Их не один, разве упомнишь? Продавалась другой раз за ночь... За пятерку, за бутылку, за булку хлеба... Приходила домой под утро хмельная и грязная, измятая телом и душой

Володю с дружком увезли в часть. Мать сходила к соседу, слесарю, и тот ей за двадцатку сделал раму, вставил стекла. Но земля и битая кера­мика от горшков еще долго валялись на полу. На мать напал суеверный страх, хотя раньше она не верила ни в черта, ни в бога. А тут врезалось в мозг: уберет она все с пола - и засадят Вовку. Наконец, пришло пись­мо: «Снова рисую в ленинской комнате. Вызывал меня и Сайлоу коман­дир части, поругал так, немного. Меня заставили снова рисовать, а Сайлоу на свинарник послали...»

Трое сбежавших с Вовкой и Сайлоубаем потыркались по городу, очу­мелые от мнимой свободы, трусливо прячась от каждого военного и пат­рулей, проголодались и вернулись в часть с виноватыми и пристыжен­ными рожами, покорно и дурковато улыбаясь. И хотя повинную голову меч не сечет, схлопотали в назидание другим по неделе гауптвахты. Толь­ко Лубенка не было. Будто сквозь землю провалился: ни слуху, ни духу. Приглашали Володю и Андрея на разговор с начальством.

- Вы же из одного города... С кем дружил? С кем водился?

Но те раньше Витьку не знали и ничего не могли сказать конкретного. Вызвали мать Лубенка, дряблую старушку, изработанную, рожавшую се­мерых, Витька последний... Ходила по части, плакала, вытираясь кончи­ком повязанного под подбородком платочка... Плакала тихо, покорно, не проклиная никого...

Лубенка обнаружили через три недели на чердаке одного из домов, расположенного напротив части. Витька стал по ночам светить фонари­ком, подавая о себе сигналы. А вдруг заметят и придут на помощь. Его нашли обессиленным, не стоявшим уже на ногах, умирающим от голода. Подкормили, подлечили - и держи ответ.

- Зачем сбегал и что делал все эти дни? С кем встречался? Где? - спрашивал не только командир части, но и строгие работники КГБ.

- Хотел купить дипломат, - отвечал Витька на все вопросы одно и то же, краснея и бледнея, обливаясь потом, переступая с ноги на ногу, с перепугу заикаясь и еле ворочая языком. Стоял маленький, сгорблен­ный, дурковатый.

- Зачем тебе дипломат и откуда взял деньги?

Деньги мать прислала, а дипломат шибко нравится... Модно...

- И купил?

- Нет, их продают только по блату, да и по городу ходить боялся...

И солдат робко бросал на начальство жалостливые взгляды, мол, пожалейте, сдуру все... Засадите - и пропадет моя кудлатая голова, и вам пользы от этого ни на шиш... А так хоть какая никакая польза будет: где казарму вымою, где двор подмету...

И начальство крутилось и гадало: судить такого - унизить себя и вы­сокое звание трибунала, простить - тоже нельзя. Вот составить всякие строгие пугающие бумаги - можно. Может, тут шпионажем пахнет? И за­давались хитрые и каверзные вопросы солдату, чтобы вывести все-таки дезертира на чистую воду. Потом, по-видимому, убедились в его умствен­ных способностях и на этом все закончилось. А, может, гуманным оказа­лось начальство, может, не захотели возиться с судами, где вскрылись бы истинные причины побега, а, может, прошли сталинские времена, когда за такие проделки солдату давали от трех до восьми лет, а в войну часто, не совсем разбираясь виноват человек или нет, пускали пулю в лоб. Плачь потом мать, надрывайся и прячь проплаканные, запавшие глаза от лю­дей... Ты, родила и воспитала дезертира, и тебе ни пособия за сына, ни чести, один голый, страшный позор...

Андрей голодал уже восьмой день, но от матери по закону под­лости не было не только денег, но и писем. Рубль был уже давно проеден. До этого он несколько дней не был в столо­вой, на восьмой пошел. Солдаты сидели за столами, и каждый старался не смотреть на Андрея, уткнулся в свою миску и усиленно работал лож­кой, набивая себе поскорее живот. Каждый думал только о себе. Вошел Умхаев. Он часто приходил в столовую без строя и, если ему мало ос­тавляли, гортанно кричал:

- Опять все обсосали!?.

Умхаев бесцеремонно отодвинул солдата напротив Андрея, уселся по-хозяйски сам и подвинул Туманову свою порцию:

- На, ешь!

Застыли мгновенно ложки, недонесенные до ртов, глаза пучились и округлялись от удивления, оторопело уставились на Умхаева, исподтиш­ка испуганно поглядывали на Ломидзе, потом на Туманова. Что будет? Вот это да!

Чтобы чеченец, да заступился за русского - такого ещё не бывало!

- Я тебе сказал - ешь! - заорал, покраснев, Умхаев. - И не слушай эту скот! А вам бы только все для себя жрать, педерасты! - прикрикнул он на солдат.

Так неожиданно кончилась голодовка Андрея. А вскоре произошло еще одно важное событие. Умхаев на почте получил письмо, в котором писали, что в предыдущем ему была вложена десятка. То письмо Умха­ев получил, но без денег. Он - к почтальону:

- Ты, педераст, вытащил?

Тот наотрез отказывался, икая и пятясь назад от страха. Но тут подо­шли другие солдаты, зароптали: да, мол, последнее время письма при­ходят без денег или их вообще не получали. Почтальоном был казах, небольшой, юркий и до этого многим нравился, веселый, шубутной, мог передразнить «кадета», ходил на руках, смешно дрыгая над головой но­гами. Но его схватили и как паршивого котенка, уличенного в пакости, поволокли по ступенькам вниз на улицу, чтобы устроить самосуд. Солдат с перепугу дико визжал, как резаный, упирался, но его под общий крик и ругань тянули. Андрей понял: почтальона изувечат. И забыв, что тот его обкрадывал во время голодовки, бросился вперед.

Казаха бросили на землю, тот упал на колени, плакал, хватал землю руками, запихивал в рот, клялся, что больше никогда такое своим брать­ям-солдатам не сделает. Но толпа ревела и наступала, все жаждали из­биения, крови. Андрей со слезами на глазах загородил собою почтальо­на, сжав яростно кулаки:

-Опомнитесь, болваны! Опомнитесь, братцы! Умоляю, не троньте его! Люди вы или звери?!

- Не человек он! Разотрем! Изувечим! - дико ревела толпа, наступая.

- Только через мой труп! Не дам! Убейте сначала меня! Есть закон­ный суд!

И крикнул другим казахам:

- А вы чего стоите, болваны? Вашего же хотят убить!

Те стали протискиваться сквозь толпу к почтальону. Неожиданно кто-то больно врезал кулаком Андрею в плечо, но тут же мгновенно получил сдачу, отлетев в сторону, не ожидая ответа. От кого? От Туманова, слюнтяйчика, маменькиного сынка...

- Кто следующий?! - орал Андрей. Лицо его горело, глаза метали огонь. Толпа удивленно смотрела на Тумана. Так его многие называли в части. Но один солдат норовился ударить Андрея, но тут же был отброшен...

Поиск по сайту: