АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Париж бредит

Читайте также:
  1. В Париже
  2. В ПАРИЖЕ
  3. Вальс Парижский
  4. ВИДЕО ПАРИЖА
  5. Возглавил парижский офис Михаил Брудно. Продолжалось это, правда, недолго, как он говорит. Несколько месяцев.
  6. Вопрос: В чем состоит проблема использования внешних активов Российской Федерации в отношениях с Парижским и Лондонским клубами, а также с иными международными кредиторами?
  7. Государство и право Парижской Коммуны.
  8. ДЕНЬ: ПАРИЖ
  9. Касабланка, Марокко и Париж, Франция
  10. Квартира в Париже
  11. Китайский вопрос на Парижской мирной конференции
  12. Ланцут - Берлин – Амстердам – Заансе – Сханс – Волендам - Париж – Нюрнберг

 

— Это безумие! Это черт знает что такое! Если они немедленно не закроют церкви и не заткнут глотки крикунам, — через три дня здесь не останется ни одного нормального человека, — говорил Дерюгин, пробираясь с Дагмарой и Горяиновым мимо церкви Св. Клотильды. Они вышли втроем около 10 часов утра, чтобы посмотреть, что делается на улицах и к полудню добраться до Сорбонны на прерванное вчера заседание съезда.

На углу улицы Гренелль была невероятная людская толчея. Всех троих прижало сначала к домам на площади, а потом волною взмыло к церковной паперти.

Двери храма были открыты настежь. В них видно было сплошное море голов, колыхались тихо серо-синие клубы дыма из кадил, доносились аккорды органа и заунывное, словно заупокойное, пение.

В тот момент, когда новая волна подхватила невольных свидетелей этой сцены и прижала их к решетчатой ограде, — на ступенях церкви у выхода показались кресты и хоругви, сверкая золотыми переливами под июльским солнцем. Несметная толпа притихла так, что слышно было дыхание тысяч грудей и унылый звон колокольчика перед высоким балдахином, колышащимся в такт движению несших его людей. Ослепительные пятна света на золоте крестов и икон приковали все взгляды. Стоящие сзади вытягивались на цыпочки, взлезали на решетку, матери подымали детей на руках.

Процессия остановилась на паперти. Высокий, худой старик с безбородым изможденным лицом кастрата и неестественно блестящими глазами, в белой, как снег, сутане, стоя над толпою на возвышении, широким взмахом осенил склоненное море голов, ответившее протяжным глубоким вздохом и шелестом сложенных крестом рук.

В наступившей немой тишине раздался резкий голос, истерически выкрикивающий все более высокими нотами несвязные фразы.

До того места, где стояли оба инженера с девушкой, доносились только обрывки этой речи, но по дыханию и движениям толпы можно было угадать остальное.

— Возлюбленные братья и сестры!.. исполнилась мера гнева божия, и настал час возмездия... Покаемся в грехах наших, ибо велика бездна их, и вопиет к небу их скверна. Огнем всепожирающим очистится земля, и пламень его — свеча ко господу!.. В гордыне разума отринул человек бога своего, — и вот лежит прахом у подножия ног его! Страшен гнев бога живого! Покаемся, братья и сестры, и будем плакать кровавыми слезами, ибо близок день суда!

Голос говорившего затрепетал на высокой ноте и захлебнулся в слезах. Конвульсия ужаса прошла по толпе и прорвалась морем звуков. Истерические вопли, громкие рыдания, крики потрясли огромную, обуянную безумием толпу. Невдалеке от ограды несколько женщин билось в судорогах. Какой-то высокий, худой человек, с безумно вытаращенными глазами, поднял обе руки к небу и кричал надтреснутым голосом:

— Меа culpa, mea maxima culpa!3

Другие били себя в грудь и, задыхаясь от слез, выкрикивали что-то нечленораздельное.

А человек над толпою, словно огромная, насмерть раненная птица, снова взмахнул белыми рукавами-крыльями и высоким фальцетом затянул слова покаянного гимна:

— Dies irae, dies ilia!..

Многоголосым воплем ответило человеческое море и подхватило жуткую мелодию нестройным рыдающим хором.

Звонили колокола; сияло золото хоругвей, синий дым курился в ясном воздухе; толпа пела.

Александр оглянулся на Дагмару и невольно схватил ее за руку; девушка с трудом переводила дыхание; ее била лихорадочная дрожь. Горяинов криво усмехался, но тоже был бледен.

Дерюгин чувствовал, как у него самого со дна души подымается какая-то мутная волна. Он тронул за руку спутника.

— Надо отсюда выбираться, — сказал он, указывая глазами на девушку. Тот кивнул головою, и они принялись работать локтями, пробираясь сквозь беснующуюся толпу. Но долго еще слышно было нестройное пение, вопли взбудораженного человеческого моря и звон колоколов, которые, казалось, тоже захлебывались рыданиями.

— Я вам говорю, — повторял Дерюгин, вздохнув свободнее на бульваре Распайль, — если не заткнуть рты этим фанатикам, весь город сойдет с ума.

— А разве не любопытно? — спрашивал Горяинов, утирая пот и отдуваясь. — Я ведь предсказывал, что человеческое стадо взбесится раньше, чем вы успеете построить ваши машины.

— А ну вас к черту, — огрызнулся Дерюгин, которому вдруг противно стало слушать странные реплики своего собеседника.

Тот пожал плечами и замолчал.

Некоторое время они шли молча, пробираясь по улицам, где было меньше сутолоки.

Вблизи медицинской школы они взяли такси, но это мало помогло делу: было почти немыслимо двигаться среди сменяющих друг друга сплошных толп.

В одном месте пришлось окончательно остановиться. Вдоль улицы подымалось странное шествие, совершенно запрудив ее и остановив на ней движение.

Впереди шла целая ватага людей, взявшихся под руки и нетвердыми шагами одолевающих пространство. Вид у них был нелепый и жалкий. Сверх элегантных костюмов, словно снятых с модной картинки, яркими пятнами пестрели букеты и гирлянды живых цветов; на головах были полуувядшие венки, осыпавшие свои лепестки при каждом шаге. Среди черных смокингов и фраков цветными мазками вплетались светлые костюмы нарядных, декольтированных женщин. Одна из них, прикрытая только легкой газовой вуалью, сквозь которую белело матово-бледное тело, во главе шествия исполняла какой-то вакхический танец, изгибаясь всем корпусом и вскидывая кверху изнеможенные руки. В такт ее движениям вся толпа раскачивалась, как одержимая, и временами начинала дикую пляску. Над странным скопищем стоял нестройный гул голосов, визгливый хохот, обрывки песен и пьяных возгласов.

Когда начало шествия поравнялось с Дагмарой и ее спутниками, — к первым рядам подошли двое полицейских, и сержант стал что-то говорить долговязому молодому человеку, игравшему, видимо, роль главаря.

На лице последнего изобразилось вдруг необычайное изумление. Фамильярным жестом он взял за пуговицу мундира блюстителя порядка, и до невольных слушателей донеслись возбужденные звуки его голоса:

— О, уважаемый страж и хранитель мира, разве вы свалились только что с луны или еще не вырвались из объятий Морфея? Разве вам не известно, что вся эта милая вертушка летит вверх тормашками, — он щелкнул пальцами и засмеялся, — а с ней вместе и мы с вами, милейший, и все, что вокруг нас: наша прекрасная Франция, наш милый Париж со всем его весельем и смехом, со всеми его хорошенькими женщинами, — и он прижал к себе плясунью в газовой вуали, на лице которой из-под пьяного возбуждения выглянула гримаса тоски и страха.

— О чем же хлопотать, о чем думать в оставшиеся дни? — продолжал с пафосом молодой человек. — Надо жить, надо захлебываться жизнью, пока она еще здесь, в нашем теле! А? что вы на это скажете? О, милый страж, вы говорите о нарушении тишины и порядка, но понимаете ли вы, что скоро наступит такая тишина, которой не услышит ни одно живое ухо? Бросьте же ваш ригоризм, приятель, и отправляйтесь к вашей Лоло, Мими, Фи-фи, — или как там еще? или присоединяйтесь к нам, и будемте жить, пока не поздно! — и он подхватил смущенного сержанта под руку и потащил его с собою.

— Что это такое? — спросил Дерюгин мрачного человека в кожаном переднике, недоброжелательным взглядом провожавшего странную процессию.

— Это напоследок веселятся те, которым осталось недолго веселиться, — со злобой ответил спрошенный и прибавил цветистое, выразительное ругательство.

— Говорят, вчера, — вмешалась в разговор стоявшая рядом женщина с испуганным лицом и заплаканными глазами, — они сотнями нагишом бегали по Итальянскому бульвару.

— Мы точно перенеслись в средние века, — сказал Дерюгин, — религиозный психоз, мания плясок, не хватает еще процессий флагеллянтов и аутодафе. Никогда бы не думал, что современное человечество может быть охвачено такими эпидемиями.

— А почему бы и нет? — возразил Горяинов. — Стадо всегда остается стадом и будет одинаково реагировать на внешние воздействия.

По мере приближения к району, захваченному народом вокруг Сорбонны, картина приобретала другой характер. И здесь метались человеческие толпы, возбужденные нарастающей эмоцией, но в людях неустанного физического труда, для которых жизнь была непрерывной борьбой и напряжением мускулов, — это чувство принимало форму накипающего гнева и жажды деятельности.

Здесь слушали бесчисленных ораторов, пламенными словами призывающих к борьбе, к работе, к горячему, живому делу. И так же, как у церкви Клотильды, люди отвечали многоголосым глухим шумом, точно рокот струн огромного инструмента, откликавшегося на созвучные ноты; и также нарастала волна острого возбуждения, грозящего в любой момент окончиться взрывом стихийной силы, сметающим все на пути.

Но грань еще не была перейдена, еще не раскачалась колоссальная машина, а пока лишь гудела и вибрировала от не нашедшего выхода напора.

Трое спутников оставили такси, ставшее совершенно бесполезным в тесноте переполненных улиц, и медленно пробирались к недалекой уже цели.

Из обрывков разговоров вокруг они узнали последние новости. Около часу назад была, наконец, сделана попытка противопоставить открытую силу надвигающимся событиям. Вдоль улиц Дез-Эколь и Суфло были двинуты отряды полиции и войск, которые должны были очистить весь район вокруг Сорбонны, закрыть съезд и арестовать наиболее неприятных правительству лиц.

Солдаты встретили угрожающую молчаливую толпу, сомкнувшуюся тесными рядами. Эта гневная возбужденная тишина, ожидающая лишь толчка, чтобы разразиться бурей, судорожно сжатые кулаки, угрюмые решительные лица и, главное, — море, неоглядное море голов, были достаточно красноречивы. Ни одна рука не поднялась к оружию, и под то же грозное молчание отряды всадников и колонны пехоты, продефилировав по ближайшим улицам, скрылись в их сети, растаяв по пути. Поднятый для удара кулак разжался и упал, как мягкая тряпка. Пикеты вокруг здания вооружились брошенными солдатскими винтовками.

Когда Дерюгин со своими товарищами добрался сюда, — площадь еще более чем вчера, имела вид вооруженного лагеря; кое-где виднелись уже пулеметы, и вдоль улицы Сен-Жак глядела снятая с передка пушка.

И только крикливые мальчишки носились там и здесь, точно живые волчки и распевали во все горло только что родившуюся песенку:

 

Nous ferons un canon

Pour tirer le ciel!

O, la, la!4

И от времени до времени к задорным детским дискантам присоединялись импровизированные хоры тысяч мужских голосов, и тогда к высокому небу точно подымалась суровая угроза:

Pour tirer le ciel!

Когда всем троим удалось, наконец, попасть в зал заседаний, то здесь оказалось уже сплошное месиво человеческих тел. С трудом протолкавшись ближе к первым рядам, они очутились в одном из боковых проходов стиснутыми в движущейся живой массе. Внизу стояло тревожное напряженное молчание, хоры гудели сдержанным гулом.

Первая часть заседания, видимо, уже кончилась, и предложение русской делегации, поддержанное представителями Германии, было принято. Стоял на очереди вопрос, как осуществить его практически. Один из членов президиума только что сообщил об утренней попытке правительства овладеть ходом событий и разогнать съезд.

Теперь он говорил о том, что получен ответ военного министерства, одобренный президентом республики, рассматривавший проект постройки пушек как фантастическую идею, бесполезную по существу и невыполнимую технически; в конце приводилось откровенное обоснование: правительство не могло согласиться обезоружить армию, предоставив в распоряжение кучки фантазеров весь запас взрывчатых веществ республики: это значило остаться с голыми руками в такой тревожный момент, отдать страну всем ужасам гражданской войны, не говоря уже о неизбежной внешней опасности.

«Весь этот проект, — говорилось в конце сообщения, — только предлог, чтобы вырвать из рук власти возможность сдерживать растущую анархию».

Точно глухая стена стала перед доводами разума, перед простой идеей общечеловеческой солидарности, и в нее бесполезно было стучаться.

Еще несколько раз высказались ораторы, указывая на необходимость, не теряя времени, организовать работу, на неизбежный, неумолимый рост опасности, на то, что каждый потерянный день отнимает шанс от надежды на успех, — стена оставалась незыблемой.

Присутствовавший на заседании представитель военного министерства заявил, что решение правительства окончательно, что все взвешено и предусмотрено, и во всяком случае этот план принят быть не может.

Последние слова его были покрыты неистовым ревом и шумом на галереях. Он пытался еще что-то сказать, но это оказалось невозможным. Бледный, с перекошенным лицом, он спустился в зал, сопровождаемый свистом и криками:

— Долой лавочников!

Тишина наступила не скоро. Но когда на трибуне вдруг появился человек в блузе с копной буйных волос на квадратной голове, — шум улегся мгновенно.

— До сих пор говорили вы, а мы слушали, — обратился он к залу, — теперь слово за нами. Вы видите сами, что впереди тупик. Дальше по этому пути ходу нет. Здесь страх, дух мелочной ненависти, откровенное признание, что их сила — лишь сила пушек, направленных против народа. Значит, другого выбора нет. Теперь мы должны взять дело на себя. У вас — головы, у нас — руки — миллионы рук, и вместе мы сделаем то огромное, чего требует момент, а они пусть очищают дорогу. Их песенка спета!

Несколько минут зал дрожал от криков, рукоплесканий, целого потока бурных приветствий.

Мрачному генералу, еще раз поднявшемуся на трибуну, не дали говорить.

И когда наступила полная тишина, стало очевидно, что возврата назад нет, что предстоит не кабинетная работа и обсуждение резолюций, а борьба.

И на предложение обратиться на этот раз с апелляцией к народу, — ни одного голоса не оказалось против. Поистине, другого выбора не было.

Заседание было окончено.

Дерюгин и Горяинов со своей спутницей стали пробираться к выходу. Все трое молчали, возбужденные только что виденным. На воздухе, свернув в одну из менее шумных улиц и несколько отдышавшись, Горяинов сказал молодому инженеру:

— Это точно зараза какая-то, катализатор, вызывающий всюду одну и ту же реакцию!

— Иначе и быть не может, — ответил тот, — в котле было слишком много пара.

— А клапаны отказались действовать?

— Вот именно: клапаны, предусмотрительно поставленные прежними механиками, чтобы выпускать пар понемногу.

Они подходили уже к углу улицы Варенн, когда вдруг из нее вылился бурный человеческий поток. Люди мчались, как одержимые, сплошной массой, с дико вытаращенными глазами, с выражением напряженного ужаса в глазах. Казалось, их преследовало, настигало по пятам что-то внушающее непреодолимый страх. Ничто не могло остановить бьющуюся в пароксизме паники толпу. Дерюгин видел, как в нескольких шагах от него упала ничком женщина, и ни одна рука не протянулась к ней для помощи. Одну секунду он видел еще ее лицо, искаженное болью и ужасом, но уже через мгновение человеческий поток захлестнул ее своими волнами, тысячи ног прошли, не замечая, через распростертое на мостовой, в муках корчащееся тело, и Дерюгин не расслышал даже ее стона в общем хаосе воплей и криков обезумевшей толпы.

С растущей тревогой все трое, держась друг друга, прижались к стене дома, следя за происходившим и стараясь отгадать его причину. Наконец, Дерюгину удалось схватить за руку какого-то долговязого парня без шляпы с растрепанными волосами и дико блуждающим взглядом, отброшенного толпой к краю улицы.

— Послушайте, что случилось? — на ухо крикнул ему инженер.

Человек остановил на нем растерянный взгляд, потом оглянулся назад и вдруг, словно пораженный страшным зрелищем рванулся вперед с воплем:

— Бегите, спасайтесь!

— Да от чего спасаться, черт вас возьми? Что там такое? — повторил Дерюгин, встряхнув за плечи ошалевшего человека.

— Шар, шар летит! — дико закричал тот, еще раз оглянувшись, и вырвавшись из державших его рук, пропал в толпе.

Дерюгин побледнел; Дагмара стояла, прислонившись к стене, и, как загипнотизированная, смотрела назад, туда, откуда вывалился бурный поток.

— Не может быть, — пробормотал инженер, — это вздор. Он сейчас где-нибудь в Италии, никак не здесь...

И, тем не менее, какая-то неодолимая сила заставила и его обратить взгляд туда, куда прикованы были глаза Дагмары, куда в смертельном ужасе оглядывалась мчавшаяся мимо них толпа.

В первое мгновение он ничего не заметил, но затем между двух стен домов, на высоте нескольких метров над морем голов, вырисовались в голубоватом тумане знакомые очертания пламенного шара, три недели назад обдавшего его знойным дыханием у лаборатории профессора Флиднера.

Он казался точно таким же, как в этот злополучный день: те же голубоватые жилки пересекали его сияющую поверхность, те же брызги искр сыпались вниз, к окружающим предметам, только размер был, по-видимому, больше, однако далеко не в такой степени, как надо было ожидать, судя по описаниям газет. Эта мысль смутила инженера, но он не успел продумать ее до конца. Он чувствовал, как захлестывала и его волна непреодолимого страха, исходившего от обуянной паникой человеческой массы. Над хаосом звуков, стоявших над нею, Дерюгину слышен был знакомый треск брызжущих к земле молний.

Не в силах сопротивляться общему порыву, все трое слились с людским потоком, стараясь только держаться рядом. Они не помнили, долго ли несла их эта волна, они видели только тысячи искаженных ужасом лиц и над всем пышущий пламенем в голубоватом тумане ужасный шар. Когда, наконец, их выбросило в одну из тихих улочек Латинского квартала, они долго не могли отдать себе отчета в том, чему свидетелями им пришлось быть в этот жуткий день. И вокруг было то же.

Люди оглядывались в изумлении, растерянные, недоумевая, куда забросила их волна пережитого ужаса, искали глазами причину всего происшедшего, преследовавший их пламенный шар, и не могли найти его и следа; нигде не заметно было признаков пожара или разрушений, о которых все знали по газетным сообщениям: шумел и грохотал обычной жизнью многомиллионный город.

К вечеру стало известно, что нигде в других местах не было замечено ничего похожего на атомный вихрь, и на пути, по которому пронеслись испуганные люди, не было никаких следов его движения.

Стало очевидно, что возбужденная за эти дни толпа стала жертвой массовой галлюцинации, увлекшей ее в дикое бегство.

— Как же так? — недоумевала вечером Дагмара, вспоминая события дня. — Я готова чем угодно поклясться, что я видела его и слышала треск его молний.

— Такова сила внушения, — ответил Дерюгин, — мне кое-что сразу показалось странным тогда, но и я не смог устоять против этой удивительной иллюзии.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.011 сек.)