два месяца я стал заместителем председателя кооператива «Нигма». Вот так я образовался в МЕНАТЕПе. Это был август, если не ошибаюсь, 1988 года.

Куча людей в конце 1980‑х и самом начале 1990‑х собиралась под какой‑то «бизнес». В том числе торговали компьютерами. Потом эти группы исчезали, люди разбегались, заработав свои вполне солидные по тем временам деньги. Кто‑то покупал маленький домик где‑то за границей и уезжал, кто‑то покупал квартиру, дачу, машину (эту классическую триаду – мечту любого советского человека) и начинал заниматься чем‑то иным, кто‑то становился рантье. Многие мои знакомые, которые прошли через этот кооперативный забег, говорили мне, что относились к этим деньгам легко, «вот так упали на нас с неба». На мой взгляд, люди не очень верили, что все это не прикроют в какой‑то момент, и просто играли в этот временно разрешенный как бы рынок. Они спешили заработать и уйти с деньгами. Чтобы не рисковать. Первая плотная команда вокруг Ходорковского, сложившаяся к тому времени, была шире, чем список ныне разыскиваемых Интерполом Невзлина, Брудно и Дубова. Каким же образом произошел отсев? Почему с ним остались с того НТТМовско‑кооперативного периода именно эти трое, к которым чуть позднее присоединятся еще трое – Лебедев, Шахновский и Голубович? Похоже, все зависело от ответа каждого из членов той более широкой команды Ходорковского на вопрос: «На какую дистанцию мы бежим?» То есть когда начать делить заработанные деньги. Ходорковский бежал на длинную. Или надо было бежать вместе с ним, или забирать деньги и уходить.

Михаил Брудно: Мы никогда из бизнеса много на себя не вынимали. Вот кооператив и МЕНАТЕП зарабатывали сумасшедшие деньги по тем временам, а мы получали в кооперативе зарплату 500 рублей. Деньги все время реинвестировались. Всегда.

Оборот кооператива «Нигма» составлял порядка 12 млн рублей. Каким уровнем денег оперировали кооператоры, я лично не понимала, пока один из первых кооператоров, Артем Тарасов, где‑то в самом начале 1989 года не получил официальную месячную зарплату 3 млн рублей и не притащил потом мешок с деньгами, чтобы заплатить налоги. Меня при несопоставимой зарплате эта честность почему‑то дико развеселила. Помню, мы в редакции «Московских новостей» фантазировали, на что бы мы потратили такую прорву денег. Госчиновники с советскими все еще мозгами и люди, выросшие в системе «уравниловки» да к тому же еле сводившие концы с концами в то трудное время, когда заместитель Тарасова по кооперативу заплатил 90 000 рублей партвзносов, совсем не веселились. Кооперативы, кстати, после демарша Тарасова обложат многочисленными налогами и прижмут нормативами, практически загоняя обратно в стойло госпредприятий.

70 млрд рублей – общая выручка кооперативов в 1990 году, по официальным данным. Это 8,7 % национального дохода страны. Ребята могли разгуляться.

Леонид Невзлин: В какой‑то момент надо было решать, что делать дальше. И это вопрос, связанный с тем, как вкладывать заработанную прибыль: разбирать ее по карманам и заниматься другими делами или вкладывать в общее дело. Миша считал, что следующий этап – банк. Я, Брудно, Дубов – мы приняли решение, поскольку мы доверяли Мише, его видению, наши деньги, которые остались в кооперативе, которые были в центре, вложить в создание банка. Как раз вышло первое постановление о создании коммерческих частных банков. Но были люди, которые представляли себе будущее иначе. Потому что много денег, люди довольны, хочется их забрать и жить как‑то дальше. В один прекрасный день мы собрали весь актив. Сели в ресторане «Минск» на Тверской, накрыли нам стол, и Ходорковский вынес на повестку дня этот вопрос: куда двигаемся дальше? Каждый принимал для себя решение. Идем с ним дальше, то есть ограничиваем себя в деньгах, не вынимаем свою долю прибыли и вкладываем их дальше. Надо было оплатить, если не ошибаюсь, сначала 25 %, а до конца года 100 % уставного капитала банка. Кто‑то не захотел дальше играть, рисковать, развиваться. Некоторые люди ушли – вполне дружески. Кто‑то до сих пор занимается бизнесом в Москве, кто‑то в Израиле, кто‑то в Америке. Но работать в нашей системе они не стали. А мы остались. И фактически это было наше первое соглашение о партнерстве – тех, кто пойдет дальше с Мишей.

 

Михаил Брудно: Ну, мы же тоже купили. Но не дачу и не дом на Кипре, где покупали многие. Мы купили банк. Люди ломались на деньгах. Когда люди говорили: вон сколько мы заработали, давайте поделим, – тут с ними и прощались, отдав им их деньги. Было какое‑то ядро. Этих людей около Ходорковского было больше, чем нас трое. В разное время по‑разному. И пять, и семь. И в каждый момент принятия каких‑то инвестиционных решений кто‑то отваливался. Никто не прибавлялся. При этом, заметь, никогда не было никаких разговоров: вот это моя доля, а вот это моя. Мы работаем вместе, и вот это наш результат. Что значит «наш»? А черт его знает. Мы даже не понимали тогда, что об этом нужно договориться. И нас это сильно не гнуло. И на самом деле мы тоже были готовы к тому, что это ненадолго, что вот сейчас придет советская власть и все прихлопнет. А Ходорковский… Я думал, что он такой мечтатель. Он все время замахивался куда‑то… Только где‑то освоимся, только нам стало комфортно, только начинали понимать, зачем мы здесь и что делать дальше, – и тут он: все бросаем, пошли дальше. Куда? Почему? Нет, фигня, все бросай, пошли дальше. И так это с определенной периодичностью происходило. Сделали банк, только разобрались и поняли, как с этим надо обращаться (а это произошло совсем не сразу), как началась приватизация. Все! Бросаем банк пошли в приватизацию, пошли предприятия покупать. Какие предприятия? Что мы с этим будем дальше делать? Хрен с ним, что это денег стоит. Ладно, наплевать на деньги – бог дал, бог взял. Что делать‑то с этим дальше? А здесь все налажено, присижено, притоптано. Ну куда, зачем? Нет, все, пошли дальше. И шли. Нам было наплевать – мы не боялись потерять заработанное. Почему не боялись? Черт его знает. Мы готовы были рисковать всем. Ходорковский же всегда рисковал всем. В плане денег. Всегда и всем. В его идеи никто особо не верил. Но, во‑первых, мы не верили и в предыдущие его идеи, а они тем не менее работали. А во вторых, мы говорили: «Ну хорошо, если что‑то окажется не так, ну потеряем мы, ну начнем сначала. И гори оно…» Нам драйв был дороже этих денег. А Миша был совершенно неотъемлемой и важной частью этого драйва. И у нас всегда было ощущение прикрытой спины. У каждого были качества, которые другие признавали и уважали. Мы никогда внутри себя не ждали удара в спину.

Владимир Дубов: Ходорковский вдруг говорит: «Поехали обедать». Мы поехали. Был такой ресторан «Тренмос» на Комсомольском проспекте. Дорогой ресторан‑то. Странно, думаю. Ходорковский был известным жмотом. Никто из нас не шиковал. Мы не привыкли к таким местам. Он сказал, что структуру надо будет делать частной, и делать мы ее будем на некий состав лиц. Я сказал, что всей душой «за», меня это только радует. Но я четко понимал внутри себя: что если ты не будешь соответствовать, то никакие проценты и доли и права не защитят. И это чувство, наверное, у меня не ушло до конца. Не могу сказать, что наступил такой период, когда кто‑то мог расслабиться, сказать себе: все, я сделал достаточно. Из людей, которые работали дольше, чем я, была Таня Анисимова, был Монахов, Юра Мицкевич. Эти люди туда не вошли. Вошли те, кого ты знаешь. Он выбрал по какому‑то ему понятному принципу.

Банк был зарегистрирован 29 декабря 1988 года. К марту 1989‑го Ходорковский перемещает центр всей работы именно в банк. К этому моменту в команде – Невзлин, Брудно, Дубов. Я имею в виду из тех, кто останется и продолжит с Ходорковским путь до конца. Очевидно, что одним из существенных факторов, которые объединили этих и вправду довольно разных людей, было отношение к деньгам. К деньгам в бизнесе. К деньгам «на жизнь». Много лет спустя, в июне 2005 года, во время интервью с Ходорковским для «Коммерсанта», я упомянула одного своего очень состоятельного приятеля, который говорил, что деньги уже не имеют для него значения. Ходорковский тогда мне сказал: «Мы как‑то с Леонидом Невзлиным определили: у нас есть личные деньги, в отношении которых мы полностью удовлетворены. И с этой точки зрения они не играют никакой роли. И есть деньги для игры, инструмент. Этот инструмент как патроны для военных – только подноси». Это говорил уже миллиардер Ходорковский. Но тогда, к началу 1990‑х, они заработали свои первые большие по тем временам деньги. Молодые же, в общем, советские ребята вдруг стали богатыми. Ну, или им казалось, что они стали богатыми. Невзлин рассказывал мне, что впервые почувствовал себя богатым как раз в те годы – 1989–1990‑й. Когда получил автомобильные права и мог поехать в Южный порт, где торговали машинами, и сделать то, о чем его отец мог только мечтать, – купить практически любую машину, даже «Волгу». Потом наступил момент, когда у него появилась первая иномарка – Volvo. Потом он купил свою первую квартиру. Уезжали евреи и очень дешево продавали квартиры, предпочитая увезти хотя бы несколько тысяч долларов наличными, чем ничего. Если бы они знали, сколько эта квартира на Ленинском, которую тогда купил Невзлин, будет стоить буквально через несколько лет!

Владимир Дубов заплатил за первую купленную квартиру $5000 в 1991 году. При этом он взял в МЕНАТЕПе кредит, который, как он признается, ему через несколько лет, когда эти деньги уже перестали быть существенными для группы, простили. На момент покупки квартиры его зарплата в МЕНАТЕПе была $500, при уровне доходов его подразделения 200 млн рублей с лишним. Официальный курс доллара на 1991 год был 1,8 рубля за доллар, неофициальный – порядка 10–30. Пока он искал себе подходящую квартиру, ему предложили трехкомнатную квартиру на проспекте Мира за 40 000 рублей. Он рассказал об этом Ходорковскому. И Ходорковский сказал, что купит эту квартиру, потому что обещал первой жене, что купит ей квартиру на проспекте Мира, вспоминает Дубов. Много лет спустя Ходорковский скажет в интервью мне: «Я на первые заработанные крупные деньги купил трехкомнатную квартиру и никогда уже в ней не появлялся. Туда переехала моя бывшая жена».


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 | 78 | 79 | 80 | 81 | 82 | 83 | 84 | 85 | 86 | 87 | 88 | 89 | 90 | 91 | 92 | 93 | 94 | 95 | 96 | 97 | 98 | 99 | 100 | 101 | 102 | 103 | 104 | 105 | 106 | 107 | 108 | 109 | 110 | 111 | 112 | 113 | 114 | 115 | 116 | 117 | 118 | 119 | 120 | 121 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.006 сек.)