АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Новояз, new speak, nowomowa... Что дальше?

Читайте также:
  1. А что дальше?
  2. Встает вопрос: что делать дальше? Давать подобную информацию или нет? Оставаться в светлой однобокости или иногда выходить за её пределы?
  3. РЕИНКАРНАЦИЯ? ЧТО ДАЛЬШЕ?
  4. Что дальше?
  5. Что дальше?
  6. Что дальше?
  7. Что дальше?
  8. Что дальше?
  9. Что дальше?
  10. Что делать дальше?
  11. Что же дальше?

1. Происшедшее во второй половине 80-х — начале 90-х годов круше­ние тоталитарных и полутоталитарных режимов в странах Восточной Европы повлекло за собой глубинные изменения в общественном со­знании и в языках. Резкое различие между официальным языком то­талитарного общества и языком эпохи посттоталитаризма ощущают все. Возникает естественный вопрос, как назвать одним словом офици­альный язык тоталитарного общества. Убедительный ответ на этот во­прос дает М.Гловиньски в книге «Nowomowa po polsku» (1991).

Книга М. Гловиньского — это собрание статей, опубликованных в 1972—1988 гг. Автор одним из первых предпринял изучение указан­ной проблематики. Он выделяет общие черты, свойственные языку то­талитарных обществ, именно поэтому его исследование имеет значение не только для польского языка, но и для языков всех стран, пережив­ших период тоталитаризма.

М. Гловиньски в статье «Nowomowa» (1978) пишет: «Как назвать этот язык? Языком пропаганды — исходя из цели, которой он служит? Партийным или официальным — с точки зрения его отнесенности к соответствующим организациям? Коммунистическим — исходя из идео­логических взглядов?

Недостаток этих определений заключается в том, что каждое из них обращает внимание только на одну сторону явления. Так как я ищу название нейтральное, беру термин Г.Оруэлла nowomowa (new speak), указывающий прежде всего на новизну этого языка в сравнении с язы­ком классическим. Эта черта не может вызывать сомнения и не пре­увеличивает наличие его других особенностей».

Соглашаясь с мнением М. Гловиньского, я также буду использовать эквивалентный русский термин н о в о я з. Этот термин был употреб­лен при переводе антиутопии Оруэлла «1984 год».

2. Что представляет собой новояз — стиль языка, речь или особый язык? Сошлюсь еще раз на мнение М. Гловиньского, который считает новояз квазиязыком. Он так аргументирует свою точку зрения: «Хотя nowomowa имеет черты функционального стиля (отбор элементов, из которых складывается стиль: репертуар форм, определенная фразеоло­гия, отчетливое предпочтение в выборе лексики) и родилась в полити­ческой публицистике, она атакует и другие сферы языка, стремится подчинить их себе, становится образцом более широкого общения и претендует на универсальность». Я считаю, что термин квазиязык верно отражает основные черты новояза, подчеркивая его «ненастоящесть» ('как бы' — квази-) и пре­тензии на универсальность (язык).

Отметим, что слово новояз употребляется и вне связи с антиуто­пией Оруэлла и не всегда используется для наименования официально­го языка эпохи тоталитаризма. Так могут называть любые языковые новшества, отличающиеся уродливостью. Ср. такое утверждение: Сло­во «памперс» в магазином обиходе стало уже нарицательным. Как на­пример, слаксы, лосины и прочий «новояз» («Тверская, 13», 28.05— 03.06.93).

3. Выше было показано, что для нашего времени характерна пло­хая «языковая компетенция» значительной части общества. Но важно и другое: влияние тоталитарного режима и рожденного им новояза на различные сферы функционирования русского языка. Это обстоятель­ство (не употребляя термина новояз) отмечали многие участники поч­товой лингвистической дискуссии.

В.П.Григорьев пишет: «70 лет наблюдается стремление ввергнуть язык в крепостное состояние. <...> "Дубовость" языка — непреложное языковое следствие политики, при которой "оппонентов не держали", а язык старались обратить в "идеологическую собственность" (вспом­ним иезуитство Сталина, "освободившего" язык от оков "надстройки"). "Мастер и Маргарита" или Хлебников сколько лет дожидались своего часа?».

Ю.Д.Апресян, считая, что падение речевой культуры вызвано рядом факторов, первым среди них называет такой: «семьдесят лет идеологического насилия над культурой. <...> Кургузая гласность, так и не ставшая свободой слова, дала преимущество "образованщине" — неряшливому газетному репортажу, дремучим парламентариям, госу­дарственным органчикам всех рангов. Вынужденные в условиях глас­ности говорить спонтанно и абсолютно не способные говорить спонтан­но из-за недостатка мыслей и слов, они плодят языковые химеры, ко­торые через радио, телевидение и газеты врываются в каждый дом».

Близкие мысли излагает В.Е.Гольдин: «Думаю, что в форме кри­тики состояния русской речи выступает сейчас прежде всего критика общества, ставящего перед говорящими та­кие цели, что они подчас легче достигаются речью формальной и скуд­ной, чем живой и богатой.

Чувство "оскудения" речи, по-видимому, вызывается, во-первых, тем, что зона официального общения с присущими ему сильными огра­ничениями, налагаемыми на выбор языковых средств, оказалась по известным причинам непомерно большой и угрожала поглотить всю область применения литературной речи. В опасности оказалось стиле­вое богатство русской речи, сокращались возможности проявления в речи личностного начала. <...> Во-вторых, во многих случаях официального общения демонстрация лояльности стала подавлять дру­гие функции речи, повышая ценность уродливых и бессмысленных об­разований, лишь бы они служили символом "правоверности". Происходило "функциональное оскудение" официальной речи».

Итак, идеологическое насилие над обществом, породившее новояз (langue de bois) — одна из важнейших причин оскудения речи.

4. Многочисленные исследования свидетельствуют, что в языко­вых процессах, происходящих в разных странах Восточной Европы, наблюдается много общего. Показательны в этом отношении материа­лы нескольких международных симпозиумов: по лексикологии — Гей-дельберг, 1991; по проблемам языкового стандарта и субстандарта — Берлин, 1993; по изучению боль­ших городов — Лодзь, 1994; по связям языка и культуры — Киев, 1994.

Изменения в языках стран Восточной Европы, вызванные измене­нием социально-политической обстановки в этих странах, привлекают не менее пристальное внимание ученых, чем язык тоталитарного вре­мени. <…> Особое направление составляют работы, в которых показано суще­ствование в период тоталитаризма двух языков — официального язы­ка и языка неофициального, направленного на осмеяние, демаскирование пустых, выхолощенных формул новояза.

5. Встает вопрос: как влияет крушение тоталитарной системы, из­менения в государственном устройстве, в политике и экономике, на русский язык? Продолжает ли существовать новояз или он уступил место иным формам языкового общения? Зарождается ли новая систе­ма средств выразительности, новые типы речевой деятельности, новые виды номинаций?

Наблюдения показывают, что новояз не сразу сходит со сцены. Многие люди еще не смогли порвать его путы и начать говорить и писать свежим языком. Рефлексы новояза, особенно из сферы фразео­логии, расхожих формул, лозунгов, призывов, цитат не сходят со стра­ниц газет, с экранов телевизора. Широко употребительны они — часто в ироническом ключе — и в устной речи наших современников. Ред­кий разговор обходится без иронических отзвуков новояза. Вот несколь­ко примеров из множества возможных: (1994 г., разговор двух немолодых женщин-филологов об их общей знакомой, чуждой им по духу) А. Она мне человек чужой // Б. Я это называю «два мира — две системы», (1990 г.: разговор врача 50л. с пациенткой 60л.) В. Ну как желу­док? Нормально работает? П. Не жалуюсь. В. Продовольственную программу выполняет?

Пародирование, вышучивание, травестирование официальной фра­зеологии, лозунгов, призывов, всем известных цитат, названий марксистско-ленинских статей и книг — одно из самых частых средств выразительности в современной публицистике. Текст сугубо официальный, идеологически нагру­женный, известный всем деформируется вставкой элементов иных те­матических пластов, иной идеологической ориентации и приобретает пародийное звучание[162].

Особую роль в развенчании официальной политической речи иг­рал и играет жаргон и та его разновидность, которую называют словом стеб [163]. А.Агеев пишет: «Что такое стеб, все более или менее знают; грубо, приблизительно говоря, это специфический язык, на котором общалась интеллигентская и молодежная тусовка в 70—80 годы. Анд­рей Вознесенский тогда писал: «Когда спекулянты рыночные /прицениваются к Чюрленису,/поэты/уходят в рыцари /черного ерничества».

<...> ерничество и стеб были тогда противопоставлены официаль­ному политико-патетическому жаргону, а заодно и всему "великому русскому языку", позволившему себя редуцировать до партийного "новояза". Это была своеобразная культурная самооборона, весьма, впро­чем, глухая и не всегда ясно осознаваемая "носителями языка"» (ЛГ, 03.08.94). Следует заметить, что ерничество и прочие виды иронизации над партийным языком в 90-е годы используются еще более широ­ко, чем в 70—80-е годы. А. Агеев недоумевает над причинами процве­тания ерничества в наши дни: «Удивительно, однако, вот что. На на­ших глазах сменилась эпоха, ушел в прошлое контекст, в котором стеб только и мог естественно существовать и "функционировать". Вдруг некому и нечему стало противостоять, ибо партийная риторика стала частным делом отставных специалистов по "научному коммунизму". Да и единомышленники, носители языка как-то незаметно лишились культурного общего пространства. Стеб по всем расчетам должен был тихо почить в бозе. Но не тут-то было! Последние три-четыре года стали временем настоящего триумфа стеба. Стебают нынче все! Вслед за удалым "Московским комсомольцем" застебали "Независимая", респектабельная "Сегодня", гордый "Коммер­сант". В журнале "Столица" перебивают друг друга два мастера просто-таки виртуозного стеба — Денис Горелов и Алексей Ерохин» (ЛГ, 03.08.94).

Феномен ерничества (предпочитаем это русское слово жаргонному стеб) на основе новояза свойственен, по всей видимости, всем языкам посттоталитарных обществ. Приведем определение стеба, данное соци­ологами Л. Гудковым и Б. Дубиным: «Стеб — род интеллектуального ерничества, состоящий в снижении символов через демонстративное использование их в пародийном контексте...» (Знамя, 1994, № 11, 166). «В прессе почти безраздельно господствует "стеб"», — пишут те же авторы.

Языковую ситуацию, характерную для постсоветской России на­чала 90-х годов, интересно сопоставить с ситуацией, наблюдаемой в других странах Восточной Европы, например, в Польше. Вот как оце­нивает положение М. Гловиньски (высказывание 1980 г.). Подчерки­вая, что влияния новояза трудно избежать, поскольку он охватывает все стороны жизни, автор указывает на наличие «обороны» со стороны говорящих, выделяет защитную реакцию, видя ее в молодежном жар­гоне, гротеске, пародиях на новояз. Он пишет: «Хо­тел бы обратить внимание на роль новояза в современной польской языковой ситуации. Кажется несомненным, что очень трудно уберечь­ся от его влияния, потому что он "прилепляется" к говорящему со всех сторон. <...> Новояз атакует всю языковую практику, протискивается всюду. Даже тогда, когда вызывает отпор, когда является предметом критической рефлексии. А в последнее время он все чаще становится таковым». Автор выделяет три разновидности новояза: 1) убеждающе-пропагандистская, 2) бюрократическая, 3) кичево-народная. Последняя свиде­тельствует о влиянии новояза на те области языковой практики, кото­рые далеки от политики, хотя могут быть одной из форм пропагандист­ской деятельности. Элементы этой разновидности проявляются в языке газет. Можно добавить, что русское ерничество, соответствующее тому, что М. Гловиньски называет языковым кичем, также особенно широко распространено в языке массовых уличных шествий и сборищ, в теле­рекламе, молодежном и интеллигентском жаргоне и языке газет.

Закончим этот раздел сопоставлением взглядов двух лингвистов — русского и австрийского, опубликованных в одном и том же 1991 г. Знаменательно, что явления, которые исследуют эти ученые, тенден­ции, которые они выявляют, очень близки. Это несомненно свидетель­ствует о том, что описываемые ими факты действительно характерны для нашей эпохи. Выводы сформулированы по-разному, однако по сути своей они близки. Г.Н.Скляревская, оценивая состояние современно­го русского языка как лексикограф, приходит к такому выводу: «При­веденные языковые факты производят впечатление лингвистического хаоса: непропорциональное разрастание отдельных микросистем, лом­ка устойчивых языковых моделей, словообразовательная избыточность, неумеренные лексические перемещения от периферии к центру и т.п. При поверхностном взгляде эти явления могут быть расценены как свидетельство порчи, болезни языка. Однако, как нам представляется, наблюдаемые процессы уместно было бы сравнить с внешними прояв­лениями болезни, которые воспринимаются как сама болезнь, но в действительности являются реализацией приспособительных, защит­ных сил организма. Не так ли и кризисные состояния языка, совпа­дающие с кризисными состояниями в обществе, свидетельствуют об активности адаптационных механизмов языковой системы, об ее спо­собности к саморегулированию».

Р.Ратмайр, анализируя большой фактический материал периоди­ческой печати эпохи перестройки, сопоставляет его с языком периода застоя (ньюспик) и выявляет три основные «вербальные стратегии» эпохи перестройки — возобновления, переконнотирования и образова­ния неологизмов. Ее вывод таков: «Основные черты ньюспик нельзя обнаружить в текстах перестройки. Тем не менее, нельзя сказать, что перестройка принесла революцию языка, но были обнаружены симптомы настоящей перестройки: материал неиз­менного в своих основных структурах русского языка строится во мно­гих отношениях по-новому. В настоящий момент трудно сказать, куда идет развитие, но можно утверждать, что язык перестройки не вариант ньюспик, и не новый ньюспик, а настоящий публицистический стиль русского литературного языка как публицистический стиль немецкого или французского языка».

Процесс освобождения от новояза, формирования нового еще толь­ко начинается. Этот процесс далек от завершения. Именно это состоя­ние мы наблюдаем в русском языке начала 90-х годов.

Печатается по кн. Русский язык ХХ столетия (1985-1995). М., 1996. С.9-29.

 

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 | 78 | 79 | 80 | 81 | 82 | 83 | 84 | 85 | 86 | 87 | 88 | 89 | 90 | 91 | 92 | 93 | 94 | 95 | 96 | 97 | 98 | 99 | 100 | 101 | 102 | 103 | 104 | 105 | 106 | 107 | 108 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.)