ГЛАВА 20. На неровных булыжниках двора, вплотную окруженного строениями, составляющими резиденцию епископа в Аугсбурге

На неровных булыжниках двора, вплотную окруженного строениями, составляющими резиденцию епископа в Аугсбурге, в этот вечер раньше чем обычно были зажжены угольные светильники и факелы. Сильные ливни наконец прекратились, но по-прежнему было прохладно и сыро. Мужчины, женщины и дети собирались вокруг пылающих жаровен, чтобы согреться. Они рассказывали разные истории или затягивали церковные гимны на немецком языке, подыгрывая себе на флейтах.

Все эти звуки проникали в обрамленные вьющимися розами стрельчатые окна верхнего этажа дворца, где император Карл в обществе Алеандра поджидал прибытия семи курфюрстов и представителей свободных имперских городов. Сидя в своем покрытом мехами кресле, Карл с застывшим выражением лица прислушивался к пению на улице, Алеандр же беспокойно вышагивал по залу туда и обратно. Глаза его быстро перебегали с черных балок перекрытий на украшенные гобеленами стены и на роскошные бронзовые канделябры по обеим сторонам от входа. Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, он вздрагивал, словно ждал, что дверь распахнется и в зал ворвется Мартин Лютер, вызывая его на поединок.

– Сядьте же наконец! – раздраженно сказал император. – Я уже теряю терпение!

Алеандр подвинул свой стул к столу из ореха, за которым вскоре должны были занять свои места писцы и чиновники имперской канцелярии. Его не обидел резкий тон, которым обратился к нему император, но в горле у него пересохло от волнения, и он с вожделением посмотрел на серебряный кубок, стоявший на столе перед Карлом.

– Мы изберем тактику проволочек, чтобы затянуть процесс, Ваше Величество, – сказал он через некоторое время. – Особый мастер вносить смуту – ландграф Гессенский. За ним нужен глаз да глаз!

– Это и есть те добрые советы, которые вы намеревались мне дать? – Карл пригубил бокал.

– Их все можно свести к одному, Ваше Величество. Князьям придется смириться с тем, что есть всего лишь одна Церковь. – Алеандр спрятал руки в складках своей фиолетовой мантии и угрюмо уставился перед собой. Всю свою жизнь он мечтал о том, чтобы подняться вверх по иерархической лестнице и стать епископом или кардиналом. Но теперь, когда он добился своей цели, ему все показалось бессмысленным. Кому нужны старые символы веры, которые теперь никто не уважает? Должности, которые поставлены под сомнение и втоптаны в грязь! Сам император нанес папству ощутимый удар, а при этом он почти с детской преданностью держится веры своих отцов.

Алеандр откашлялся, пытаясь взять себя в руки. «Если немцам действительно удастся основать новую Церковь, ничто уже не останется как прежде», – подумал он и низко опустил голову. Из открытого окна доносились тихие всхлипывания – плакал испуганный ребенок.

Три часа спустя толпы людей – секретари, советники, знать и влиятельные купцы – заполнили зал, где должно было происходить заседание рейхстага. Раздались звуки фанфар, и в дверях появились официально приглашенные лица, они с трудом пробирались к возвышению, устланному коврами. Старый церемониймейстер императора Карла трижды ударил посохом по деревянному полу.

Император, у ног которого лежал бульдог, принимал приветствия немецких правителей со стоическим спокойствием. И только старым князьям, которые верой и правдой служили еще его деду, он отвечал небрежным кивком. Алеандр занял свое место позади трона императора; как всегда, лицо его оставалось в тени, и только внимательный наблюдатель мог заметить хищный блеск в его черных глазах. Когда князья в своих роскошных одеждах один за другим отвесили поклон императору, он почувствовал, как кровь зашумела у него в висках. Морщинистые лица этих знатных людей, как определил его опытный взгляд, свидетельствовали о том, что они испытывают страх. Но в их лицах было что-то еще, чему Алеандр не мог дать названия. Он затаил дыхание, ожидая, когда император поднимет руку.

В следующее же мгновение шум в зале стих. В наступившей тишине можно было даже расслышать, как струится песок в песочных часах. Двое стражников, стоявших у входа, по безмолвному сигналу своего начальника заперли на засов створки тяжелых дубовых дверей. Теперь никто больше не мог ни войти в зал, ни выйти из него.

– Мы подробно изучили ваши прошения, господа, – объявил император после некоторого молчания. Жестом повелителя он дал присутствующим понять, что они могут сесть. – Но хочу сказать вам сразу: я приехал в Аугсбург не для того, чтобы спорить о Мартине Лютере. Вашим пасторам отныне запрещается проповедовать в моих владениях. Вы предадите анафеме новую Библию, переведенную на язык черни, и всякого, кто имеет такую Библию, объявите врагом империи. – Он с вызовом посмотрел на собравшихся. – Вы меня поняли, господа?

Князья подавленно молчали, не осмеливаясь даже шевельнуться. Затем все взоры обратились на ландграфа Гессенского, которого они выбрали своим представителем. Некоторое время и он с понурым видом стоял перед Карлом, но потом неожиданно выпрямился и сделал два шага вперед, к трону императора. Бульдог тихо зарычал.

– При всем нашем глубочайшем уважении к вам, Ваше Величество, то, что вы от нас требуете, неприемлемо, – произнес ландграф. Он был бледен как полотно, и ладони у него вспотели от страха, но он тут же безо всяких колебаний объявил Карлу решение имперских сословий: – Мы не будем запрещать нашим пасторам проповедовать Слово Божье. Ни здесь, ни где-либо еще.

Не успел еще потрясенный Карл найти нужные слова, как на помощь ландграфу пришел Иоганн Саксонский, брат покойного Фридриха.

– Немецкая Библия – это дар Божий всем, кто трепещет перед Господом, Ваше Величество, – заявил он с легкой дрожью в голосе. – Подданные княжества Саксонского отказываются предавать анафеме эту Библию!

– Как вы смеете?! – С пунцовым лицом Карл вскочил, сильно пнув своего бульдога. Он с ядовитой злобой посмотрел на представителей городов, которые согласно кивали, слушая слова курфюрста. Карл оправил перекинутую через плечо мантию и простер вперед руку. – Я требую от моих регентов верности и подчинения! – возбужденно вскричал он. – В знак вашей преданности все вы завтра отправитесь процессией в собор на праздник Тела Христова и будете молиться… Каждый, каждый из вас! Причем молиться будете по тому канону, который предписывает святая Римская Церковь!

Теперь поднялся маркграф Георг Бранденбургский, старый человек, лицо которого было изборождено глубокими морщинами.

– Нет, Ваше Величество, – твердо сказал он. – Этого мы делать не будем.

– Будете, маркграф, иначе вам не избежать моего меча! – Голос императора зазвучал еще жестче. – И не думайте, что я пощажу вас лишь потому, что вы дворянских кровей!

– Я скорее положу голову на плаху, чем позволю лишить меня моей Библии, и никогда не отрекусь от своей веры! – бесстрашно ответил ему старик. Он тяжело опустился у ног императора на колени и склонил голову.

От того, что произошло дальше, перехватило дыхание не только у императора, но и у Алеандра. Курфюрст Иоганн Саксонский и ландграф Филипп обменялись взглядами, а затем тоже опустились на колени, склонив головы. Один за другим за ними последовали все остальные князья, а также представители Нюрнберга и Ройтлингена, пока все они в один ряд не замерли перед Карлом. Каждый из них подставил императору свою шею, словно ожидая в следующее мгновение смертельного удара меча.

Император медленно отступал назад. Шаг за шагом. В какой-то момент ему отчаянно захотелось оказаться на поле битвы и повести свои войска на врага. Военное искусство – вот что было его стихией. В этом искусстве он хорошо разбирался, потому что оно подчинялось правилам. Здесь же, среди этих людей, он отказывался что-либо понимать. В первый раз со времени коронации он усомнился в себе самом и, что было хуже всего, в собственной власти. Он оглядел писцов и стражу, вцепившуюся в свои выставленные вперед алебарды. Пока он размышлял, что ему сейчас сделать или сказать, какой-то щуплый человечек в темно-коричневой шелковой мантии с трудом пробился сквозь ряды. В руке он держал свиток пергамента. Это был Филипп Меланхтон.

– Что вам здесь надо? – закричал на него Алеандр. – Вам здесь нечего делать!

– Здесь мы описали наше вероисповедание, надеюсь, Его Величество не найдет в нем никакого изъяна.

– Вот как, вы так думаете? – Алеандр громко засмеялся, но глаза его были пусты. – Получается, что вы хотите ознакомить нас с новой ересью. И там тоже девяносто пять тезисов?

Меланхтон тяжело дышал. Сердце у него билось где-то в горле, но он собрал все свое мужество и, приблизившись к императору, протянул ему свиток.

– Мой друг Мартин Лютер и я посвящаем этот труд Вашему Величеству, – торжественно провозгласил он. – Мы называем его Confessio Augustana, «Аугсбургское вероисповедание».

– Что ж, посмотрим! – Император кончиками пальцев взял в руки пергамент, словно опасаясь обжечься, и через плечо передал его одному из своих писцов.

Когда Меланхтон через некоторое время украдкой оглянулся, он, к своему великому удивлению, обнаружил, что место Алеандра опустело. Вечный противник Мартина, видимо, покинул рейхстаг в тот момент, когда император принял из рук Меланхтона послание Лютера. Меланхтон облегченно вздохнул. Ощущение глубокого покоя и умиротворения разлилось по всему его телу и окончательно победило всякий страх.

Кроме колыхания алой ткани тяжелого полога ничто более не напоминало о том, что Алеандр здесь был, держа всех в напряжении своим угрожающим взглядом. Никто из присутствующих в нем не нуждался, никому не нужен был его совет. Меланхтон, то и дело кланяясь, вернулся на свое место, и в зале установилась напряженная тишина.

Даже император предпочел пока молчать.

ЭПИЛОГ

Мартин и Катарина бежали по мокрому от дождя полю. Они держались за руки, смеялись и шутили, как юные влюбленные. На несколько волшебных мгновений они забыли обо всем, что творилось вокруг. Виттенберг был сейчас так же далек от них, как и Аугсбург. Не более чем просто воспоминание.

Перед ними высились крепостные сооружения города Кобурга, где Мартин временно поселился по совету имперских князей. В Аугсбурге ему показываться было нельзя, но он хотел наблюдать за всем происходящим на рейхстаге, находясь поблизости.

– Лови! – Кокетливо взмахнув ресницами, Катарина выпустила руку супруга и со смехом помчалась вниз по поросшему кустарником склону, да так быстро, что фартук и юбки затрепетали на ветру.

Они оказались возле пруда, зеленоватая вода которого поблескивала в лучах вечернего солнца. Листья и сухие ветки покачивались на ее гладкой поверхности. Катарина остановилась как зачарованная, наблюдая за цаплей, которая поднялась в воздух с противоположного берега и, медленно взмахивая крыльями, полетела над душистыми зарослями роз и испанского дрока. Пронзительные крики птицы, удаляясь, звучали столь жалобно, что у Катарины защемило сердце. Она в беспокойстве оглянулась. Мартин, который в этот момент как раз спускался к пруду, проследил за взглядом жены. Она смотрела туда, где виднелись оборонительные валы и на городских стенах стояла стража Кобурга.

Что-то сильно напугало Катарину. Нет, все-таки это была не птица. Он хотел спросить, но она только поднесла палец к губам. Ее побледневшее лицо было полно тревоги.

В следующий момент откуда-то из-за горизонта донесся шум, напоминающий глухой рокот грома. На холме показались очертания четырех всадников, которые ненадолго замерли, словно высматривая кого-то, а потом с бешеной скоростью помчались вниз с холма. Они неслись прямиком к ним. Предстояла схватка – деваться было некуда.

Мартин затаил дыхание и заслонил собою Катарину. Он слышал, как она в ужасе вскрикнула, когда из-за кустов показались еще два всадника, и тоже направились к ним. Вооруженные рыцари были в шлемах и кольчугах, на которых красовался герб императора.

Мартин схватил Катарину за руку. Он притянул ее к себе, медленно приблизил свои губы к ее губам и поцеловал. Потом заглянул ей в глаза.

– Я так счастлив, что ты любишь меня, Катарина фон Бора.

– Мартин…

Дикий крик императорского солдата заставил Катарину замолчать. Она испуганно отпрянула назад и тут же внутренне укорила себя за это. Она старалась сохранить самообладание, чтобы Мартину не было за нее стыдно, когда его схватят. Солдаты не должны увидеть ее слез, когда мужа закуют в цепи и поведут в Аугсбург. И вдруг она заметила, что четверых всадников догоняет еще один.

– Мартин, смотри! Ты видишь, вон там! – Она указала рукой в сторону холмов, и глаза ее расширились от неописуемого удивления.

На человеке, который приближался к ним, был белый бархатный плащ, вздувшийся от ветра, как колокол. Он сидел в седле неуверенно, и все же держал поводья только одной рукой. В другой руке у него был свиток пергамента. Он кричал что-то изо всех сил.

– Филипп Меланхтон! – воскликнул Мартин. Он тоже узнал тщедушного всадника.

Мартин обнял Катарину.

– Что же, в конце концов, все это значит?!

– Они победили! – услышал он еще издали ликующий голос Меланхтона. – Князья присягнули императору на верность, но ясно дали ему понять, что их совесть принадлежит только им.

Солдаты остановились на почтительном расстоянии, а Меланхтон подъехал к Мартину и Катарине и спрыгнул с лошади. Он подбежал к своим друзьям и порывисто обнял обоих. Мартин и не предполагал, что этот серьезный ученый способен на столь бурные проявления чувств.

– Ты спасен, мой любимый, – сказала Катарина; радость переполняла ее. – Теперь они уже ничего не смогут тебе сделать!

Меланхтон в восторге кивнул.

– Ты вернул миру Бога милосердного, друг мой. Когда-нибудь они все это поймут.

Мартин молча пожал руку своему другу. Потом отвернулся и от Меланхтона, и от жены, бросил взгляд на солдат императора и пошел к пруду. Теплый ветер обвевал его разгоряченное, радостное лицо. Он думал о том, что произошло в Аугсбурге. Господь сам свершил суд по справедливости. Да, так и должно было случиться. Слово Господа звучало ясно и понятно.

– Я ни минуты не сомневался, что Ты с нами, – проговорил Мартин. – Мы должны лишь научиться понимать Твой язык!

Поиск по сайту: