АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

СвМИОПИ»


32 Семиотика



СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ

метод». Применение этого метода к изучению древнерусской ли­
тературы раскрывает перед исследователем совершенно неожи­
данные горизонты: произведения, которые прежде было принято
считать «бесхитростными», оказываются сотканными из «при­
емов», при этом большею частью довольно «хитрых». И каждый
такой «прием» имеет не только свой смысл, свою цель, но и свою
историю. Сразу меняется и все представление об истории древ­
нерусской литературы: вместо той картины многовекового бес­
помощного барахтанья в сетях невежества, которой представля­
ется история древнерусской литературы в ходячих учебниках,
получается картина работы над разрешением формальных про­
блем. Словом, форма древнерусских литературных произведений
оживает, получает смысл. А постигая этот смысл и начиная ценить
чисто техническую, формальную сторону древнерусских литера­
турных произведений, мы получаем возможность воспринимать
и самую художественную ценность этих произведений. Конечно,
для этого ценения одного формального метода, одного рассудоч­
ного понимания смысла и цели древнерусских композиционных и
стилистических приемов недостаточно. Нужно еще раскрыть свою
душу для восприятия, сделать ее доступной действию всех этих
приемов, перестать сопротивляться этому действию. А для этого
надо порвать с ходячим предвзято-недоброжелательным и пре­
зрительным отношением к древнерусской культуре и заменить его
отношением предвзято-доброжелательным. Это есть непременное
условие ценения всякого искусства: острая ненависть к какому-
нибудь народу или культуре делает невозможным ценение искус­
ства этого народа, и, наоборот, ценение этого искусства стано­
вится возможным лишь тогда, когда мы, хотя бы условно,
методологически, стараемся отнестись к данному народу любов­
но или максимально благожелательно.?
В нижеследующих строках я хочу попытаться произвести вы­
шеописанную работу над одним древнерусским литературным па­
мятником конца XV в., именно над «Хожением за три моря» Афа­
насия Никитина. Памятник этот изучался историками русской
литературы главным образом с точки зрения культурно-историчес­
кой. Так как содержание его составляет описание путешествия твер­
ского купца Афанасия Никитина в Индию в 1468 г., то из него ста­
рались извлечь материал для истории Индии, для истории сношений
России с Востоком и т. д. Такой подход, разумеется, вполне право­
мерен, точно так же как вполне допустимо рассматривать «Письма
русского путешественника» Карамзина как памятник бытописания
Европы конца XVIII в. или извлекать из «Фрегата Паллады» Гон­
чарова сведения по этнографии и географии разных посещенных
Гончаровым стран. Но, конечно, ограничиваться только таким под­
ходом ко всем этим литературным произведениям было бы непра-


НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ

вильно. Впрочем, по отношению к «Хожению» Афанасия Никитина
историки литературы таким подходом и не ограничились: они ис­
пользовали этот памятник и как свидетельство о низком уровне
культуры в России XV в., об отсутствии в тогдашнем русском об­
ществе Научных запросов и интересов, причем, для большей убеди­
тельности, сопоставили Афанасия Никитина с Васко да Гамой, пу­
тешествовавшим по Индии приблизительно в то же время. Но при
этом речь шла вовсе не о сравнении литературных достоинств «Хо-
жения» Афанасия Никитина с мемуарами Васко да Гамы. Таким
образом, разбор «Хожения» Афанасия Никитина с точки зрения
собственно литературной до сих пор так никем и не был сделан.
В последующем изложении мы займемся сначала композицией
^Хожения за три моря», потом перейдем к стилистическим особен­
ностям этого памятника, а в заключение попытаемся сквозь форму
добраться и до внутреннего смысла этого памятника1*. !

Манеру изложения Афанасия Никитина можно описать так: Афанасий Никитин ведет изложение в спокойном тоне, потом вдруг вспоминает, как он был одинок среди иноверцев, и начинает пла­каться, жаловаться, сокрушаться, молиться; потом опять начинает спокойно излагать дальше, но через некоторое время опять съез­жает на жалобы и молитвы, потом опять принимается спокойно рассказывать, через некоторое время опять переходит к жалобам и молитвам и т.д. Словом, все «Хожение» представляет из себя че­редование довольно длинных отрезков спокойного изложения с бо­лее короткими отрезками религиозно-лирических отступлений.

Спокойное изложение и религиозно-лирические отступления
являются, таким образом, двумя основными композиционными
элементами, двумя строительными материалами Афанасия Ники­
тина. Эти два элемента отличаются друг от друга не только по
содержанию, но и по форме словесного выражения. В религиоз­
но-лирических отступлениях нередки восклицательные предложе­
ния, встречаются и обращения к читателям2, чего в отрезках спо­
койного изложения не наблюдается. Язык религиозно-лирических
отступлений более «литературен», т. е. заключает в себе больше
церковнославянских элементов и черт, чем разговорно-деловой,
почти чистый русский язык отрезков спокойного изложения3. Это
различие двух языковых стилистических типов еще усугубляет раз­
личие между двумя основными композиционными элементами «Хо­
жения» и делает их взаимопротивопоставление особенно явствен­
ным..


-


См. прим. ред. на с. 514. — Прим. ред.


32*


СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ


По содержанию своему отдельные отрезки спокойного изло­жения довольно явственно отличаются друг от друга. В самой се­редине «Хожения» стоят два отрезка, из которых один (336,4— 337,18 [17— 19]) всецело посвящен религии Индии, а другой (338,3—339,25 [20—23]) — сведениям оо индийских «пристанищах» (портовых городах). Каждый из этих отрезков представляет из себя замкнутое и внутренне однородное целое, систематическое собра­ние сведений одной бпределенной категории.

С двух сторон к этим двум центральным отрезкам примыкают
два других (334,10-335,32 [14-17] и 340,18—341,11 [23—25]), зак­
лючающих в себе разрозненные наблюдения над природой и бытом
Индии, причем наблюдения эти изложены в хаотическом беспоряд­
ке. Так, в первом из этих двух отрезков сначала рассказывается о
морской торговле и пиратстве, потом — о базаре в городе Бедере,
потом — о господствующих над Индией хорасанских правителях и
вооружении их войск, потом — о ярмарке в день памяти шейха Ала-
уддина, потом — о диковинах индийской фауны (птица гукук, обе­
зьяны), потом — о длительности времен года, потом — опять о хо­
расанских вельможах, о пышности их выездов, о великолепии
дворца бедерского султана, наконец, о змеях, ходящих по улицам
Бедеря. Так же непоследовательно изложение другого из этих двух
отрезков. Разнородность наблюдений, сгруппированных в этих двух
отрезках, резко отличает их от внутренне однородных централь­
ных отрезков. С другой стороны, между обоими «боковыми» от­
резками, кроме этой формальной общности беспорядочного изло­
жения, существует сходство в самом содержании: так, и в том и в
другом описывается пышность выезда бедерского султана, и в том
и в другом даются сведения о климате. '

Все четыре вышерассмотренных отрезка составляют вместе взятое статическое описание Индии. Описание это более или ме-нее систематично только в самых центральных своих частях, а в «боковых» частях несистематично и беспорядочно. Распределение отдельных сведений, по-видимому, находится в зависимости от существенности и важности их: в центре помещены более суще-ственные, по бокам — менее существенные сведения, и это подчер­кнуто самой манерой изложения — систематичной в центре и бес^ порядочной по бокам. Как купец и в то же время религиозный человек, Афанасий Никитин более всего придавал значение тому, что ему удалось узнать о религии Индии и о коммерческих возмож'-ностях индийских портовых городов,

В отличие от статически-описательного характера четырех отрезков срединной части «Хожения» самое начало и самый конец «Хожения» носят характер динамически-повествовательный: в начале (331,2—332,25 [9—11]) рассказывается о событиях путеше­ствия из Твери до «Гурмыза» (Гурмыз [Хормуз] — город на, остро-


 


т


         
   
   
 
 

 

НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ

ве в Персидском заливе), а в конце (344,1—30 [29—31]) — о событи­ях обратного путешествия от последнего индийского «пристани­ща» Дабиля [Дабула] до Крыма. В этих двух отрезках Афанасий Ни­китин говорит исключительно о событиях своего путешествия, совершенно не останавливаясь на описании того, что он во время этого путешествия видел. И наоборот, в средней части «Хожения», посвященной, как указано было выше, статическому описанию Ин­дии, не сообщается никаких данных о тех событиях и приключени­ях, которыми, несомненно, сопровождались путешествия и пере­движения автора внутри самой Индии, из одного города в другой. Таким образом, статическое описание и динамическое повествова­ние в «Хожении» композиционно разграничены: статика вся скон­центрирована в середине, а динамика вся размещена по краям про­изведения.

Между статически-описательной серединой и динамически-повествовательными краями «Хожения» имеются отрезки, которые можно назвать «переходными». Первый такой отрезок (332,28— 334,1 [12—14]) представляет из себя переход от динамического по­вествования к статическому описанию. Уже в конце того отрезка, в котором описываются события путешествия от Твери до Гурмыза, имеется несколько кратких сообщений описательного характера, вставленных в перечисление персидских городов4. После прибытия в Гурмыз повествование о путешествии идет уже все время впере­межку с описанием страны и ее обитателей. Уже первые впечатле­ния об Индии носят субъективную окраску. «И тут есть ИндЬйская страна, и люди ходять нагы всЬ, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены, а всЬ ходят брюхаты, д'Ьти родять на всякый годъ, а детей у нихъ много, а мужы и жены всЬ черны, — язъ хожу куды, ино за мною людей много, дивятся бълому челове­ку» (332,33—36 [12]). И в дальнейшем в этом отрезке каждое сооб­щение описательного характера делается как бы по поводу какого-нибудь эпизода путешествия: по поводу приезда в Чюнейрь, резиденцию Асад-хана, сообщаются данные о быте хорасанских вельмож в Индии; наступление зимы, заставившее Афанасия Ни­китина задержаться в Чюнейре, дает повод сообщить сведения о климате, о том, что «в тЬ же дни у нихъ орють да съють», и вообще разные сведения о сельском хозяйстве; то же наступление зимы дает повод рассказать и о зимнем костюме. Вообще, в этом отрезке мы находим тот же беспорядочный способ, сообщения разрознен­ных наблюдений, который характерен для «боковых» отрезков сре­динной, чисто статически-описательной части «Хожения»: но в отличие от этих «боковых» отрезков, где это беспорядочное изло­жение ничем не мотивировано, здесь оно мотивировано тем, что это — «путевые заметки». Благодаря этому в рассматриваемом от­резке элементы описательный и повествовательный соединены друг

S01


   
 
 
 

 

СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ

с другом, и весь отрезок является постепенным переходом от чис­то динамического повествования начала «Хожения» к чисто стати­ческому описанию средней части «Хожения».

Обратный переход от статического описания средней части «Хожения» к динамическому повествованию конца «Хожения осу­ществляется двумя «переходными» отрезками, следующими друг за другом. Оба этих отрезка тесно связаны друг с другом по сои держанию: в обоих рассказывается о войнах и военных событиях, имевших место в Индии во время пребывания там Афанасия Ники-тина. Еще перед началом первого из этих отрезков Афанасий Ни-китин, жалуясь на то, что выехать из Индии стало трудно вслед-ствие повсеместных войн («вездЬ булгакъ сталъ» [26 ], т. е. смута смятение), кратко обрисовывает общее политическое положение, создавшееся на Востоке: «князей вездЬ выбыли, Яишу мурзу убилъ Узуосанбекъ, а Солтамусаитя окормили, а Узуосанъбекъ на Ши-рязи сблъ, и земля ея не обронила [не окрепла], а Е'дигерь Мах-метъ, а тотъ къ нему не ътът, блюдется» (341,17^19 [26]). Самый отрезок (341,23—343,4) начинается с сообщения о том, что полко-водец бередского султана Меликтучар «два города взялъ индъйс-кыя, что разбивали (т. е. занимались разбоем) по морю ИндЬйско-му, а князей поймал 7 да казну ихъ взялъ... а стоялъ подъ городомъ два году, а рати с нимъ два ста тысячь, да слонов 100, да 300 веръ-блюдовъ» (341,23—25 [26]). Затем рассказывается о приезде этого Меликтучара в Бедер, о встрече его с султаном и о выступлении войск бедерского султана в поход против чюнедарского князя. Попутно с повествованием об этих событиях описывается пыш-ность образа жизни Меликтучара и пышный выезд султана, под-робно перечисляется состав войск султана с указаниями о воору­жении. Таким образом, здесь динамическое повествование о событиях соединено с описанием, причем описание преобладает над повествованием и по самому своему содержанию и форме живо напоминает описание пышного выезда бедерского султана о пре­дыдущем, «боковом» отрезке средней, чисто статически-описатель­ной части «Хожения». Следующий отрезок (343,10—31 [29]) в на­чале своем заключает продолжение рассказа о походе бедерского султана5, но в этот рассказ вставлено краткое описание одного города, который особенно трудно было завоевать. Затем следует рассказ о переезде Афанасия Никитина из Кельберга в Дабиль, причем попутно даются краткие сведения о достопримечательно­сти некоторых городов6.

Таким образом, и в этом отрезке элемент динамического пове­ствования смешан с элементом статического описания, но в проти­воположность предшествующему отрезку повествование преобла­дает над описанием. Этим подготовляется следующий за только что рассмотренным отрезком чисто динамически-повествовательный

НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ

рассказ об обратном пути от Дабиля до Крыма, заканчивающий все «Хожение».

Таким образом, постепенный переход от динамически-повество­вательного начала к статически-описательной середине «Хожения» осуществляется при помощи «переходного» отрезка с путевыми за­метками, а обратный постепенный переход от статически-описатель­ной середины к динамически-повествовательному концу «Хожения» осуществлен двумя «переходными» отрезками, посвященными во­енным событиям. Это различие в содержании переходных отрезков зависит от различия в содержании тех чисто повествовательных ча­стей, к которым переходные отрезки примыкают: путешествие Афа­насия Никитина из Твери до Индии происходило в спокойной поли­тической обстановке, а обратное путешествие из Индии в Крым совершалось на фоне военных событий, которые упоминаются не только в переходных отрезках, но и в самом чисто повествователь­ном конце «Хожения». И все же, несмотря на все эти различия, пе­реходные отрезки по своей формальной, композиционной функции аналогичны друг другу, т. к. служат связующими звеньями между двумя основными видами спокойного изложения — динамическим повествованием и статическим описанием — и благодаря этому со­единяют середину «Хожения», с одной стороны, с его началом, с другой стороны — с его концом7.

Резюмируя все сказанное об «отрезках спокойного изложения» в «Хожении», получаем для «Хожения» следующую общую схему: чем ближе к середине, тем чище вид статического описания, чем дальше от середины, тем чище вид динамического повествования. Эта «кривая», идущая от динамического повествования к статичес­кому описанию и вновь возвращающаяся к динамическому повество­ванию, является не «сплошной», а разлагается на 9 отрезков, каж­дый из которых представляет из себя отклонение в определенном направлении. Отрезки эти таковы:

1-й: «Путешествие от Твери до Гурмыза» (чистый вид динам, повеств.);

2-й: «Первые путевые впечатления» (смесь динам, повеств. и статич. опис);

3-й: «Отдельные сведения о природе и жителях Индии» (ста­тич. опис. при беспорядочном и несистематическом харак­тере изложения);

4-й: «Сведения о религии Индии» (систематическое статич. опис);

5-й: «Описание портовых городов Индии» (системат. статич. опис);

6-й: «Отдельные сведения о природе и жителях Индии» (ста­тич. опис. при беспорядочном и несистематическом харак­тере изложения);


СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ


7-й: «Военные события в Индии» (смесь статич. опис. с динам, повеств. при преобладании элемента описания);

8-й: «Военные события в Индии. Переезд Афанасия Никитина к берегу моря» (смесь динамич. повеств. со статич. опис, но с преобладанием повествования);

9-й: «Обратное путешествие из Дабиля в Крым» (чистый вид динамич. повеств.).

Нельзя не обратить внимания на поразительную симметрию и стройность этой композиционной схемы.

Обратимся к другому композиционному элементу «Хожения», к религиозно-лирическим отступлениям. В отличие от разнообра­зия содержания отрезков спокойного изложения религиозно-ли­рические отступления по своему содержанию все однородны. Все они связаны с упоминанием какого-нибудь двунадесятого празд­ника, подчеркивают тяжелое чувство одиночества православного христианина среди иноверцев и трудность для такого христианина сохранить свою веру (в смысле бытового исповедничества). Отли­чаются эти отступления друг от друга главным образом тем, что одни из них пространны и развиты, другие — короче и, так ска­зать, «недоразвиты», т. е. заключают в себе только указание на пси­хологическую ситуацию, а не разработку самой этой ситуации. Как уже было указано выше, каждое из этих религиозно-лирических отступлений стоит в промежутке между двумя отрезками спокой­ного изложения, т. е. на каждом изгибе вышеупомянутой компози­ционной «кривой», осуществляя, таким образом, самое членение этой кривой. Присматриваясь внимательнее к распределению ре­лигиозно-лирических отступлений, замечаем, что пространные и вполне развитые отступления выступают во всех тех случаях, ког­да хотя бы один из непосредственно примыкающих к данному от­ступлению отрезков спокойного изложения является чисто стати­чески-описательным8. Исключение из этого правила составляет только место спайки 3-го отрезка с 4-м, где, несмотря на чисто ста­тически-описательный характер обоих отрезков, религиозно-лири­ческое отступление только намечено, но не развито, т. е. имеется и упоминание двунадесятого праздника, и указание на исповедниче-ство Афанасия Никитина среди иноверцев, но лирика отсутствует и должна дополняться воображением читателя9. Объясняется это, конечно, тем, что 4-й отрезок, перед которым стоит это отступле­ние, всецело посвящен религии Индии: слишком настойчивое под­черкивание духовного одиночества Афанасия Никитина в этом ме­сте было бы излишним и могло бы даже затруднить переход к дальнейшему спокойному изложению.

Там, где ни один из соседних отрезков не является чисто ста­тически-описательным, религиозно-лирическое отступление выс­тупает в сокращенном и недоразвитом виде10. Объясняется это,

504


НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ


       
   
 
 

 

 

-I ■


конечно, относительно быстрым темпом, присущим динамическо­му повествованию и не позволяющим задержаться на отступле­нии. На месте спайки первого отрезка со 2-м религиозно-лири­ческого отступления, собственно, вовсе нет, а есть только краткое упоминание о том, что Афанасий Никитин встретил Пасху («Ве­ликий День») на острове Гурмызе11: читателю предоставляется до­полнить своим воображением грустное настроение и ощущение одиночества путешественника, встречающего великий христиан­ский праздник среди иноверцев, вдали от родины, на каком-то острове среди Персидского залива; но автору некогда на этом ос­танавливаться — он спешит перейти к повествованию о своих пу­тевых впечатлениях.

Таким образом, объем и степень развитости отдельных религи­озно-лирических отступлений зависит от характера и содержания тех отрезков спокойного изложения, между которыми эти отступ­ления вставлены. Содержание же всех этих религиозно-лирических отступлений приблизительно одно и то же. Благодаря этому религи­озно-лирический элемент оказывается красной нитью, проходящей через все «Хожение», однородным цементом, связывающим отдель­ные отрезки и в то же время обрамляющим каждый из этих отрезков в отдельности.

Этот композиционный принцип обрамления при помощи рели­гиозно-лирического элемента проведен с полной последовательно­стью. Религиозно-лирический элемент обрамляет не только каждый отдельный отрезок спокойного изложения, но и все «Хожение» в целом. Перед началом «Хожения» помещена краткая молитва на цеоковно-славянском языке12, а в конце «Хожения» после сопро­вождаемого молитвенными восклицаниями рассказа о прибытии в Крым и после заключительной фразы13 помещена длинная молитва на арабском языке14, которой все «Хожение» и заканчивается. Та­ким образом, все «Хожение» вставлено в рамку двух молитв.

Перейдем теперь от композиционных приемов «Хожения» к его стилистической стороне и языковой символике. Первое и главное, что поражает в этой области, — это, конечно, та чисто акустичес­кая экзотика, которой окрашено все «Хожение». Достигается этот эффект усиленным употреблением имен, слов, выражений и фраз индийских, арабских, персидских и тюркских.

Восточные географические названия разбросаны по всему «Хо-жению». Но время от времени они сгущаются и собираются в более длинные ряды. Мотивировки таких перечислений экзотических гео­графических названий бывают разные. Чаще всего (в 6-ти случаях из 13-ти) такое перечисление мотивируется указанием маршрута, что дает возможность называть каждое географическое название по крайней мере два раза15. Но часто географические имена пере­числяются и по какому-нибудь иному поводу. Истинная цель этих


     
 
 
 

 

СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ

перечислений состоит, конечно, в нагромождении экзотических слов со своеобразными звукосочетаниями. Это явствует особенно из того, что в подобных перечислениях Афанасий Никитин обо­значает арабскими и персидскими именами даже и такие страны, для которых в славянском языке обычно употребляются имена гре­ческого происхождения: так, Египет он называет «Мисюрь», Си-рию— «Шам», Аравию— «Оробстань» или «Рабаст»17.

Личные имена собственные в «Хожении» встречаются в общем реже географических, но замечается тоже довольно ясно выражен­ная тенденция группировать такие имена в более или менее длин­ные ряды, причём мотивировка таких перечислений опять-таки до­вольно разнообразна18.

Кроме имен собственных, встречается в «Хожении» и множе­ство отдельных слов из «восточных» языков. В большинстве сво­ем это технические термины, обозначения специфически туземных предметов и понятий. Но объяснение этих слов Афанасий Никитин дает лишь в очень немногих случаях19. Большей частью читателю самому предоставляется догадываться о значении данного слова. Иногда догадаться можно потому, что в параллельном месте упот­реблено соответствующее русское слово20; в других случаях мож­но из контекста угадать, к какому классу предметов принадлежит данный предмет, обозначенный мудреным восточным именем21. Но очень часто догадаться без знания соответствующих языков про­сто невозможно22. При этом очень часто восточные слова употреб­ляются для обозначения таких понятий, которые свободно можно было бы обозначить русским или церковнославянским словом23. Употребление этих восточных слов придает изложению особую couleur locale [«местный колорит»] и в то же время особую звуко­вую экзотичность, а процесс угадывания значения создает особен-но напряженную установку на словесное выражение24. Некоторые фразы Афанасия Никитина производят впечатление какой-то рус-скоазиатской тарабарщины, сквозь которую смысл только просве­чивает25.

Наконец, кроме восточных имен и отдельных слов, Афанасий Никитин вводит в русский текст своего «Хожения» целый ряд фраз на арабском, персидском и тюркском языках. В XV веке персидс­кий и арабский языки были известны лишь ничтожному числу рус­ских людей. Несколько более распространено было в то время зна­ние тюркского, «татарского», языка26 (особенно среди купцов поволжских городов). Но все же большинству возможных читатег лей Афанасия Никитина ни арабский, ни персидский, ни тюркский языки не были известны. Афанасий Никитин, несомненно, это учи­тывал. Там, где понимание какой-нибудь татарской фразы необхо­димо для понимания общего хода рассказа, Афанасий Никитин снабг-жает эту фразу русским переводом27. Из этого следует, что во всех


 

 

многочисленных прочих случаях, где арабские, персидские фразы переводом не снабжены, Афанасий Никитин вполне сознательно шел на то, что читатели не поймут его. Поэтому целью всех этих довольно многочисленных, не снабженных переводом «восточных фраз», разбросанных по всему «Хожению» (главным образом в религиозно-лирических отступлениях и отрезках статически^опи-сательного изложения), является только создание определенного эффекта экзотики, достигаемого необычностью звукосочетаний в связи с непонятностью самих фраз. Собственно, этот эффект можно было бы достигнуть и про­ стым подбором слов из разных восточных языков без всякого связ­ ного смысла. Но на самом деле все арабские, персидские и тюркс­ кие фразы, внесенные Афанасием Никитиным в текст «Хожения», имеют смысл. Смысл этот, будучи понятен только самому автору и небольшому меньшинству читателей, интересен только для психо­ логии и характеристики автора, а не для литературной характерис­ тики самого произведения, в котором помянутые фразы, как сказа­ но, играют только роль средств для создания и повышения общего впечатления чуждости и экзотичности описываемой обстановки. Тем не менее мы должны рассмотреть эти фразы и с точки зрения их смысла, ибо это поможет нам яснее почувствовать дух «Хоже­ ния». ■. ;. Значительная часть «восточных» фраз «Хожения» представ­ляет из себя молитвы или молитвенные восклицания. Во всех раз--

витых религиозно-лирических отступлениях имеются такие «вос­точные» молитвы и молитвенные восклицания наряду с русскими2^, а по окончании всего «Хожения», как указано выше, приводится длинная молитва на арабском языке. Мотивы, побудившие Афана­сия Никитина прибегнуть в этих молитвах к восточным языкам, конечно, были разнообразны. Тут была и потребность обращаться к богу не на обычном, понятном для всех языке — потребность, отмеченная в психологии религии разных времен и народов. Но была тут и своеобразная символика религиозного одиночества, симво­лика особенно своеобразная потому, что символ был, так сказать, прямо противоположен символизируемому состоянию. В бытность свою на Востоке Афанасий Никитин остро ощущал свое религиоз­ное одиночество и, вынужденный прятать свое христианство от окружающих, тайно (а может быть, иногда и вслух) молился по-рус­ски, т. е. непонятно окружающим. Теперь, описывая свои странствия и живо вспоминая это доминирующее состояние своего духовного одиночества, он символизирует его тем, что опять молится на язы­ке, непонятном для окружающих. Но так как эти окружающие те­перь — русские, то молиться приходится уже не по-русски, а по-арабски, по-персидски или по-татарски. Таким образом, перемена окружения вызвала переворачивание наизнанку языковых выраже-

. \


НИКОЛАЙ


СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ

ний психического состояния: в Индии языковым символом интим­ной, лично-религиозной жизни Афанасия Никитина был русский, в «Хожении» же, написанном по-русски и для русских читателей, таким символом становятся восточные языки. Поэтому на этих язы­ках Афанасий Никитин пишет теперь такие мысли, которые в Ин­дии приходили ему в голову по-русски и оставались не высказан­ными вслух или скрытыми от окружающих29. Замечательно, что единственная молитва о России, заключающая в себе несдержанное проявление горячей любви Афанасия Никитина к родине, приведена в «Хожении» по-татарски и без русского перевода.

Но, раз ассоциировавшись с психологическим комплексом со­кровенности личных религиозных переживаний и с воспоминанием о духовном одиночестве, употребление восточных языков в «Хо­жении» захватывает и некоторые смежные психологические комп­лексы. Так, мы находим фразы на восточных языках там, где Афа­насий Никитин вспоминает о своей оскверненности, явившейся следствием долгой жизни среди иноверцев. На татарском языке он признается в том, что, забыв точные сроки православных постов, иногда постился вместе с мусульманами и по-мусульмански и что при этом молился богу о том, чтобы это не зачлось ему как измена вере31. Ощущение своей оскверненности особенно сильно высту­пало, когда Афанасию Никитину доводилось вступать в половые сношения с черными невольницами и вообще с некрещеными тузем­ками. Поэтому все сведения о проституции в Индии и о платном удовлетворении половых потребностей он сообщает на татарском языке32. Характерно, что за наиболее циничной в этом отношении татарской фразой33 непосредственно следует религиозно-лири­ческое отступление, в котором Афанасий Никитин плачется о со­блазнах, окружающих его, и о трудности сохранить религиозную чистоту, живя среди иноверцев. О том, что во время поста он воз­держивался от половых сношений, Афанасий Никитин сообщает тоже по-татарски34.

То своеобразное положение, при котором восточные языки в рассказе Афанасия Никитина играют ту же символическую роль, которую русский язык играл в его интимной жизни в Индии, ска­зывается и в других случаях. Некоторые браманские идолы пора,^ зили Афанасия Никитина своей непристойностью: поразила, оче­видно, не непристойность сама по себе, а то, что эта непристойность придана изображению божества, которому поклоняются. Это Афа­насий Никитин подумал, очевидно, по-русски, но вслух, конечно, не высказал. Описывая же эти идолы в своем «Хожении», он указыва­ет на их непристойность по-татарски^. Другой раз, при виде мо­гущества и военной мощи мусульманских правителей, победонос­но воюющих с «неверными», у Афанасия Никитина мелькнула мысль, что, хотя с виду ислам как будто помогает своим последова-


 

НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ

телям, тем не менее бог-то знает, какая вера истинна и какая неис­тинна. Опять-таки мелькнула эта мысль по-русски и вслух высказа­на не была, при изложении же своих воспоминаний Афанасий Ни­китин высказывал эту мысль по-персидски.

Таким образом, фразы на восточных языках в «Хожении» Афа­насия Никитина имеют свою определенную смысловую сферу, свя­заны с определенным психологическим комплексом ассоциаций37. Но эта внутренняя смысловая сторона этих фраз доступна и от­крыта лишь самому Афанасию Никитину и очень ограниченному кругу его читателей. Для большинства же читателей фразы эти ли­шены смысловой стороны и в силу именно этой своей бессмыслен­ности в соединении с своеобразием своей акустически-звуковой стороны являются только средством повышения впечатления экзо­тичности описываемых в «Хожении» диковинных явлений, обыча­ев и событий.

* *

Рассмотренные здесь формальные особенности «Хожения за три моря» Афанасия Никитина присущи исключительно одному этому памятнику. Но, сравнивая «Хожение» Афанасия Никитина с другими памятниками древнерусской письменности, замечаем, что главные особенности, рассмотренные выше, встречаются — прав­да, в ином и менее развитом виде — в определенной группе произ­ведений, именно в древнерусских паломничествах.

Так, прием разграничения элементов динамически-повествова­тельного и статически-описательного с помещением описания стра­ны в середине, а повествования о путешествии из России и обрат­но — по краям памятника встречается в большинстве русских паломничеств начиная с конца XIV в.38 Но ни в одном паломниче­стве это разграничение двух видов изложения и постепенность переходов от одного вида к другому не проведены с такой после­довательностью и не разработаны с таким мастерством, как в «Хо­жении» Афанасия Никитина.

Обычай начинать и кончать произведение молитвами был ши­роко распространен в древнерусской литературе, и в частности в литературе паломнической. Но Афанасий Никитин разработал и этот прием совершенно оригинально, превратив религиозно-лири­ческий элемент в средство композиционного членения своего про­изведения и в средство спайки отдельных его частей — чего ни в одном древнерусском паломничестве не наблюдается.

Прием перечисления географических названий (с указанием расстояний и дней пути) широко распространен в паломнической литературе, где он выполняет роль предельно схематизированного заместителя динамического повествования о путешествии. Но Афа-


 
 

 

СЕМИОТИКА ЛИТЕРАТУРЫ

насий Никитин оригинально использовал этот прием для совершенно иных целей, именно для создания определенного экзотического звукового эффекта39. Поэтому он расширил самое применение это­го приема, введя разные мотивировки перечисления географичес­ких названий, далее, аналогичные роды восточных личных имен, наконец, бессмысленные (с точки зрения большинства читателей) фразы на восточных языках и т. д.

Наконец, мы видели выше, что в некоторых частях своего «Хо-жения» Афанасий Никитин применяет прием несистематического, беспорядочного изложения (мотивированного формой путевых за­меток во 2-м отрезке и ничем не мотивированного в 3-м и 6-м отрез­ках). Тот же прием широко применяется и в паломнической литера­туре (где он обычно мотивирован формой путевых заметок). Заметим кстати, что прием этот отнюдь нельзя объяснить пресловутой «бес­хитростностью» или «простодушием» паломников. Смысл этого при­ема в том, что при таком способе изложения создается иллюзия раз­нообразия и многочисленности впечатлений, тогда как при систематическом описании материал кажется более ограниченным и скудным именно оттого, что он становится легко обозримым.

Таким образом, между «Хожением» Афанасия Никитина и древнерусскими паломничествами существует несомненная связь40. Остается только выяснить характер этой связи.

Мы уже говорили выше, что как многие паломничества, так и «Хожение» Афанасия Никитина начинаются и заканчиваются мо­литвами. Но в то время, как в паломничествах обе молитвы (и на­чальная, и заключительная) — церковнославянские и христианские, в «Хожении» Афанасия Никитина заключительная молитва арабс­кая, мусульманская. На первый взгляд это создает впечатление ка­кой-то пародии. Но на самом деле это, конечно, не так.

Отношение между «Хожением» Афанасия Никитина и палом­ничествами может быть выражено следующей краткой формулой: в то время как паломничество есть описание путешествия в святую землю, «Хожение за три моря» Афанасия Никитина есть описание путешествия в поганую землю.

Это создает глубокое различие в религиозно-психологической ситуации. Паломник путешествует по святым местам, переполнен­ным святынями и представляющим на каждом шагу материальные, осязаемые следы ветхозаветных и новозаветных воспоминаний. Он несет в себе самом, в своем сознании особую атмосферу благочес­тивых чувств, мыслей, настроений и представлений, и окружающий мир, внешняя обстановка святой земли действуют на этот внутрен­ний мир паломника как мощный резонатор, повышая интенсивность всех его переживаний, мыслей и чувств. Оба мира, внешний и внут­ренний, сливаются воедино, и паломник неспособен различать, где кончается один и где начинается другой: в окружающем он видит и


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.021 сек.)