АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Приваловские миллионы

Читайте также:
  1. Миллионы детей в России проводят свое свободное время сидя за компьютерами, да и не только дети.
  2. Миф, приносящий миллионы
  3. Хакер заработал миллионы и сел в тюрьму
  4. Это означает миллионы долларов

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Приваловские миллионы

 

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Приваловские миллионы

 

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Приваловские миллионы

Роман

Мамин-Сибиряк - псевдоним Дмитрия Наркисовича Мамина (1852-1912). "Приваловские миллионы" (1883) - одно из самых его значительных произведений. Сюжет романа основан на реальных фактах из жизни промышленного Урала прошлого столетия. Особый быт, яркие характеры, глубокий демократизм книги помогают, по словам Горького, "понять и полюбить русский народ, русский язык".

СОДЕРЖАНИЕ

В.А.Стариков. Д.Н.Мамин-Сибиряк и его роман "Приваловские миллионы"

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Часть четвертая

Часть пятая

Д.Н.МАМИН-СИБИРЯК

И ЕГО РОМАН "ПРИВАЛОВСКИЕ МИЛЛИОНЫ"

На склоне лет, размышляя о своем месте в русской литературе, Д.Н.Мамин-Сибиряк ставил себе в заслугу, что он показал читателю Урал своего времени, с его особенной красотой, неисчислимыми богатствами, вложил в свои произведения любовь к обездоленному люду, преклонение перед его мудростью и творческими силами.

Современники писателя отдавали должное его яркому своеобразному дарованию. А.Чехов отмечал, что герои рассказов Мамина-Сибиряка - это сильные, цепкие, устойчивые люди, а слова у него - живые, настоящие, услышанные в народе, а не вычитанные из словарей, как это случается у иных литераторов.

М.Горький признавал, что книги Мамина-Сибиряка помогли ему глубже полюбить русский народ и русский язык. С.Елпатьевский, врач и писатель, близкий Чехову, лечивший Толстого, писал, что Мамин-Сибиряк выявил то новое, что забрезжило на Урале после отмены крепостного права и появления капитализма, - духовную и бытовую эволюцию, пережитую Уралом вместе со всей Россией, возникновение новых типов и нового уклада жизни.

В книге "Развитие капитализма в России" В.И.Ленин писал о Мамине-Сибиряке: "В произведениях этого писателя рельефно выступает особый быт Урала, близкий к дореформенному, с бесправием, темнотой и приниженностью привязанного к заводам населения, с "добросовестным ребяческим развратом" "господ", с отсутствием того среднего слоя людей (разночинцев, интеллигенции), который так характерен для капиталистического развития всех стран, не исключая и России"*.

______________

* Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 488.

Газета "Правда" 3 ноября 1912 года, отдавая дань уважения скончавшемуся писателю, высоко оценивала его литературное наследие: "Умер талантливый, сердечный писатель, под пером которого оживали страницы прошлого". И далее, противопоставляя реалистическое направление творчества Мамина-Сибиряка главенствовавшему в ту пору модернистскому, продолжала: "Нарождается новый читатель и новый критик, которые с уважением поставят твое имя на то место, которое ты заслужил в истории русской общественности".

Таким образом, передовая мысль того времени уже тогда высоко оценивала творчество Мамина-Сибиряка и верно определила его место в литературе и идеологии.

Роман "Приваловские миллионы" впервые был опубликован в 1883 году в демократическом журнале "Дело". Чтобы глубже понять и оценить художественное и социальное достоинство романа, следует обратиться к житейской и творческой биографии писателя.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк родился 25 октября 1852 года.

"Мое детство прошло в далекой глуши Уральских гор, захватив последние годы сурового крепостного режима, окрашенного специально заводской жестокостью", - вспоминал писатель.

Его отец, Наркис Матвеевич, окончивший Пермскую духовную семинарию, женился на дочери дьякона Анне Семеновне Степановой. Сначала они поселились в селе Егва неподалеку от Кудымкара, но через короткое время переехали в небольшой рабочий поселок Висимо-Шайтанск на Среднем Урале, где Наркис Матвеевич получил церковный приход.

Заводской поселок Висимо-Шайтанск, расположенный в сорока верстах от Нижнего Тагила, стоял на самом водоразделе Европы и Азии Возникший в 1741 году, он принадлежал Демидову Полуторатысячное население было занято в цехах металлургического завода, на горных работах, перевозках металла, сырья. Здесь Мамины прожили двадцать пять лет, тут родились у них четверо детей Николай, Дмитрий, Владимир, Елизавета.

Супруги Мамины, при скромном достатке, почти равном среднему заработку рабочих завода у Демидова, жили дружно и счастливо Наркис Матвеевич заметно выделялся среди других священнослужителей образованностью, широтой взглядов, искренним желанием облегчить нужды своих прихожан, стремлением просветить народ. Он сумел привить жене любовь к знаниям, литературе. Они следили за текущей передовой мыслью того времени, читали демократические журналы "Современник", "Дело". В домашней библиотеке стояли томики многих русских писателей: Гоголя, Карамзина, Пушкина, Жуковского, Загоскина, Бестужева-Марлинского, Кольцова, Некрасова, Крылова, Гончарова... Отец писателя организовал в поселке школу, где супруги безвозмездно учили детей заводских рабочих. При школе они создали небольшую библиотеку. "Отец, конечно, знал свой приход, особенно горе и бедность своей паствы. В нашем доме, как в центре, сосредоточивались все беды, напасти и страдания", вспоминал писатель.

Картины заводской жизни, тяжкого труда, бедности и нищеты населения, лишенного каких-либо прав, да вдобавок ко всему находившегося под неусыпным наблюдением надзирателей, с ранних лет запечатлелись в душе маленького Дмитрия.

Его товарищами, с которыми он проводил время в играх, на рыбалке, в тайге, были дети мастерового люда. С ними он сидел за одним столом в школе отца. Мамины надеялись дать детям гимназическое образование, но увы... Оплатить обучение двух старших сыновей им оказалось не по средствам. Пришлось смириться, отдать Николая и Дмитрия в Екатеринбургское духовное училище, где они, как дети священника, могли учиться бесплатно. Наркис Матвеевич и Анна Семеновна тяжело переживали это.

Два года пребывания в духовном училище оставили у Дмитрия тяжкие воспоминания Он столкнулся с самыми темными сторонами бурсацкой жизни: грубостью, кулачными расправами, голодовкой Царили схоластика и зубрежка. Екатеринбургское училище, по признанию Мамина-Сибиряка, не дало ничего его уму, в течение двух Лет он не прочитал ни единой светской книги.

Шестнадцати лет Дмитрий Наркисович поступил в Пермскую духовную семинарию, где пробыл четыре года.

Режим в семинарии отличался от атмосферы духовного училища. Сюда проникали передовые идейные веяния того времени. Властителем дум семинаристов был Д.Писарев. Стали доступными книги материалистического направления. Появились товарищи, которые, как и он, серьезно задумывались над выбором пути, о необходимости найти свое место в жизни. К семинарским годам относятся первые литературные опыты будущего писателя.

В августе 1872 года Мамин поступил в Медико-хирургическую академию в Петербурге. Через четыре года он перешел на юридический факультет университета. В столице недавний семинарист оказался в гуще идейных исканий тогдашнего молодого поколения. Семидесятые годы, отмеченные нарастанием революционно-освободительного движения, направленного на борьбу с самодержавием, захватили его полностью. Он стал свидетелем крупнейших политических событий, процессов над молодыми революционерами, среди которых были и его товарищи по академии, проводившие революционную пропаганду среди крестьян и рабочих.

Жизнь в Петербурге сложилась для Мамина чрезвычайно тяжело. Мать и отец бедствовали сами и не могли оказать ему существенной помощи, он нередко вынужден был голодать, не всегда успевал вносить плату за обучение. Это побудило Мамина, в ущерб занятиям, взяться за репортерство. Следующим шагом стала литературная работа для небольших расхожих журнальчиков. Мамин опубликовал, не подписываясь, несколько рассказов, невысоких по художественным достоинствам, но любопытных попытками отразить свои уральские наблюдения. В "Журнале русских переводных романов и путешествий", а затем и отдельной книгой с заманчивым названием "В водовороте страстей" появился объемистый роман, подписанный псевдонимом - Е.Томский. Это было крайне мелодраматическое сочинение, в котором описывалась жизнь заводских людей, явно рассчитанное на нетребовательного читателя, созданное ради заработка. Первые публикации "безымянного периода" были пробой сил начинающего литератора. Мамин не боялся признаться, что все это было написано на скорую руку ради денег, лишь бы угодить заказчикам-издателям чисто коммерческих дешевых изданий. Но и эти мизерные заработки не могли спасти молодого писателя от нищеты и голода.

И все-таки молодость брала свое; он был полон замыслов, и ему хотелось как можно скорее осуществить их Работая ради денег, ютясь в сыром углу, голодая, он начал свой давно вынашиваемый роман "Приваловские миллионы", несмотря на то, что заболел к этому времени туберкулезом.

В начале 1878 года скоропостижно умирает отец писателя, оставивший семью без средств. На плечи Дмитрия Наркисовича, преданно любившего родных, ложатся заботы о близких, из которых главная - помочь встать на ноги, дать хоть какое-нибудь образование брату и сестре. Из-за туберкулеза Мамин вынужден был вернуться на родину. В Нижней Салде, где жила теперь семья, и Нижнем Тагиле недоучившемуся студенту, начинающему литератору никакой работы получить не удается, и Мамин со всей семьей перебирается на жительство в Екатеринбург.

Но и тут его преследуют неудачи. Единственным источником существования становится репетиторство. Вскоре о Мамине распространяется слух как о прекрасном педагоге. Его приглашают в дома богатых купцов, горных инженеров, золотопромышленников. И все же заработки остаются скудными, едва-едва покрывают скромные расходы. Репетиторство почти не оставляло времени на литературные занятия. "В продолжение пяти лет я давал частные уроки по двенадцати часов в день", - вспоминал писатель. Тем не менее он хоть и урывками, но упорно работал над романом, создавая новые его редакции.

Зачастую, устав от романа, пугавшего своей, казалось, неодолимой громадой, жалея яркие куски сюжета, "не влезавшие" в роман, но требовавшие воплощения, осуществления, Мамин писал рассказы, упорно и кропотливо шлифуя их.

Важной переломной вехой в творческой биографии писателя стал 1881 год. Он явился началом его активной работы уже непосредственно в литературе.

Вознамерившись вернуться к занятиям в университете и попытать счастья в московских журналах, Мамин в конце лета 1881 года выехал в Москву. В университет с подачей заявления о возобновлении занятий он опоздал. В литературных же делах наметился решительный сдвиг.

Плывя на пароходе от Перми до Нижнего Новгорода, Мамин начал писать путевые очерки "От Урала до Москвы", предполагая предложить их популярной среди интеллигенции московской либеральной газете "Русские ведомости". Здесь его ожидала удача. Четырнадцать талантливых и злободневных очерков, дававших широкую картину уральской жизни, написанных рукой художника-публициста, были приняты "Русскими ведомостями". Они печатались с октября 1881 года по февраль 1882 года. Почти десять его рассказов и очерков появились в различных печатных изданиях, в том числе и таких передовых журналах, как "Дело", "Русская мысль", "Вестник Европы" В них были опубликованы значительные в творческом наследии Мамина рассказы: "Старатели", "В камнях", "Все мы хлеб едим", "В худых душах". Впервые Мамин стал подписываться псевдонимом - Д.Сибиряк.

Следующий, 1883 год принес новые победы молодому уральскому писателю. Журнал "Дело" печатает роман "Приваловские миллионы" и одновременно повесть "Максим Бенелявдов".

Вскоре завязывается очень важная для Мамина переписка с чрезвычайно уважаемым и любимым им писателем - Салтыковым-Щедриным, редактором журнала "Отечественные записки". В 1883 году в этом журнале печатаются очерки Мамина "Золотуха" и "Бойцы", высоко оцененные В.И.Лениным, а в следующем году второй крупный роман "Горное гнездо". Так стремительно и бурно начался литературный путь Мамина-Сибиряка. О нем заговорили как об интересном писателе с Урала.

Теперь Мамин-Сибиряк целиком отдается напряженной литературной работе. Укрепляются и расширяются его литературные связи с журналами. Он - желанный автор передовых издательств. В 1888-1889 годах выходят отдельным изданием два тома "Уральских рассказов", хорошо встреченные критикой В 1891 году писатель перебирается на жительство в Петербург, где и протекает вторая половина его жизни. В столице он входит в круг передовых писателей реалистического направления, завязываются сердечно-дружеские отношения с В.Короленко, А.Чеховым, С.Елпатьевским, Н.Гариным-Михайловским, позднее с И.Буниным, М.Горьким, В.Вересаевым, А.Куприным. Он постоянный и близкий сотрудник журналов "Отечественные записки", "Русская мысль", "Мир божий". Еще в 1886 году он становится действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. В Петербурге его избирают членом Комитета Союза русских писателей, членом Литературного фонда. Растет его популярность среди читателей. Он занимает видное место и в детской литературе. Особое признание получают его "Аленушкины сказки". Только при жизни писателя они за короткое время выдержали более десяти изданий.

Умер Д.Н.Мамин-Сибиряк в возрасте шестидесяти лет 2 ноября 1912 года в Петербурге.

На создание романа "Приваловские миллионы" у автора ушло почти десять лет. Сохранилось пять рукописных вариантов этого произведения. Работа над ними шла не только в поисках художественной выразительности, но, пожалуй, главное, в выявлении сущности сложного замысла, сюжета, поиска художественных решений проблем, волновавших писателя. Менялись соответственно этапам работы и названия: "Семья Бахаревых", "Каменный пояс" (два варианта), "Сергей Привалов" и, наконец, последнее - "Приваловские миллионы" Сергей Привалов то являлся просто состоятельным человеком, то даже агентом английской фирмы по перепродаже русского хлеба за границу. Лишь в окончательной редакции он стал потомственным наследником Шатровских заводов, последним представителем некогда очень известной на Урале семьи промышленников Приваловых.

Поразительны глубина и художественная сила, с которыми изображается в романе победное шествие капитализма, буржуазные взаимоотношения, исключающие какие-либо нравственные нормы. Мамин-Сибиряк с самих первых шагов в литературе как бы поставил перед собой задачу показать Россию в ее движении по капиталистическому пути. Он сделал это первым. В этом его особая заслуга.

Останется ли Россия крестьянской страной со всем исторически присущим ей хозяйственным и общественным укладом или же Окончательно встанет на путь промышленного развития и капиталистических отношений? Это были коренные вопросы 80-х и 90-х годов прошлого века, предмет острейших дискуссий между легальными народниками и марксистами. Мамин-Сибиряк, материалист по своему воззрению, будучи чрезвычайно зорким наблюдателем, верный реальной действительности раскрывал в своих произведениях именно капиталистический путь развития России. Конечно, этому способствовало то, что значительная часть жизни автора прошла на Урале в центре горнозаводской промышленности, где особенно обнаженно проходили процессы сколачивания капиталов и ограбления трудовых масс И вот его раздумья о путях развития России находят свое отражение в романе.

Сюжетной пружиной романа являются наследственные миллионы Сергея Привалова. Получит он их или потеряет право на распоряжение Шатровскими заводами, которые способны при разумном ведении дела давать огромные доходы? Вокруг золотого блеска этого наследства и разгораются все страсти Завязываются сложные интриги не только вокруг Привалова, но и между опекунами, ведущими закулисную борьбу друг с другом.

Наследство - это тот рентгеновский луч, который выявляет сущность главных персонажей романа. В чьи руки оно попадет? Кто и как им распорядится: во зло или на доброе дело? Опекуны Шатровских заводов Половодов и Ляховский, уже достаточно основательно погревшие на этом руки, думают только о деньгах, которые при удаче потекут в их карманы. Наследника же - Сергея Привалова - заводы и прибыли сами по себе не интересуют. Доходы ему нужны как средство для выплаты "исторического долга" народу и отчизне.

Мы отдаем дань глубокого уважения молодой русской интеллигенции 70-х годов, шедшей "в народ" врачами, учителями, агрономами, стремясь "малыми делами" в условиях самодержавного полицейского режима способствовать просвещению, облегчению положения трудящихся. В романе явственна проглядывается отражение этого движения на фоне уральской действительности.

Сергея Привалова - сына своего века, получившего в Петербурге университетское образование, тоже коснулись эти веяния. Свой долг наследника богатств, созданных бесчеловечной эксплуатацией крепостных заводчан на неправедно отнятой у башкир земле, он видит в возмещении народу долга. "Чтобы не обидеть тех и других, - конкретизирует свою программу Привалов, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплатиться со своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это - я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, - именно, что ни одной копейки не возьму лично себе..." Привалов, до решения крайне запутанного дела об освобождении от опеки заводов, начинает осуществлять строительство мельницы, намереваясь путем разумных отношений избавить крестьян, продающих по дешевке хлеб, от спекулянтов и торгашей, помочь им крепко встать на ноги, приобрести независимость В намерении взять на себя заводское дело, чтобы прибыль шла не заводовладельцу, а заводским рабочим и настоящим хозяевам земли - башкирам, явственно сказывается влияние романа Н.Г.Чернышевского "Что делать?". Сказывается также и глубокое, благородное убеждение русских интеллигентов, всегда являвшихся интернационалистами, бескорыстно служить народу, отдавать свою энергию, знания, опыт делу развития "малых" народностей России.

Эта программа находит отклик среди молодого поколения трудовой интеллигенции, близкой Привалову. Константин Бахарев, сотоварищ по студенческим годам в Петербурге, хоть и называет Привалова утопистом и мечтателем, но не осуждает его. Он также убежден, что богатства наживались за счет ограбления трудового люда. Ему, фанатику заводского дела, кажется, что силы следует употребить на расширение Шатровских заводов, на улучшение всей постановки дела, тогда "само собой" улучшится и благосостояние рабочих. Будущее ему представляется связанным с техническим прогрессом. К числу сторонников Привалова принадлежит сестра Бахарева, Надя. Даже беспринципный адвокат Веревкин берется вести дело о наследстве, считая Привалова глубоко порядочным человеком. Искания Привалова горячо поддерживает Максим Лоскутов, "замечательный человек", как его характеризуют даже противники. Лоскутов предлагает наиболее широкую программу действий, куда входят пункты и о всеобщем братстве, смене общественных отношений. "Вы спасете тысячи людей от эксплуатации", - говорит он Привалову, веря в то, что пример Привалова увлечет других заводовладельцев. Однако Лоскутов, учитывая сложность дела, предупреждает Привалова, что он неизбежно окажется лицом к лицу с организованной силой эксплуататоров и пассивным сопротивлением масс, ради которой собирается потрудиться. Лоскутов же говорит о необходимости обратить особое внимание на укрепление общественной нравственности, без которой дело Привалова не может быть осуществлено.

Внимательный читатель произведений Мамина-Сибиряка не мог не заметить, что в романе "Без названия", опубликованном через одиннадцать лет после "Приваловских миллионов", а именно в 1894 году, писатель развивает и углубляет опять-таки идеи Привалова о совершенном социальном будущем, основанном на разумных трудовых отношениях, так как они, эти идеи, дороги самому Мамину. Герой романа Окоемов, выходец из старинного дворянского рода, сколотивший солидное состояние в Америке, вернувшись в Россию намеревается с пользой употребить свои капиталы. Вкладывая деньги в приисковое дело на Урале, в развитие современного сельского хозяйства, рыбоводство, он привлекает интеллигенцию, лишенную возможности приложить знания, силы к общественно полезному труду. По мысли Окоемова все, кто принимает участие в осуществлении его планов, в том числе рабочие, должны стать равноправными пайщиками общего дела. Ему представляется возможным широко использовать все природные богатства Урала и Сибири на пользу человека. В этом он видит залог изменения социальных условия.

Мысли Окоемова о нравственной перестройке схожи с идеями Максима Лоскутова. "Вот я и верю в этот подъем общественной совести, - говорит Окоемов, - верю в то, что совестливых людей Сотни тысяч и что их будет все больше и больше. Золотой век, конечно, мечта, но это не мешает нам идти к нему". В этом убежден и сам автор, не однажды подчеркивавший на своих страницах веру в светлое будущее.

Но вернемся к "Приваловским миллионам". Молодая жизнь с новыми взглядами, мироощущением врывается в старинную раскольничью семью золотопромышленника Василия Бахарева. Глава дома - фигура для Урала примечательная. Он из породы тех талантливых русских самородков из низов, которые осваивали природные богатства, поднимали уральскую и сибирскую промышленность. Конечно, уж без всякой жалости и пощады к тем, кто вкладывал свой труд, потом и кровью создавая богатства хозяевам. Бахарев чутьем понимает новизну времени, могучую силу образования, которое он дает своим детям. Однако, втянувшись в новую среду, встречаясь с новыми людьми, он все же не может понять старшего сына Константина, в котором хотел бы видеть продолжателя своего дела. Константин Бахарев считает для себя позорным встать в ряды золотопромышленников. В то же время он целиком отдается совершенствованию заводского дела, видя в крупной промышленности ту силу, которая может помочь решить многие социальные проблемы.

Константин Бахарев, как Привалов, Окоемов и в конечном итоге сам Мамин-Сибиряк, будучи прекрасными, благородными людьми, наивно верили в то, что им удастся, рано или поздно, пробудить совесть у буржуазии, повернуть ее с пути безудержной наживы на путь бескорыстного служения народу, России.

Сестра Константина Бахарева и его единомышленница Надежда прямо говорит Привалову: "Мы живем паразитами, и от нашего богатства пахнет кровью тысяч бедняков... Согласитесь, что одно сознание такой истины в состоянии отравить жизнь..." Под влиянием брата она вникает в заводское дело, знакомится с людьми, связанными с ним, проникается чувством уважения к рабочим. "Что-то такое хорошее, новое, сильное чувствуется всякий раз, когда смотришь на заводское производство, - делится она с Приваловым. - Ведь это новая сила в полном смысле слова..."

Исследователи творчества Мамина-Сибиряка и его романа справедливо ставят образ Надежды Бахаревой в ряд с именами таких героинь русских романов, как Татьяна у Пушкина, Елена у Тургенева, Наташа у Толстого К ним можно добавить героинь поэмы Некрасова "Русские женщины". Нас пленяет чистота и ясность этих женщин, их верность долгу, готовность к самопожертвованию, ярко выраженный национальный характер, коренная, глубинная принадлежность к своему народу, нерасторжимая духовная связь с ним. В образе Надежды Бахаревой Мамин-Сибиряк нашел свои отличительные краски и оттенки. Она та русская женщина, которая уже осознала всю тяжесть положения своего народа, готовая даже малыми своими силами прийти к нему на помощь. Не бесплодное сострадание, не сентиментальность руководят ею, а трезвое осознание необходимости отдачи обездоленным своего труда. Только тогда у нее утихнет гнетущее ощущение паразитизма жизни за счет других. Это также отличительная черта русской интеллигенции - неприемлемость, паразитизма. Характер Надежды выделяется самоцветным сиянием драгоценных камней, особенно в сравнении с ложным блеском ее сверстниц, спекулирующих молодостью и женственностью.

Надежду Бахареву тяготит та среда, в которой она вынуждена вращаться. Она последовательна в своих поступках и действиях. Решительно порывает с семьей, хотя в ней и сильно чувство дочерней любви к родителям. Труд учительницы не только дает ей самостоятельность, но и отвечает потребности принести хоть малую пользу народу. Больше того, отважно и открыто соединяется она в гражданском браке с любимым человеком. В этом поступке она видит один из элементов раскрепощения женщины. Не страшит ее и то, что у нее будет незаконнорожденный по понятию близкой ей косной среды ребенок.

Мир новых людей в романе резко противопоставлен другому - миру "козырных тузов". Жалкой игрушкой в руках этих дельцов становится Сергей Привалов.

Стремление писателя к социальной и художественной правде способствовало созданию убедительных и страшных картин мира буржуазии. Великолепно написаны сцены знаменитой Ирбитской ярмарки Во весь размах действуют тут представители купеческого, промышленного и банковского капиталов "Глядя на эти довольные лица, - пишет Мамин-Сибиряк, - которые служили характерной вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному делу капиталов, кажется, ни на мгновение нельзя было сомневаться в том, "...кому живется весело, вольготно на Руси..." Эта страшная сила клокотала и бурлила здесь, как вода в паровом котле: вот-вот она вырвется струей горячего пара и начнет ворочать миллионами колес, валов, шестерен и тысячами тысяч мудреных приводов".

Наследство Привалова - весомый и лакомый кусок, явился приманкой для этих воротил, твердо убежденных, что сумеют легко и просто обвести вокруг пальца прекраснодушного Привалова. В этом они мастера. Мысли Ляховского и Половодова, опекунов Шатровских заводов, сосредоточены на умножении своих доходов. Характеры этих компаньонов резко отличны. Крупный промышленник Ляховский смешон и жалок, соединяя в себе скопидомство с мотовством в угоду дочери. Половодов, земский деятель, выбившийся из низов в директоры банка, разыгрывает из себя в быту этакого любителя русской старины - славянофила, а в большом обществе - барина английской складки. Эти две маски скрывают лицо жестокого хищника, готового ради достижения корыстных целей и сластолюбия на любую подлость. Совместные действия Ляховского и Половодова - сила страшная и непреклонная. Они не стесняют себя в выборе средств.

Привалову ли, с его понятиями чести, порядочности, нравственности, тягаться с такими матерыми хищниками! Ему бы прежде всего вооружиться знанием их приемов, а он доверчив.

Против него идут в ход подлоги, денежные подкупы. Половодов не гнушается подсунуть Привалову в любовницы свою собственную жену. Опутанный этими сетями, несчастный в супружестве, душевно опустошенный, Привалов вовлекается в порочный круг жизни узловского общества и полностью сламывается, проводит вечера за карточным столом, в пьянстве, теряет свое наследство и вместе с ним надежды на уплату исторического долга. Все его благие намерения идут прахом.

"От приваловских миллионов даже дыма не осталось..." Таков финал этой уральской истории.

Сегодня мы наблюдаем интересное явление: современный читатель с удовольствием и увлечением читает этот старый роман. Дело в том, что, как и все истинное в искусстве, роман затрагивает высоконравственные, духовные проблемы, волнующие и нынешнюю молодежь. Произведения искусства долговечны потому, что каждое последующее поколение обнаруживает в нем глубокую и жизненную правду, умеет извлекать для себя уроки, как бы поворачивая к себе произведение все новыми и новыми гранями. История Привалова поучительна. Собираясь делать добрые дела, он столкнулся с хищниками и оказался беспомощным. Значит ли это, что делать добрые дела бесполезно, а хищники всесильны? Конечно же, нет! Высокое человеческое бескорыстие было и остается двигателем прогресса. Были и остаются хищники, рядящиеся нередко под деловых людей Нужно учиться различать их повадки, угадывать за словами, иногда красивыми, истинные цели. Уметь судить по делам, по поступкам. Роман "Приваловские миллионы" - одна из ступенек школы, вооружающей знанием психологии хищников. А такая школа необходима и полезна.

"Приваловские миллионы" стали началом серии больших социально острых романов Мамина-Сибиряка. Возрастало мастерство писателя, обострялось его социальное видение. За "Приваловскими миллионами" последовали еще более интересные романы - "Горное гнездо" (1884), "Три конца" (1890), "Братья Гордеевы" (1891), "Золото" (1892), "Хлеб" (1895) и другие.

Велико литературное наследство Мамина-Сибиряка. В его романах, повестях, рассказах впервые в русской литературе (что и выдвинуло его в ряд крупнейших писателей XIX века) отражены во всей его неприглядности "его препохабие" капитализм и слуги его капиталисты-заводчики. Особенным хищничеством отличались заводчики Урала, в связи с отдаленностью от суда людского. Мамин-Сибиряк знал это, и боль народа была его болью. Он никогда не сомневался в том, что народ России умный, трудолюбивый, талантливый, но задавленный нищетой и невежеством, рано или поздно сбросит цепи, став истинным хозяином жизни.

"Моя цель самая честная: бросить искру света в окружающую тьму", писал Мамин-Сибиряк. В своих произведениях, изображая резкими красками "жизнь во мгле" заводского рабочего и его лютых утеснителен, исподволь, но неуклонно он подводил читателя к мысли, что самое великое терпение терпение русского человека - неизбежно должно истощиться. И что тогда? Ответа на этот вопрос нет у Мамина-Сибиряка. Но ведь важен тот вывод, который невольно делает читатель его произведений.

Видный деятель большевистской партии Ф.Сыромолотов, один из руководителей революционного движения на Урале, сотрудник "Правды", автор упоминавшегося уже некролога о писателе, делился своими впечатлениями о творчестве Мамина-Сибиряка: "На мой взгляд, может быть, Мамин-Сибиряк и не отдавал себе отчета, как его творчество вдохновляло нас и будило на борьбу. Он обнажал всю настоящую правду и несгибаемость в борьбе уральского горнозаводского мужика".

Да, книги Мамина-Сибиряка сыграли и эту роль, служа тем самым делу революции. Они вошли в золотой фонд русской культуры. "Земле родной есть за что благодарить Вас, друг и учитель наш". Такими словами приветствовал с Капри умирающего писателя в день его шестидесятилетия М.Горький.

Виктор Стариков

ПРИВАЛОВСКИЕ МИЛЛИОНЫ

Часть первая

I

- Приехал... барыня, приехал! - задыхавшимся голосом прошептала горничная Матрешка, вбегая в спальню Хионии Алексеевны Заплатиной. - Вчера ночью приехал... Остановился в "Золотом якоре".

Заплатина, дама неопределенных лет с выцветшим лицом, стояла перед зеркалом в утреннем дезабилье. Волосы цвета верблюжьей шерсти были распущены по плечам, но они не могли задрапировать ни жилистой худой шеи, ни грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь. Известие, принесенное Матрешкой, поразило Заплатину как громом, и она даже выронила из рук гребень, которым расчесывала свои волосы перед зеркалом. В углу комнаты у небольшого окна, выходившего на двор, сидел мужчина лет под сорок, совсем закрывшись последним номером газеты. Это был сам г. Заплатин, Виктор Николаич, топограф узловской межевой канцелярии. По своей наружности он представлял полную противоположность своей жене: прилично полный, с румянцем на загорелых щеках, с русой окладистой бородкой и добрыми серыми глазками, он так же походил на спелое яблоко, как его достойная половина на моченую грушу. Он маленькими глотками отпивал из стакана кофе и лениво потягивался в своем мягком глубоком кресле. Появление Матрешки и ее шепот не произвели на Заплатина никакого впечатления, и он продолжал читать свою газету самым равнодушным образом.

- Матрена, голубчик, беги сейчас же к Агриппине Филипьевне... торопливо говорила Заплатина своей горничной. - Да постой... Скажи ей только одно еловое "приехал". Понимаешь?.. Да ради бога, скорее...

Матрешке в экстренных случаях не нужно было повторять приказаний, она, по одному мановению руки, с быстротой пушечного ядра летела хоть на край света. Сама по себе Матрешка была самая обыкновенная, всегда грязная горничная, с порядочно измятым глупым лицом и большими темными подглазницами под бойкими карими глазами; ветхое ситцевое платье всегда было ей не впору и сильно стесняло могучие юные формы. В руках Заплатиной Матрешка была золотой человек, потому что обладала счастливой способностью действовать без рассуждений.

- Ах, господи... что же это такое?.. Да Виктор Николаич... Ах господи!.. - причитала Заплатина, бестолково бросаясь из угла в угол.

- Чего тебе?..

- Да ведь ты слышал: при-е-хал...

- Что же из этого?

- Болван! Да ведь Привалов - миллионер, пойми ты это... Мил-ли-онер!.. Ах, господи, где же мой корсет... где мой корсет?

- Отстань, пожалуйста...

- Дурак!.. Ах, господи... Ведь говорила я Агриппине Филипьевне, уже сколько раз говорила: "Mon ange*, уж поверьте, что недаром приехал этот ваш братец..." Да-с!.. Вот и вышло по-моему. Ах! вот пойдет переполох: Бахаревы, Ляховские, Половодовы... Я очень рада, что Привалов посбавит им спеси, то есть Ляховским и Половодовым. Уж очень зазнались... даром, что рыльце-то у них в пушку. Вот ужо, погодите, подтянет вас, голубчиков, наследничек-то... Ха-ха... Виктор Николаич, дерево ты этакое, слышишь: Привалов приехал!

______________

* Мой ангел (франц.).

- Да отвяжись ты от меня, ржавчина! "Приехал, приехал", - передразнивал он жену. - Нужно, так и приехал. Такой же человек, как и мы, грешные... Дайка мне миллион, да я...

- Отчего же он не остановился у Бахаревых? - соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. - Видно, себе на уме... Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну... Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер... Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две... Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..

- Бабы - так бабы и есть, - резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу своего халата. - У них свое на уме! "Жених" - так и было... Приехал человек из Петербурга, - да он и смотреть-то на ваших невест не хочет! Этакого осетра женить... Тьфу!..

- Ничего ты не понимаешь, - с напускным равнодушием проговорила Заплатина, облекаясь в перекрашенное шелковое платье травяного цвета и несколько раз примеривая летнюю соломенную шляпу с коричневой отделкой. Разве мужчины могут что-нибудь понимать? По-твоему, например, Привалов заберется с Иваном Яковлевичем к арфисткам в "Магнит" и будет совершенно счастлив? Да? Как Лепешкин, Ломтев... Ведь и ты не прочь бы присоединиться к их компании. Пожалуйста, не трудитесь отпираться... Все вы, мужчины, одинаковы, и меня не проведете! Нет... Насквозь всех вас вижу: променяете на первую танцовщицу.

Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними были палки. "Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? - подумала Заплатина, но сейчас же решила: - Не стоит... Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!" Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.

- А ты вот что, Хина, - проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами жены. - Ты не очень тово... понимаешь? Пожалей херес-то... А то у, тебя нос совсем клюквой...

- У меня... нос клюквой?!

Хиония Алексеевна выпрямилась и, взглянув уничтожающим взглядом на мужа, как это делают драматические провинциальные актрисы, величественно проговорила:

- Если без меня приедет сюда Агриппина Филипьевна, передай ей, что я к ней непременно заеду сегодня же... Понял?

- Как не понять: вам с Агриппиной Филипьевной теперь работа, в чужом пиру похмелье...

Семья Заплатиных в уездном городке Узле, заброшенном в глубь Уральских гор, представляла оригинальное и вполне современное явление. Она являлась логическим результатом сцепления целой системы причин и следствий, созданных живой действительностью. Эта семья, как истинное дитя своего века, служила выразителем его стремлений, достоинств и недостатков. Виктор Николаич был сын сторожа, отставного солдата Кое-как, с грехом пополам, выучился он грамоте и в самой зеленой юности поступил в уездный суд, где годам к тридцати добился пятнадцати рублей жалованья По тому времени этих денег было совершенно достаточно, чтобы одеваться прилично и иметь доступ в скромные чиновничьи дома. Последнее, ничтожное в своей сущности обстоятельство имело в жизни Заплатина решающее значение. На одной из чиновничьих вечеринок он встретился с чрезвычайно бойкой гувернанткой. Она заинтересовала маленького чиновника. Правда, у гувернантки была довольно сомнительная репутация, но это совершенно выкупалось тремя тысячами приданого. Заплатин был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело не в репутации, а в том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное. Этот брак состоялся, и его плодами постепенно явились двадцать пять рублей жалованья вместо прежних пятнадцати, далее свой домик, стоивший по меньшей мере тысяч пятнадцать, своя лошадь, экипажи, четыре человека прислуги, приличная барская обстановка и довольно кругленький капитальчик, лежавший в ссудной кассе. Одним словом, настоящее положение Заплатиных было совершенно обеспечено, и они проживали в год около трех тысяч. А между тем Виктор Николаич продолжал получать свои триста рублей в год, хотя служил уже не в уездном суде, а топографом при узловской межевой канцелярии. Все, конечно, знали скудные размеры жалованья Виктора Николаича и, когда заходила речь об их широкой жизни, обыкновенно говорили: "Помилуйте, да ведь у Хионии Алексеевны пансион; она знает отлично французский язык..." Другие говорили просто: "Да, Хиония Алексеевна очень умная женщина". И далекая провинция начинает проникаться сознанием, что умные люди могут получать триста рублей, а проживать три тысячи. Это вполне современное явление никому не резало глаз, а подводилось под разряд тех фактов, которые правы уже по одному тому, что они существуют.

Домик Заплатиных был устроен следующим образом. Довольно приличный подъезд вел в светлую переднюю. Из передней одна дверь вела прямо в уютную небольшую залу, другая - в три совершенно отдельных комнаты и третья - в темный коридор, служивший границей собственно между половиной, где жили Заплатины, и пансионом. Центром всего дома, конечно, была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных, а дверью - с теми комнатами, которые по желанию могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале. В зале стояли порядочный рояль и очень приличная мебель. В других комнатах мебель была сборная, обои не первой молодости, занавески с пятнами и отпечатками грязных пальцев Матрешки. В домике Заплатиных кипела вечная ярмарка: одни приезжали, другие уезжали. Преобладающий элемент составляли дамы. Они являлись сюда за последними новостями, делились слухами и уезжали, нагруженные, как пчелы цветочной пылью, целым ворохом сплетен. Idee fixe* Хионии Алексеевны была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины - блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки - найти покровительство, местные таланты - хороший совет и поощрение и все молодые девушки - женихов, а все молодые люди - невест. Чтобы выполнить во всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, - ее салон обходили первые узловские богачи - Бахаревы, Ляховские и Половодовы. Нужно отдать полную справедливость Хионии Алексеевне, что она не отчаивалась относительно будущего: кто знает, может быть, и на ее улице будет праздник - времена переменчивы. Так ткет паук паутину где-нибудь в темном углу и с терпением, достойным лучшей участи, ждет своих жертв...

______________

* Навязчивая идея (франц.).

- Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. - Это, видите ли, вот какая штука: есть такой водяной жук! - черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста... Понимаете? Червяк жрет жука, а глиста жрет червяка... Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас, а мы жрем всякого, кто попадет под руку!

Что касается семейной жизни, то на нее полагалось время от двух часов ночи, когда Хиония Алексеевна возвращалась под свою смаковницу из клуба или гостей, до десяти часов утра, когда она вставала с постели. Остальное время всецело поглощалось приемами гостей и разъездами по знакомым. Виктор Николаич мирился с таким порядком вещей, потому что на свободе мог вполне предаваться своему любимому занятию - политике. Сидеть в мягком кресле, читать последний номер газеты и отпивать небольшими глотками душистый мокка - ничего лучшего Виктор Николаич никогда не желал. Его мысли постоянно были заняты высшими соображениями европейской политики: Биконсфильд, Бисмарк, Гамбетта, Андраши, Грант - тут было над чем подумать. Относительно своих гостей Виктор Николаич держался таким образом: выходил, делал поклон, улыбался знакомым и, поймав кого-нибудь за пуговицу, уводил его в уголок, чтобы поделиться последними известиями с театра европейской политики.

- Мне нужно посоветоваться с мужем, - обыкновенно говорила Хиония Алексеевна, когда дело касалось чего-нибудь серьезного. - Он не любит, чтобы я делала что-нибудь без его позволения...

Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться в дела своей жены.

Что касается пансиона Хионии Алексеевны, то его существование составляло какую-то тайну: появлялись пансионерки, какие-то дальние родственницы, сироты и воспитанницы, жили несколько месяцев и исчезали бесследно, уступая место другим дальним родственницам, сиротам и воспитанницам. Можно было подумать, что у Хионии Алексеевны во всех частях света бесконечная родня. Чему учили в этом пансионе и кто учил - едва ли ответила бы на это и сама Хиония Алексеевна. Пансион имел сношение с внешним миром только при посредстве Матрешки.

Чтобы довершить характеристику той жизни, какая шла в домике Заплатиных, нужно сказать, что французский язык был его душой, альфой и омегой. Французские фразы постоянно висели в воздухе, ими встречали и провожали гостей, ими высказывали то, что было совестно выговорить по-русски, ими пускали пыль в глаза людям непосвященным, ими щеголяли и задавали тон. В жизни Хионии Алексеевны французский язык был неисчерпаемым источником всевозможных комбинаций, а главное - благодаря ему Хиония Алексеевна пользовалась громкой репутацией очень серьезной, очень образованной и вообще передовой женщины.

II

Бахаревский дом стоял в конце Нагорной улицы. Он был в один этаж и выходил на улицу пятнадцатью окнами. Что-то добродушное и вместе уютное было в физиономии этого дома (как это ни странно, но у каждого дома есть своя физиономия). Под этой широкой зеленой крышей, за этими низкими стенами, выкрашенными в дикий серый цвет, совершалось такое мирное течение человеческого существования! Небольшие светлые окна, заставленные цветами и низенькими шелковыми ширмочками, смотрели на улицу с самой добродушной улыбкой, как умеют смотреть хорошо сохранившиеся старики. Прохожие, торопливо сновавшие по тротуарам Нагорной улицы, с завистью заглядывали в окна бахаревского дома, где все дышало полным довольством и тихим семейным счастьем. Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила в голову мысль о том, что хоть бы месяц, неделю, даже один день пожить в этом славном старом доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.

Каменные массивные ворота вели на широкий двор, усыпанный, как в цирке, мелким желтым песочком Самый дом выходил на двор двумя чистенькими подъездами, между которыми была устроена широкая терраса, затянутая теперь вьющейся зеленью и маркизою с крупными фестонами. Эта терраса низенькими широкими ступенями спускалась в красивый цветник, огороженный деревянной зеленой решеткой В глубине двора стояли крепкие деревянные службы. Между ними и домом тянулась живая стена акаций и сиреней, зеленой щеткой поднимавшихся из-за красивой чугунной решетки с изящными столбиками Параллельно с зданием главного дома тянулся длинный деревянный флигель, где помещались кухня, кучерская и баня.

Внутри бахаревский дом делился на две половины, у которых было по отдельному подъезду. Ближайший к воротам подъезд вел на половину хозяина, Василья Назарыча, дальний - на половину его жены, Марьи Степановны Когда вы входили в переднюю, вас уже охватывала та атмосфера довольства, которая стояла в этом доме испокон веку. Обе половины представляли ряд светлых уютных комнат с блестящими полами и свеженькими обоями. Потолки были везде расписаны пестрыми узорами, и небольшие белые двери всегда блестели, точно они вчера были выкрашены; мягкие тропинки вели по всему дому из комнаты в комнату. Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей головой какой-то девушке, которая только что вышла на террасу.

- Ах, mon ange! - воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. - Je suis charmee!* Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как идет к вам это полотняное платье... Вы походите на Маргариту в "Фаусте", когда она выходит в сад. Помните эту сцену?

______________

* Я восхищена! (франц.).

Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых, была высокая симпатичная девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно было назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила:

- Вы находите, что я очень похожа на Маргариту?

- О! совершенная Маргарита!..

- Как же вы недавно сравнивали меня с кем-то другим?

- Ах да, это совсем другое дело: если вы наденете русский сарафан, тогда... Марья Степановна дома? Я приехала по одному очень и очень важному делу, которое, mon ange, немного касается и вас...

- Опять, вероятно, жениха подыскали?

- Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы... Только я никого не подыскивала, а жених сам явился. Как с неба упал...

- И не ушибся?

Хиония Алексеевна замахала руками, как ветряная мельница, и скрылась в ближайших дверях Она, с уверенностью своего человека в доме, миновала несколько комнат и пошла по темному узкому коридору, которым соединялись обе половины. В темноте чьи-то небольшие мягкие ладони закрыли глаза Хионии Алексеевны, и девичий звонкий голос спросил: "Угадайте кто?"

- Ах! коза, коза... - разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. - Кто же, кроме тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine... Ей, кажется, и улыбнуться-то тяжело. У нее и девичьего ничего нет на уме... Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, chevre!..* Ax, молодость, молодость, все шутки на уме, смехи да пересмехи.

______________

* моя маленькая козочка!.. (франц.).

- Да о чем же горевать, Хиония Алексеевна? - спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего не умела делать тихо и "всех лизала", как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.

- Ах, ma petite*, все еще будет: и слезки, может, будут, и сердечко защемит...

______________

* моя крошка (франц.).

- Ну и пусть щемит: я буду тогда плакать. Мама в моленной... Вы ведь к ней?

- О да, мне ее непременно нужно видеть, - серьезно проговорила Хиония Алексеевна, поправляя смятые ленты. - Очень и очень нужно, многозначительно прибавила она.

- Я сейчас, - проговорила Верочка, бойко повернулась на одной ножке и быстро исчезла.

"Вот этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, - с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. - Небось не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать... Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, - так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!"

Хиония Алексеевна прошла в небольшую угловую комнату, уставленную старинной мебелью и разными поставцами с серебряной посудой и дорогим фарфором. Китайские чашечки, японские вазы, севрский и саксонский сервизы красиво пестрели за большими стеклами. В переднем углу, в золоченом иконостасе, темнели образа старинного письма; изможденные, высохшие лица угодников, с вытянутыми в ниточку носами и губами, с глубокими морщинами на лбу и под глазами, уныло глядели из дорогих золотых окладов, осыпанных жемчугом, алмазами, изумрудами и рубинами. Неугасимая лампада слабым ровным светом теплилась перед ними. Небольшие окна были задрапированы чистенькими белыми занавесками; между горшками цветов на лакированных подоконниках стояли ведерные бутыли с наливками из княженики и рябины. Хиония Алексеевна прошла по мягкому персидскому ковру и опустилась на низенький диванчик, перед которым стоял стол красного дерева с львиными лапами вместо ножек. Совершенно особенный воздух царил в этой комнатке: пахло росным ладаном, деревянным маслом, какими-то душистыми травами и еще бог знает чем-то очень приятным, заставлявшим голову непривычного человека тихо и сладко кружиться. Темно-синие обои с букетами цветов и золотыми разводами делали в комнате приятный для глаза полумрак. Писанная масляными красками старинная картина в тяжелой золотой раме висела над самым диваном. Молодой человек и девушка в костюмах Первой французской революции сидели под развесистым деревом и нежно смотрели друг другу в глаза. Направо от диванчика была пробита в стене небольшая дверь, замаскированная коричневыми драпри. Это была спальня самой Марьи Степановны.

- Добрые вести не лежат на месте! - весело проговорила высокая, полная женщина, показываясь в дверях спальни; за ее плечом виднелось розовое бойкое лицо Верочки, украшенное на лбу смешным хохолком.

- Ах! Марья Степановна... - встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим, что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. - А я действительно с добрыми вестями к вам.

Марья Степановна была в том неопределенном возрасте, когда женщину нельзя еще назвать старухой. Для своих пятидесяти пяти лет она сохранилась поразительно, и, глядя на ее румяное свежее лицо с большими живыми темными глазами, никто бы не дал ей этих лет. Одета она была в шелковый синий сарафан старого покроя, без сборок позади и с глухими проймами на спине. Белая батистовая рубашка выбивалась из-под этих пройм красивыми буфами и облегала полную белую шею небольшой розеткой. Золотой позумент в два ряда был наложен на переднее полотнище сарафана от самого верху до подола; между позументами красиво блестели большие аметистовые пуговицы. Русые густые волосы на голове были тщательно подобраны под красивую сороку из той же материи, как и сарафан; передний край сороки был украшен широкой жемчужной повязкой. В этом костюме Марья Степановна была типом старинной русской красавицы. Медленно переступая на высоких красных каблучках, Марья Степановна подошла к своей гостье и поцеловалась с ней.

- Ты бы, Верочка, сходила в кладовую, - проговорила она, усаживаясь на диван. - Там есть в банке варенье... Да скажи по пути Досифеюшке, чтобы нам по" дали самоварчик.

Верочка нехотя вышла из комнаты. Ей до смерти хотелось послушать, что будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с собой целую кучу рассказов и новостей, а тут еще сама сказала, что ей "очень и очень нужно видеть Марью Степановну". "Этакая мамаша!" - думала девушка, надувая и без того пухлые губки.

- Зачем вы ее выслали? - говорила Хиония Алексеевна, когда Верочка вышла.

- Молода еще; все будет знать - скоро состарится.

- Ах, Марья Степановна, какую я вам новость привезла! - торжественно заговорила Хиония Алексеевна, поднимая вылезшие брови чуть не до самой шляпы. - Вчера приехал При-ва-лов... Сергей Александрыч Привалов... Разве вы не слыхали?.. Да, приехал.

У Марьи Степановны от этого известия опустились руки, и она растерянно прошептала:

- Как же это... Где же он остановился?

- В "Золотом якоре", в номерах для приезжающих. Занял рублевый номер, рапортовала Хиония Алексеевна. - С ним приехал человек... три чемодана... Как приехал, так и лег спать.

- Зачем же это Привалов в трактире остановился?

- Не в трактире, а в номерах для приезжающих, Марья Степановна, поправила Хиония Алексеевна.

- Ах, матушка, по мне все равно... Не бывала я там никогда. Отчего же он в свой дом не проехал или к нам? Ведь не выгнала бы...

- Вот уж это вы напрасно, Марья Степановна!.. Разве человек образованный будет беспокоить других? Дом у Привалова, конечно, свой, да ведь в нем жильцы. К вам Привалову было ближе приехать, да ведь он понимает, что у вас дочери - невесты... Знаете, все-таки неловко молодому человеку показать себя сразу неделикатным. Я как услышала, что Привалов приехал, так сейчас же и перекрестилась: вот, думаю, господь какого жениха Nadine послал... Ей-богу! А сама плачу... Не знаю, о чем плачу, только слезы так и сыплются. И сейчас к вам...

- Да, может быть, Привалов без нас с вами женился?

- Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених, так весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер... Да ведь вам лучше это знать!

- Ну, миллионы-то еще надо ему самому наживать, - степенно проговорила Марья Степановна, подбирая губы оборочкой...

- Ах, помилуйте, что вы?!. Да ведь после матери досталось ему пятьсот тысяч...

- Убавьте триста-то, Хиония Алексеевна.

- Ну, что же? Ну, пусть будет двести тысяч. И это деньги.

- Да ведь он их, наверно, давно прожил там, в своем Петербурге-то.

- И нисколько не прожил... Nicolas Веревкин вместе с ним учился в университете и прямо говорит: "Привалов - самый скромный молодой человек..." Потом после отца Привалову достанется три миллиона... Да?

- Это, Хиония Алексеевна, еще старуха надвое сказала... Трудно получить эти деньги, если только они еще есть. Ведь заводы все в долгу.

- Ах, господи, господи!.. - взмолилась Хиония Алексеевна. - И что вам за охота противоречить, когда всем, решительно всем известно, что Привалов получит три миллиона. Да-с, три, три, три!..

Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть... Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты... Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: "Жених... жених для Нади!"

- Что с тобой, Верочка? - спрашивала Марья Степановна, когда дочь вошла в комнату раскрасневшаяся как пион.

- Я... я, мама, очень скоро бежала по лестнице, - отвечала Верочка, еще более краснея.

- Ах, молодость, молодость! - шептала сладким голосом Хиония Алексеевна, закатывая глаза. - Да... Вот что значит молодость: и невинна, и пуглива, и смешна Кому не было шестнадцати лет!..

Верочка в эту минуту в своем смущении, с широко раскрытыми карими глазами, с блуждающей по лицу улыбкой, с вспыхивавшими на щеках и подбородке ямочками была Действительно хороша. Русые темные волосы были зачесаны у нее так же гладко, как и у сестры, за исключением небольшого хохолка, который постоянно вставал у нее на конце пробора, где волосы выходили на лоб небольшим мысиком. Тяжелая коса трубой лежала на спине. Только светло-палевое платье немного портило девушку, придавая ей вид кисейной барышни, но яркие цвета были страстью Верочки, и она любила щегольнуть в розовом, сиреневом или голубом. "А... радуга", - говорил Виктор Васильич, брат Верочки, когда она одевалась по своему вкусу. Теперь ей только что минуло шестнадцать лет, и она все еще не могла привыкнуть к своему длинному платью, которое сводило ее с ума. Фигура у Верочки еще не сформировалась, и она по-прежнему осталась "булкой", как в шутку иногда называл ее отец.

Эта немая сцена была прервана появлением Досифеи, которая внесла в комнату небольшой томпаковый самовар, кипевший с запальчивостью глубоко оскорбленного человека. Досифея была такая же высокая и красивая женщина, как сама Марья Степановна, только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток, как у всех глухонемых. Косоклинный кубовый сарафан облегал ее могучие формы; на голове была девичья повязка, какие носят старообрядки. Длинный белый передник был подвязан под самые мышки. Марья Степановна сделала ей несколько знаков рукой; Досифея с изумлением посмотрела кругом, потом стремительно выбежала из комнаты и через минуту была на террасе, где Надежда Васильевна читала книгу. Глухонемая бросилась к девушке и принялась ее душить в своих могучих объятиях, покрывая безумными поцелуями и слезами ее лицо, шею, руки.

- Что это с тобой? - удивилась Надежда Васильевна, когда пароксизм миновал.

- Ммм... ааа... - мычала Досифея, делая знаки руками и головой.

- Вот еще где наказание-то, - вслух подумала Надежда Васильевна, - да эта Хина кого угодно сведет с ума!

Девушка знаками объяснила глухонемой, что над ней пошутили и что никакого жениха нет и не будет. Досифея недоверчиво покачала головой и объяснила знаками, что это ей сказала "сама", то есть Марья Степановна.

III

- Это Привалов! - вскрикнула Хиония Алексеевна, когда во дворе к первому крыльцу подъехал на извозчике какой-то высокий господин в мягкой серой шляпе.

- Как же это так... скоро... вдруг, - говорила растерявшаяся Марья Степановна. - Верочка, беги скорее к отцу... скажи... Ах, чего это я горожу!

- Позовите сюда Nadine, Верочка! - скомандовала Хиония Алексеевна.

- Да, да, позови ее, - согласилась Марья Степановна. - Как же это?.. У нас и к обеду ничего нет сегодня. Ах, господи! Вы сказали, что ночью приехал, я и думала, что он завтра к нам приедет... У Нади и платья нового, кажется, нет. Портнихе заказано, да и лежит там...

Надежда Васильевна попалась Верочке в темном коридорчике; она шла в свою комнату с разогнутой книгой в руках.

- Иди, ради бога, иди, скорее иди!.. - шептала Верочка, поднимаясь на носки.

- Да что с тобой, Верочка?

- Ах, иди, иди...

Надежда Васильевна видела, что от Верочки ничего не добьется, и пошла по коридору. Верочка несколько мгновений смотрела ей вслед, потом быстро ее догнала, поправила по пути платье и, обхватив сестру руками сзади, прильнула безмолвно губами к ее шее.

- Сегодня, кажется, все с ума сошли, - проговорила недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. - И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть не задушила меня, теперь ты...

- Надя... - шептала задыхающимся голосом Верочка, хватаясь рукой за грудь, из которой сердце готово было выскочить: так оно билось. - Приехал... Привалов!..

Надежда Васильевна прошла в комнату матери, а Верочка на цыпочках пробралась к самой передней и в замочную скважину успела рассмотреть Привалова. Он теперь стоял посреди комнаты и разговаривал с старым Лукой.

- Что, не узнал меня? - спрашивал Привалов седого низенького старичка с моргающими глазками.

- Нет... невдомек будет, - говорил Лука, медленно шевеля старческими, высохшими губами.

- А Сережу Привалова помнишь?

- Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. - дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. - Выжил я из ума на старости лет... Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники...

- Василий Назарыч здоров? - спрашивал Привалов.

- Да, да... То есть... Ах, чего я мелю!.. Пожалуйте, батюшка, позвольте, только я доложу им. В гостиной чуточку обождите... Вот где радость-то!..

- Ну, а ты, Лука, как поживаешь? - спрашивал Привалов, пока они проходили до гостиной.

- Что мне делается; живу, как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь... Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.

С старческой болтливостью в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти все: и то, что у барина тоже одна ножка шаркает, и что у них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели - наняли "камардина Игреньку", который только спит.

- Вот он, - проговорил Лука, показывая глазами на молодого красивого лакея с английским пробором. - Ишь, челку-то расчесал! Только уж я сам доложу о вас, Сергей Александрыч... Да какой вы из себя-то молодец... а! Я живой ногой... Ах ты, владычица небесная!..

И, задирая левой ногой, Лука направился к дубовой запертой двери. Верочка осталась совершенно довольна своими наблюдениями: Привалов в ее глазах оказался вполне достойным занять роль того мифического существа, каким в ее воображении являлся жених Нади. Ведь Надя необыкновенная девушка - красивая, умная, следовательно, и жених Нади должен быть необыкновенным существом. Во-первых, Привалов - миллионер (Верочка была очень практическая особа и хорошо знала цену этому магическому слову); во-вторых, о нем столько говорили, и вдруг он является из скрывавшей его неизвестности... Его высокий рост, голос, даже большая русая борода с красноватым оттенком, - все было хорошо в глазах Верочки. Между тем Привалов совсем не был красив. Лицо у него было неправильное, с выдающимися скулами, с небольшими карими глазами и широким ртом. Правда, глаза эти смотрели таким добрым взглядом, но ведь этого еще мало, чтобы быть красивым.

- Вот изволь с ней поговорить! - горячилась Марья Степановна, указывая вбежавшей Верочке на сестру. - Не хочет переменить даже платье...

- Ну что, какой он: красавец? брюнет? блондин? Главное - глаза, какие у него глаза? - сыпала вопросами Хиония Алексеевна, точно прорвался мешок с сухим горохом.

- Высокий... носит длинную бороду... с Лукой разговаривал.


Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.054 сек.)