УКРЕПЛЯЯ ИМПЕРИЮ (1630-1700)

Потрать Испания более на мир, нежели на войну, вселенною бы владела, однако ве­личие беспечной ее сотворило, и богачи, не­победимою сотворить ее могшие, к иным отошли народам.

Диего Сааведра Фахардо. Начинания политические (J 640) ¹

На протяжении всего XVII века Италия оставалась последней надеждой испанского могущества в Европе. Вооружение, корабли и люди со всей Италии продолжали быть основной поддержкой военных кампаний под испанским руководством во всей остальной Европе. В то же время амбициозные кастильские администраторы (из которых зна­менитейшим был вице-король Неаполитанский, герцог Осуна (Osuna)) старались правдами и неправдами поддер­живать испанскую инициативу в Италии, где самый пря­мой вызов испанскому могуществу исходил от Венециан­ской республики. В предыдущие десятилетия центром вни­мания была размещенная в Милане ломбардская армия. Все эти годы ее задачей было держать открытыми альпий­ские перевалы и неусыпно следить за тремя ближайшими соседями: Савойей, Швейцарской конфедерацией и Венецией, государствами, ставившими превыше всего свою независимость

526 Испания: дорога к империи

и не гнушавшимися искать помощи Франции для его поддержания. «Милан, — замечал один венециан­ский посол в то время, — есть подлинный тигель, где все намерения Испании в Италии приготовляются»². При мощ­ной финансовой поддержке своих банкиров, среди которых были такие ведущие имена, как Негроло. Кузани, Спинола и Дориа³, герцогство ставило свои кредит, кадры и военное производство на службу испанцам. Самым воинственным из его правителей был граф Фуэнтес. Педро Энрикес де Асе-ведо (Azevedo). сумевший за срок своих полномочий (1600-1610), несмотря на огромные трудности, укрепить и расширить позиции Испании. В долгой истории испанской империи его по праву можно считать самым успешным из всех ее военачальников. Он укрепил выход герцогства к Средиземному морю, заняв княжества Финале (1602), Пьомбино и Монако, и приобрел прилежащие крепости в Новаре, Модене, Мирандоле и Луниджане. Также построил на скалистой вершине в устье реки Адды важную крепость, названную по его имени Фуэнтес. Его целью был контроль над горной дорогой, соединявшей Милан с Тиролем и авст­рийскими Габсбургами, — знаменитым Вальтеллином.

Однако положение Испании находилось в постоянной опасности из-за независимой политики Савойи под управлением герцога Карла Эммануила I. который стал зятем Фи­липпа И, женившись в 1585 году на его прекрасной дочери инфанте Микаэле. В 1612 году он стал оспаривать контроль над прилегающим герцогством Монферратским и оккупи­ровал его в 1613. Этот поступок вовлек его в войну с испан­ским Миланом, но он заранее озаботился обеспечением себе поддержки со стороны Франции (солдаты) и Венеции (деньги). Борьба длилась четыре года и принесла мало пользы Карлу Эммануилу, разбитому миланскими силами тогдашнего вице-короля Педро де Толедо, маркиза де Фран-кавилы. Это малое столкновение имело гораздо большее значение, чем думали его участники. Оно вдохновило гер­цога Осуну в 1618 году на заговор против Венеции, вызвало

528 Испания: дорога к империи

новый подъем патриотических антииспанских настроений по всей Италии и сделало Савойю провозвестницей великой надежды на освобождение полуострова от испанского ига.

Несколькими годами позже, во время Мантуанского кризиса, Рубенс с жуткой проницательностью заметил: «Кажет­ся мне. что герцог Савойский станет пламенником, от кое­го вся Италия возгорится»⁴.Поэт Алессандро Тассони в двух трактатах 1614 года, названных «Filippiche contra gli Spag-nuoli» («Филиппики против испанцев»), призывал итальян­цев к объединению против варваров: «Ни один в свете на­род столь низок быть не может, чтобы господство инозем­цев над собой позволял бесконечно". Поэт Фульвио Тесто провозглашал, что Савойя — единственное упование сво­бодной Италии. На улицах Неаполя появилась листовка, обращенная к «Италии» и благовествовавшая. что она «вско­ре единым государством станет"⁵. Рубенс справедливо за­мечал, что «ненависть итальянцев к испанскому господству всякое иное соображение перевешивает»⁶.

Миланская армия была менее успешна в следующей злосчастной войне за Мантуанское наследство (1627-1631). на первый взгляд небольшой схватке, как множество других, куда Испания позволяла себе ввязываться в прошлом. В де­кабре 1627 года герцог Мантуанский и Монферратский умер, не оставив прямого наследника. Стратегическая важ­ность герцогств сделала внешнее вторжение неизбежным. Испания высказала притязания на Мантую, а Франция поддержала претендента Карла де Гонзаго, герцога Невер-ского и подданного Франции. Оливарес признал, что «гер­цог Неверский законный наследник всех поместий Манту-анских, и простое правосудие, несомненно, на его сторо­не»⁷. Однако предпочел высказаться за скорое завоевание герцогства миланской армией. Трудность оказалось в том, что испанцам вскоре пришлось столкнуться с вторжением французской армии, вынудившей их начать осаду Казале. Им также пришлось иметь дело с альянсом Карла Эммануи-

Укрепляя, империю {1630-1700) 529

ла и Франции. Не в силах справиться, они обратились за помощью к Германии. Летом 1629 года части армии Вал-ленштейна под командованием итальянских генералов Гал-ласа и Пикколомини вступили в Италию по Вальтеллину и осадили Мантуго, покуда Спинола был послан из Брюсселя принять пост губернатора Милана и руководство осадой Казале. С виду ограниченный и локальный конфликт обер­нулся международной войной с главными армиями Франции, Испании и Священной Римской империи, стянутыми на север Италии. Держать под контролем такой сценарий Испания оказалась не способна.

Смерть Спинолы, последнего из великих полководцев имперской эпохи Испании, по слабости здоровья поКазале в 1630 году стала зловещей прелюдией к параличу военной машины в Европе. С помощью своих финансовых ресурсов, вербовочных навыков и особенно блестящего полководческого искусства Спинола держал в своих руках це­лую систему военной администрации, простиравшейся от Италии через рейнские земли к Нидерландам. В Брюсселе, согласно Рубенсу, «он один облечен могуществом и облада­ет большей властью, нежели все остальные вместе взятые»⁸. Он был, вне всякого сомнения, величайшим военачальни­ком XVII столетия и вполне заслужил все свои награды. Но его неудачная осар,а Казале вызывала скорое недовольство в Мадриде, где решили, что кастилец служил бы лучше. Всем было известно неблагородное отношение Оливареса к великому полководцу. «Со времени его вторжения в Ита­лию. — жаловался Оливарес на Спинолу. — он был спосо­бен лишь утратить свое доброе имя, так что мы теперь рис­куем потерять Италию и Фландрию в придачу, ибо слиш­ком его советов слушали»⁹. Узнав, что он заменен марки­зом Санта-Крус, Спинола не смог скрыть своей досады. Он лаявил молодому папскому дипломату Джулио Мазарини, пытавшемуся склонить осаждавших и осажденных к мирному соглашению: «Они обесчестили меня». А в сентябре

530 Испания: дорога к империи

1630 года он слег иумер. Мазарини (вскоре прославивший­ся на французской службе) был у его смертного одра и со­общал, что до последнего вздоха Спинола все бормотал: «Честь и достоинство, честь и достоинство»¹⁰. Рубенс груст­но заметил, что «Спинола устал жить. Враждебное отноше­ние Испании претило ему. Я потерял одного из величайших друзей и покровителей на свете»". Прекрасный портрет художника, изображающий решительного, властного полководца, сделан в годы его могущества при брюссельском дворе.

Воспользовавшись переводом Спинолы на Мантуанс-кий фронт, голландцы взяли Гертогенбош (1629) и тем са­мым начали медленную, но успешную кампанию развития своих военных приобретений. В Бразилии, как мы видели, им удалось осуществить свой первый серьезный захват территорий на материке взятием Пернамбуко (1630). Оливаресу не оставалось ничего иного, как догова­риваться об урегулировании в Италии, пользуясь услуга­ми папы в сближении с Францией. Результатом стал под­писанный в Кераско трактат (1631), решивший судьбу Мантуанского наследства в пользу Франции. Это стало первым крупным достижением нового главы французско­го кабинета министров, кардинала Ришелье, обошедшего в 1630 году своих соперников и начавшего восхождение к власти.

Успех шведской армии в Германии также разрушал це­лую цепь альянсов, от которых зависела безопасность Испании на севере. Помощь пришла с самой неожиданной стороны. Шведский король Густав Адольф был убит, когда шел во главе своей конницы в битве под Люценом в ноябре 1632 года. Это была победа шведов, но потеря короля ока­залась непоправимым ударом в изменила положение в це­лом. Военачальники, пришедшие на место Густава, оказа­лись неспособны получить ту же поддержку от немецких князей, сторонившихся иноземных сил в своей стране. Вскоре после этого произошло также изменение руковод-

Укрепляя империю (I630-1700} 531

при брюссельском дворе, где атмосфера менее всего благоприятствовала испанцам. Посланник Оньяте замечал в то время, что «всякий, кто помнит, как начался мятеж, увидит, что мы на том же пути». В 1632 открылся заговор против Испании в пользу голландцев, замышлявшийся быв­шим командующим фламандской армией Анри Ван ден Бергом. Он был арестован вместе с главным казначеем, графом Варфюзе¹². Другие дворяне тоже были в заговоре с кардиналом Ришелье. Явная угроза со стороны Франции, приведшая к унизительному Кераскскому трактату, и по­стоянные проблемы на севере Европы вынудили Испанию позволить ломбардской армии принять участие в немец­кой кампании «в ответ, — как. заметил Оливарес, — на все, что в Германии случиться имеет»¹³.

В результате Испания совершила свое, быть может, са­мое известное вторжение на театр военных действий не­мецкой Тридцатилетней войны в течение 1633-1634 годов. После смерти эрцгерцогини Изабеллы в декабре 1633 года Филипп IV назначил на ее место своего младшего брата инфанта Фердинанда, готовившегося до этого к церковной карьере и рукоположенного кардиналом, но в то время служившего губернатором Милана. Предыдущий губернатор герцог Ферия, ГЪмес Суарес де Фигероа. был послан в Гер­манию в августе 1633 года во главе армии, имея задание пстретиться с войсками герцога Баварского и защитить Рейнские земли от угрозы со стороны Франции. Войско Ферии числом в двенадцать тысяч пятьсот человек (12% испанцев, 32 —немцев и 56% итальянцев)¹⁴ вступило в Свя­щенную Римскую империю через Вальтеллин и соедини­лось при Равенсбурге с баварскими силами под командо­ванием люксембургского генерала Иоганна фон Альдрин-гена. В октябре объединенная армия освободила ключевую крепость Брейзах от французской осады. «Я в высшей сте­пени счастлив, — писал Ферия, — служить вашему вели­честву и особенно освободить Брейзах ввиду его величай­шей важности и открытия пути между Фландрией и Ита-

532 Испания: Хорога tc империи

лией»'⁵. Дорогу нужно было обезопасить для инфанта-кардинала, чтобы он мог доехать до Брюсселя и занять свое место. Однако армия Ферии сократилась в числе и осталась на зимних квартирах: герцог сам почувствовал недо­могание во время лютых зимних морозов и умер в Мюнхе­не в январе 1634 года. Инфанту-кардиналу пришлось со­бирать собственную армию для сопровождения, пожелай он отправиться в Брюссель.

Фердинанду было крайне трудно собрать новую армию, это заняло пять месяцев. К тому времени цели его путешествия изменились. Его миссия теперь была принять назначение в Брюсселе, хотя изначально его задание было специфически военным, подать подкрепление австрийским Габсбургам против пока еще могущественных шведов. Он выехал из Милана в июне 1634 года во главе армии в во­семь тысяч человек, состоявшей в основном из итальянских солдат и офицеров, и с малым контингентом испанской пехоты — около пятой части войска* ¹⁶. Он отправился че­рез Вальтеллин, договорившись заранее с командующим императорского войска, своим двоюродным братом Ферди­нандом, королем Венгрии, о встрече на Дунае. Съехавшись 2 сентября в нескольких милях от Донауверта, кузены со­скочили с коней и обнялись. Фердинанду Венгерскому, бу­дущему императору Фердинанду III. было тогда 26 лет, на год больше, чем кардиналу, на чьей сестре он был женат. Их встреча была единственным моментом, никогда не повторявшимся ни до, ни после действенного военного аль­янса между двумя ветвями фамилии Габсбургов. Объ­единенный кортеж офицеров и знати (всего около восьми­сот человек) отправился праздновать встречу на большой прием.

* Конница была итальянская и фламандская; немцы и италь­янцы составляли 80% пехоты. Перед Нерддингеном армию пополнили отрядами бельгийской пехоты и брюссельской конницы: Essen, 1944. Р. 414.

Укрепляя империю (1630-1700) 533

Король осаждал город Нердлинген с конца августа. Объединенная протестантская армия под началом герцога Бер­нарда Сансен-Веймарского и шведского маршала Густава 1орна старалась освободить город. Объединенная импер­ская армия обоих Фердинандов общим числом в тридцать три тысячи человек находилась на командующей высоте в лесистой местности за городом. За ними, вне лесов, распо­лагались протестанты числом в двадцать тысяч человек. Решив пробиться через имперские ряды, не зная об их чис­ленном превосходстве, Горн скомандовал наступление, ког­да первые лучи солнца осветили его холм 6 сентября 1634 года. В последовавшей схватке шведы после пяти ча­сов кровавой битвы потерпели сокрушительное пораже­ние¹⁷. Почти три четверти протестантской армии полегло или попало в плен в сражении и преследовании. Оливарес в восторге не долго думая провозгласил это «величайшей по­бедой нашего времени»*. Реакция испанского офицера, уча­ствовавшего в баталии, была мрачнее: «Ты не поверишь, насколько поля оружием, знаменами, телами мертвых ло­шадей в ужасающих ранах усеяны были»¹⁸.

Битва при Нердлингене была, вероятно, важнейшей в Тридцатилетней войне и имела решительные последствия для Германии, где она окончательно разрушила шведское влияние и помогла императору привести целый альянс раз­личных стран к признанию необходимости мира. Этот мир был закреплен Пражским трактатом (1635). заключенным главным образом между императором и Саксонией. До со­глашения о прекращении войны было, однако, еще далеко. Успешная баталия была менее всего благоприятна для Испании, поскольку вынудила врага искать других союз­ников. Один немецкий протестантский правитель задумы-

* Образ победы как исключительно испанской нарисован во многих испанских исторических сочинениях, где игнориру­ется ключевая роль императорских войск, и тот факт, что 90% армии были неиспанцами, не упоминается.

534 Испания: дорога к империи

вался в то время, что «в крайности таковой мы должны взо­ры на Францию обратить»¹⁹.

Ришелье получил известие о битве пятью днями позже в Париже и направился к доске, где записывал свои мыс­ли. «Ясно, — записал он, — что если протестанты неудачу потерпели, мощь Габсбургов против Франции обратит­ся»²⁰. Он был уверен, что поражение шведов сделало неиз­бежным прямое выступление Франции против имперских сил, вместо простого поощрения, в чем он до тех пор со­мневался.

В феврале 1635 года кардинал подписал договор с голландцами, среди условий которого были экономические субсидии и даже раздел Южных Нидерландов. В марте французская армия под командованием протестанта гер­цога Рогана заняла Вальтеллин и перерезала жизненно важную линию сообщения между Миланом и империей. Наконец, Франция объявила войну со всеми средневековы­ми ритуалами: в Брюссель был послан глашатай, который 19 мая официально объявил о начале военных действий против Испании от имени своего повелителя Людовика XIII. К сожалению, шел дождь, и слушать то, что одинокий глашатай читал на площади, пришло не много народу.

Объявление войны Францией иногда толковалось как акт личной агрессии кардинала Ришелье. На деле интересы Франции и Испании находились в конфликте уже многие годы, и особенно после Мантуанской войны. Уже в то время дипломаты боялись неизбежного начала военных действий между двумя западными великанами. Рубенс, которому художественные интересы и дипломатическая деятельность открывали доступ к крупнейшим дворам Ев­ропы, выражал свои мысли в замечании, чей отзвук несет­ся через века в своем единстве искренности и отчаяния:

Боятся полного разрыва Франции с Испанией, чре­ватого пожаром, который не так-то просто потушить будет. Конечно, было бы лучше, пожелай молодые

Укрепляя империю (1630-1700) 535

люди, что ныне правят миром, поддерживать друже­ские отношения, а не ввергать все христианское чело­вечество в тревогу своими причудами^¹.

В действительности Оливарес сам предпринимал некоторые меры, ведшие к необъявленной агрессии против со­седнего государства, а в начале 1635 года открыто уведо­мил ГЪсударственный Совет, что «будет объявлена война против Франции». «Ежели только решительного нападения на них не совершить, —заявилон, —ничто не может поме­шать французам хозяевами мира сотвориться»²². Правда. Оливарес был подвержен депрессиям и склонен видеть дела монархии то в самом радужном, то в самом черном свете. Но его высказывание по поводу сиюминутного решения, на­страивавшего две величайшие державы Запада одну про­тив другой, было безошибочно- «Все, — заметил он в сере­дине июня 1635 года, — к концу придет или Кастилия ми­ром править станет»²³.

Начала войны между двумя великими европейскими державами с трепетом ожидали многие испанцы. Один придворный писал в Мадрид: «Средство от наших бедствий далеко и даже недоступно*^2:1. Поэт и дипломат Сааведра и Фахардо был убежден, что цели военной политики недостижимы: «Не могу поверить, что весь мир должен стать ис­панским». «Велика должна быть цена, — писал он в "Начи­наниях политических" (1640), — ведению войны в странах неподходящих и далеких, где враги наши все преимущества имеют, а мы имеем столь малые, что велики сомнения от­носительно того, что для нас было бы лучше, победа или же проигрыш»²⁵. Бросая взгляд на опасности, вставшие перед Испанией по всему земному шару, Оливарес в фев­рале 1635 года подумал, что «первые и величайшие опас­ности грозят Ломбардии, Нидерландам и Германии. Пора­жение одного из этих трех государств может быть роковым для монархии, и если поражение будет велико, остальная

536 Испания: дорога к империи

монархия замрет, коль скоро Италия и Нидерланды за Германией последуют, а за Нидерландами — Америка».

Однако империя была не одинока. Одним из секретов ее жизнеспособности всегда была способность призвать на помощь тех, кто на первый взгляд был ее врагом, но тыся­чью способов извлекал пользу из ее существования. И имен­но из рядов своих врагов Испания вырвала одного из своих величайших защитников, темного доминиканского монаха из Калабрии на юге Испанских Альп по имени Томмазо Кампанелла. Родившийся в 1568 году, Кампанелла вступил в орден доминиканцев в очень юном возрасте, в 1582. Он показал себя неутомимым мыслителем, интересовавшим­ся философией, герметизмом* и мистикой. Будучи в посто­янном конфликте с членами своего ордена, он оставил Ка­лабрию и странствовал из одного монастыря в другой, но неизменно подвергался нападкам со стороны своих коллег в Неаполе, Риме, Падуе и Венеции и неоднократно обвинял­ся в ереси. В 1597 году он вернулся в Калабрию выдающим­ся человеком. К 1599 году невозмутимо предсказывал в сво­их проповедях великие «потрясения» и, похоже, сеял бес­покойство. Когда действительно случилось небольшое вол­нение, его арестовала местная инквизиция**, обвинив в заговоре с целью ниспровержения испанского владычества в королевстве и переправила вместе со ста пятьюдесятью другими узниками в военную крепость под Неаполем. Там его зверски пытали (частично чтобы удостовериться, на­сколько показным было его сумасшествие) и в 1603 году при­говорили к пожизненному заключению. Следующие двад­цать пять лет своей жизни он провел в переездах по раз-

* ГЪрметизм был поздне-ренессансной оккультной философи­ей, претендовавшей на поиск и открытие знания из дохри­стианских источников. *• Неаполитанская инквизиция была автономным отделом итальянской и не была связана с аналогичной испанской организацией.

Укрепляя империю (1630-1 700) 537

ным тюрьмам Неаполя. «Восемьлет. — писал он из темницы в 1607 году испанскому королю, — я в подземелье сидел, све­та и небес не видя, все в цепях, от ттгаци дурной и дурного сна страдая, а вода по стенам летом и зимой струилась»²⁶.

Кампанелла уже в 1590-е годы готовил набросок книти «Монархия испанская» («Monarchia di Spagna»), которую начал писать в своей камере в Неаполе в 1600 году. Это была изумительная апология империи, созданная одной из зна­менитейших ее жертв, и она ясно отражала очарование и ужас, внушаемые испанской державой. Но Кампанелла защищал не ту империю, что была ему известна. Скорее его мистическое воображение вызвало к жизни видение еще более величественной и могущественной Испании, которая, ведя более рассудительную политику, могла бы распространиться на всю землю и принести всеобщий мир и процветание. На смену развращенной и бездействующей империи придет новая, очищенная мировая монархия. Важный вопрос: почему он. итальянец, увидел в Испании надежду на блестящее будущее? Ответ в его мистическом воображении и убеждении, что все свидетельства прошлой и современной истории и пророчества говорят о божествен­ном решении вознести Испанию. ■Невозможно, — заверял он, —этой монархии противостоять». Приобретение Испа­нией мирового статуса казалось ему не чем иным, как чу­дом, подразумевавшим десницу господню. Испанская им­перия, подчеркивал он. «более других на таинственном про­мысле божьем основана, а не на благоразумии и силе чело­веческой»*⁷.

Эти стремления, конечно, были скорее древними грезами, чем подрывной деятельностью империалиста. Но они также коренились в реальности того, как испанцы действи­тельно управляли своей империей. Когда Кампанелла при-и.шал к монархии (то есть империи), которая станет при-i шмать на службу граждан всех наций²⁸, используя генуэз-ЦВВ для моренлаванья, немцев для прикладных наук, а италь-нпцев для дипломатии, он просто описывал положение дел.

538 Испания: дорога к империи

уже способствовавшее созданию испанской империи. Сочи­нение хитростью было вынесено из его камеры и через ру­кописные копии получило широкую известность. Испанс­кий писатель Хуан де Саласар (Salazar) прочел его позднее, в 1619 году, но в Италии; в Испании, оно, похоже, прошло незамеченным. Оригинальный текст так и не был опубли­кован в то время: немецкая версия (с добавлениями) вышла в 1620 году, латинская — в 1640, английская — в 1654.

В начале 1620-х годов условия содержания Кампанеллы в Неаполе улучшились, а в начале мая 1626 года его выпус­тили. Почти сразу он снова был арестован, на этот раз инк­визицией Рима, где провел за решеткой восемь лет. Нако­нец в октябре 1634 года по секретному распоряжению папы его посадили на корабль, отправлявшийся во Францию. Сла­ва Кампанеллы предшествовала ему, его приняли Людо­вик XIII и кардинал Ришелье, спрашивавшие советов отно­сительно итальянских дел. Это случилось незадолго до вспыхнувшей войны между Испанией и Францией, в 1635 го­ду. Кампанелла достаточно представлял себе следствия вступления Франции в европейский конфликт, чтобы со­вершенно поменять свою точку зрения. В 1635 году он об­народовал три сочинения (и латинский перевод своего знаменитейшего исследования «1Ърод Солнца»), в которых доказывал, что мистическая роль Испании как будущей ми­ровой державы отныне отходит к Франции²⁹. Эту вселенс­кую державу, конечно, следует понимать не в территори­альном, но в духовном смысле. Современники редко вос­принимали Кампанеллу как серьезного философа (Декарт отказался встретиться с ним). Но его инстинктивные рас­суждения о том, что возвеличило испанскую империю, а теперь должно низвергнуть ее, продолжают изумлять сво­ей пророческой точностью.

Построенная Филиппом II огромная и сложная воен машина имела по крайней мере один дефект, который преминули отметить: неспособность Испании поста

Укрепляя империю {1630-1700) 539

достаточно опытных офицеров для командования ее вой­сками. Во времена Средневековья дворяне были естествен­ными предводителями небольших местных военных отря­дов, привлекаемых для обороны или военных действий. При Фердинанде и Изабелле они внесли заметный вклад в силу королевской армии, особенно привлекаемыми для дела вассалами и военными союзами. Но они всегда ясно давали понять, что их роль была добровольной, а не при­нудительной. С 1500 года они все сильнее подчеркивали, что их обязанности состоят в защите собственных обла­стей, а не в сражениях за их пределами. Например, про­винция Каталония произвела нескольких выдающихся во­инов, состоявших на императорской службе, особенно дру­га Филиппа II Луиса де Реквесенса, возглавившего фламан­дскую армию. Но каталонские дворяне всегда славились защитой именно своих собственных границ³⁰, а не служ­бой в кастильской армии. Они отличились в 1503 году в кампании при Руссильоне и в битве за возвращение крепо­сти Сальсес в 1640. Помимо семей, сделавших войну своей карьерой, испанская знать в больших количествах посте­пенно отходила от практики военного опыта. Еще менее удовлетворителен был опыт службы в военном флоте. Зна­чительное число дворян продолжало блестяще служить короне, но правительство — как во многих других европей-гких странах— было вынуждено набирать себе офицеров пне рядов традиционной национальной знати.

Это было несложно. Все провинции империи имели пра­вящую аристократию, желавшую отличиться на войне, осо­бенно на своей территории. Итальянская и фламандская;шать справедливо думала, что лишь она имеет право ко­мандовать базирующимися на этих землях войсками. С тех пор как у короны действительно появились некоторые во­оруженные силы за пределами этих двух регионов, в рядах служащих офицеров начало преобладать некастильское июрянство. Итальянцы и бельгийцы отлично служили Ис-ПШШИ и, даже с еще большим успехом, продолжали служить

540 Испания: дорога к империи

другим хозяевам. В течение Тридцатилетней войны бельгийские военачальники отлично сражались в каждом угол­ке немецких земель. Практические последствия для мад­ридского правительства были серьезны. Если большинство не только служащих солдат, но и офицеров в испанских вой­сках не были испанцами, то одно из основных связующих звеньев — лояльность — не могло быть гарантировано. Со­став Фламандской армии в XVII веке указывает на эту про­блему. В 1608 году, например, только 17% ее пехоты состав­ляли испанцы, а вот 45% были немцами. 15% — бельгий-цамии 12% — итальянцами³¹. В 1649 году та же армия на­считывала двадцать три немецких терсио, одиннадцать бельгийских и четыре итальянских, против только шести испанских.

В Италии проблема стояла уже в эпоху Великого Капи­тана. В это время немецкие полки на испанской службе бун­товали из-за перебоев с жалованием, а кастильцы под ко­мандованием своих кастильских офицеров оставались вер­ны. Во Фландрии сразу же после победы при Сен-Кантене некастильские полки взбунтовались по той же причине, а кастильцы — нет. Надежный и профессиональный офицер­ский состав (как поняли британцы двумя веками позже) был ключом удержания многонациональных армий в повинове­нии. Филипп II признавал важность этого и старался назна­чать кастильцев на ключевые позиции во всех своих арми­ях. Однако имел не много сведущего личного состава. По­стоянные бунты во фламандской армии с 1570-х годов де­монстрировали серьезность положения.

Горький опыт северных войн, конечно, способствовал возникновению реакции в Кастилии, как среди знати, так и среди простонародья, против военной службы. «Ныне. — таково было замечание, сделанное в 1599 году Варгасом Мачукой (Machuca), профессиональным солдатом, служив­шим в Италии и в Новом Свете, — [на военную карьеру] свы­сока глядят, все вступающему в армию человеку смеются, и не только смеются, но и сие безумством почитают»³². Be-

Укрепляя империю (1630-1700) 541

ком позже ситуация нисколько не изменилась, как мы мо­жем судить по донесению испанского епископа королю, что «среди дворян редко найдется, кто служить вашему величе­ству на войне желает»³³. Реакция сделалась серьезным пре­пятствием для вербовки в Кастилии, которая должна была поставлять около пятой части личного состава, служивше­го в ее европейских армиях. Деревни, города, знать и клир в Кастилии постоянно утверждали, что их люди непригодны к войне и что их увод обеднит общество. В 1636 году Мад­рид отмечал, что «этот запрос снарядить и перевезти в го­сударство Миланское тысячу людей выполнить невозмож­но, поскольку необходимы деньги на жалование и прокорм, а иху города не имеется»³'¹. Если крупнейший город монар­хии не мог поставить людей, легко вообразить, что более мелкие городки не могли тоже. Кастильские города после­довательно препятствовали офицерам-вербовщикам, по­сылаемым в их регионы. Архиепископ Бургоса, объясняя, почему в его епархии нельзя снарядить триста человек, ут­верждал, что «это во всей Испании земля беднейшая и в величайшей нужде коснеющая, число бедняков и голодом снедаемых бесконечно». Даже когда людей можно было сна­рядить, по всей Испании еще действовало традиционное право, строго соблюдавшееся в Каталонии, но имевшее применение и в Кастилии, что они не должны служить «за пределами Испании*.

Нежелание служить было также всеобщим, как мы от­метили, среди дворянства и. следовательно, отрицатель­но влияло на качество действующих испанских офице­ров. ГЪсударственный совет в 1600 году критиковал ква­лификацию высшего дворянства: «малый военный опыт имеют». Совет также высказывал мнение, что «нехватка сведущих в командовании лиц, от коей мы ныне страда­ем, усиливается»³⁵. Показательно, что в 1633 году в Ми­ланской армии не было ни одного полка под командова­нием кастильца. В эти месяцы, за исключением выдаю­щегося губернатора Милана, герцога Ферии, все боевые

542 Испания: дорога к: империи.

командиры были иноземцами, в основном итальянцами и бельгий цами^а6.

Трудности с личным составом были не меньшими и в военном флоте. Все европейские страны вплоть до XVTII ве­ка встречали величайшие трудности при наборе моряков, и Испания не составляла исключения. Когда в 1641 году королевские чиновники попытались применить насиль­ственную вербовку в береговых зонах Астурии и Бискайи, мужчины просто ушли из деревень и попрятались³⁷. На практике в течение всего века военным кораблям прихо­дилось выходить в море почти с половиной необходимой судовой команды. Обычным решением был наем инозем­ных моряков. В 1597 году посланный против Англии флот был укомплектован бельгийскими матросами и некоторым количеством английских и французских пленников им в помощь. Это была неизбежная практика, и поимка враже­ских матросов всегда приветствовалась. Своей победой при Байе в 1625 году Фадрике де Толедо был, конечно, обязан служившим под его командованием португальцам и испан­цам, но дорогу домой его кораблям обеспечили голландские моряки из Бразилии³⁸. Испанские флоты, как и английские, и французские, были вполне многонациональны. Безработ­ные иноземцы с готовностью шли служить под испанским флагом. Этим объясняется, почему боснийцы и словенцы регулярно встречались в испанских флотах и в конечном счете попадали под руководство рагузской семьи Мазибра-ди, служившей в качестве важного подразделения в Атлан­тическом флоте³⁹.

Ни одна из этих проблем не ставит под вопрос незауряд­ные усилия испанцев в 1630-1640 годы по защите импе­рии. В это десятилетие народы полуострова, и среди них валенсийцы и баски, посылали значительное число живой силы на службу короне. Арагонцы послали больше, чем ког­да-либо раньше, за границу, в Германию и в Италию. «За все столетие. — замечал кастилец Хосе Пельисер (РеШсег) в своем дневнике. — не видано было столько испанцев вме-

Укрепляя империю [1630-1700) 543

i и)енной кампании»⁴⁰. Он оценил (нет никакого смыс-1.1 ] и рить его числам), что В разных зонах военных действий I вто время служило 133 000 испанцев.

Затягивавшая Испанию всемирная борьба обострилась После 1635 года. В этом году, как мы видели, немецкие правители попытались принести мир своему народу. Одним из первых следствий было объявление Францией войны Испании. В Японии сегун Токугавы Йемицу (1623-1649) им пустил указ. запрещающий торговлю с югом и востоком, и его страна вернулась к периоду изоляции {сакоку, или эра

(апертой страны»). После «изгнания Батерена» (так японцы называли католических патеров) в 1614 году католиче­ское сообщество в Японии и связанные с ним торговые ин­тересы постоянно находились под давлением сегуната. Преследование христиан началось в год смерти Токугава Йеясу в 1614году {см. главу 4) и достигло пикав 1622. ког- щ в Нагасаки были казнены пятьдесят пять христиан. Ос­тавшиеся испанцы были изгнаны тремя годами позже.

Однако неослабевающая сила христиан проявилась в великом Шимабарском (Shimabara) мятеже 1637 года в Кюсю (Kyushu), во время которого мятежники шли под стя­гами, славя Деву Марию. Их силы, около тридцати семи тысяч, были окружены в апреле 1637 года и зверски пере-Гшты. Подавление мятежа пошло на пользу испанцам: чис-

iciiHocTb восставших заставила японские власти отказать­ся от идеи вторжения в Лусон⁴¹. В 1639 году то, что оста­лось от португальского сообщества в Японии, тоже было мыставлено вон. Серьезность положения в полной мере продемонстрировал дикий прием, оказанный в следующем 1640 году купеческому посольству, отправленному португальцами в Макао. Все члены посольства были немедлен­но по прибытии схвачены и обезглавлены. К 1644 году, ког­да сакоку было все еще в силе, в Японии не осталось ни од­ного иезуита, туземного или приезжего. Местных христи­ан свирепо преследовали. Около трех тысяч японских

544 Испания: дорога к империи

христиан были приговорены к смерти. К 1660 году в Японии христиан практически не осталось.

Положение испанцев в Восточной Азии быстро ухудшилось после прихода в эти воды голландцев. Португалия, сыгравшая столь блестящую роль в более чем вековом ис­следовании, торговле и миссионерской деятельности, была совершенно неспособна защищать свои отдаленные посе­ления в Азии. ГЬлландцы заняли ее позиции на Цейлоне в 1630 году, а на Малакке и на Тайване в 1641. Совет Порту­галии, консультативный орган, созданный для этого коро­левства в Мадриде, торопил короля отвести больше ресур­сов для Азии. Но испанцы были бессильны помочь.

Их уязвимость в Азии можно показать на примере Тайваня. Ключевое положение острова на торговых путях сде­лало его целью чужаков — японцев, китайцев, португаль­цев, — желавших разместить здесь свои опорные пункты. Стараясь расстроить торговлю португальцев с Японией, голландцы в 1624 году захватили гавань на южном побе­режье острова. Два года спустя манильские испанцы вы­садили солдат в Кеелунгскои (Keelung) гавани на северной оконечности Тайваня⁴². На маленьком островке в гавани они построили форт Сан-Сальвадор, полезный опорный пункт, с которого можно было прикрывать торговый путь между Манилой и Японией. Имея в виду Японию, они дума­ли, что форт может также служить отправной точкой для испанских миссионеров. С тех пор как изолированный форт перестал давать достаточное прикрытие, они в 1628 году послали военный отряд для занятия прилежащего тайвань­ского берега в Тянь-Шуй (Tan-hui). Там построили миссию, где доминиканец Хасинто Эскиваль составил первый «сло­варь» местного языка. Позднее поселение организовало школу для детей тайваньских туземцев и японских коло­нистов. Однако тайваньские поселения были экономиче­ски невыгодны, и Манила вскоре сократила их поддержку. В 1640 году Кеелунгский гарнизон насчитывал менее пя­тидесяти испанцев, в дополнение к ним — тридцать тай-

Укрепляя империю (1630-1 700) 545

ныдев, две сотни рабов и сто тридцать китайских солдат, что в сумме составляло около четырехсот человек⁴³. ГЪлланд-Цвм, находившимся в северном Тайване с 1626 года, было i к'трудно захватить Кеелунг в августе 1642 года и положить конец испанскому присутствию на острове.

Официальное вступление Франции в европейскую вой­ну, казалось бы, поставило Испанию перед серьезными трудностями. Однако уже многие годы французы финан­сировали врагов Испании и делали им поставки, и поэтому долгожданная декларация не изменила реального положе-1!ия военных дел, продолжавшего благоприятствовать Габ­сбургам. Более того, через несколько дней после объявле­ния французами войны главные немецкие протестантские князья вступили в соглашение с императором Фердинан­дом II (Пражский мир. 30 мая) о прекращении поддержки шведов и о выходе из конфликта. Следовательно, Испания могла уверенно рассчитывать на военную поддержку им­ператора. Вступление в состояние войны с традиционным противником, французами, было для Испании моментом торжественным, но отнюдь не волнительным. Француз­ский военный потенциал был неразвит, отсутствовала орга­низованная армия, и для ведения войны имелось мало средств. К тому же испанцы находились в необычном по­ложении военно-морского альянса со своими давними вра­гами англичанами. В августе 1634 года испанский посол в Лондоне Неколальде подписал с правительством Карла I договор, гарантировавший английский нейтралитет во всех конфликтах с голландцами. Оливарес радовался об­ретению такой поддержки от народа, почитаемого им за «мастеров мировой торговли». Помощь англичан, продол­жавшаяся до начала гражданской войны в их стране, ока­залась очень полезна. Испанские суда могли укрываться в английских портах от голландских пиратов; испанское се­ребро можно было возить сухим путем через Англию; далее испанские войска могли пользоваться той же дорогой. Воз-

546 Испания: дорога к империи

ник настоящий «Английский путь» взамен «Испанского пу­ти» через Савойю.

После победы при Нердлингене первостепенной необходимостью стала переброска инициативы назад в Южные Нидерланды и возвращение некоторых недавно попавших в руки голландцев стратегических крепостей, Маастрихта, Везеля и Гертогенбоша. Положение этих провинций почти сразу же и резко изменилось французским объявлением войны. Месяц спустя, в июне 1635 года, французские и голландские армии одновременно вторглись в Нидерланды. Вторжение потерпело неудачу, и в ответ фламандская ар­мия в составе восемнадцати тысяч человек, включая им­перский контингент, под командованием инфанта-карди­нала в июне следующего года вторглась во Францию. На­падение не ставило своей целью открытие нового фронта, поскольку стратегия Испании в этот момент была сосредо­точена на Рейне и направлена против голландцев*. Одна­ко неожиданно это случилось. Армия прорвалась на юг в долину Уазы и к августу достигла крепости Корби в несколь­ких милях от Парижа, которую взяла после недельной оса­ды. Во французской столице началась паника, королевская семья эвакуировалась. Всего через месяц пересекшие баск­скую границу испанские силы взяли приграничный город Сен-Жан-де-Л юз.

Этот успех был непродолжителен. Французы отняли Корби в ноябре, а Сен-Жан-де-Люз еще через несколько месяцев. Но успех фламандской армии подчеркнул ключе­вую роль, какую в настоящее время приобрела в защите испанской империи Бельгия. В 1628 году в Мадриде подсчи­тали, что Испания платит две трети стоимости войны во Фландрии, а Южные Нидерланды — одну треть. Фламанд­ская треть была большой суммой для страны, которая ше-

*ЗдесьясошасенсточкойзренияИзразля(15гае11997,chap. 4). что Испания не намеревалась заменить нападение на гол­ландцев нападением на Францию.

Укрепляя империю (1630-1700} 547

стьдесят лет была центром конфликта и чья промышленность была разорена, а поля опустошены. Это, похоже, не отпугивало нидерландцев. Приняв должность, инфант-кар­динал стал продолжать линию эрцгерцогини на политиче­скую независимость. Он поддержал предложение 1636 года от группы бельгийских финансистов во главе с Ван Хелбе-ком (Hoelbeeck) взять на себя часть испанского финанси­рования и таким образом избежать постоянного обраще­ния к генуэзцам. Эти предложения могли также привести к контакту с голландскими финансистами. И это была дерз­кая идея, отзывавшаяся тайным сотрудничеством с «мя­тежниками*, но могшая также вбить клин между голланд­цами и французами. Это неизбежно означало, что на «ересь» голландских партнеров будут закрыты глаза. Ин­фант-кардинал был в фаворе и в январе 1638 года написал Филиппу IV с советом, что «веротерпимость есть меньшее зло» и положительно может стать шагом вперед. Он повто­рил эту мысль еще в нескольких письмах и в односторон­нем порядке приостановил преследование протестантов в некоторых областях Южных Нидерландов⁴⁴. Предложения не были приведены в исполнение, но ясно указали Испании путь более практичного отношения к голландцам, вско­ре ставший действительностью.

Успехи инфанта-кардинала вскоре подверглись проверке решением голландцев и французов положить конец раз­рушительной деятельности базировавшихся в Дюнкерке корсаров. В мае 1637 года штатгальтер Фредерик Анри под­готовил большие военные силы с целью нападения на порт, но из-за встречных ветров оказался не в силах погрузить на борт своих людей и оставил старания. Потом переменил цель и в июле отдал приказ армии отправляться к Бреде. В крепости видели символ мощи, особенно после ее взятия двенадцать лет назад Спинолои и фламандской армией и последующего значительного укрепления ее оборонитель­ных сооружений. При гарнизоне в четыре тысячи человек она казалась неприступной. Фредерик Анри готовился к

548 Испания: дорога к империи

сложной осаде и запрудил реку, чтобы затопить окрестные поля; английским и французским силам было поручено дер­жать оборону с юга. Инфант-кардинал привел свои войска, но не смог приблизиться к городу и был вынужден устраи­вать отвлекающие нападения. После одиннадцати недель сопротивления крепость, подвергшаяся массированным бомбардировкам и потерявшая половину гарнизона убиты­ми, капитулировала в октябре 1637 года.

Следующие месяцы несли франко-голландским войскам не только успехи, поскольку фламандская армия как боевая сила старалась соответствовать своей славе. В этот пе­риод в 1638 году французы сделали решительный шаг во вторжении на Иберийский полуостров через баскские про­винции, всегда бывшие легкой мишенью. Когда военные силы под командованием Конде обложили крепость Фуен-терравия (Fuenterrabia), мадридское правительство пред­приняло отчаянную попытку согнать солдат со всего полу­острова. Оливарес также приказал военно-морским силам под Ла-Корунья, готовившимся к отправке во Фландрию под командованием адмирала Лопе де Осеса (Hoces), ока­зывать поддержку с моря. К несчастью, французская эскад­ра из сорока четырех судов под командованием боевого ар­хиепископа Бордоского Анри, кардинала де Сурди. пойма­ла корабли Осеса в заливе Гетария (Guetaria) под Сан-Се­бастьяном 22 августа 1638 года. Из всех испанских судов удалось спастись одному галеону, но одиннадцать погибли, включая собственный командирский корабль Осеса (адми­ралу пришлось добираться до берега вплавь). Из четырех тысяч находившихся на борту флота людей выжила толь­ко четверть⁴⁵.

Вскоре после этой морской катастрофы Габсбурги потер­пели еще одну неудачу в войне на суше. Испания всегда полагалась на безопасность войсковых перемещений под прикрытием имперской крепости Брейзах на Рейне. В ав­густе 1638 года союзник Франции герцог Бернард Саксен-Веймарский, командовавший франко-немецкой армией.

Укрепляя империю [1630-1700) 549

осадил крепость и в середине декабря вынудил ее сдаться. Кардинал Ришелье всегда рассматривал взятие Брейзаха как основополагающую предпосылку кампании. Крепость господствовала не только над традиционным «Испанским Путем» испанских войск, следовавших на север из Мила­на, но также над дорогой, по которой через Священную Римскую империю войска следовали к Рейну. Когда Брей-зах попал в руки французов, оказалась окончательно за­крыта сухопутная дорога Испании в Нидерланды. Оставал­ся только морской путь через Ламанш.

ГЪд спустя он был тоже перекрыт.

В сентябре 1639 года испанское правительство, исхо­дя, как и в 1588 году, из тактики непобедимой военно-морской силы, сумело собрать воедино массивный флот из почти ста единиц, включая около семидесяти военных кораблей и около тридцати транспортных судов англий­ского и немецкого происхождения⁴⁶. Среди военных ко­раблей было двадцать одно бельгийское судно и корабли из Лиссабона, Неаполя, Кадиса, Галисии и Страны бас­ков⁴⁷. Флот с двадцатью четырьмя тысячами матросов и солдат на борту под общим командованием адмирала Ан-тонио де Окендо (Oquendo) имел указания следовать в Дюнкерк для подкрепления. Последним выдающимся де­лом Окендо было командование португальско-испанской армадой, посланной отвоевать Пернамбуко у голландцев. В той экспедиции у него было войско в две тысячи порту­гальцев, итальянцев и испанцев на борту. В столкновении у бразильских берегов флот Окендо и противный голланд­ский флот понесли тяжелые потери, и только треть из лю­дей адмирала добралась до берега. Этот прецедент не предвещал ничего хорошего.

Как только Окендо вошел в Ла-Манш 15 сентября 1639 года, он был замечен в вечерних сумерках небольшой груп­пой из тринадцати кораблей под командованием голланд­ского адмирала Тромпа. Не желая ничем рисковать, Окен­до попытался укрыться под Даунзом (Downs) у обрывисто-

550 Испания: дорога к империи

го берега между Дувром и Дилом (Deal), где попал под на­блюдение малой английской эскадры, пекшейся о соблю­дении английского нейтралитета. Пока Окендо ждал, гол­ландцы, воодушевленные предвкушением столкновения, собрали корабли и добровольцев на помощь Тромпу, через три недели оказавшемуся во главе внушительной силы из 105 кораблей. 21 октября флот Тромпа вошел в английские воды, нарушив тем самым нейтралитет, на который пола­гался Окендо, и предпринял опустошительную атаку. Ис­панский адмирал попытался, как и Армада в 1588 году, вступить в схватку с врагом. Однако Тромп избегал этого и держал свои корабли на расстоянии пушечного выстрела и поэтому в подходящий момент выслал вперед свои бран­деры. Около тридцати испанских галеонов были уничтоже­ны вместе с четвертью военной силы, сопровождавшей флот⁴⁸. Спасшиеся, ивтом числе Окендо, сумели прорвать-сякДюнкерку. Битва при Даунзе вошла в историю: голланд­цы праздновали ее как наивысшее достижение, а истори­ки провозглашали, что она положила конец испанским при­тязаниям на морскую мощь в Европе. Для Оливареса это было бедствие, по его словам, «сердце потрясшее»; конечно, оно разрушило испанскую *reputaciym («репутацию»). Ис­панский офицер, попавший в руки голландцев, писал до­мой, что голландцы были «лучшими мореходцами» и «могли делать с нашими кораблями все что пожелают, как в 1588 го­ду». И это было лишь первое поражение на море, случивше­еся в ближайшие месяцы. В первые недели 1640 года боль­шой португальско-испанский флот, отданный под начало ДаТорре в 1638 году с целью изгнания голландцев из Бра­зилии, подвергся неожиданному нападению, был разбит и рассеян под Пернамбуко голландской эскадрой, вдвое ус­тупавшей ему в числе.

Согласно некоторым оценкам, испанские военно-морские силы в период с 1638 по 1639 год. возможно, потеряли около ста военных кораблей, в десять раз больше, чем в Трафаль­гарской битве в начале XIX века⁴⁹. Однако эти с виду без-

Укрепляя империю [ 1 630-1700) 551

радостные цифры затемняют перспективу, едва ли не ошело­мительную и проливающую неимоверно яркий свет на при­роду испанской державы. В XVII веке Испания еще могла из­влекать ресурсы из государств — членов мировой монархии. С необычайной скоростью этот разбитый, но все еще сопро­тивлявшийся народ снова полез в драку, закрыв глаза на свое положение. Новости о катастрофе при Даунзе достигли Мад­рида 15 ноября 1639 года. Правительство немедленно вы­пустило указы о спешном приобретении кораблей, пушек и матросов во всех концах света^и. Были запрошены поставки из Неаполя, Сицилии, Генуи и Тосканы, а доступные Италии галеры получили приказ привезти все, что будет добыто. Инфант-кардинал получил приказание закупить военные корабли у голландцев (у врагов!) и у ГЪнзы. Это было первым конкретным знаком решения Испании примириться с гол­ландцами. В королевство Неаполитанское поступил запрос на шесть тысяч пехотинцев, восемнадцать галер и огромное количество пороха. В начале 1640 года Окендо вернулся в Испанию из Фландрии с флотом, включавшим четыре но­вых военных корабля, построенных на верфях Дюнкерка. Перед способностью Испании мобилизовать мировые ресур­сы можно только благоговеть. Ни один народ на лице земли не имел в своем распоряжении такого потенциала.

В то же время ни один народ не был настолько неспосо­бен признать, что его мощь обманчива и большей частью покоится на готовности других прийти ему на помощь. В официальных кругах поражение считалось немыслимым. Листовка, выпущенная в Севилье вскоре после битвы при Даунзе, прославляла «викторию великую»; а пятьюдесятью годами позже внук Окендо был пожалован маркизатом в честь «великой виктории морской», одержанной его дедом. Конечно, очевидно, что Даунз не был победой, но не был так­же и концом испанской морской мощи, продолжавшей (пока не иссякли деньги) основываться на ресурсах партнеров по империи.

552 Испания: дорога к империи

Французское вторжение на испанский полуостров увенчалось наибольшим успехом после вмешательства Португалии и Каталонии. В 1639 году Оливарес созна­тельно выбрал Каталонию в качестве основного военного фронта и сосредоточил внимание на осажденной францу­зами крепости Сальсес, которую наконец отнял в январе 1640 года после запоздалой мобилизации каталонцев. Чувствуя, что не стоит терять инициативу. Оливарес ре­шил разместить в Каталонии по квартирам армию в де­вять тысяч человек для подготовки новой кампании. Ката­лонцы отказались принять участие в Союзе Вооружений, и он не увидел иного выхода, как положиться прежде всего на кастильские войска. «При их нынешнем отношении, — заметил он, — каталонцы никакой помощи монархии ока­зать не могут, ни личным составом, ни добром своим»⁵¹. По всей провинции возникали стычки между солдатами и крестьянами, и в феврале вице-король обвинил каталон­ский правительственный орган, Deputaciy. в «сознатель­ном к мятежу подстрекательстве и в попытках армию в расстройство привести». Волна общественных беспоряд­ков захлестнула княжество. 7 июня в праздник Тела ГЪс-подня группа каталонских инсургентов, переодетых жне­цами, проникла в Барселону, спровоцировала бунт, мятеж­ники вытащили вице-короля из его дворца и убили его на берегу, когда он пытался бежать на галере. Под предводи­тельством Пау Клариса, каноника епархии Урхеля (Urgell}, фракция Deputaciy. не имевшая ни малейшего желания договариваться с Мадридом, начала переговоры с францу­зами. «Без малейшей причины или оправдания, —сетовал герцог Оливарес, — каталонцы столь же полный мятеж, как и в Голландии, подняли». В январе 1641 года мятежни­ки передали титул графа Барселонского, принадлежав­ший Филиппу ГУ, Людовику XIII, объявив себя тем самым подданными французской короны.

Наблюдая за событиями в княжестве, историк Хиль Гон-салес Д'Авила писал своему другу в Арагон: «На взгляд лю-

Укрепляя империю (1630-1700) 553

дей проницательных. Каталония испанской Фландрией будет, конец тому положив, что осталось в ней от жизни и имущества. У нас нижние части больны [то есть «Нижние Страны» — Нидерланды), и вылечиться мы не можем. Ныне болезнь у нас в голове появилась. Как излечимся?»⁵² После­дующее десятилетие было для Каталонии болезненным. В 1642 году французы оккупировали Руссильон. Тогда это происходило постоянно. Страдания и военные траты быс­тро разочаровали каталонцев. Когда Хуан Австрийский отвоевал Барселону в октябре 1652 года, они были готовы принять его условия. Каталонский мятеж привел к опале Оливареса и внес свой вклад в крушение военной гегемо­нии Испании. Северно-пиренейская Каталония была на­всегда утрачена после Пиренейского трактата 1659 года, надежда на воссоединение с полуостровом окончательно исчезла в результате успешного восстания Португалии.

Это восстание имело мало общего с каталонским. Дли­тельная связь Португалии с великой испанской империей, в принципе, должна была бы приносить значительные вы­годы. Несмотря на роль первопроходцев в мировых откры­тиях и торговле, страна в 1640 году после полутора веков предпринимательской деятельности оставалась бедной и неразвитой. Многие португальцы в этой ситуации находи­ли легкий ответ и винили в своих бедах кастильцев. Они жили иллюзиями, — которые владели кастильцами еще больше, — что империя несет богатство и успех. Когда этого не происходило, они морализировали насчет зол эры Шбс-бургов в их истории (1580-1640} и тыкали пальцем в Испа­нию. Даже посреди триумфальных чувств, порожденных возвращением Байи в 1625 году, командующий португаль­ского флота Мануэль де Менесес жаловался на «ненависть кастильцев к португальцам, кою во всем проявляют, хотя никогда прилюдно»⁵³. В действительности Португальская империя была не более чем преходящей мечтой о величии. Лниатская торговля состояла из предметов роскоши, не могших стимулировать ни внутреннюю промышленность.

554 Испания: дорога к империи

ни сельское хозяйство, а доходы купечества в Азии в отече­ственную экономику не возвращались⁵¹.

В своем недовольстве португальцы были полностью правы относительно одного важного пункта — неспособ­ности Испании обеспечить защиту от голландцев. Возвра­щение в состояние войны между Испанией и голландцами в 1621 году поощрило последних очень эффективно рас­пространить свои военные действия на уязвимые интере­сы португальцев в Азии и Бразилии. В 1605 году голланд­цы, как мы видели, постарались выставить испанцев и португальцев с Молуккского архипелага. Они начали рас­пространять свой контроль над Бразилией с базового пун­кта, устроенного ими в Периамбуко, и в 1637 году (как мы видели) отобрали африканский порт работорговли Сан-Жорже-да-Мина у португальцев. В 1630-е годы губернатор Батавии Антуан Ван Димен (Antoine van Diemen) имел в своем распоряжении более восемнадцати военных кораб­лей, которые использовал для эффективной блокады пор­тугальского судоходства в Малакке и на ГЪа⁵⁵. «Наши пре­поны, — с удовлетворением доносил он в 1636 году, — тор­говлю в Малакке рушат, и как следствие торговля батав-ская с каждым днем возрастает". Последний удар был нанесен, когда в 1640 году он с помощью туземных союз­ников устроил полную осаду Малакки, которой пришлось сдаться голландцам в январе 1641 года.

Объединение корон, похоже, несло португальцам мало хорошего, и война с Францией довела напряжение до кри­тической точки. Попытка Оливареса поднять налоги спро­воцировала возмущения в 1637 году в Эворе и других горо­дах. Когда вспыхнул каталонский мятеж, португальских дворян, как и кастильских, призвали на каталонский фронт. В ответ португальцы устроили восстание в Лисса­боне в декабре 1640 года и провозгласили герцога Браган-су (Braganca) королем под именем Хуана (Иоанна) VI. Дея­тельная французская поддержка, военно-морская и сухо­путная, оказала огромную помощь; но национальная энер-

Укрепляя империю (1630-1700) 555

гия и без нее может объяснить последующие победы над голландцами в Бразилии и над испанцами на полуострове. Наконец, в 1668 году Испания признала независимость Португалии. Оливарес заметил в конце 1640 года, что «этот год среди на долю монархии выпавших худшим почесть можно». Но впереди были новые потрясения, и не только в Португалии. Были попытка отделения Андалусии в 1641 го­ду и такой же заговор в Арагоне в 1648. Они были симпто­мами недовольства местных элит политикой Кастилии и имели параллель в неаполитанском мятеже 1647 года, уг­рожавшем нанести непоправимый урон испанской импе­рии в Средиземноморье.

Одним из наиболее фундаментальных аспектов внеш­него выражения империи были ее отношения с Португалией. Португальцы проложили все океанские дороги и ини­циировали все колониальные экономики, позднее разви­тые испанцами: продвижение испанцев в этих областях было почти неотличимо от вклада португальцев. Португаль­ское производство сахара на островах Атлантики, а потом в Бразилии отозвалось испанским производством сахара в Атлантике. Таким же образом обращение к африканской работорговле, впоследствии использованное также испан­цами, дало Португалии преимущество, которого она позже никогда не утрачивала. Действительно, даже когда рабо­торговля формально была уже в чужих руках, именно пор­тугальцы вывозили золото и серебро из испанской Амери­ки для оплаты рабов. Именно португальцы основали евро­пейскую торговлю специями из Восточной Азии. Поэтому после объединения корон Португалии и Испании в 1580 го­ду Испания оказалась в трудной ситуации вьшужденного уважения к португальскому первенству в большинстве об­ластей коммерческой деятельности. Филипп II обещал кор­тесам вТомаре в 1580 году, что будет тщательно соблюдать независимость их королевства. Он подчеркнул, что монар­хия — это союз свободных и автономных государств, дей-

556 Испания: дорога к империи

ствующих независимо друг от друга. Нет сомнений, что король прилагал все старания к соблюдению португальской автономии. Однако на практике интересы Испании и Пор­тугалии очень тесно переплетались, в немалой степени бла­годаря португальским финансистам, поступившим на службу испанской короне.

Путем контроля над работорговлей португальцы совер­шали важные вмешательства в экономику испанской Юж­ной Америки. В 1588 году докладывалось, что в торговле через Буэнос-Айрес «каждодневно [понимать не буквально] португальские суда приходят с чернокожими и товарами», а выпущенный несколькими годами позже указ утверждал, что «через Рио де Ла-Плата товары из Бразилии входят и иноземцы проникают, и никто не пошевелится, дабы оста­новить их»⁵⁶. В эти годы португальцы действительно сво­бодно торговали на всех атлантических берегах Южной Америки, несмотря на формальные запрещения.

Однако, подобно испанцам, португальцы в новой объе­диненной империи должны были соревноваться с инозем­ным капиталом. Итальянские финансисты уже имели пре­имущества в торговых контрактах с Азией. Когда Филипп II в 1586 году разрабатывал новую схему ввоза пряностей из Индии, то пожаловал контракт консорциуму под руковод­ством немецких компаний Футгера и Вельзера, где выдаю­щуюся роль играл итальянский финансист Ровалеска⁵⁷. Тем не менее португальским финансистам благодаря англича­нам и голландцам удавалось держаться за идущую на убыль торговлю пряностями. Многие из них перебрались на жи­тельство в Индию, в португальскую метрополию на ГЪа. Среди них отличались «'новые христиане»⁵⁸, то есть хрис­тиане еврейского происхождения. Их экономическая мощь помогала смягчать постоянные подозрения насчет их пра­воверия. Действительно, к концу XVI века они были главной финансовой опорой португальской короны как на родине, так и в Бразилии и на ГЪа. За время перемирия с голландца­ми, облегчавшего безбурную торговлю в Европе, но не за ее

Укрепляя империю (1630-1700} 557

пределами, «новые христиане» и их еврейские деловые парт­неры в Амстердаме распространили свой контроль на все секторы испанской коммерческой деятельности⁵⁰.

В памятной записке, посланной Филиппу IV в 1620-е годы, они утверждали, что они главная поддержка и опора испано-португальской монархии, «отправляя в Восточные Индии бесчисленные корабли с товарами, чьи таможенные пошлины флот поддерживают и королевство обогащают; Бразилию поддерживая и машины для получения сахара для всей Европы производя: торговлю Анголы. Зеленого Мыса и других колоний поддерживая, от коих ваше величе­ство столько пошлин уже получили; рабов в Индии для их службы отправляя и по всему свету путешествуя и торгуя»'⁵⁰. Действительно, их вклад был важен, хотя и не поддавался подсчетам. За значительный период с 1626 по 1640 год благодаря патронажу герцога Оливареса они также умуд­рились получить привилегированную позицию, как банки­ры испанской короны, прямо в месте ее нахождения, в Мад­риде. Португальцы проникли в экономику Перу и Новой Испании, а в Азии усиливали свои связи с испанскими куп­цами в Маниле⁶¹. Они были немногочисленны и контроли­ровали только некоторые секторы испанских предприятий, но их деятельность подтверждает зависимость испанцев от необходимых услуг других народов. На протяжении трех четвертей века до прихода династии Бурбонов португаль­ские финансисты еврейского происхождения продолжали играть основополагающую роль в поставках капитала, по­могавшего работе государственной налоговой системы и снабжению армии и флота.

Особенно в течение ключевого десятилетия 1631-1640 го­дов они гарантировали испанскую имперскую власть'², деля с генуэзскими и немецкими банкирами финансиро­вание армий в Северной Европе и флотов на Атлантике. На протяжении пятнадцати лет, с 1626 года, года их первого крупного договора с: короной, до 1640. когда Португалия провозгласила свою независимость, полная стоимость кон-

558 Испания: дорога к империи

трактов, подписанных португальскими финансистами с короной, превысила сорок миллионов дукатов⁶³. Большая часть этой суммы отошла к другим банковским центрам Европы в оплату правительственных расходов, более 40% из нее попало в Антверпен. Финансисты были не просто заинтересованы в официальном бизнесе короны. Они так­же участвовали во всех сторонах торговли на полуострове ивАмерике. В 1640 году ходили слухи, что только в Севилье проживают две тысячи португальцев, хотя более богатые финансисты старались селиться в Мадриде, где имели бо­лее прямой доступ к королевскому двору. Помимо этого, многие португальские купцы находились на испанских тер­риториях в Южной Америке; как непосредственно, так и через своих деловых партнеров они играли выдающуюся роль в торговле на Тихом океане, на Атлантике и в расту­щей колонии в Рио де Ла-Плата⁶⁴. Их богатство и влияние в Перу было таково, что никто не мог их тронуть, за исклю­чением инквизиции, которую использовали для их пресле­дования по откровенно религиозным мотивам: результатом стало кровавое аутодафе в Лиме в 1639 году. В Испании инк­визицию использовали в тех же целях десятилетием позже, хотя осведомленное общественное мнение прекрасно зна­ло, что настоящие причины были не религиозными, а эко­номическими.

Поиск по сайту: