Мысли об индоевропейской проблеме

Трубецкой Н. С. Избранные труды по филологии. – М.: Прогресс, 1987. – С. 53, 57 – 59.

Мысли об индоевропейской проблеме

Для определения того географического пространства, в котором мог произойти этот процесс возникновения индоевропейского строя, надо принять во внимание следующее соображение. Предложенная в свое вре­мя Йоганном Шмидтом так называемая «теория волн» применима не только к диалектам одного языка и к группам родственных языков, по и к соседящим друг с другом неродственным языкам. Соседние язы­ки, даже не будучи родственны друг с другом, как бы «заражают друг друга» и в результате получают ряд общих особенностей в звуковой и грамматической структуре. Количество таких общих черт зависит от продолжительности географического соприкосновения данных языков. Все это применимо и к языковым семействам. В большинстве случаев языковое семейство представляет определенные особенности, из кото­рых одни объединяют его с одним соседним семейством, а другие — с другим, тоже соседним. Таким образом, отдельные семейства образуют целые цепи. Так, угрофинские языки и тесно с ними связанные языки самодийские представляют целый ряд структурных особенностей, общих с языками «алтайскими» (т.е. тюркскими, монгольскими и маньчжуро-тунгусскими). Алтайские языки в свою очередь некоторыми структур­ными особенностями напоминают языки корейский и японский [18], а “тот последний наряду с чертами, сближающими его с алтайскими языка­ми, обладает и другими чертами, роднящими его с языками малайско-полинезийскими. С другой стороны, алтайские языки имеют общие черты и с так называемыми «палеоазиатскими» языками («одульским»-юкагирским, «нивхским» — гиляцким и камчатской группой, состоящей из «ительменского» — камчадальского, «нымыланского» — корякского и «луораветланского» — чукотского), а эти языки (в особенности их кам­чатская группа) по структуре явно напоминают язык эскимосский [19] и через него соединяются с некоторыми другими североамериканскими языками.

Индоевропейские языки на сравнительно древней стадии своего раз­вития различали грамматические роды существительных (как предпола­гают теперь, сначала — род одушевленный, или активный, и неодушевлен­ный, или пассивный, позднее же – мужской, женский и средний). Но по мере своего развития индоевропейские языки обнаруживают склонность утрачивать это различение или сводить его к минимуму. Так, армянский и новоиранские языки совсем утратили различение грамматических ро­дов, английский и голландский почти совсем утратили это различение, а в романских языках (точно так же, как в латышском и литовском) сохранилось только различие между мужским и женским родом. Из со­седних языковых семейств сильнее всего настаивают на родовых разли­чиях существительных языки северно-кавказские (чеченский язык, на­пример, различает шесть грамматических родов) и, в более слабой сте­пени, языки хамито-семитские. Наоборот, языковым семействам урало-алтайской группы различение грамматических родов существительных совершенно чуждо [27].

Наконец, если прав Уленбек и некоторые другие лингвисты, проти­вопоставление именительного падежа винительному, свойственное всем исторически засвидетельствованным индоевропейским языкам (совпа­дающим в этом отношении с языками урало-алтайскими), развилось сравнительно поздно, и в наиболее древний период своего развития ин­доевропейские языки применяли эргативную конструкцию [28], подоб­но современным северно-кавказским языкам (а также языку баскскому и некоторым вымершим языкам Малой Азии).

Все перечисленные выше факты как будто указывают на то, что в своем историческом развитии индоевропейские языки все более и более отдаляются от языкового типа, представленного современными восточно-кавказскими языками, и приближаются к типу, представленному язы­ками угрофинскими и алтайскими. Обстоятельство это может быть, конечно, истолковано разными способами. Можно видеть в нем отраже­ние особых «исторических» (точнее, доисторических) событий в жизни индоевропейского «пранарода» и пытаться восстановить эти события. При известной доле воображения и при ловком обращении со скудными и допускающими самые разнообразные толкования данными доисторической археологии можно нарисовать довольно яркую картину «истории индоевропейского пранарода» и его отношения к другим «прарасам» и «пранародам». Картина эта, может быть, будет занимательна, но... науч­но неубедительна. А потому мы склонны принять иное толкование выше­приведенных фактов. Мы видим в переходе от восточно-кавказского языкового типа к урало-алтайскому некий естественный процесс. Пред­ставленный современными северно-кавказскими (особенно восточно-кавказскими) языками языковой строй с гипертрофией флексии⁵, несом­ненно, гораздо менее прозрачен, экономен и удобен, чем строй, представ­ленный урало-алтайскими языками и покоящийся на принципе так назы­ваемой агглютинации. Если лингвисты до сих пор считали языки агглю­тинирующие более притимивными, чем флектирующие, то поступали они так, очевидно, только в силу эгоцентрических предрассудков, являясь сами представителями разных индоевропейских, а следовательно, флектирующих языков. Отрешившись от этих предрассудков, следует признать, что чисто агглютинирующие языки алтайского типа с неболь­шим инвентарем экономно использованных фонем, с неизменяемыми корнями, отчетливо выделяющимися, благодаря своему обязательному положению в начале слова, и с отчетливо присоединяемыми друг к другу всегда вполне однозначными суффиксами и окончаниями, представляют из себя технически гораздо более совершенное орудие, чем флектирую­щие языки хотя бы восточно-кавказского типа с неуловимыми корнями, постоянно меняющими свою огласовку и теряющимися среди префиксов и суффиксов, из которых одни наделены определенным звуковым обликом при совершенно неопределенном и неуловимом смысловом содержании, другие же при определенном смысловом содержании или формальной функции представляют несколько разнородных, не своди­мых друг к другу звуковых видов.

Правда, в большинстве индоевропейских языков принцип флективности выступает уже не в таком гипертрофированном виде, как в языках кавказских, но до технического совершенства агглютинирующих алтайских языков индоевропейским языкам еще далеко. О том, что, вопреки утверждениям индоевропейских лингвистов, агглютинирующий строй по сравнению не только с гипертрофированно-флектирующим, но и с умеренно-флектирующим представляется некоторым идеалом,— об этом свидетельствуют опыты создания искусственных языков. Шарль Балли совершенно верно заметил, что эсперанто, который состоит исклю­чительно из индоевропейских лексем, тем не менее является языком чис­то агглютинативным. Таким образом, когда индоевропейцы хотят «ис­править природу» и создать более совершенный искусственный язык, они невольно упраздняют флективность и прибегают к агглютинации. Между тем обратное явление было бы немыслимо: нельзя представить себе финна, эстонца, венгра, турка или японца, который, желая создать более совершенный искусственный язык, стал бы упразднять принцип агглютинации и вводить принцип флексии.

Итак, индоевропейские языки возникли в процессе преодоления ги­пертрофии флексии, стремясь к рациональной агглютинации как к идеа­лу. В этом процессе они, однако, не дошли до конца, не успели создать в «доисторический период» устойчивый тип языкового строя, подобно­го, например, строю алтайскому. А потому они и продолжают эволюцио­нировать все в том же направлении, не порывая, однако, с некоторыми элементами своей «переходной» структуры. Это и делает их столь измен­чивыми, особенно по сравнению с языками алтайскими [29].

1937г.

--------

⁵ Под флексией (флективностью, флектированием) мы разумеем морфоло­гически значимое изменение звукового вида морфем (корней и аффиксов).

Поиск по сайту: