А тот и не жалел, что сбежал, топал рядом, пыхтел. Сам толстый, мордастый и выносливый, как верблюд

Всю ночь шли, обходя большие проезжие дороги. Шли по осенней и уже засохшей стерне, падали в темноте в какие-то канавы и ямы, подла­мывали до боли ноги... К утру, когда земля еще не совсем пробудилась от усталого тяжелого сна, забрались в кусты, собрали в кучу опавший лист и, измученные и уставшие загреблись в него, бухнулись

спать. Часа в три дня проснулись от холода и голода. Осторожно высуну­ли морды из листвы, осмотрелись. Лежат среди чистого поля в неболь­шом кустарнике, и все вокруг видно, как на ладони. Застучали голодны­ми зубами.

- Эх, пожрать бы чего-нибудь, - сказал Саня, проглатывая голодную слюну. - Плов бы из баранины...

Вовка молчал. Нащупал в кармане деньги, но в поселок идти опасно - засекут. Лежали с пустыми животами до темноты, с завистью погляды­вая на большую проезжую дорогу в стороне, по которой беззаботно кати­ли и катили машины. А ночью снова шли. Один раз рискнули подъехать на грузовой. Та шла медленно на подъем. Уцепились за борт, залезли в кузов, пристроились между грохочущих пустых бочек. Проехали километ­ров пятьдесят, а то и больше. Впереди показались ночные огни поселка. Не доезжая до него, в страхе пососкакивали... Знали - их ловят сейчас везде: проверяют документы у пассажиров в вагонах, в автобусах и так­си...

На третьи сутки они, голодные и измотанные вконец снова сидели в кустах в листве, с ветками на головах и плечах. Была уже осень, земля настывала за ночь и, когда не шли, пробирало до костей. А тут пошел дождь со снегом. По полям расползлась грязь. Сапоги тонули в ней и ползли куда-то в сторону... Проклинали теперь и армию, но больше всего свободу. Вначале чувствовали себя ворами, укравшими ее, свободу. По­том сообразили: ворованная свобода - пытка. Чертыхались и матери­лись из последних сил. В казарме сейчас хоть не тепло, но сухо. Да под суконным одеялом и спать нехолодно. Вспоминалась солдатская столо­вая, полутемная с длинными столами, но всегда теплая, пропахшая бор­щом и томатом, заправкой и лавровым листом. Теперь от тех запахов текли слюнки и сводило кишки. Хоть бы мисочку того борщеца и порцию перловой каши...

На четвертые сутки, измокшие и измученные, в раскисших - тяжелых сапогах подошли, как загнанные волки, к Владивостоку. Ча­сам к пяти утра добрались до маленького перекосившегося домика, не замечая ни бухты, ни белых кораблей. Вовка испытывал двоякое чув­ство: с одной стороны - радость, что, наконец, добрался до родного дома. И он стоит, маленький, убогий, но свой... С другой стороны, стыд за побег и что его жилище так убого, а он расписывал Сане чудеса!

Володя глянул на знакомые ситцевые задергушки и не выдержал -заплакал: «Мама, мамочка, почему ты не писала?..» Он теперь во всем старался обвинить мать, снять с себя вину, облегчить себе душу... Мол, писала бы, не сбежал. А что теперь будет? Поймают - трибунал, по го­ловке не погладят...

И Вовка, придавая своему голосу как можно больше равнодушия, ска­зал Сане:

- Отдохнем денька два, покрутим магнитофон и... мотанем назад... - А ты трус, боишься, что поймают... Нет, я назад не пойду, постараюсь

Поиск по сайту: