Народный комиссариат юстиции сначала разрешил этот вопрос в утвердительном смысле

Первоначальный проект Уголовного кодекса 1921 г. НКЮ РСФСР[9], не содержавший материального определения преступления, отнес к числу преступных деяний, карае-мых уголовной санкцией,, и всевозможные мелкие правонарушения. Среди должностных преступлений значится: «непредставление должностными лицами в срок по требованию центральных и местных властей необходимых сведений, справок, отчетов» (ст. 95). Здесь стерта грань между должностным преступлением и служебным проступком, влекущим порой незначительное взыскание.

В гл. IX о нарушениях правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок, содержалась, бланкетная норма, предусматривавшая в общей форме уголовную ответственность за нарушение обязательных постановлений местных органов власти и примерно 42 состава отдельных преступлений. К числу последних были отнесены, например, курение табака в неразрешенных для того местах, превышение предельных норм скорости езды, появление в публичном месте в состоянии опьянения, нарушение правил, установленных для убоя скота, и т. д. Среди имущественных преступлений значилось самовольное пользование чужим имуществом без намерения присвоить его (ст. 186).

Включение всех перечисленных норм в Уголовный кодекс означало бы по существу поглощение понятия административного деликта понятием преступления и значительное расширение области уголовного права за счет права гражданского (наказуемость самовольного пользования чужим имуществом).

При наличии же упомянутой выше ст. 95 проекта, караю: щей непредставление в срок всякого рода сведений и ст. 90, карающей всякое упущение по службе, повлекшее ущерб

Для государства или отдельного лица, область преступного расширялась и за счет служебных проступков, влекущих взыскание в порядке подчиненности. Характерно, что включение в проект множества мелких деликтов соответствовало отказу от материального определения преступления в проекте 1921 г. Второй проект заменил широкое понятие упущения по службе более узким и определенным понятием халатного отношения к службе и отказался от признания уголовным преступлением единичного факта несвоевременного представления сведений должностными лицами. Это деяние становилось преступлением лишь при повторности (ст. 113). С другой стороны, проект 1922 г. ввел исключительно широкую по составу ст. 90, карающую неисполнение законно изданных распоряжений власти, циркуляров, приказов и т. п. принудительными работами до б месяцев. В такой формулировке ст. 90 чрезвычайно расширяла понятие преступного, включая в него даже деяния, по существу находящиеся за гранью проступков, преследуемых в административном порядке.

При рассмотрении проекта Уголовного кодекса 3-й сессией ВЦИК IX созыва статья 113 проекта была исключена, а из 43 статей главы IX сохранено только 13 статей[10]. Вместе с тем сессия исключила упоминавшиеся выше статьи, предусматривавшие мелкие упущения по службе и самовольное пользование чужим имуществом.

Решение сессии имело огромное принципиальное значение. Оно вытекало из принятого сессией материального определения преступления как общественно опасного действия или бездействия. Это определение, данное в статье 6, являлось краеугольным камнем кодекса[11].

В дальнейшем некоторые из деяний, которые были исключены сессией из перечня преступлений, были признаны преступными/ но не потому, что изменился принципиальный взгляд советского законодательства на понятие преступлений,

А потому, что эти деяния стали в других условиях общественно опасными и, следовательно, приобрели тот материальный признак, который характеризует преступление в советском социалистическом уголовном праве.

После издания Уголовного кодекса 1922 г. круг уголовно наказуемых деяний неоднократно изменялся как в ту, так и в другую сторону, что вызывалось изменениями общественной опасности тех или иных деяний в данной конкретной обстановке. Неизменным оставалось, однако, что каждое деяние, которое советский уголовный закон считает преступлением, объективно относится к числу общественно опасных.

IV

Вопрос о вине проект 1921 г. разрешал так же, как и «Руководящие начала» 1919 г., т. е. умысел или неосторожность не определялись в качестве обязательных условий преступности и наказуемости деяния.

В пункте «и» ст. 16 проекта 1921 г. цитированная норма воспроизведена с незначительными изменениями — исключены указания на злобу и коварство, добавлено в качестве смягчающего обстоятельства совершение преступления вследствие угроз и принуждения.

Проект 1922 г. включил принципиальное положение огромной важности, установив, что наказанию подлежат лишь те, которые действовали умышленно или неосторожно. Вместе с тем проект дал определения умысла и неосторожности, которые без изменения вошли в Уголовный кодекс 1922 г. и с незначительными изменениями в «Основные начала» 1924 г. и действующие УК союзных республик.

При определении умысла и неосторожности, видимо, частично была использована ст. 48 Уголовного уложения 1903 г., но не ст. 18 проекта Института советского права. В последней смешиваются субъективный и объективный моменты преступного деяния. Так, по проекту ИСП действовали умышленно те, которые, «предвидели преступные последствия своих действий и "тем не менее не остановились перед осуществлением своего замысла». Здесь смешивается прямой и эвентуальный умысел, обстоятельство, относящееся к объективной стороне — «не остановились», — включается в формулу умысла, наконец, проект говорит о преступных последствиях, хотя этот эпитет может

Поиск по сайту: