Глава 3. Папство и северо-западная Русь

Соседство

Северо-западная Русь была географически удалена от авансцены политических столкновений Западной Европы, это ее сильно отличало от галицко-волынской Руси, где присутствовало тесное переплетение интересов галицких, польских, чешских, венгерских князей и где политика папства была куда более активной и непосредственной. Новгород и Псков были торговыми городами, и их интересы были в основном торговыми и в меньшей степени политическими, но они также были заинтересованы в расширении своих территориальных владений и взимании дани с подконтрольных, по большей части языческих, территорий – с земли эстов, ливов, латгалов, земгалов, литвы, карелов, еми, пруссов и т.д.

Не меньший интерес к этим язычникам проявляла римская церковь, желая их окрестить в католичество. На их земли посылались католические миссии, и туда же направляли свои силы крестоносцы ливонского ордена. И здесь как раз возникало соперничество между новгородцами и рыцарями, так как обращение в католичество предполагало и контроль экономический, то есть взымание дани с этих племен. Это противостояние довольно быстро переросло с просто территориального в конфессиональное, хотя здесь взгляды исследователей различаются. По мнению Флори, «психологически главным врагом немецких и шведских крестоносцев для них, как и для римской курии, были язычники, а не Новгород»[57]. Однако Пашуто, например, считает, что «Литва наряду с Русью являлась одним из основных противников крестоносцев, поддерживаемых папской курией».[58]

Однозначных данных о целях крестоносцев по отношению к Руси у автора работы нет, но необходимо сказать, что в 30-е годы 13 века усилились папские шаги по приведению «местных порядков с порядками в остальном католическом мире».[59] И это справедливо для всего католического мира. Эта политика папства не могла не влиять, в конечном счете, на отношения между католическим и православным населением стран, и особенно на пафос действий крестоносных орденов, хотя находящихся и далеко от Рима, но несущих папскую идеологию в первую очередь.

Дополнительно необходимо отметить, что Новгород отстаивал свои интересы в борьбе с рыцарством и делал это как с помощью собственных войск, так и активно вовлекая в эту борьбу подконтрольные языческие племена, что воспринималось римской церковью как «помощь и пособничество язычникам».[60] Это было ключевой причиной превращения противостояния между рыцарством и Новгородом из территориального в конфессионально окрашенное с характеристикой русских как неверных и врагов Бога с точки зрения католической церкви.

Военные действия против северо-западной Руси

За отправную точку в описании военных действий, к которым папство приложило руку, по отношению к северо-восточной Руси в середине XIII века следует взять Стенбийский договор, заключенный между датчанами и немецкими рыцарями в 1238 году, примирявший обе стороны из-за Северной Эстонии, изначально захваченной немцами и теперь вновь отходящей к Дании. Примирение было найдено папским легатом Вильгельмом[61], который направил стремления обеих сторон на будущие завоевания. Под будущими завоеваниями подразумевались походы на восток в «языческие» страны, по итогам которых, в случае успешного завершения, датскому королю Вальдемару отходило 2/3 завоеванных земель. «Будущие завоевания» в договоре четко не определялись, однако из принадлежавшей датчанам Северной Эстонии совершить поход можно было только в сторону русских владений, - «таким образом, Стенбийским договором, заключенном при участии папского легата, уже прямо предусматривался в ближайшем будущем совместный поход немцев и датчан против русских земель».[62]

Однако этого похода не произошло до 1240 года, не в последнюю очередь из-за достаточной военной силы Руси, но ситуация поменялась с вторжением татар, и момент для начала похода был выбран, когда русские земли были слабы. Отдельно необходимо сказать о том, что не существует прямых доказательств участия папской курии в организации крестоносных походов против Руси в начале 40-х годов 13 века, и делать вывод о ее роли можно только на основе косвенных данных.

К таковым относятся и время и способ организация походов 1240 года. Оба наступления были предприняты с разницей лишь в месяц с небольшим, что убеждает большинство исследователей, в том числе Шаскольского, в существовании предварительной договоренности между сторонами, - немецкие войска и отряд датских рыцарей вступили на русские земли в конце августа, шведские корабли же вошли в устье Невы в середине июля. Это является достаточно типичным «разбегом» для того времени, вызванным как плохим сообщением между участвующими силами, так и всевозможными политическими, организационными и наконец географическими моментами, которые могли быть не учтены сторонами. Что касается времени организации походов, то здесь необходимо принять во внимание тот факт, что обычно движение войск происходило в зимнее время, когда большинство рек замерзало и выполняло функции транспортных артерий, значительно облегчая передвижение войск и снаряжения. Наступление же немецких и датских рыцарей противоречило общепринятому правилу и произошло летом. Все это заставляет делать вывод о том, что существовала предварительная договоренность между наступающими сторонами, и организатором ее выступала римская курия.

Дополнительным аргументом здесь являются свидетельства об активной деятельности папского легата Вильгельма, в церковной юрисдикции которого как раз находились Швеция, Дания и Ливония, участие которого следует рассматривать в купе с активной ролью шведских и немецких церковников в самом походе. Шаскольский указывает на упоминание «пискупов», то есть епископов, в Новгородской I летописи старшего извода в составе шведского войска и на организатора немецкого похода дерптского епископа Германа, упомянутого в рифмованной Хронике. В связи с этим он делает вывод о том, что «весьма вероятно поэтому, что именно легат Вильгельм, используя свои связи со светскими и духовными властителями немецкой Ливонии, Швеции и датской Эстонии, в начале 1240 года мог организовать связь шведов, немцев и датчан для договоренности об одновременном нападении на русские земли».[63] Организация похода выполнялась по церковным каналам, которые обеспечивали согласованность действий сторон, вследствие подчинения и шведских епископов и немецких церковников напрямую папскому легату, а также координацию действий вооруженных воинов в самом походе.

Роль папства, по мнению Шаскольского, также прослеживается в организации второго «крестового похода» 1249-1250 годов против языческого племени еми в Финляндии, который привел к захвату Швецией основной части страны. Этот поход необходимо рассматривать как антирусский, так как завоеванные земли являлись данниками Новгорода и входили в подконтрольные ему территории. Свидетельством в пользу вовлеченности папства является набор фактов о действиях легата Вильгельма Сабинского в шведских землях непосредственно перед началом этого похода, который уже был упомянут в связи организацией выступлений шведов и немцев в 1240 году. В октябре 1247 он прибывает в Швецию, в 1248 году организует церковный собор и параллельно договаривается о военном выступлении. Шаскольский считает, что «вопрос о походе для покорения еми был решен во время переговоров Вильгельма с Биргером ярлом и королем и что именно Вильгельм был инициатором похода»[64], который носил характер «крестового». Последнее было только возможно с санкции папского посланца, которым и являлся Вильгельм, - ни король ни архиепископ не могли объявить такой поход сами. Сюда следует добавить то, что легат был вовлечен в организацию большинства акций против «язычников» в северных землях. Все это делает его роль и, следовательно, роль римской церкви в организации данного похода определенной.

Поход шведов 1256 года с целью захвата Водской, Ижорской и Корельской земель, принадлежавших Новгороду, также был организован при содействии римской церкви. Первоначальным поводом для движения в этом направлении было письмо двух немецких феодалов, проживающих на территории северо-восточной Эстонии и принадлежавшей в тот момент Дании, в адрес папы, где указывалось, что язычники, живущие вблизи их земель, изъявили желание принять католичество. К тому моменту население северо-восточной Эстонии уже было крещеным и к таковому могло относиться только население Водской, Ижорской и Карельской земель. По получении послания «папа Александр IV в булле от 19 марта 1255 года предписал рижскому архиепископу Альберту фон Зуербеер принять меры для обращения упомянутых язычников в христианство».[65] Следующим шагом епископом Водской, Ижорской и Карельской земель назначается папский представитель. Это уже было актом посягательства на новгородские земли; являясь исконными новгородскими территориями, они ни в коей мере не нуждались и не могли иметь католического священника в своей главе.

После этого папа открыто обращается к правителям Швеции, Дании, Норвегии, Германии и Польше с призывом крестового похода против «язычников» в булле от 11 марта 1256 г[66], на который в итоге откликнулась только Швеция и немецкий феодал Дидман, владевший больщим количеством земель на территории северо-восточной Эстонии, направив свои войска в устье Нарове и попытавшись там сначала построить укрепление для дальнейшего захвата прилегающих к Новгороду земель, - но, безуспешно. Строительство крепости а вместе с этим и целиком весь поход были прекращены, как только его участники узнали о сборе ополчения в Новгороде.

Таким образом, на северо-востоке Руси папство являлось организатором походов на русские земли в середине XIII века, стремилось к расширению своих территорий, используя крестоносных рыцарей как инструмент для достижения своих целей; православные же христиане папством с легкостью приравнивались к язычникам и попадали под общую категорию народов, которые нужно было обратить в католическую веру.

В отличие от галицкой Руси образ действий римской церкви на северо-востоке куда более прямолинеен и безапелляционен. С одной стороны, здесь сказалось присутствие войск ордена, с другой, это наличие куда меньшего количества контактов на уровне правителей северных стран и Русью. Во взаимодействии с галицкой Русью папству необходимо было быть осторожным и понимающим в союзах, возникающих, например, между Даниилом, Белой IV и Пшемыслом. Сложность ситуации на юге состояло в том, что православие и католицизм уже находились в тесном взаимодействии, то есть признании друг друга. Неверное истолкование какого-либо из союзов либо попытка надавить на государства, уже принявшие католичество, могла привести к результату, нежелательному для курии в силу достаточно большой самостоятельности каждого из правителей и отсутствия четких политических и идеологических границ между православием и католичеством. Наконец, страх перед наступлением татар и факт взаимодействия с христианами, но иного обряда, толкал курию к аккуратной и избирательной политике по отношению к Даниилу.

Но всего этого нельзя сказать о северо-восточной Руси, где количество контактов между новгородским князем, королями Швеции, Дании и главой Ливонского ордена было минимально. Существовавшие многочисленные временные союзы между немцами, литвой, русскими, а также язычниками не шли дальше достижения цели в мелких разбойных нападениях, которыми изобилует Новгородская летопись, или же строились вокруг торгового взаимодействия. Но это не были контакты на уровне государств, на этой территории нельзя было ожидать союзов между католическими силами и православными, не подконтрольных римской церкви, в которых бы ей приходилось бы действовать вдумчиво и осмотрительно. Присутствовавшая здесь большая прослойка языческих племен, хотя и подконтрольных Новгороду, не воспринималась курией как серьезная угроза для своих действий, и отсюда нельзя было ожидать наступления татар. Все это в купе вселяло уверенность и безапелляционность в действия римской церкви, одновременно обещая легкие победы, которых уже не было на Востоке и которые должны были быть здесь, по ее мысли.

Однако важно сказать о том, что действия римской церкви в северо-западной Руси были во многом косвенными, местную политику достаточно сильно формировали крестоносцы, часто имея свои собственные интересы. Курия хоть и опиралась здесь на своих легатов и архиепископов, но политика магистра Ливонского ордена была во многом самостоятельной. В любом случае, это отличалось от галицко-волынской Руси, где вовлеченность папы в дела, как Даниила, так и соседних с ним католических государств была куда более непосредственной.

Переписка и посольства пап в северо-западные земли

Несмотря на удаленность региона и меньшую его значимость в сравнении с галицко-волынскими землями, действия римской церкви по отношению к северо-западной Руси не ограничивались только лишь организацией военных выступлений. Папство также прибегало и к прямым обращениям к князьям, как оно это делало по отношению и к Миндовгу и к Даниилу. Параллельно с галицким князем оно вело переговоры с Александром Невским, активно предлагая принять католичество и обещая помощь в борьбе с татарами. По свидетельству Рамма, подобные переговоры велись также с Иваном Всеволодовичем Стародубским, князем стародубским, занявшим великокняжеский престол после гибели Юрия Всеволодовича в битве с татарами на р. Сити в 1238 году.

Помимо Даниила Галицкого католичество было также принято Ярославом Всеволодовичем, отцом Александра Невского: Иннокентий IV в послании от 23 января 1248 года на имя Александра Невского утверждает, что отец Александра принял католичество и то же предлагает самому Александру. В качестве источника папа указывает Плано Карпини, который в свою очередь сообщает папе о том, что Ярослав «смиренно и почтительно признал послушание римской церкви, матери своей».[67] Борис Рамм предполагает, что принятие католичества отцом Ярослава произошло в Орде в Каракоруме, где он и встретился с Карпини и что отец Невского вел переговоры о католичестве до поездки в Орду: «Можно полагать, что расчеты на помощь Запада против татар, которую папа обещал организовать под условием признания католичества на Руси, были у Ярослава еще до отъезда в Монголию».[68] И также предполагалась поездка в Лион к папе, которую Ярослав Всеволодович сам организовать не успел и перепоручил своему младшему брату Ивану Всеволодовичу Стародубскому, который и вел с ним переписку и упоминался в папских буллах под именем Ивана.

Папа направляет ряд посланий Ивану Стародубскому, содержание которых сводится к согласию папы принять князя и его земли под свое крыло, содержит сообщение об отправке легата, которого предлагается принять в качестве советчика и помощника как по делам церковным, так и по организации борьбы против татарских набегов. Однако свидетельства о приезде папского посла к Ивану Стародубскому или не существует или не сохранилось. Но в любом случае дальше этих папских писем дело не пошло, и папы остались при своем.

Что касается переговоров римской церкви с Александром Невским, то тут прогресс был чуть более значительный, хотя в итоге князь все равно отказывается от дальнейшего союза и заключения унии. Переписка, которая имела место между папой и Александром Невским, содержится в булле от 23 января 1248 года («Pater futuri saeculi»). Папа, прежде всего, желает от Александра принятия католичества и «убеждает, просит и настаивает на том, чтобы князь Александр последовал отцовскому примеру и признал бы римскую церковь матерью и выразил бы повиновение римскому первосвященнику и апостольскому престолу».[69] Помимо общих лестных и благозвучных слов булла папы содержит и практические обещания по борьбе с татарами, в частности в ней говорится о предполагаемой помощи тевтонских рыцарей; Александр должен известить их о нападении татар «чтобы с божьей помощью ее отразить».[70]

Ответ Александра неизвестен, но достоверно присутствие папского легата Альберта Суербеера, ожидавшего князя по возвращении из Каракорума в 1248 году якобы для целей заключения унии и обращения Александра в католическую веру. Вместе с этим сохранилась и вторая булла папы, датированная 15 сентябрем 1248 года, в ней папа пишет, как если бы Александр принял католическую веру и предлагает ему «в знак своего истинного повиновения воздвигнуть католический кафедральный собор во Пскове».[71] Но Александр отвергает папские притязания.

Курия и дальше не оставляет попыток обратить владимиро-суздальского князя в католичество. «Житие Александра Невского» содержит указание о том, что 8 февраля 1252 году к Александру явились два кардинала в качестве папских послов, но итогом переговоров были слова Александра о том, что «от вас учения не приемлем».[72]

Неприятие Александром унии связано с пониманием того, что союз с папством связан со скорым и неконтролируемым конфликтом с Ордой, первый удар которого придется на земли Руси. Такой вывод Невский, скорее всего, делал на основании действий крестоносцев в Прибалтике, которые захватывали территории и обращали население в католичество, что означало бы переподчинение всей северо-западной Руси крестоносным войскам и неминуемый приход монгольских войск для их отвоевывания. Сопоставление реальной силы папства, которая зижделась в основном на военной силе крестоносцев и которым сам Александр, а также Миндовг и Даниил наносили поражения, не могли не привести его к заключению, что опора в данном случае на союз с католичеством не могла привести к победе над монголо-татарами. Дополнительным фактором здесь была свобода вероисповедания, которую предоставляли татары, соглашаясь сохранить православие. Очевидно, что Александр выбирает в ее пользу, сопоставляя с жестким насаждением католичества, которое предполагал союз с римской церковью.

Не в пользу католичества свидетельствовали и практические шаги и ордена и папского престола. Завоевание Швецией земли еми в 1249 году, входившей в сферу влияния Новгорода и начатой с благословления папского легата, предложение о строительстве католического собора на фоне учреждения католической епископии в захваченном немцами Юрьеве, «ассоциировалось с аннексионистскими устремлениями Ордена, напоминая о более чем годичном пребывании Пскова в 1240—1242 гг. в руках крестоносцев. Таким образом, решение Александра прекратить контакты с Иннокентием IV было связано «с осознанием бесперспективности сближения с Римом для противостояния Орде и с явными проявлениями своекорыстных мотивов в политике папы».[73]

Отражение политики папства в Новгородской летописи

Однако ассоциация военных действий с руководящей ролью католической церкви, возможно, были только в голове Александра и его ближних бояр. В Новгородской летописи отражение вторжений немецких, датских и шведских войск предстает как военная хроника с описанием событий, действием сторон и итогом для каждой из них. О вторжении 1240 года мы узнаем, что «придоша СвЂи в силЂ велицЂ, и Мурмане, и Сумь, и Ђмь в кораблихъ множьство много зЂло; СвЂи съ княземь и съ пискупы своими».[74] Из летописи можно почерпнуть данные о составе наступавших, об их количестве, о присутствии дополнительных лиц, - мы узнаем, что в войско входили шведы, «мурмане», сумь и емь, что их было очень много и что среди них были епископы. Из летописи видно, что войско «сташа в Не†устье Ижеры»[75], то есть мы делаем вывод о географическом местоположении наступавших и о том, что Александр Невский не медля отправился на битву с ними и победил: «не умедли ни мало с новгородци и с ладожаны приде на ня, и побЂди я».

Скупое хронологическое повествование о событии мы находим и в расказе о приходе немецких и датских рыцарей в том же году. Летопись нам сообщает также не больше, чем о последовательности действий с одной и с другой стороны: «И стояша подъ городомь недЂлю, но города не взяша; но дЂти поимаша у добрыхъ мужь в тали, и отъидоша проче; и тако быша безъ мира: бяху бо перевЂтъ держаче с НЂмци пльсковичи, и подъвели ихъ Твердило Иванковичь съ инЂми, и самъ поча владЂти Пльсковомь с НЂмци, воюя села новгородьская; а инии пльсковичи вбЂжаша в Новъгородъ с женами и с дЂтьми».[76] В данном случае речь идет о взятии Пскова и предательстве Твердила Иванковича, который сам захотел владеть городом вместе с немцами.

Схожее хронологическое описание мы находим и в рассказе о событиях 1242 года, о Ледовом побоище, здесь та же структура текста, повествующая о том, кто пришел на Русь, где произошло военное столкновение, как оно произошло, сколько человек погибло и с одной и с другой стороны и как нам удалось достичь победы. Оно чуть более детально и может более эмоционально. Но это все, что мы имеем, отраженным в летописи. Общая структура повествования о таких военных событиях лучше всего иллюстрируется рассказом о попытке строительства города на Нарове шведами в 1256 году: «Придоша СвЂи, и Ђмь, и Сумь, и Дидманъ съ своею волостью и множьство и начаша чинити городъ на НаровЂ. Тогда же не бяше князя в НовЂгородЂ, и послаша новгородци в Низъ къ князю по полкы, а сами по своеи волости рослаша. Они же оканьнии, услышавше, побЂгоша за море».[77] Здесь буквально в нескольких строках описывается вся суть произошедшего, заключающаяся в том, что к нам пришли шведы, начали строить город на реке Нарове, новгородцы же позвали Александра Невского; шведы же, только услышав об Александре, сразу все бросили и убежали прочь. Здесь можно попытаться вывести формулу, по которой летописец ведет рассказ, по крайне мере о событиях середины 13 века, которая заключается в ответе на типичные вопросы: «что», «где», «когда». Иногда он добавляет деталей и чуть более подробно говорит о военных событиях или о том, что произошло до или после них.

Нельзя сказать, что в летописи присутствует только описание последовательности событий. В ней присутствует и их характеристика, но она изложена куда менее содержательно и в большинстве случаев сводится к описанию зла, которое доставили завоеватели своими разрушениями. Это мы, например, видим в описании борьбы с немецкими и датскими войсками в 1240 году: «И пригонивше подъ городъ, и зажгоша посадъ всь; и много зла бысть: и погорЂша церкы и честныя иконы и книгы и еуангелия; и много селъ попустиша около Пльскова».[78] Новгородцы воспринимали немцев как врагов, завоевавших земли и не более того, мы здесь не видим какого-либо упоминания об их вере или иной ценностной характеристики.

Это отношение сродне тому, как новгородцы воспринимали литву, вторгшуюся на новгородские земли: «и по грЂхомъ нашимъ повергоша Литва подъсаду: овыхъ избиша, а инЂхъ руками изъимаша, а инии одва убЂжаша, и много зла бысть въ Торжьку».[79] Здесь также речь идет о зле, которое учинили нападавшие и о том, что пострадала земля русская. Летописец относит это наказание на грехи своих собратьев, которые своими действиями навлекли это событие на самих себя.

Подобное отношение мы находим к татарам, здесь нанесенное «зло» выражается в описании бед о которых летописец скорбит и говорит с горечью, хотя и скупой, но бьющей между строк: «и тако погании взяша градъ, и исЂкоша вся от мужьска полу и до женьска, иерЂискыи чин всь и черноризьскыи, а все изъобнажено и поругано, горкою и бЂдною смертью предаша душа своя господеви»[80], - так летописец рассказывает о взятии Торжка и зверствах татар, называя их погаными и говоря о том, что они де посланы на русские земли за грехи наши: «ГрЂхъ же ради нашихъ попусти богъ поганыя на ны. Наводить богъ, по гнЂву своему, иноплеменьникы на землю, и тако съкрушеномъ имъ въспомянутся къ богу».[81] Но и здесь упор делается на собственную вину, за которую земле русской послано наказание, все нашествие татар воспринимается как следствие отступничества в делах мирских. Характеристика их как «поганых» хоть и носит отрицательный характер и говорит о том, что они нехристиане, но летописец не делает на ней упор, выдавая ее как имя, носящее отрицательный характер. Иными словами, описание нападения и литвы и татар и крестоносных рыцарей примерно одинаково по структуре и по духу.

Религозная характеристика нападавших в летописи носит характер отдельных упоминаний, говорящих читателю о том, что они принадлежат к другой вере. Отрицательное отношение к ним летописца связано с тем, что они вторглись в русскую землю; отрицательного отношения вне зависимости от факта нападения в источнике не прослеживается. Это видно на примере татар, и то же говорится, про шведов, вторгшихся в русские земли в 1240 году: «Но еще преблагыи, премилостивыи человЂколюбець богъ ублюде ны и защити от иноплеменьникъ, яко всуе трудишася без божия повелЂния»[82], – то есть мы узнаем, что победа над иноплеменниками достигнута с помощью бога, а иноплеменники же, наоборот, поражены, так как не получили его благословения. Повествование леописца гораздо больше увлечено фактом богоспасения новгородской земли, чем злословием на тему религиозной идентичности нападавших, - оно здесь практически полностью отсутствует, так как кроме определения шведов как иноплеменников, летописец нам ничего не говорит. И эта характеристика нам свидетельствует о том, что они нехристианской веры и ничего более. Про датчан и немцев, напавших в том же году летописец умалчивает с точки зрения их происхождения или религиозной принадлежности. Про шведов, попытавшихся строить крепость на реке Нарове в 1256 году говорится, что они «окаянные», но синонимом здесь будет слово «плохие», то есть религиозного аспекта в этом определении не присутствует.

В летописи также содержится упоминание про христианский крест, с помощью которого осуществляется победа. Одно из таких упоминаний относится к 1253 году, когда немцы вторглись в новгородские земли и пожгли посад в Пскове: «Того же лЂта идоша съ пльсковичи воеватъ ихъ, и они противу ихъ поставиша полкъ, и побЂдиша я пльсковичи силою креста честнаго».[83] Летописец поясняет, что под этим гораздо больше подразумевается правое дело, за которое бьются псковичи, - следующя фраза дает нам этот ключ: «сами бо на себе почали оканьнии преступници правды».[84] Отсюда мы делаем вывод, что, по мнению летописца, немцы пошли против правды, и потому они окаянные и потому правда на нашей стороне, выраженная через «крест честной». Акценты здесь следует расставить именно так. Таким образом, христианский крест здесь выступает не как артибут конфессиональноцй идентичности, а как синоним праведности и справедливости.

Можно было бы подумать, что такая скупая характеристика и исключительно религиозное осмысление происходящего с самовозложением вины связаны только с вторжением крестоносных завоевателей, но, как мы видели, и татары и литва ставятся летописцем в один ряд, они все оцениваются через чинимое зло и разница в восприятии летописца связана с количеством бед, которые они приносят русской земле. По отношению и к тем и другим летописец практически не использует ценностных характеристик, кроме того, что они «поганые» или «иноплеменники», то есть нехристиане. По отношению к крестоносным войскам религиозная характеристика в расматриваемый период целиком отсутствует, речь идет только о бедах, которая от этих захватчиков возникает для русской земли.

Все это в купе говорит о том, что в Новгородской летописи мы имеем дело в основном с изложением событий, интерпретация которых носит эмоционально-ценностный характер, не проистекающей из конфессиональной принадлежности сторон. Она преимущественно связана с описанием зла, происходящего от завоевателей; сами же завоевания, по мысли летописца, являются следствием грехов, от которых никак не отвратится земля, и такого рода вторжения являются способом заставить людей вернуться к богу и возродиться к жизни праведной.: «Земли же сгрЂшивши которои, любо казнить богъ смертью или гладомь или наведениемь поганыхъ или ведромь или дъждемь силнымь или казньми инЂми, аще ли покаемся и в нем же ны богъ велить жити, глаголеть бо к намъ пророкомь: обратитеся ко мнЂ всЂмь сердцемь вашимь, постомь и плачемь, да еще сице створимъ, всЂхъ грЂхъ прощени будемъ».[85]

Отражение политики папства в Лаврентьевской летописи

Новгородскую летопись мы можем упрекнуть в скупом изложении событий, но этого совсем не скажешь о Лаврентьевской. Здесь летописец говорит нам в принципе много и подробно, давая богатые описательные и эмоциональные и ценностные характеристики событий.

Но Лаврентьевская летопись при этом во многом еще более скупа в части отражения папской политики на своих страницах. Здесь мы лишь находим упоминание, касающееся Ледового побоища: «Великъıи кнѧ^з̑ Ӕрославъ. посла сн҃а своѥго Андрѣа. в Новъгородъ. Великъıи. в помочь Ѡлександрови. на Нѣмци. и побѣдиша ӕ. за Плесково^м̑ на ѡзерѣ. и полонъ многъ плѣниша. и възвратисѧ Андрѣ и къ ѡц҃ю своєму с ч^с̑тью».[86] В данном случае мы видим достаточно рядовое упоминание об этом событии, в котором для летописца важен факт того, что Андрей вернулся с честью и что победа была за нами. Сами же немцы здесь не более чем упомянуты, - на их месте вполне могла быть литва или татары. Рассказ о событиях 1256 года, например, как раз содержит сходное упоминание про поход против еми: «Тоє же зимъı. Поѣха З кнѧзь Ѻлександръ на Ѥмь с Суждалци. и с Нооугородци. и Ѥмь побѣди. и много полона приведе. и приѥха с честью въ свою ѻч҃ину».[87] По структуре и по духу, и здесь невольно проводишь аналогии с Новгородской летописью, он сходен с повествованием о немцах. Здесь для летописца также важны и возврат с честью и победа и полон, - акцент снова на них. Факт похода против еми настолько не важен, что необходимо вернуться назад, чтобы еще раз перепроверить, что речь идет именно о них в данном тексте, ведь про немцев было скажено почти все то же самое.

Единственное упоминание о религиозной идентичности нападавших на Русь, которое мы находим в летописи, содержится в жизнеописании Александра и относится к 1263 году. Здесь явно говорится о том, что напавшие на русскую землю шведы в 1240 году принадлежат к «римлянам»: «видѣвъ кнѧ^з̑ Алеѯандръ ^И возвратисѧ к своимъ. и ре^ч̑ прошедъ странъı и ӕзъıки. не видѣ^х̑ таковаго и въ ц^с̑рихъ ц^с̑рѧ. ни въ кнз҃ихъ кн҃зѧ. се же слъıшавъ король части Римьскоє. ѿ полунощнъıӕ странъı ^І такоє мужство кн҃зѧ Ѡлеѯандра».[88] Национальная принадлежность нападавших в документе не упоминается, на первом месте стоит имеено их религиозное исповедание. Летописец это подчеркивает нам своей следующей фразой, вкладывая в уста «короля «части Римьскоє»[89] следующие слова: «ре^ч̑ аще можеши противитисѧ мнѣ то се єсмъ здѣ. оуже плѣню ^М твою»[90]. Обозначение веры нападавших использовано в документе скорее для усиления значимости победы Александра, который одолевает не просто емь, литву или немцев, то есть по сути отдельные племена, но целого короля, да еще и принадлежащего иной вере, - целое «римское» государство падает перед ногами Александра: «бъı^с̑ же в то времѧ чюдо дивно... ѥгда побѣди королѧ ѡб онъ полъ рѣкъı Ижжеръı. идеже не бѣ проходно полку Ѡлександрову здѣ ѡбрѣтоша много множство избьєнъı^х̑ ѿ англа Г^с̑нѧ»[91].

Одновременно нужно признать, что этим приемом все намерение летописца и ограничвается, так как рассуждения о противостоянии двух конфессий нет ни слова. Автор переходит к действиям Александра, который идет в церковь для того, чтобы укрепиться в своей вере и через праведность победить наступавших. Этот мотив мы уже видели в Новгородской летописи, и он также присутствует и здесь, в Лаврентьевской. Восприятия «римского» мира как враждебного, который вместе с иной верой несет насаждение «богомерзких» порядков, здесь нет и в помине. Максимум, о чем мы можем говорить, так это об осознании принадлежности наступавших к католическому лагерю, как и в Новгородском документе, летопись свидетельствует только об этом.

Говорить о восприятии политики папства на материале лаврентьевской, новгородской и ипатьевской летописи середины 13 века можно весьма условно, так как здесь мы имеем дело с буквальным описанием событий и эмоциональной характеристикой происходящего. Осмысления происходящего в свете религиозных трений или разногласий между православием и католичеством в указанный период мы не видим. Такое понимание событий возникает значительно позже и, по мнению Флори появляется в наших летописях в 1349 году, то есть через век после рассматриваемого периода: «Прииде король краковьскыи со многою силою и взяша лестью землю Волынскую и много зла крестианом створиша, а церкви святыя претвориша на латыньское богумерзьское служение».[92] В этой записи налицо соединение военного действия, идеологической причины его вызвавшей и отношение к этому летописца; то есть король краковский здесь ассоциируется с католичеством и само наступление таким образом попадает в категорию враждебного с религиозной точки зрения, так как на Русь приходит не просто король краковский, но одновременно являющийся носителем «латинства». Своим завоеванием он устанавливает «богомерзкое» служение, характеристика которого выдает нам отношение к этому явлению летописца. Подобного отношения к событиям и понимания их мы не встречаем ни в Лавретьевской, ни в Ипатьевской, ни в Новгородской летописях в середине 13 века. Иными словами, понимание последствий схизмы 1054 года происходит на Руси значительно позже, и говорить об осмысленной отражении политика папства на материале письменных источников мы можем, лишь начиная с середины 14 века.

Выводы

Если суммировать отношение к унии на Западе, то можно сказать, что там стремились только к унии, и достаточно прохладно относились к военной помощи против татар; на Руси же, наоборот, очень поверхностно относились к самой унии и более всего рассчитывали на помощь против татар. Русские князья соглашались на унию, надеясь освободиться от монгольского ига, папская курия же соглашалась на помощь против татар, так как в этом случае князья соглашались на унию. В предполагаемом союзе католичества и православия не было точек соприкосновения, которые бы вели к взаимным делам.

Говоря о папской политике, однозначно можно говорить об их действиях как мирские политики, выбирая моменты слабости государства, внося раздор в их отношения, вникая в баланс политических сил. И в этом есть одна из ключевых особенностей папства, так что достаточно трудно сделать вывод, имеешь ли ты дело со светской силой или религиозной. И католицизм римская курия использует как инструмент реализации своих весьма практических территориальных претензий и источник денежных выгод с этих земель, наполняя всю суть веры лишь территориальным и денежным смыслом.

В своих инструментах для распространения унии папство опиралось на военные и торговые союзы, действовало через легатов и католических ставленников, не гнушалось военными конфликтами. Нельзя римской церкви отказать в широте взглядов и замыслов, простиравшихся от границ Византии до Палестины, включая и все территории Руси и Восточной Европы, которые виделись римской курии в виде одного общего католического пространства, повелеваемого из Рима.

И все население этого некатолического мира было отнесено римской церковью в стан врагов Бога и католической веры, против которых необходимо бороться всеми доступными способами. Однако на другом конце этого полюса русский мир еще был полон иллюзий и погружен в общее благодушное восприятие католиков как братьев по вере и основной целью видел борьбу против «поганых».

Объяснение такого недопонимания политики римской церкви кроится, прежде всего, в отсутствии идеологической вовлеченности русских княжеств в противостояние Рима и Константинополя. Будучи духовным преемником Византии, Киев являлся получателем «готовых» религиозных догм и правил, которые необходимо было применять, в крайнем случае, выбирать из более строгих или менее, что-то переводить и делать доступным для всех, что-то ограничивать для распространения или не переводить вообще, - таковы были дилеммы русских монахов и князей, если они погружались в схоластические особенности веры. Но эти догмы не нужно было ставить под сомнение или сопоставлять с какой-либо альтернативой, в данном случае католической.

В лице Киева и Рима мы имеем дело с различными формами организации религиозных институтов, в случае русских земель вся энергия этой организации была обращена на восприятие и усвоение религии и ее морально-этических норм внутри княжеств; в случае с римской церковью вся церковная организация была ориентирована вовне, на расширение количества католических земель. Русская церковь ни с кем идеологически не боролась, папская же курия была в противостоянии с Константинополем, императором священной римской империи, королем французским, королем чешским, королем венгерским, кралем сербским, царем болгарским, герцогом австрийским и т.д., в зависимости от момента времени. Иными словами, речь идет о разной направленности задач, в случае русской церкви они все находились внутри государства, в случае римской речь мы всегда говорим о преследовании ею внешнеполитических целей. Таким образом, исходя из направленности задач церковной организации, Русь и не должна была быть сведущей в вопросах идеологического противостояния, порожденного схизмой 1054 года, так как они никаким образом не стояли у нее на повестке дня, касаясь лишь Константинополя и Рима.

Важной особенностью здесь является тот факт, что даже при наличии тесного взаимодействия между католическими землями и православными вопросы идеологического разделения церквей были неуместны и не необходимы, так как отношения между народами возникли намного раньше разделения церквей, изначально строились на взаимном принятии культур и для повседневных хозяйственных и торговых дел не требовались. Взаимоотношения новгородцев с немецкими купцами или польских с представителями галицкой Руси никаким образом веры не затрагивали и не предполагали решения вопросов идеологических. Единственное исключение здесь составляли браки, где религиозное исповедание было значимо, но и оно было скорее подчинено задачам политическим.

Понимание идеологических различий раздельного существования церквей встает как вопрос перед церковью и русскими князьями в момент появления на границах Руси силы, которая с одной стороны угрожает ей, а с другой несет или предложение или требование принять другую религиозную идеологию. Этой силой и было папство со своим «восточным вопросом», действующее через различные инструменты на правителей Руси и верхушку религиозной организации.

Список использованной литературы

Источники

1. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950.

2. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ Т.1. М, 1961

3. Ипатьевская летопись. ПСРЛ, т. 2. М, 1962.

4. Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука. Алматы. 1993.

Историография

1. Горский А. А. Александр Невский. // "Мир истории". 4. 2001

2. Горский А. А. Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского. // Великий князь Александр Невский. М., 2002.

3. Дашкевич Н. Первая уния юго-западной Руси с католичеством (1246–1254). – К., 1884.

4. Майоров А. В. Из истории внешней политики Галицко-Волынской Руси времён Романа Мстиславича //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 4 (34)

5. Неборский М. Ю. Традиции византийской антилатинской полемики на Руси: Вторая половина XIII — начало XV века // Древняя Русь: пересечение традиций. М., 1997. № 1945.

6. Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М.; Л., 1950

7. Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси, 1968;

8. Пашуто В. Т. О политике папской курии на Руси (XIII в.) // Вопросы истории 1949. № 5.

9. Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959.

10. Флоря, Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб.: 2004.

11. Шаскольский И. П. Папская курия – главный организатор крестоносной агрессии против Руси 1240-1242 гг. // Исторические записки. 1954. Т. 37 1951. № 37. С.169-188

12. Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. Л., 1978

[1] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 62.

[2] ПСРЛ. М., 1962. Т.2. Стб. 827

[3] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 154

[4] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 7.

[5] Указ. соч. С.1.

[6] ПСРЛ М., 1961. Т. I. Стб. 478.

[7] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 153.

[8] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 61.

[9] Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука. Алматы. 1993. С. 159.

[10] Указ. соч. С. 199.

[11] Майоров А. В. Из истории внешней политики Галицко-Волынской Руси времён Романа Мстиславича //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 4 (34). С. 90-92.

[12] Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М.; Л., 1950. С. 250.

[13] Указ. соч. С. 257.

[14] Указ. соч. С. 253.

[15] Указ. соч. С. 278.

[16] Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 253.

[17] Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М.; Л., 1950. С. 258.

[18] Указ. соч. С. 281.

[19] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 82.

[20] Там же.

[21] Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М.; Л., 1950. С. 253.

[22] Указ. соч. С. 254.

[23] Майоров А. В. Из истории внешней политики Галицко-Волынской Руси времён Романа Мстиславича //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 4 (34). С. 86.

[24] Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 253.

[25] Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука. Алматы. 1993. С. 72.

[26] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 66-67.

[27] Указ. соч. С. 69.

[28] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 161.

[29] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 68.

[30] Там же.

[31] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 165.

[32] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 827-828.

[33] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 80.

[34] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 179.

[35] Там же.

[36] Указ. соч. С. 183.

[37] Указ. соч. С. 187.

[38] Указ. соч. С. 188.

[39] Указ. соч. С. 191.

[40] Указ. соч. С. 195.

[41] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 851-854.

[42] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 197.

[43] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 817.

[44] Там же.

[45] Там же.

[46] Там же.

[47] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 826-827.

[48] Там же.

[49] Там же.

[50] Там же.

[51] Там же.

[52] Там же.

[53] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 163.

[54] ПСРЛ М., 1961. Т. I. Стб. 472.

[55] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 164.

[56] ПСРЛ. М., 1962. Т.2. Стб. 826-827.

[57] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 147.

[58] Пашуто В. Т. О политике папской курии на Руси (XIII в.) // Вопросы истории 1949. № 5. С.55.

[59] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 150.

[60] Указ. соч. С. 151.

[61] Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. Л., 1978. С. 153

[62] Указ. соч. С. 154

[63] Указ. соч. С. 156

[64] Указ. соч. С. 202

[65] Указ. соч. С. 208

[66] Указ. соч. С. 209

[67] Рамм Б.Я. Папство и Русь. М.; Л., 1959. С. 73.

[68] Там же.

[69] Указ. соч. С. 76.

[70] Там же.

[71] Указ. соч. С. 77.

[72] Софийская первая летопись под годом 6759 (1251) ПСРЛ т V изд. 2-е, Л., 1925, С. 238.

[73] Горский А.А. Александр Невский. // "Мир истории". 4. 2001

[74] Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950, С. 77.

[75] Там же.

[76] Там же.

[77] Указ. соч. С.81

[78] Указ. соч. С. 77.

[79] Указ. соч. С. 82.

[80] Указ. соч. С. 75-76.

[81] Там же.

[82] Указ. соч. С. 77.

[83] Указ. соч. С. 80.

[84] Там же.

[85] Указ. соч. С. 76.

[86] ПСРЛ М., 1961. Т. I. Стб. 470.

[87] Указ. соч. Стб. 474.

[88] Указ. соч. Стб. 478.

[89] Там же.

[90] Там же.

[91] Указ. соч. Стб. 480.

[92] Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 208.

Поиск по сайту: