Действующие лица. Ignorant – не знающий. Doctor - ученый

Ignorant – не знающий. Doctor - ученый.

Горгий - древнегреческий софист, ритор VIVвв. до н.э.

Секст Эмпирик - древнегреческий врач, философ III в.

Пиррон - древнегреческий философ IV в. до н.э.

Мишель Монтень - французский юрист, политик, философ XVI в.

Альберт Эйнштейн- немецкий физик и мыслитель ХХ в.

Георгий Плеханов- теоретик марксизма в России

Doctor. Познанием мира, мой друг, называют его духовное освоение, направленное на поиск истины.

Ignorant. А что такое истина?

Doctor. Почти библейский вопрос... У этого понятия очень много аспектов. Не будем усложнять и условимся, что истина – это достоверно установленное соответствие предметов и явлений действительности мышлению познающего человека. Она выступает целью познания. Кроме того, можно допустить, что истина объективна.

Ignorant. А что означает это допущение, ведь истина не вещь?

Doctor. Это значит, что истина объективна по своему содержанию (оно совпадает с тем, что существует объективно), но по форме выражения истина субъективна, поскольку ее выражают люди.

Ignorant. Как же мы можем узнать, что наши знания совпадают с объективной реальностью?

Doctor. Будем рассуждать. Например, когда мы говорим: «я знаю, что после лета наступает осень», или «я знаю таблицу умножения», мы утверждаем, что, во-первых, наши знания основаны на опыте («так было всегда»), во-вторых, наши знания являются доказательными («дважды два - четыре») и, в-третьих, наши знания являются универсальными («это знает каждый»). Казалось бы, все ясно и просто, но не будем столь легкомысленными и самонадеянными. Дело в том, что наши знания никогда не будут полными и исчерпывающими, и на это есть как объективные, так и субъективные причины. Пожалуй, первыми на это обратили внимание древнегреческие софисты.

Ignorant А кто такие софисты?

Doctor. Прежде всего отмечу, что древнегреческая софистика явилась следствием повышения уровня образованности греческого общества (расширилась сфера познанного и накопилось множество философских учений), а также следствием демократической политической системы (требовались риторические умения убедительно и изящно выражать свои мысли). То есть задача учителя риторики (кем в большинстве своем и были софисты) - уметь убедительно представить любое возможное положение дел, а при случае и сделать слабейшего (как правило, в суде) сильнейшим. Все это вместе с исходными теоретическими позициями софистов ведет к релятивизму.

Ignorant. И где же, в каких областях знания нашлось применение этому релятивизму?

Doctor. Во-первых, это релятивизм правовых представлений. Софисты полагали, что права, вытекающие из природы человека (фюсис), как правило, не совпадают с законоположениями (номос), т.е. закон, как тиран, принуждает человека к тому, что противно его природе. Поэтому закон не цель, а средство, и его значение относительно. Для сильного - это средство угнетения слабых. Для слабых - это средство защиты от сильного. А внутри гражданского общества закон - средство защиты людей друг от друга. Во-вторых, это релятивизм морали. Моральные ценности не абсолютны, а относительны, поскольку возникают не от природы, а на основе договора. В-третьих, это релятивизм религии. Божества - это проекции того доброго, полезного, справедливого, что случается в человеческом обществе и обусловлено им.

Ну и, в-четвертых, это релятивизм любого знания. Известен знаменитый тезис софиста Протагора «homo mensura» (человек - мера): «Человек - мера всех вещей, существующих, что они существуют, а не существующих, что они не существуют». Тезис «homo mensura» - это ядро софистического мышления: бытие проявляется в человеке, воспринимается им, определяется им и существует только относительно субъекта, его мнений (докса), а не само по себе.

Ignorant. Но в таком случае сомнительным становится любое знание. А поскольку, именно опираясь на эти знания, у нас складывается картина мира, то сомнительным окажется и существование самого мира.

Горгий: Все верно, ибо ничего и нет.

Ignorant. То есть как это - ничего нет?

Горгий: Очень просто, ведь даже если что и есть, оно непознаваемо, а если оно и познаваемо, то точно сообщить об этом кому-либо, не растеряв при этом смысла, невозможно.

Ignorant. Мне кажется, что это - полная чепуха. На мой взгляд, вся эта софистика абсолютно бесполезна.

Doctor. Я бы не стал спешить с такими выводами. Значение софистов для развития гносеологии очень велико, хотя бы потому, что они первые в философии обратились к проблеме познающего субъекта, попытались расчистить почву для исследования самого процесса мышления, впервые обратились к проблеме языка.

Ignorant. Но во всем же должна быть мера, а значит, и в релятивизме тоже.

Doctor. Здесь ты прав, ибо бывает интересный релятивизм и скучный релятивизм.

Ignorant: То есть?

Doctor. Истины, релятивные в скучном смысле, не вступают в противоречие между собой. Например, человек, утверждающий, что ему нравятся сосиски, и человек, утверждающий, что они ему не нравятся, не вступают в противоречие друг с другом. Они вполне могут согласиться с тем, что одному из них сосиски нравятся, а другому - нет. Это - дело вкуса, а о вкусах не спорят. В то же время истины, релятивные в интересном смысле, несовместимы. Они действительно расходятся вследствие определенных, например социокультурных, условий, которые порождают определенные ценностные системы и шкалу оценки.

Секст Эмпирик. Вот именно с этим я и попытался разобраться. Если позволите, я бы поделился с вами своими соображениями.

Doctor. С удовольствием выслушаем вас.

Секст Эмпирик: Итак, представим, например, обычное яблоко. Опишем наше представление о нем. Яблоко желтое, гладкое, приятно пахнущее, сладкое, хрустящее. Итак, мы охарактеризовали яблоко с помощью пяти свойств. А почему именно пять свойств, а не три или семь?

Ignorant Все просто. Потому что мы так устроены, у нас пять органов чувств, следовательно, воспринимаемому предмету мы приписываем пять свойств.

Секст Эмпирик: Хорошо. Но теперь задумаемся. А вдруг у яблока объективно не пять, а десять свойств. Сколько в таком случае свойств мы бы воспринимали?

Ignorant Все равно только пять, так как других органов чувств у нас нет.

Секст Эмпирик: Хорошо, а вдруг у яблока объективно не пять, а всего одно свойство. Сколько бы мы воспринимали?

Ignorant: Думаю, что тоже пять, так как каждый орган чувств преподносил бы это свойство по-своему.

Секст Эмпирик. Все верно. Скажу больше, даже если бы у яблока вообще не было никаких свойств, мы все равно воспринимали бы пять, так как каждый действующий орган чувств рисовал бы нам некую реальность. Следовательно, мы вообще не в состоянии сказать, каков предмет на самом деле, но мы только можем знать, каким он нам кажется в зависимости от устройства наших органов чувств. Мы видим мир не таким, какой он сам по себе, а таким, каким его должны увидеть в силу своей чувственной организации.

Пиррон: Если же вещи непознаваемы, то все суждения о них, как утвердительные, так и отрицательные, являются и истинными, и ложными одновременно, т.е. все можно с равным правом доказать или опровергнуть.

Ignorant Ну уж нет, это невозможно!

Пиррон: Возьмем, к примеру, два противоположных суждения об одном и том же предмете: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Какое суждение истинное, а какое ложное?

Ignorant. Мне вообще непонятно, в чем, собственно, проблема. Если мы сидим за коричневым столом и отчетливо это воспринимаем, то значит первое суждение истинное, а второе ложное.

Пиррон. На основе чего ты так решил?

Ignorant. На основе своего восприятия, своих ощущений.

Пиррон. То есть на основе своего субъективного опыта.

Ignorant. Ну и что с того?

Пиррон. А давай теперь отбросим все субъективное, связанное с твоим восприятием, ассоциациями, памятью и т.п. Для начала закрой глаза и попытайся мыслить объективно. Допустим, ты явился в эту аудиторию впервые, и все субъективные восприятия по поводу предметов, находящихся здесь, у тебя отсутствуют. Теперь я говорю то же самое: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Теперь какое суждение истинное, а какое ложное?

Ignorant Ну теперь, конечно, и первое и второе суждение могут быть в равной степени ложными. Самым верным ответом будет: «я не знаю».

Пиррон. В том-то и дело. Надо быть философом, чтобы понять, что наш чувственный опыт не дает основания для высказываний о самих вещах. Хотя лучше вообще ничего не говорить, ибо безмолвие - самая правильная философия.

Ignorant Но чего же мы добиваемся, занимая такую скептическую позицию?

Пиррон: Во-первых, не болтаем ерунды, за что потом придется краснеть. Во-вторых, не паникуем и не сокрушаемся по поводу нашего незнания. Первое есть удержание суждения {эпохе), а второе - невозмутимость (атараксия).

Ignorant А как достичь эпохе и не говорить ерунды?

Секст Эмпирик: Для этого, друг мой, рекомендую обратиться к системе тропов.

Ignorant А что эта за система?

Секст Эмпирик: Итак, первые десять тропов, отталкивающихся от относительности. Относительны: 1) субъект, высказывающий суждения, ибо живые существа, люди, органы чувств и обстоятельства, при которых происходит восприятие, различны; 2) объект, о котором высказываются суждения, ибо вещи ощущаются по-разному в зависимости от своего количества, а также различны и нравы, формы жизни народов; 3) то и другое вместе взятое: в зависимости от позиции наблюдателя вещи выглядят по-разному, либо к тому или другому что-нибудь «примешано». Частота, с какой встречается явление, тоже влияет на его оценку. Далее, еще пять тропов опираются на противоречие и бесконечный регресс, в который уходит любое высказывание, на относительность, догматизм предпосылок и порочный круг аргументации. Ну и еще два тропа: предмет познается либо из него самого, либо из чего-то другого. Первая возможность исключается в силу фактических противоречий в суждениях о каждой вещи, а вторая - поскольку ведет к бесконечному регрессу либо к порочному кругу.

Ignorant. Впечатляет... В таком случае у меня возникает вопрос. А что я вообще знаю?

Мишель Монтень: Между прочим, это высказывание было девизом всей моей философии.

Doctor. Хотелось бы услышать обоснование вашей позиции.

Мишель Монтень: Видите ли, милостивые государи, постоянно становящийся мир расколот на множество фрагментов, и разум всегда остается в дураках, веря в то, что в состоянии познать нечто неизменное. В конечном счете вообще нет никакого неизменного бытия ни в нас самих, ни в природе вещей. И мы сами со своими суждениями, и все смертные вещи непрестанно куда-то беспорядочно текут. Человеческая жизнь тоже проявляется лишь в непостоянстве, недостоверности и постоянной угрозе со стороны смерти.

Doctor.. И что же, по-вашему, может это «уравновесить»?

Мишель Монтень: Как раз скептическая позиция, которая вовсе не ведет к унынию, а наоборот, освобождает от искажений, воспитывая независимость мышления и чувство уверенности в себе. Тогда и собственный опыт оказывается наилучшим источником познания, собственная душа - наиболее подходящим предметом исследования. Наблюдая ее глубины, человек обретает присущую ему природу и в то же время обнаруживает общую форму человеческой природы вообще.

Doctor.. Однако не стоит делать трагедии из факта нашего незнания. От того, что человек много ест, он еще не становится здоровее. Кроме того, «ученое незнание» как жизненная позиция делает душу более открытой и восприимчивой к истине.

Silentium!

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум.

Дневные разгонят лучи, -

Внимай их пенью - и молчи!...

Ф.И.Тютчев

Doctor. Удивителен сам факт долгого и устойчивого присутствия в европейской философской традиции уверенности разума в возможности адекватного познания мира. Если бы это был единственно доступный для разума способ решения проблем теории познания, то ситуация не являлась бы проблемной. На деле же настроение, которое мы называем гносеологическим оптимизмом, оказывается постоянно противопоставленным аргументам скептицизма и релятивизма. И несмотря на прогрессирующее изощрение аргументации оппонентов, продолжает оставаться востребованным. Особое удивление вызывает тот факт, что гносеологический оптимизм до последнего времени присутствовал в традиции западноевропейской философской мысли не в качестве исключения, а являлся доминирующим мотивом.

.Альберт Эйнштейн. Я не могу доказать, что научную истину следует считать истиной, справедливой независимо от человечества, но я в этом твёрдо убеждён. Теорема Пифагора в геометрии устанавливает нечто такое, что останется верным, независимо от существования человека. Во всяком случае, если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечёт за собой отрицание последней. Ведь даже в нашей повседневной жизни мы вынуждены приписывать используемым нами предметам реальность, не зависящую от человека. Мы делаем это для того, чтобы разумным образом установить взаимосвязь между данными наших органов чувств.

Георгий Плеханов: Как видим, современная наука опровергает субъективный идеализм. Перенесемся мысленно в ту эпоху, когда на Земле существовали только отдаленные предки человека, например, во вторичную эпоху. Спрашивается, как обстояло тогда дело с пространством, временем и с причинностью? Чьими субъективными формами были они в то время? Субъективными формами ихтиозавров? И чей рассудок диктовал тогда свои законы природе? Рассудок археоптерикса?

Ignorant И все же наука никогда не дает истину «в последней инстанции».

Георгий Плеханов: Да, наше познание содержит в себе противоречие, ибо уровень знаний, достигнутый в данный момент человечеством, не окончательный и знания об окружающей нас действительности будут расширяться в ходе развития общества и науки. Но противоречия не отрицают объективной истины, а ведут к ней. Человеческая мысль будет делать новые открытия, которые будут дополнять и подтверждать теорию Маркса, как новые открытия в астрономии дополняли и подтверждали открытие Коперника.

Иммануил Кант: Дилемму гносеологического оптимизма и пессимизма нам не решить, пока мы не перейдем на позицию критицизма. Я имею в виду критику познавательных способностей человека. Как можно рассуждать о познаваемости или непознаваемости мира прежде, чем мы критически оценим те способности, с помощью которых мы познаем мир?

Ignorant. Какими же познавательными способностями я располагаю, как человек?

Иммануил Кант: Таких способностей у человека две. Во-первых, мы способны воспринимать предметы с помощью органов чувств, во-вторых – мыслить их с помощью рассудка. Но познаём предмет мы только при том условии, что можем задействовать обе эти способности одновременно. Поэтому я предлагаю оставить на время спор о том, познаваем ли мир или нет, а перейти к вопросу о том, как мы его познаем, какова структура процесса познания.

Американский философ Томас Нагель, тем не менее, предлагает не спешить и еще раз продумать аргументы «за» и «против» скептицизма.

ОТКУДА МЫ ВООБЩЕ ЧТО-ЛИБО ЗНАЕМ? Если вы задумаетесь над этим вопросом, то выяснится: содержание вашего сознания – это единственное, в чем вы можете быть уверены.

В чем бы вы ни были убеждены – в существовании солнца, луны, звезд; дома и местности, в которых вы живете; истории, науки, других людей, наконец, собственного тела, – все это основано на ваших переживаниях и мыслях, ощущениях и чувственных восприятиях. Это все, с чем вы имеете дело непосредственно, смотрите ли в книгу, которую держите в руках, ощущаете ли пол под ногами, вспоминаете ли о том, что Джордж Вашингтон был первым президентом США или что вода – это Н2О. Все прочее – дальше от вас, чем внутренние переживания и мысли, и дано вам только через них.

Обычно вы не сомневаетесь в существовании пола под ногами, дерева за окном или собственных зубов. По сути, большую часть времени вы вообще не задумываетесь о состояниях сознания, которые убеждают вас в существовании этих вещей: вам кажется, что вещи даны вам непосредственно. Но откуда вы знаете, что они существуют на самом деле?

Если вы станете настаивать, что внешний физический мир должен существовать, поскольку нельзя было бы видеть зданий, людей вокруг, звезд на небе, если бы не было вещей вовне, отражающих и посылающих свет на сетчатку ваших глаз, обусловливая тем самым ваши зрительные восприятия, то ответ, очевидно, будет таким: откуда вам все это известно? Ваше утверждение – всего лишь еще одно заявление о существовании внешнего мира и вашем отношении к нему, основанное на свидетельстве ваших чувств. Но вы можете опереться на это специфическое свидетельство о причинах зрительных восприятий, только если вообще уже можете опереться на содержание своего сознания, свидетельствующего перед вами о существовании внешнего мира. А это как раз именно то, что требуется доказать. Если вы станете доказывать надежность одних ваших восприятий, апеллируя к другим вашим же восприятиям, вы попадете в замкнутый логический круг.

Выглядел бы мир для вас как-то по-другому, если бы на самом деле он существовал только в вашем сознании, если бы все, что вы принимаете за внешнюю реальность, было бы только бесконечным сном или галлюцинацией, от которых вы никогда не сможете очнуться? Если бы дело обстояло именно так, то, разумеется, вы и не смогли бы проснуться, как просыпаетесь ото сна, поскольку это означало бы, что нет никакого «реального» мира, в котором можно проснуться. Так что, подобная ситуация, строго говоря, отличалась бы от нормального сна и естественной галлюцинации. Обычно мы представляем себе сон как то, что происходит в сознании человека, который на самом деле лежит в реальной постели в реальном доме, даже если во сне он сломя голову удирает от газонокосилки-убийцы по улицам Канзас Сити. Мы также исходим из того, что нормальный сон зависит от процессов, протекающих в мозгу спящего.

Но разве не может оказаться, что все ваши восприятия – это один бесконечный сон, вне которого нет никакого реального мира? Откуда вы знаете, что это не так? Если весь ваш опыт – это сон, вне которого ничего нет, то любые доводы, с помощью которых вы пытаетесь доказать самим себе, что внешний мир существует, окажутся всего лишь частью этого сна. Если вы стукнете кулаком по столу или ущипнете себя, то услышите звук удара или ощутите боль от щипка, но все это будет лишь еще одним явлением в вашем сознании, – как и все остальное. В этом нет никакого смысла: если вы хотите выяснить, выводит ли то, что внутри вашего сознания к чему-то, что вне его, то вам нельзя отталкиваться от того, как вещи представляются изнутри вашего сознания.

Но от чего же еще можно оттолкнуться? Все, что вы знаете о чем бы то ни было, дано вам не иначе, как посредством вашего сознания – будь то в формах восприятия, или сведений, почерпнутых из книг или от других людей, или свидетельств памяти; и это полностью согласуется с тезисом, /20/ что вообще все из сознаваемого вами существует исключительно внутри вашего сознания.

Возможно даже, что у вас нет тела или головного мозга – ведь все ваши представления о них возникли только благодаря свидетельствам ваших чувств. Вы никогда не видели своего мозга, вы просто убеждены, что он имеется у всех и каждого; но даже если бы вы и увидели его (или думали, что увидели), это было бы лишь еще одним зрительным восприятием. Может статься, что вы, как субъект восприятия, суть единственная вещь на свете, которая существует, и никакого физического мира нет вообще – ни звезд, ни земного шара, ни других людей. Может, даже и пространства никакого нет.

Наиболее радикальный вывод, который можно извлечь из сказанного, таков: ваше сознание – это единственное, что существует. Такой взгляд называется солипсизмом. Он стоит особняком, и у него совсем немного сторонников. Как вы можете догадаться по этому замечанию, сам я к их числу не принадлежу. Если бы я был солипсистом, то, наверное, не стал писать эту книгу – ведь я бы не верил, что существуют читатели. С другой стороны, будь я солипсистом, я бы, возможно, все же взялся за ее написание, чтобы сделать свою внутреннюю жизнь более разнообразной и интересной: она обогатилась бы впечатлениями от того, как книга будет выглядеть, выйдя из печати, как ее будут читать и как о ней будут отзываться и т.д. Я мог бы даже вообразить свое впечатление от получения – если повезет – еще и авторского гонорара.

Возможно, солипсистом являетесь вы: в таком случае вы будете рассматривать эту книгу как плод вашего собственного сознания, вступающий в существование в лоне вашего опыта по мере того, как вы ее читаете. Разумеется, ничего из того, что я могу сказать о себе, не докажет вам, что я на самом деле существую или же что существует в качестве физического объекта эта книга.

С другой стороны, вывод, что на свете нет ничего и никого, кроме вас, – это вывод более сильный, чем то позволяют сделать наличные свидетельства сознания. Опираясь на содержание своего сознания, вы не можете знать, что внешнего мира не существует. Наверное, правильнее было бы /21/ сделать более скромный вывод: вы не знаете ничего, что выходило бы за пределы ваших впечатлений и переживаний. Внешний мир, может быть, существует, а может быть – и нет; а если и существует, то он, может быть, совершенно не таков, а может быть, и именно таков, каким он нам представляется, – у вас нет никакой возможности сказать на этот счет что-либо определенное. Такая точка зрения на существование внешнего мира называется скептицизмом.

Возможна и более сильная версия скептицизма. Аргументы, аналогичные приведенным, показывают, что вы ничего не знаете даже о своем собственном существовании в прошлом и о своем прошлом опыте, поскольку все, с чем вы имеете дело, – это наличное в данный момент содержание вашего сознания, включая и впечатления памяти. Если вы не можете быть уверены, что мир вне вашего сознания существует сейчас, то как можно быть уверенным, что сами вы существовали прежде, до настоящего момента? Откуда вы знаете, что не начали существовать всего лишь несколько минут назад, причем уже вместе со всеми своими воспоминаниями? Единственной порукой тому, что вы все-таки не могли появиться на свет пару минут назад, служат наши представления о том, как люди производятся на свет и как у них образуются воспоминания; эти представления, в свою очередь, опираются на представления о том, что происходило в прошлом. Но сослаться на эти представления в доказательство своего существования в прошлом, значит, снова оказаться в замкнутом логическом круге. Вы бы уже исходили из реальности прошлого при доказательстве этой реальности.

Кажется, мы зашли в тупик: вы ни в чем не можете быть уверены, за исключением содержания своего сознания в данный момент. И судя по всему, любые шаги, которые вы попытаетесь предпринять, чтобы выйти из этого затруднения, ничего не дадут: любой ваш аргумент будет строиться на посылке, справедливость которой вы будете стараться доказать, а именно что за пределами вашего сознания существует реальный мир.

Допустим, к примеру, что вы утверждаете: внешний мир должен существовать, поскольку невероятно и немыслимо, чтобы за всеми нашими восприятиями не стояло нечто /22/ допускающее хоть какое-то объяснение в терминах внешних причин. В ответ на это скептик может сделать два замечания. Во-первых, даже если такие причины и существуют, как вы можете, исходя из содержания своего опыта, сказать, каковы они? Ведь вы никогда непосредственно не наблюдали ни одной из них. Во-вторых, на чем основано ваше убеждение, что всему должно находиться какое-то объяснение? Действительно, ваше естественное, нефилософское представление о мире исходит из того, что процессы, протекающие в сознании, вызваны – по крайней мере отчасти – внешними по отношению к ним факторами. Но вы не можете принять это представление за истину, если намерены докопаться до сути и понять: откуда вы вообще что-либо знаете о мире вне вашего сознания. А описанный принцип невозможно доказать, просто рассматривая внутреннее содержание вашего сознания. Этот принцип может казаться вам весьма правдоподобным, но какие у вас основания полагать, что он приложим к миру?

Наука тоже не поможет нам справиться с этой проблемой, как бы ни казалось, что она способна на это. Обычно научное мышление опирается на универсальные принципы объяснения, переходя от видимой на первый взгляд картины положения дел в мире к разнообразным концепциям, описывающим мир, как он есть на самом деле. Мы пытаемся объяснить явления на языке теории, описывающей скрытую за ними реальность – реальность, которую мы не можем наблюдать непосредственно. Именно таким образом физика и химия приходят к выводу, что все вокруг состоит из мельчайших и невидимых атомов. Можем ли мы утверждать, что всеобщая вера в существование внешнего мира имеет такую же научную подоплеку и обоснование, как и вера в существование атомов?

Скептик ответит, что научное мышление поднимает всю ту же скептическую проблему, с которой мы уже познакомились: наука столь же уязвима перед ней, как и восприятие. Откуда мы знаем, что мир за пределами нашего сознания соответствует нашим представлениям о правильном теоретическом объяснении наблюдаемых явлений? Если уж мы не можем обосновать надежность наших чувственных восприятий по отношению к внешнему миру, то думать, будто мы можем опереться на научные теории, у нас тоже нет никаких оснований.

Но к этой проблеме можно подойти и совершенно по-другому. Некоторые утверждают, что подобный радикальный скептицизм – бессмыслица, поскольку бессмысленна сама идея внешней реальности, с которой никто и никогда не может иметь дела. От сна, например, можно проснуться и обнаружить, что вы, оказывается, только что спали. Галлюцинация – это нечто такое, по поводу чего другие люди (и вы сами спустя какое-то время) могут убедиться, что привидевшегося предмета на самом деле просто нет. Восприятия и видимости, которые не соответствуют реальности, обязательно войдут в противоречие с другими восприятиями, которые ей все-таки соответствуют, в противном случае говорить о расхождении видимости и реальности не имеет смысла.

С этой точки зрения сон, от которого вы никогда не можете проснуться, – это вообще не сон: это уже будет реальность, подлинный мир, в котором вы живете. Наше представление о существующих вещах – это просто представление о том, что доступно наблюдению. (Такой взгляд иногда называют верификационизмом.) Подчас наши наблюдения бывают ошибочны, но это означает лишь, что их можно исправить и уточнить с помощью других наблюдений, как это и происходит, когда вы просыпаетесь или, допустим, обнаруживаете, что приняли за змею тень на траве. Но если правильное представление о вещах (у вас или у кого-нибудь другого) вообще невозможно, то утверждение, что ваши впечатления о мире не истинны, не имеет смысла.

Если сказанное нами справедливо, то получается, что скептик попадает впросак. Он обманывает сам себя, если думает, что может себе представить, будто его собственное сознание – это единственное, что вообще существует. Это именно самообман, поскольку тезис, что физического мира на самом деле не существует, не может быть истинным, если кто-либо не может воочию убедиться, что его не существует. А скептик как раз и пытается представить себе, что нет никого, кто мог бы убедиться в этом и в чем бы то ни было еще, кроме, конечно, самого скептика; а все, чему он может быть свидетелем-наблюдателем, – это содержание его собственного сознания. Так что, солипсизм – это бессмыслица. Он пытается «вычесть» внешний мир из совокупности моих впечатлений, однако терпит при этом неудачу, ибо в отсутствие внешнего мира они перестают быть просто впечатлениями, а становятся восприятиями самой реальности.

Обладает ли этот аргумент против солипсизма и скептицизма какой-либо силой? Нет, если реальность мы не определяем как нечто доступное нашему наблюдению. Но действительно ли мы не способны понять, что такое реальный мир и факты реальности, которые никто не может наблюдать – ни человек, ни какие-то иные существа?

Скептик скажет: если внешний мир существует, наполняющие его предметы должны быть наблюдаемы именно потому, что они существуют, но не наоборот: существовать – не то же самое, что быть наблюдаемым. И хотя мы извлекаем идею сна и галлюцинации из тех случаев, когда, как сами думаем, мы можем наблюдать противоположность между нашим внутренним опытом и реальностью, эта идея, без сомнения, подходит и к случаям, когда реальность недоступна наблюдению.

Если так, то отсюда, по-видимому, следует, что не такая уж бессмыслица думать, что мир может состоять только лишь из содержания нашего сознания, – хотя ни вы, ни кто-либо другой не смогли бы удостовериться, что так оно и есть на самом деле. А если это не бессмыслица, а возможность, с которой следует считаться, то, опять-таки, любые попытки доказать ее ложность неизбежно приведут к безвыходному логическому кругу. Так что, может быть, из тюрьмы вашего сознания тоже нет выхода. Эту ситуацию иногда называют эгоцентрическим тупиком.

И тем не менее даже после всего сказанного я вынужден констатировать: практически невозможно всерьез поверить, что вещи окружающего нас мира, возможно, в действительности не существуют. Наше приятие и доверие к миру носят инстинктивный и властный характер: мы не можем отказаться от них так просто, из одних только философских соображений. И живем, и действуем мы вовсе не так, как если бы, другие люди и предметы существовали: мы убеждены, что они действительно существуют, даже после того, как тщательно продумали и уяснили себе те аргументы, из /25/ которых, казалось бы, следует, что у нас нет никаких оснований для такого убеждения. (У нас могут быть основания для конкретной уверенности в существовании конкретных вещей, например мышки, забравшейся в хлебницу. Но подобная уверенность обоснована общей системой наших представлений о мире. А это меняет дело – ведь такая система уже предполагает существование внешнего мира.)

Если убеждение в существовании мира вне нашего сознания возникает в нас столь естественным образом, то, наверное, для него и не нужно искать оснований. Мы можем просто опереться на него в надежде на свою правоту. По сути, так и поступает большинство из нас, оставив попытки обосновать это убеждение: даже если мы не в состоянии опровергнуть скептицизм, жить в согласии с ним тоже не можем. Но это значит, что мы продолжаем придерживаться самых обычных представлений о мире, невзирая на то, что (а) они могут быть совершенно ложными и что (б) у нас нет никаких оснований исключить такую возможность.

Нагель Т. Введение в философию

Поиск по сайту: