CLXXXVII

Я -- обживающий. Вы голы на ледяной земле. Скорбный народ мой,

затерянный в ночи, цвель на трещиноватой коре склона, что задержал каплю

влаги, спускаясь в пустыню.

Я сказал тебе: "Вот Орион, вот Большая Медведица, Полярная звезда". И

ты запомнил свои звезды, между собой вы говорили друг другу: "Вот Большая

Медведица, Орион, Полярная звезда", говорили: "Неделю вела меня Большая

Медведица", и понимали друг друга, а значит, жили в обжитом пространстве.

Обжитым был и замок моего отца. "Сбегай в подвал за инжиром", --

приказывал он мне, мальчишке. И я сразу ощущал сладкий запах спелого инжира

и мчался со всех ног.

Вот я сказал тебе "Полярная звезда", и внутри у тебя словно бы

повернулась стрелка компаса, ты различил бряцанье сабель северного племени.

И если я предназначил восточное плоскогорье для празднеств, южные

солончаки для казней, а отвоеванную пальмовую рощу для отдыха караванов --

то ты уже живешь у себя в доме.

Ты хочешь иметь колодец, чтобы он служил твоим нуждам, -- тебе нужна

вода. Но присутствие воды куда менее значимо, чем ее отсутствие. Кто не

умирал от жажды, не родился к жизни.

Лучшим жителем будет тот, кто иссыхал от пустынного безводья, мечтая о

знакомом колодце, слыша в горячечном бреду скрип ворота, а не тот, кто

всегда пил вдоволь из водопровода и не подозревает, как сладка колодезная

вода, к которой ведут звезды.

Я чту жажду не потому, что она открыла тебе телесную необходимость

воды, а потому, что принудила тебя читать звездную карту, ловить ветер,

присматриваться к следам врага на песке.

Пойми главное. Речь не о том, чтобы лишениями и надругательством над

жизнью заставить тебя ценить жизнь дороже. Просто, лишив тебя воды, я делаю

главным в тебе желудок. Но я хочу, чтобы жажда и возможность утолить ее

приобщили тебя к священнодействию: ты идешь при свете звезд, скрипит ржавый

ворот, и его песня преображает твою дорогу в молитвословие: вода --

необходимость для желудка, но она питает и душу.

Ты не вол в хлеву. Этот хлев можно переменить на другой, та же

кормушка, та же подстилка из соломы. Волу в нем не лучше, но и не хуже. Но

твоя пища должна питать не только тело, но и душу. И если ты умираешь с

голоду, а друг распахнул перед тобой дверь, подтолкнул к столу, налил в

кувшин молока и разломил хлеб, ты впиваешь его улыбку, еда становится для

тебя священнодействием. Конечно же ты насытился, но еще и расцвел

благодарностью за человеческое добросердечие.

Я хочу, чтобы хлеб был дружеством, а молоко дышало теплом

родственности. Хочу, чтобы ячменная мука пахла празднеством жатвы. Вода

полнилась пением ворота или светом звезд.

Я люблю своих воинов, и мне нравится, когда они, будто намагниченная

стрелка компаса, тянутся к дому. Не из стремления обделить их теплом в

походе я дорожу их привязанностью к жене, не потому, что стою за

непорочность, -- мне дорога обжитость пространства, они знают сердцем, где

север, где юг, где восток, где запад, они знают, по крайней мере, хоть одну

звезду -- звезду, что ведет к любимой.

Но если вся земля словно веселый квартал, где, захотев утолить любовную

жажду, можно стукнуть в любую дверь, где любая женщина тебе по вкусу и

хороши подряд все дороги, ты побредешь на авось по земной пустыне и для

жизни тебе не сыщется места.

Мой отец ведь кормил, поил и не отказывал в девушках берберам, но они

превратились в бессчастных волов.

Но я -- обживающий пространства, и ты не коснешься своей невесты раньше

чем будет отпразднована свадьба, чтобы постель была победой. Да, случается

от любви умирают, если нет возможности соединиться, но смерть во имя любви

-- та же любовь, и если из сочувствия к влюбленным я избавляю их от

препятствия, крепостных стен и установленного уклада, благодаря которым

вытачивается лицо любви, я не помогаю им любить, я даю им право позабыть о

любви.

Убирать на пути препятствия такое же безумство, как уничтожать

бриллианты, пожалев тех, у кого их не будет; жестокость желания не требует

состраданий. Если им нужно, чтобы женщина была любимой, я должен спасать их

любовь.

Я -- обживающий. Я -- намагниченный полюс. Семечко дерева -- молчаливо

направляющее вверх ствол, протягивающее корни и ветки, растящее цветы и

плоды, такие, а не другие, такое царство, а не другое, такую любовь, а не

другую. Я ращу любовь так не из желания кого-то обделить или кем-то

пренебречь, а потому, что она не случайная находка, словно вещь среди прочих

вещей, она -- венец священнодействия, плод уклада, суть ее сродни сути

дерева, что вбирает в себя и преодолевает дробность. Я -- осмысленность

каждой вещи. Я -- часовня, я -- суть камней.

Поиск по сайту: