Заказ 56)2 о? 4 страница

3. НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ

Мы подробно остановились на решении вопроса о субъективной стороне одних и тех же преступлений в различных учебниках и комментариях и однородных пре­ступлений в одних и тех же источниках не только для того, чтобы показать существующую в этой области раз­ноголосицу, хотя она и сама по себе заслуживает вни­мания. Мы стремились также показать, что эта разно­голосица является результатом не аргументированного различия в подходе, а отсутствия научно обоснованных позиций. Это выражается в целом ряде направлений.

Первое, что обращает на себя внимание в этом пла­не,—это отсутствие необходимого внимания к элемен­там общего определения умысла в его применении к пре­ступлениям с различной структурой состава.

С одной стороны, к материальным преступлениям, таким, как убийство и незаконное производство аборта, с такими последствиями, определение умысла применя­ется «целиком» (сознание общественно опасного харак­тера действия и предвидение и желание или сознательное допущение общественно опасных последствий) так, как если бы можно было предвидеть общественно опасные последствия действия, не сознавая одновременно обще­ственно опасного характера самого действия. Между тем «предвидение общественно опасных последствий опреде­ляет и сознание общественно опасного характера совер­шаемого действия или бездействия»³.

'Там же, стр.300, 301. ³ Т а ч же, стр. 303.

'А. А. Пионтковский. Учение о преступлении, 1961, стр. 350.

Ми^аНз ти1ап(Пз это относится и к случаям неосто­рожного отношения к последствиям: если субъект отно­сится к общественно опасным последствиям хотя бы с небрежностью, это значит, что он либо сознает, либо как минимум должен и может сознавать общественно опас­ный характер породившего эти последствия действия. Поэ­тому «вина в отношении последствий» является в этих случаях «определяющей субъективную сторону всего дея­ния» не только потому, что «без наступления предусмот­ренных в законе последствий нет состава преступления»'^, но и потому, что наличие вины в отношении последствий ео 1рзо означает наличие вины и в отношении харак­тера действия.

С другой стороны, вопреки ясному смыслу закона, который делит умысел на виды только в области отно­шения к последствиям, источники говорят о видах умыс­ла применительно к формальным преступлениям и к формальным элементам материальных преступлений (к хулиганству, оскорблению, незаконному обыску, кле­вете, к нарушению правил при совершении транспортных преступлений).

С этим обстоятельством ввиду трудности конструи­рования желания и сознательного допущения в отноше­нии характера деяния связаны и дальнейшие отклонения ряда теоретических решений от общего определения умысла в законе.

Одно из них заключается в подмене предмета умыс­ла; отношение к социальному характеру деяния подме­няется отношением к факту, а поскольку любое действие (обыск, сбыт поддельных денег и т. д.) совершается с желанием его совершить, постольку обычным результатом такой подмены является признание того, что большинство формальных преступлений совершается «с прямым умыс­лом». Мы убедились и в том и в другом, в частности, на примере незаконного ареста, лишения свободы, произ­водства аборта и оставления в опасности².

Другое отклонение выражается в подмене основания деления умысла на виды: оттенки волевого отношения

' жКомментарий к Уголовному кодексу РСФСР 1960 г.» изд-во ЛГУ, 1962, стр. 361.

² Такую же подмену допускают многие практические работни­ки (см. сгр. 188).

(желал или сознательно допускал) подмепяютс! в этом качестве оттенками интеллектуального отношения; знание существования факта рассматривается как «прямоумыш-ленное» отношение к нему, тогда как признание вероят­ности его существования объявляется косвенным умыс­лом. Мы видели это на примере сбыта поддельных денег и (в Комментарии к УК Казахской ССР) отношения к возрасту потерпевшего при совершении ряда половых преступлений.

Еще одна особенность рассмотренных нами решений заключается в почти полном отсутствии в источниках ка­кой бы то ни было аргументации в их обоснование. Одни и те же деяния объявляются «прямо-» или «косвенно-умышленными» и различные элементы умысла того или иного вида получают самое разное содержание без ка­ких-либо доводов. Согласие или несогласие с этими ре­шениями — вопрос не убеждения, а веры или вкуса.

Мы видели,что когда в законодательном определении преступления содержатся указания на те или иные об­стоятельства, анализ которых мог бы быть положен в основу решения вопроса о субъективной стороне (похи­щение, уклонение и т. д.), источники не уделяют этим обстоятельствам никакого внимания. Более того, созда­ется впечатление, что многие авторы при анализе субъек­тивной стороны вообще не чувствуют себя связанными законодательным определением преступления.

В одних случаях в эти определения включаются эле­менты, не указанные в них законодателем. Так обстоит дело при убийстве—с заведомостыо в отношении спосо­ба (особо жестокого, опасного для жизни многих лю­дей); при хулиганстве—с мотивом пренебрежительного отношения к правилам социалистического общежития;

при сбыте поддельных денег—с мотивом (корыстным или в виде стремления получить материальную выгоду) и целью извлечения незаконного дохода или завладения имуществом; при краже—с сознанием того, что проис­ходит изъятие имущества при отсутствии права на это и безвозмездно, предвидением имущественного ущерба, желанием использовать имущество как свое собственное или обратить его в свою собственность (все это, как уже отмечалось, без каких-либо ссылок на определение кра­жи в законе); при незаконном аресте—с предвидением и желанием последствий деяния; при клевете—с жела­

нием илц сознательным допущением оклеветания потер-

певшегоЛ

В друких случаях из сферы сознания и воли субъекта исключаются элементы, включенные законодателем в оп­ределение преступления. Мы видели это на примере на­рушения общественного порядка, а в другом случае— неуважения \к обществу при хулиганстве, неприличия формы обхождения при оскорблении и др.

В более широком плане с этой точки зрения обращает на себя внимание чрезвычайно, в ряде случаев—недопус­тимо небрежное обращение источников с терминологией закона. Суммируя приведенные выше примеры, отметим отождествление заведомости с сознанием, а в других слу­чаях—с прямым умыслом, отождествление цели с же­ланием, а в других случаях — их противопоставление друг другу, противопоставление цели сознанию, обозна­чение термином «сознание» обеих форм умысла, выра­жением желания через «нежелание» и т. д.

Для полноты картины следует добавить, что наряду со сказанным источники, как мы видели, не уделяют почти никакого внимания вопросам субъективного отно­шения к квалифицирующим обстоятельствам, когда эти последние не относятся к категории последствий. Здесь— «белое пятно», и это в известном смысле еще более до­садно, чем описанная выше разноголосица. Там хоть есть из чего выбирать.

Правила применения определения умысла к материалу Особенной части

ПРАВИЛО 1: ^ОБЪЕКТИВИЗАЦИЯ СОСТАВА»

Трудности и неясности в решении вопросов, связан­ных с описанием и раскрытием субъективной стороны различных преступлений, объясняются в конечном счете описанными выше недостатками законодательства в его Общей и Особенной частях. Однако не менее очевидно и другое: каково бы ни было состояние законодательства, оно отличает умышленные преступления от неосторож­ных и различает умышленные преступления друг от дру­га. Эти криминологические отличия и различия суще­ствуют в реальной жизни, и поэтому описанное выше

положение вещей ставит перед исследователем/важную задачу: попытаться разработать правила применения общего определения умысла к материалу Особенной час­ти, которые учитывали бы и требования действующего законодательства, и криминологические особенности раз­личных преступлений и их групп.

Выработка этих правил могла бы иметь своим резуль­татом не только единообразно правильное понимание субъективной стороны отдельных преступлений, что было бы само по себе»немаловажно сточки зрения применения закона. Эта работа могла бы быть полезной также в пла­не совершенствования законодательства, давая возмож­ность выявить нормы Особенной части, структурные осо­бенности которых затрудняют их применение на основе общих правил и ввиду этого подлежат устранению. А это в свою очередь имело бы своим результатом придание этим нормам большей структурной и логической четкости и простоты. Само собой разумеется, правила применения общего определения умысла к материалу Особенной час­ти не могут быть произвольными. Их перечень и содер­жание должны определяться природой уголовной ответ­ственности в социалистическом государстве и практичес­кими целями советского уголовного права'.

Преступление часто определяют как единство объек­тивных и субъективных элементов. В рамках того, что сказано в этом определении, оно, подчеркивая необходи­мость для «бытия» преступления тех и других элементов, отражает действительное положение вещей. Однако в нем не подчеркнуты соотношение элементов того и другого рода, прямая и обратная зависимость между теми и дру­гими. Поэтому для наших целей преступление следует оп­ределить иначе — как единство акта внешнего поведения и психического отношения к этому акту и его элементам со стороны деятеля. Это определение не только устраняет неполноту приведенного выше, но и обязывает нас уста­новить отношение субъекта к каждому элементу, вклю­ченному в определение преступления законодателем. Для выполнения этой задачи мы должны прежде всего опи­сать преступление таким образом, чтобы по возможности

* Разумеется, мы не претендуем на то, чтобы перечень предла­гаемых ниже правил был исчерпывающим, их последовательность безупречной, а формулировка наилучшей.

устранить из описания все элементы психического отно­шения деятеля к тому, что он делает. Речь идет о таком описании общественно опасного деяния, в котором не со­держалось бы никаких ни прямых, ни косвенных указаний на наличие субъективных оснований для вменения со­деянного в,вину. Так как такое описание может включать в себя элементы, относящиеся не только к объективной стороне преступления в собственном смысле, но и к его предмету и 'к потерпевшему, а через них — к объекту преступления,^ а в некоторых случаях'—к его субъекту, предлагаемую операцию следовало бы наиболее общим образом назвать «объективизацией» анализируемого состава.

Эта операция в ряде случаев представляет известные трудности. Вопреки тому, что иной раз утверждается в литературе², законодатель, как правило, не стремится от­четливо выделить в Определениях преступлений их объек­тивную сторону в собственном смысле слова. И это ес­тественно: формулируя эти определения, он пользуется обычным, нетехническим языком, а этот последний при описании человеческого поведения отражает его живую диалектику: объективное и субъективное в нем нередко почти неразличимо слиты. Не будет большим преувели­чением сказать, что уголовное законодательство почти не знает терминов или слов, которые означали бы или долж­ны были бы означать именно и только объективную сто­рону преступления. Уже «действие» и «бездействие» по самому смыслу этих слов означают не просто мускульное движение или его отсутствие, а поступок, т. е. нечто та­кое, в чем принимают участие сознание и воля³. Оба эти термина законодатель в ст. 7 Основ объединяет в поня­тии деяния. Однако деяние — это не только и не просто сумма действия и бездействия. Сверх того, что содержит­ся в них, в деянии подчеркнут момент социально-мораль­ной упречности волепроявления, его негативной направ­ленности и отсюда — общественной опасности, или проти­возаконности деяния, или того и другого вместе. Толк­нуть человека при неловком движении — не значит со-

' См. стр. 3.

² Например, А. Н. Т р а и н и н. Состав преступления по совет­скому уголовному праву, М., 1951, стр. 182—183.

³ Там же, стр. 186—187.

10 Заказ 5642 145

вершить действие; ударить приятеля по плечу -I- значит совершить действие, но не деяние; ударить человека ку­лаком по лицу — значит совершить действие, которое яв­ляется деянием.

Естественно, те же явления мы наблюдает и в Осо­бенной части, нередко с некоторыми осложнениями. Убийство — это не просто причинение смерти, а лишение жизни умышленно или неосторожно и, кроме того, про­тивозаконно. Лишение жизни по приговору суда не есть убийство. В советской юридической литературе была вы­сказана точка зрения, что даже неосторожное лишение жизни нельзя называть убийством⁴.

Как бы то ни было, при анализе субъективной сто­роны этого преступления источники говорят о психиче­ском отношении лица не к убийству, а к смерти потерпев­шего и, кроме того, иногда — к общественно опасному характеру своего действия или бездействия.

Аналогично при хулиганстве «явное неуважение к об­ществу», строго говоря, могут демонстрировать только умышленные действия.

Отмеченное нами в одном из источников преобразо­вание этого элемента объективной стороны в мотив пре­ступления не случайно. Поэтому можно считать, что ха­рактеристика хулиганства в законе в качестве умышлен­ного преступления и одновременно включение в его оп­ределение указания на «явное неуважение к обществу» придают определению в известной мере тавтологический характер. По этой причине говорить, как это постоянно делается, о сознании субъектом того, что его действия выражают явное неуважение к обществу, и о желании эти действия совершить—это в какой-то мере то же са­мое, что говорить о сознании им того, что он действует умышленно, или о том, что он умышленно совершает умышленное деяние. Подобное смешение может лишь затруднить уяснение как объективной стороны хулиган­ства, так и содержания умысла при совершении этого преступления.

Таким же образом хищение или похищение при кра­же—это не только действие, результат и характеристи­ка деяния в качестве общественно опасного, но и опре-

' М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Преступления против жизни п здоровья, М., 1948, стр. 38.

деленная субъективная сторона. Взять и унести по не­осторожности вместе со своими чужие вещи, по рассеян­ности надеть, уходя из гостей, чужое пальто не значит совершить похищение. Более того, в этих случаях нель­зя даже сказать, что эти действия совершены тайно, хо­тя тайностЬ неизменно рассматривается в литературе в качестве элемента объективной стороны кражи. Харак­терно, что при анализе субъективной стороны этого пре­ступления источники, стремясь осуществить своего рода «объективизацию состава», говорят о сознании винов­ным того, что производится изъятие чужого имущества. Однако эта попытка неудачна: по смыслу слов, замена «похищения» «изъятием» означает исключение не субъ­ективности, а всего лишь противозаконности.

С какими бы трудностями, однако, ни была в отдель­ных случаях связана «объективизация»; она как подго­товительная операция для наших целей необходима. В повседневной жизни мы судим о реальных «помыслах и чувствах» людей по их действиям'. Поэтому, например, предположение о наличии у лица умысла на кражу мо­жет возникнуть у нас при совершении им не любых, а определенных общественно опасных действий. Так, ес­ли Иванов в отсутствие Петрова, не имея права на это, выносит из квартиры Петрова принадлежащее пос­леднему имущество, мы можем предположить, что у Ива­нова имеется умысел на кражу; для такого предполо­жения нет оснований, если Иванов, например, распрост­раняет порочащие Петрова сведения.

Нужно ли доказывать, что в надлежащим образом сформулированном законодательном определении пре­ступления должны в обобщенном виде содержаться либо (идеальный случай) «готовое» объективизированное описание соответствующих действий, либо (обычная практика) необходимые «материалы» для описания этих действий путем и в результате «объективизации» соста­ва. Не произведя этой последней операции, тем более эф­фективной, чем больше этого материала и чем лучше он поддается соответствующему анализу; не показав, на­пример, что действием в составе кражи является пере­мещение лицом чужого имущества из чужого владения

* В. У. Ленин, Поли. собр. соч., т. I, гтр 423, 424. См. также ниже, стр. 229.

10* 147

/

в свое при отсутствии права на это и при таких обстоя­тельствах, когда никто, кроме этого лица, не отдает се­бе отчета в происходящем, мы не сможем ясно предста­вить себе, какой «акт внешнего поведения» должен иметь место, чтобы на его основе можно было сделать предпо­ложение о наличии необходимой для состава данного преступления субъективной стороны. Не сделав этого и по этой причине пытаясь, например, выявить психичес­кое отношение к «похищению» или даже к «изъятию» имущества, мы в ряде случаев, хотим мы этого или нет, окажемся в необходимости анализировать «отношение к отношению», «умысел в отношении умысла», что ни к чему, кроме путаницы, привести не может.

Выше в виде иллюстрации мы привели «объективи­зированное» определение кражи. Чтобы пояснить нашу мысль, добавим к этому такие же определения некото­рых из тех преступлений, о которых шла речь выше. Убийство в «объективизированном» виде, по-видимому. будет выглядеть как общественно опасное лишение жиз­ни другого человека; оскорбление и клевета как умале­ние честн и достоинства другого человека (в одном случае—в неприличной форме, в другом—в виде рас­пространения о нем позорящих сведений, не соответст­вующих действительности); сбыт поддельных денег как выпуск таких денег в обращение; уклонение от уплаты налогов как их неуплата в военное время в надлежащий срок при отсутствии серьезных препятствий к своевре­менной уплате; наконец, вынесение неправосудного при­говора как вынесение приговора, противоречащего за­кону, или не основанного на нем, или (детальнее) осу­ждающего невиновного, искажающего фактические об­стоятельства дела, дающего неправильную правовую оценку этих обстоятельств или назначающего несправед­ливое наказание.

ПРАВИЛО 2: еСОЦИАЛЬНО-ФАКТИЧЕСКАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ СОСТАВА»

Объективизированный указанным выше образом сос­тав должен для наших целей подвергнуться затем даль­нейшей «обработке». Речь идет о другой подготовитель­ной операции, которую мы назовем «социально-факти­

ческой дифференциацией состава». Здесь также необхо­димы некоторые пояснения.

Преступление, в том числе взятое в объективизиро­ванном виде, представляет собой форму человеческого поведения не только в физиолого-психологическом (дей­ствие или бездействие), но и в социологическом смысле. Каждый состав преступления и соответственно каждое преступление содержат некоторое «ядро», некоторую «фактическую» основу, которые представляют собой «просто» действие или бездействие, доступное непосред­ственному восприятию событие, свободное от какой бы то ни было антиобщественной окраски и в этом смысле «нейтральное». Его характеристика в качестве антиоб­щественного или (в соответствующих случаях) общест­венно опасного либо же, напротив, общественно полез­ного зависит от свойства «присадков», которые в реаль­ной жизни, так как речь идет о событиях, происходящих в области общественных отношений, обязательно добав­ляются к этому «нейтральному фактическому ядру».

По общему правилу, они недоступны непосредствен­ному восприятию и представляют собой вывод из мно­гих обстоятельств. Общественно опасное действие пред­ставляет собой соединение фактического ядра с одним или большим числом антиобщественных «присадков». Иными словами, оно представляет собой единство «фак­тических» и только что указанных «социальных» эле­ментов'.

Такой вывод следует и из того, что о преступлении говорится в самом законе. По закону преступление есть действие или бездействие (фактическая сторона), пося­гающее на социалистический правопорядок (социальная сторона). В соответствии с этим умысел определяется в законе как, в частности, сознание виновным обществен­но опасного характера (социальная сторона) своего дей­ствия или бездействия (фактическая сторона). Дейст­вия, посягающие и не посягающие на социалистический правопорядок, имеющие и не имеющие общественно опас­ный характер,—это не обязательно действия, отличные друг от друга по фактической стороне. Однако они всег-

• Об условности этого деления и этих наименований будет ска­зано ниже.

да глубоко различны по своей социальной характерис­тике.

Нанесение смертельного удара нападающим жертве или же жертвой нападения нападающему в состоянии необходимой обороны с фактической стороны в обоих случаях выглядит как причинение смерти другому лицу. В социальном же плане это в одном случае—тяжкое пре­ступление, в другом—общественно полезное действие. Характерно, что в последнем случае предвидение и же­лание результата именно потому, что результат здесь общественно полезен, не образуют умысла в уголовно-правовом смысле. Характерно и другое: если человек, не проявив должной осмотрительности, вообразил напа­дение там, где его на самом деле не было, и убил «на­падающего», он привлекается к ответственности за не­осторожное убийство, хотя он предвидел смерть потер­певшего и желал причинить ее: это происходит петому, что виновный должен был и мог сознавать общественно опасный характер своего поведения в создавшейся си­туации.

Верное в общем—верно и в частностях, и даже, мо­жет быть, именно в частностях яснее-видно. Клевета и оскорбление суть формы поведения, имеющие отноше­ние к чести и достоинству другого человека. В этом смыс­ле и в этих пределах они ничем не отличаются от других форм поведения, имеющих отношение к тем же общест­венным ценностям. Так, фактическое ядро клеветы за­ключается в распространении сведений о другом лице, оскорбления — в поведении, оказывающем воздействие на чувство собственного достоинства потерпевшего. Од­нако в отличие от иных форм поведения, имеющих отно­шение к чести и достоинству другого человека, клевета предполагает распространение сведений, не соответст­вующих действительности, а оскорбление — воздействие, имеющее своим содержанием унижение чести и досто­инства другого.

По-видимому, нет надобности доказывать, что и та и другая форма деятельности независимо от ее субъек­тивной стороны причиняет ущерб обществу. Очевидно также, что этот ущерб усугубляется, когда не соответст­вующие действительности сведения позорят другое ли­цо, а унижение чести и достоинства выражается в непри­личной форме; усугубляется настолько, что законода­

тель считает его достаточно существенным, чтобы объя­вить соответствующие действия при наличии соответст­вующей субъективной стороны преступными.

Аналогичным образом посредством «социально-фак­тической дифференциации состава» в убийстве можно выделить общественную опасность лишения жизни дру­гого человека; в незаконном производстве аборта, ли­шении свободы, обыске, аресте—незаконность соответ­ствующих действий; в краже нарушение перемеще­нием имущества из одного владения в другое воли соб­ственника или владельца и отсутствие права на такое перемещение; в вынесении неправосудного приговора — его неправосудность и т.. д.

Прежде чем продолжить рассмотрение этого вопро­са, необходимо подчеркнуть, что деление элементов со­става на фактические и социальные—что видно и из при­веденных выше примеров — имеет условное значение и преимущественно уголовноправовое назначение.

В этом плане следует, с одной стороны, заметить, что фактические элементы общественно значимого действия по сути дела также имеют социальный характер. Пере­дача другому лицу подлинных денежных знаков, вполне правомерное перемещение имущества из одного владе­ния в другое суть сами по себе действия, имеющие со­циальное значение. В этом смысле фактические.элемен­ты мало чем отличаются от социальных.

В то же время характеристика действия в качестве общественно опасного не плод нашего воображения. Она отражает, как и всякая оценка, если она правиль­на, совокупность объективно существующих свойств и отношений предмета. Поддельность сбываемых денег, несоблюдение при производстве ареста определенных правил, несоответствие приговора закону или обстоя­тельствам дела носят не менее фактический характер, чем сам по себе факт выпуска денег в обращение, про­изводство ареста или вынесение приговора судом. Та­ким образом, социальные элементы любого обществен­но опасного действия имеют в свою очередь фактичес­кий характер и в этом смысле ничем не отличаются от фактических элементов.

Особенность фактических элементов состава с инте­ресующей нас точки зрения состоит в том, что взятые сами по себе они не характеризуют действие в качестве

антиобщественного. Эту характеристику сообщают ему его социальные элементы, и в этом—их особенность. Од­нако и здесь размежевание подчас подвижно. Например, удовлетворение половой страсти с лицом, достигшим по­ловой зрелости, посредством полового сношения или в извращенной форме становится общественно опасным, если субъект использует при этом насилие. Однако с точ­ки зрения оценки характера и степени общественной опа­сности поведения лица, а следовательно, и для квали­фикации может стать и становится небезразличным, каков был в конкретном случае фактический элемент—­было ли это половое сношение или же это была извра­щенная форма удовлетворения. Как известно, украинс­кое законодательство выделило насильственное «удов­летворение половой страсти в извращенных формах» в особый состав*.

С другой стороны, общественно опасное действие именно потому, что оно есть форма человеческого пове­дения, образуется фактическими и социальными элемен­тами, взятыми вместе.

Клевета — это одновременно и распространение све­дений, и их ложный, позорящий характер. Какими бы ложными и позорящими ни были сфабрикованные из­мышления, одна лишь их фабрикация, даже если она получила объективное выражение, например в письмен­ной форме, и с этими измышлениями не по воле фабри-катора ознакомился кто-либо, не образует клеветы: фа­брикация ложных и позорящих измышлений сама по се­бе не обладает свойством общественной опасности. От­сюда — необходимость определенного психологического отношения лица не только к социальным, но и к факти­ческим элементам совершаемого им общественно опас­ного деяния. Это обстоятельство получило отражение в законодательном определении умысла. Законодатель­ное определение умысла подтверждает не только воз­можность, как было показано выше, деления элементов деяния на виды, но и необходимость включения в сфе­ру умысла тех и других элементов.

* Статья 118 УК УССР. Наименование преступления в заголов­ке статьи (в тексте — слова в кавычках) неточно: удовлетворение половой сграстн в извращенных формах само по себе составляет «фактический элемент» и уголовной ответственности не влечет.

В то же время фактические и социальные элементы деяния не только можно, но и нужно различать.

Их нужно различать прежде всего потому, что это отвечает жизненной потребности различать факт и со­циальное значение факта или же, в более практическом плане, устанавливать «событие» и выяснять его значе­ние для общественных интересов. Если верно, что нель­зя выяснить социальное значение факта, не установив самого факта, то в сфере общественных отношений пра­вильно и другое: установив факт, необходимо вслед за тем выяснить его социальное значение.

Это тем более важно, что социальное значение фак­та нередко определяется обстоятельствами, находящи­мися вне его,;и меняется в зависимости от этих обстоя­тельств. Как было сказано выше, обыск, арест, искусст­венное плодоизгнание, даже лишение жизни в зависи­мости от обстоятельств могут быть общественно опас­ными или общественно полезными фактами.

Значение факта так относится к самому»факту, как к предмету относится его свойство. Это отношение единст­ва, но не тождества, и поэтому, когда мы установили, что совершено общественно опасное действие, факт и его значение в нем неразрывно слиты. Однако в процессе вы­яснения, совершено или не совершено общественно опас­ное действие, мы должны считаться с возможностью того, что факт, который при наличии определенных обстоя­тельств должен был бы рассматриваться как обществен­но опасный, ввиду отсутствия этих обстоятельств не мо­жет рассматриваться таким образом. С этим связано и то, что даже при наличии этих обстоятельств и «созна­ния» в отношении факта, умысла или неосторожности в отношении обстоятельств, в силу которых факт стано­вится общественно опасным, может и не быть. Так, лицо, сознавая, что оно участвует в вынесении приговора, мо­жет не сознавать, что приговор неправосудный.

Фактические и социальные элементы общественно опасного действия следует различать далее потому, что таким путем мы имеем возможность отделить относи­тельно элементарную часть структуры общественно опас­ного действия от более сложной части и рассматривать их последовательно, в порядке естественной последова­тельности самих явлений. Можно считать, что именно это имеет Ъ виду не очень ясно сформулированная ст. ЗО.Ч

УПК РСФСР, которая предписывает суду при постанов­лении приговора последовательно решить, в частности, имело ли место деяние, в совершении которого обвиня­ется подсудимый, и, далее, содержит ли это деяние сос­тав преступления.

Правильнее было бы, конечно, говорить здесь не о деянии, а о событии. По терминологии уголовного права и по смыслу соответствующих слов деяние, общественно опасное деяние и преступление—это примерно одно и то же, ввиду чего деяние есть действие или бездействие, содержащее состав преступления.

Характерно, что в процессуальной литературе имен­но такая замена терминов и производится, причем, нас­колько можно судить, в первую очередь для того, чтобы отчетливее оттенить различие и необходимость проведе­ния различия между фактом и его значением.

Поиск по сайту: