Отчет Ева Шмидт (SuicideSteam)

Ich heiße Eva.

Меня зовут Ева.

Так меня называет мужчина. Раньше рядом была женщина. Она следила за моим состоянием, за тем, как организм реагирует на импланты. Я почти не могу двигаться. Я плохо понимаю, что происходит. Вокруг меня словно туман, который мешает думать.

Когда женщина исчезает, ко мне приходит мужчина. Он не похож на врача, хотя тоже носит халат и хирургическую маску, скрывающую лицо. Мое тело уже слушается меня. Мне говорят, что делать. Простые действия, сложные действия. У меня получается. Они называют это процессом реабилитации. Я что-то делаю, меня хвалят. Я забываю об этом. Голос мужчины спокоен и ласков, он звучит в моей голове, он заполняет меня. Мне хорошо и комфортно.

Раз в день люди в белых масках проверяют состояние моих имплантов. Они что-то меняют, на несколько часов подключают меня к каким-то устройствам. Нужно просто сидеть и не двигаться. У меня очень много имплантов, я, кажется, могу чувствовать их, чувствовать, что они есть и внутри, и снаружи. Мне вводят лекарства. Я засыпаю…

…Однажды я пытаюсь вспомнить, как я появилась здесь. Я не могу вспомнить, кто я, откуда я. Почему у меня столько имплантов? Что случилось со мной? Я больна?

Я не только не помню, что было раньше, до лаборатории. Я не помню, что было со мной с того момента, как я пришла в себя. Но было что-то… что-то… неприятное, неправильное.

Я впервые говорю. Я задаю вопросы. Мне никто не отвечает. Я прошу отвести меня наружу, увести из лаборатории. Они все молчат, но как-то странно смотрят.

Мне хочется уйти. Я иду к двери. Дорогу преграждает охрана. Они хватают меня, пытаются заломить руки, но я толкаю их. Обоих сразу, со всей силы. Их тела отлетаю к противоположной стене, ломая мебель, стекло. Я вижу кровь, слышу вой сирены. Мне страшно.

Я бегу прочь, толкая двери, пересекаю газон, проникаю за забор. За спиной слышны выстрелы, какая-то потасовка. Я бегу прямо к реке. Я прыгаю.

Мои импланты слишком тяжелые, я почти сразу иду на дно. Но руки и ноги работают изо всех сил, каким-то чудом я выплываю к берегу, по грязи, камням ползу на четвереньках, падаю.

Я не успеваю отдышаться, когда слышу рядом приятный голос. Красивая женщина в блестящем платье увидела меня и подошла совсем близко. Она спрашивает, что со мной случилось, кто я, как меня зовут. Я говорю, что не знаю… Женщина говорит, что я должна успокоиться и пойти с ней. Я с радостью делаю так, как она приказывает.

Женщина говорит, что ее зовут Аделина Хазельмаер. Она приводит меня в большой и красивый дом, дает мне свое красивое платье взамен грязной медицинской рубашки. Госпожа Аделина говорит, что позаботится обо мне и найдет того, кто сможет помочь вернуть мне память.

Я все время рядом с госпожой Аделиной. Мы выходим в город, хотя я боюсь, что люди из лаборатории увидят меня. Но никого из знакомых лиц я не вижу. У госпожи Аделины есть муж, господин Хазельмаер. Госпожа Аделина сказала ему, что я – ее дальняя родственница и меня зовут Ева Шмидт.

С каждым днем я чувствую себя хуже. Я слабею, мне все труднее делать то, что раньше получалось с такой легкостью. Госпожа Аделина предлагает мне обратиться к врачу, но я боюсь этого. Вскоре госпожа и господин Хазельмаер должны посетить Международную технологическую выставку. Говорят, что на выставке соберутся самые лучшие специалисты, и, быть может, кто-то из них поможет мне вернуть воспоминания или сможет дать ответ, что со мной происходит, и почему я слабею день ото дня…

На выставке нам отводят отдельные апартаменты. Господин Хазельмаер – генеральный консул Германии. Нас приводят в красивый номер, где все обито зеленым бархатом. Господин Хазельмаер сразу же убегает на какую-то встречу. Мы с госпожой Аделиной пьем чай.

- Муж к тебе хорошо относится, Ева?

- Да, вполне.

- Тебе не удалось ничего вспомнить? Здесь все новое, обстановка, люди. Может быть, тебе это что-то напоминает?

- Нет, госпожа Аделина.

- Может быть, ты вспомнишь лица тех людей, которые были с тобой в лаборатории?

- Мне кажется, что нет.

- Ничего. Чуть позже мы поищем хорошего психолога для тебя. Я слышала, один такой прибыл на эту выставку.

Госпожа Аделина смотрит в окно. Она часто грустит или смотрит как-то отрешенно, как сейчас. Мне кажется, у них с господином Хазельмаером не все хорошо. Они ведут себя не как супруги, а как партнеры. И создается впечатление, что госпожу Аделину их партнерство больше не устраивает.

Госпожа Аделина уходит на какую-то встречу, а меня просит ждать ее на площадке во дворе. Я иду туда, а по дороге осматриваюсь. Огромное здание поделено на залы, секции. В каждой что-то происходит. Когда я прохожу мимо огромной залы, в которой будет проходить сама выставка, я вижу макет дирижабля, который висит под потолком…

…Под радостные крики зрителей дирижабль взмывает вверх. Земля стремительно удаляется, начиная напоминать лоскутное одеяло. Я не в первый раз вижу землю с высоты птичьего полета, но впервые – с борта такого огромного и мощного дирижабля. Этот полет должен быть поистине эпохальным, и я намереваюсь заснять самые яркие моменты путешествия, финальной точкой которого станет Кенигсберг и Технологическая выставка. Будет здорово потом показать запись полета подруге, которая ждет меня там и которая и сделала для меня эту камеру...

Это похоже на какой-то приступ. В голове на секунду что-то больно щелкает, и я задыхаюсь от ощущения полета и от реалистичности картин, что проносятся перед моими глазами. В сознании словно что-то проясняется. Впервые туман начинает рассеиваться, и сквозь него я будто начинаю что-то понимать. «Боруссия»! Гигантский цеппелин, о котором я совсем недавно читала в старой газете, которую мне дала госпожа Аделина, в надежде, что события минувших дней как-то прояснят мою память. В газете не было фотографии дирижабля, горничная вырезала ее для альбома. Но там было написано:

«Неожиданно случилось нечто ужасное. Все, кто находился на лётном поле, услышали глухой взрыв, а затем на корме цеппелина показался сноп пламени, которое в считанные секунды охватило весь дирижабль. «Боруссия», находясь на высоте примерно ста метров, в одночасье превратилась в кромешный ад. На глазах у сотен объятых ужасом свидетелей «Боруссия» рухнула на лётное поле, полыхая, словно исполинский костёр».

Неужели я была там, в этом аду?

Кто-то касается моего плеча. Я оборачиваюсь и вижу девушку.

- Простите, как вас зовут? – она выглядит испуганной и смотрит на меня со странной смесью жалости и радости.

- Ева. Ева Шмидт.

- А вы… Вы были на цеппелине «Боруссия»?

Это так неожиданно. Только что я действительно вспомнила, что была на этом злосчастном цеппелине, и вот меня уже спрашивают об этом. Сомнение, стоит ли делиться с незнакомкой этим открытием, на секунду владеет мной, но я решаюсь.

- Да… Мне кажется, я была там.

Девушка вдруг всхлипывает и обнимает меня.

- Наконец-то я нашла тебя, Ева. Ты жива, ты не погибла!

- Вы… - я отстраняюсь и смотрю на нее. – Вы знаете меня? Кто вы?

- Это же я, Петра, твоя подруга. Петра Штырски! Мы должны были встретиться здесь, на выставке. Я подарила тебе камеру в твой день рождения, на ней была надпись с твоим именем, Ева Шпеер. Ты не помнишь?

Я объясняю ей, что не помню очень многое. В частности, я не помню ее.

- Я знаю, что у меня есть лучшая подруга, которая дала мне камеру, чтобы я снимала полет на «Боруссии». Но я не помню тебя, прости…

- Ничего, ты вспомнишь, Ева, память обязательно к тебе вернется.

Я вдруг понимаю, почему Петра так смотрит на меня. Если она действительно моя подруга, она знала меня раньше, до катастрофы, когда я выглядела совсем иначе, когда на моем лице и теле не было металлических вставок и заплат. Наверное, то, что она видит сейчас, должно пугать ее. Петра действительно как будто боится, но не меня. Она вдруг оглядывается по сторонам и отводит меня в угол, подальше от коридора, а затем быстро шепчет.

- Ева, мне кажется, мы в большой опасности. Где та камера, на которую ты снимала полет?

- У меня ее нет, я не знаю, где она.

- Ходит слух, что господину Крестовскому, дирижаблестроителю, было выгодно падение «Боруссии». Он здесь, мы столкнулись, и он так странно посмотрел на меня. А потом меня пригласили на встречу загадочного Клуба Самоубийц. Если Крестовский узнает, что ты была на «Боруссии» и что у тебя есть запись того, что там произошло, он может убить нас обеих.

Все это ошеломляет меня. Слишком много событий на такой короткий промежуток времени. Но я вдруг начинаю чувствовать себя иначе. Привычную апатию сменяет что-то новое, беспокойное. Что-то, чему не все равно. Оно вдруг дает четкое понимание, что нужно делать дальше.

- Петра! – я хватаю ее за руки. – Нас не должны видеть вместе. Обо мне не знают ничего, кроме того, что я – гостья четы Хазельмайер. У Крестовского, наверное, слишком много связей здесь. Если он захочет убрать нас, как свидетелей, ему это ничего не будет стоить. Нам нужно найти того, кому можно довериться. Того, кто сможет нам помочь. Не ходи одна. Память возвращается ко мне. Кажется, я смогу вспомнить, что случилось на дирижабле и куда делась моя камера. Если катастрофа – дело рук Крестовского, он заплатит за это преступление сполна. На его совести столько смертей! Такое нельзя прощать.

Мы договариваемся, как нужно себя вести. Я продолжаю свой путь на дворовую площадку, где надеюсь увидеть госпожу Аделину. Кому, как не ей, можно доверить эту тайну и попросить помощи. К тому же, госпожа Аделина наверняка будет рада узнать, что память ко мне возвращается.

На площадке разбит шатер, под которым французская поэтесса пьет вино в окружении своих поклонников. Я некоторое время слушаю музыку с пластинки, которая крутится на патефоне, а потом ко мне подходит женщина, немка.

- Guten Tag. Простите мне мое любопытство, не смогла удержаться. Ваш головной имплант не может не обратить на себя внимание. Что это, если не секрет, дань моде или необходимость?

В мою голову встроен довольно громоздкий имплант. Кажется, он совмещается с мозгом. Я так к нему привыкла, что почти не чувствую.

- Это результат аварии, в которую я попала несколько лет назад, - я решаю, что не стоит всем раскрывать свою судьбу.

К нам подходит какой-то господин. Его голову тоже украшает затейливый механизм, но это не имплант, а скорей изобретение.

- Простите, позвольте представиться: Джеффри Смит, хирург-имплантолог. По роду деятельности не смог удержаться и не рассмотреть вас поближе.

Я представляюсь и терпеливо повторяю то, что уже сказала женщине.

- Я, признаться, никогда не видел приборов такой работы. Извините, вы позволите? – и не дождавшись ответа господин Смит щелкает прибором на своей голове. Загорается синий свет, а на лице мистера Смита отражается изумление.

- Ох. Как же вас…

Я никогда не задумывалась о том, сколько во мне всего имплантов. Если говорить только о видимых, то у меня еще искусственные рука, кисть второй руки, нога от колена, второе колено, ступня… И реакция имплантолога говорит о многом.

- Расскажите, какой хирург провел с вами эти операции? Кто делал вам импланты, госпожа Шмидт?

- О… Это было так давно. Одна клиника в Дрездене. Я уже не помню ее название, а имена врачей тем более.

Интерес мистера Смита, кажется, не удовлетворен таким ответом, но я действительно не могу сказать ему больше. Он любезно прощается, и моим вниманием снова завладевает женщина.

- Я и забыла представиться, меня зовут Доротея Эрлих. А вас, как вы сказали?

- Ева. Ева Шмидт.

- Шмитд? А быть может, Шпеер? – Доротея вдруг подмигивает мне. – Я вас узнала по пленке на вашей камере.

- Камера?! – я мгновенно забываю обо всем, кроме камеры. – У вас моя камера? Откуда?

- Я подобрала ее в лесу. Вы, видимо, выронили ее как раз тогда, когда «Боруссия» пролетела над ним, незадолго до падения. На камере было ваше имя.

- Вы… посмотрели материалы камеры, так?

- Да, мне удалось восстановить аппарат. Сегодня, если все будет хорошо, его представят на Технологической выставке.

- А где же пленка?

- В надежном месте, госпожа Шмидт. На пленке сохранились весьма интересные подробности катастрофы. Верней, того, как она началась.

- И что же, там действительно доказательства того, что в крушении дирижабля виноват Крестовский?

Доротея некоторое время смотрит на меня недоверчиво, словно не понимая, зачем я задаю этот вопрос, если сама была на «Боруссии». Но наконец сдержанно роняет:

- Да.

- Госпожа Эрлих, - тихо, но взволнованно начинаю говорить я, – Крестовский ни в коем случае не должен узнать о пленке. Вы можете оказаться в опасности. Мы должны вместе найти выход из этого положения.

- Мне кажется, эту пленку можно выгодно продать, - вдруг задумчиво говорит Доротея. – Например, прессе. Но, конечно же, договориться, чтобы наши имена не фигурировали. Или политикам. Русским сейчас очень невыгодно, если вдруг выяснятся подробности крушения «Боруссии». Но еще это невыгодно англичанам, поскольку они – их союзники…

- Политикам? – я не совсем ее понимаю, но меня осеняет. – Да, конечно же! Пленка может не только разоблачить Крестовского, но и как-то пригодиться Германии. Нужно рассказать обо всем господину Хазельмаеру. Госпожа Эрлих, никому ничего не говорите, я скоро сама вас найду.

Я убегаю, чтобы найти госпожу Аделину и все рассказать ей. А потом мы вместе все расскажем господину Хазельмаеру. Кстати, он как раз сейчас встречается мне в коридоре первого этажа. Я спрашиваю его о супруге, но он не только не знает, где она, но и не особенно этим интересуется. Господин Хазельмаер выглядит так, будто уже несколько часов подряд бегает по коридорам этого здания, в его руках несколько исписанных листов, а рядом с ним с таким же заполошным видом стоит Вернер фон Стиннес, Капитан Императорского флота. Я говорю, что госпожа Аделина отправилась на какую-то встречу, но до сих пор не вернулась. Капитан вдруг говорит, что на этой встрече супруги консула не было. Это сообщение вызывает моё беспокойство.

Я вспоминаю, что рассталась с госпожой Аделиной возле коридора, который ведет в здешнее отделение полиции. Собираюсь пойти туда, но сталкиваюсь с какой-то женщиной. На ней медицинская одежда, в руках небольшой черный ридикюль, похожий больше на аптечку, чем на сумочку. Женщина замирает и смотрит на меня очень долго. Затем здоровается.

- Здравствуйте, дорогая. Вы кого-то ищете?

- Да, я ищу госпожу Хазельмаер, она была здесь какое-то время назад.

- Понятно… Меня зовут Магдалина Вишневски, а вас?

- Ева Шмидт.

- Ну что ж, давайте поищем вместе госпожу Хазельмаер.

Женщина предлагает взять ее под руку. Я не понимаю, зачем она помогает мне, но подчиняюсь. Госпожи Аделины нигде нет, и мы заглядываем в полицейский участок. Здесь тоже ничего не знают о местонахождении жены генерального консула, но комиссар Кальтер вдруг обращается ко мне:

- Фройляйн, можно взглянуть на ваши документы? Ничего серьезного, мы просто проверяем всех на зарегистрированные импланты. Формальная проверка.

Вот этого я не ожидала. Я не помню, чтобы у меня когда-нибудь были документы. Еще несколько часов назад я бы рассказала все как есть, но теперь мне кажется, что полиции не стоит все обо мне знать.

- У меня сейчас нет с собой документов. Мои документы были у госпожи Хазельмаер.

Комиссар понимающе кивает.

- Хорошо, но все-таки позже зайдите в участок для регистрации. Обычная формальность, ничего серьезного.

Мы с моей сопровождающей раскланиваемся. В коридоре госпожа Магдалена тихонько говорит:

- Ну, рассказывай, что с тобой.

- О чем вы?

- О, неужели ты думаешь, что я поверила, что твои документы у жены консула? Что с тобой происходит?

Мне непонятно, почему она так интересуется мной. Но я вспоминаю, что она, вероятно, врач, и может осмотреть меня и сказать, почему мне становится хуже. Выслушав мою жалобу на здоровье, Магдалена сразу же приводит меня в лазарет, берет анализ крови, осматривает. Ее лицо так странно меняется во время осмотра.

- Что со мной?

- Ева… Все гораздо серьезней, чем я предполагала.

- Я чем-то больна?

- Ты… Это сложно объяснить. Расскажи мне, что с тобой сейчас происходит? Как к тебе относится эта госпожа Хазельмаер?

- Поймите меня правильно, госпожа Вишневски. Я сейчас в том положении, в котором опасно доверять незнакомцам. Почему я должна доверять вам?

Женщина кажется огорченной. Она отвечает с заминкой:

- Да, все так. У тебя нет никаких причин мне доверять. Но есть ли у тебя причины не доверять мне? Поверь, я врач, я просто искренне хочу помочь тебе.

Я почему-то хочу ей верить. И рассказываю о себе все. Умалчиваю только о Петре и о госпоже Эрлих. Госпожа Магдалена в процессе моего рассказа становится все более серьезной и взволнованной. Она не сводит с меня глаз.

- Ева, тебе очень сильно нужна помощь. Для начала обратись к госпоже Хазельмаер, пусть через мужа достанет тебе документы, пусть даже поддельные.

- Но зачем мне документы? Почему не раскрыть всю правду? Если я – единственный выживший пассажир «Боруссии», я должна свидетельствовать против Крестовского. Пусть все узнают мою историю, я не вижу в этом ничего плохого.

- Нет, Ева, нельзя, чтобы о тебе узнали. Твое состояние сейчас очень…

- Так что со мной не так?

Она мнется, тщательно ищет слова.

- Пойми, при твоих жизненных показателях просто чудо, что ты еще жива.

- Что это значит?

- Ты необычная девушка, Ева. Ты – живое воплощение Прогресса и его возможностей. Люди сейчас не готовы тебя принять. Они не поймут. Тебя могут просто «вздернуть на вилы». Тебя захотят разобрать, чтобы просто посмотреть, как ты устроена.

Я не понимаю, почему уже распространенные по всему миру импланты вдруг могут вызвать такой интерес. Может быть, дело в их количестве?

- Ева, послушай меня. Тебе нужна помощь. Я помогу тебе. Я все сделаю, чтобы тебя спасти. Для начала попроси у консула поддельные документы. Я сама попрошу, если увижу его.

- Но если консул тоже спросит, почему я не могу получить документы обычным путем?

- Ссылайся на меня. Скажи, что я – твой врач, хирург, и я категорически запрещаю, чтобы состояние твоего здоровья была как-то предано общественности.

Через открытую дверь мы вдруг видим, как мимо лазарета проходит госпожа Аделина. Мы обе почти кидаемся за ней, но Магдалена вдруг останавливается.

- Ева, будь осторожна с женой консула. Не доверяй ей так сильно.

- Но почему?

- Ты сейчас очень зависима от нее. Она дает тебе кров, одежду. Это очень опасно, если один человек так зависим от другого.

Я отвлекаюсь на Петру. Она подает мне странные знаки из-за угла. Госпожа Магдалина уходит вперед, вслед за госпожой Аделиной, а я отхожу с Петрой в незаметный угол.

- Как твои дела?

- Очень запутанно. Крестовский говорил со мной, угрожал убить.

- Крестовский скоро за все ответит.

- Это не главное, Ева, тебя, кажется, ищет полиция. Меня спрашивали о тебе, но я не назвала твоего имени.

- Спасибо, Петра. Никому не говори обо мне. Скоро все разрешится.

Петра убегает, а я собираюсь выйти из нашего убежища, как вдруг вижу госпожу Эрлих. Она разговаривает с представителями делегации Англии. Они говорят о пленке! Неужели она сотрудничает с англичанами?

Дожидаюсь, пока они уйдут, ищу госпожу Аделину. Мне снова предстоит повторить то, что я уже рассказала госпоже Магдалине. Меня даже немного колет совесть за то, что госпожа Аделина узнает обо всем не первой. Но оказывается, что госпожа Магдалина уже поговорила с моей хозяйкой и рассказала все в общих чертах.

Мы снова садимся за чайный столик, и в этот момент очень кстати к нам присоединяется господин Хазельмаер. Госпожа Аделина не церемонится с ним.

- Герман, нам нужны поддельные документы для Евы.

Господин Хазельмаер едва не давится чаем.

- Простите, что?

- Еве нужна помощь. У нее нет паспорта, а комиссар полиции интересуется ей. Ты должен нам помочь. Думаю, после всего, что я для тебя сделала, у меня есть право просить о помощи, - госпожа Аделина говорит сухо и твердо.

- Я понял, - господин Хазельмаер смотрит на жену, на меня, быстро что-то соображает. – Дамы, а давайте вы сейчас расскажете мне, что у вас происходит?

Я действительно хочу ему все рассказать, но не знаю, как начать.

- Герр Хазельмаер, понимаете… Мне кажется, что я знаю, где можно достать информацию о гибели «Боруссии». Есть основания полагать, что в катастрофе виноват Крестовский.

Господин Хазельмаер смотрит на меня очень внимательно, а потом спрашивает прямо:

- Вы – выжившая с «Боруссии»?

- Да.

- Прекрасно. Я все понял. Хорошо, я достану вам документы. Расскажите все, что знаете.

- Я ничего не помню о полете на дирижабле. У меня была камера, и мне удалось заснять что-то очень важное, возможно, саму причину аварии. Камера выпала из дирижабля, ее подобрала одна женщина, бюргерша, госпожа Эрлих. Она просмотрела материалы и узнала меня, заговорила со мной сегодня, рассказала о пленке и о том, что на ней есть доказательства вины Крестовского.

- Где сейчас эта пленка?

- Госпожа Эрлих спрятала ее в надежном месте.

- Я думаю, нам пора поговорить с госпожой Эрлих.

Мы отправляемся искать Доротею Эрлих. По дороге к нам присоединяется госпожа Магдалина. Кажется, она хорошо знакома с консулом. Мы выходим на улицу и сталкиваемся с госпожой Эрлих. Очень кстати.

Начинаются переговоры. Больше всех с госпожой Эрлих говорит госпожа Магдалина.

- Доротея, чего ты хочешь? Я знаю, конечно, же деньги. Осталась мелочь – договориться о сумме. Вот господин Хазельмаер, вы сейчас отойдете, и он напишет тебе на чеке любую цифру.

- Только мое имя не должно нигде фигурировать, - почему-то вяло говорит госпожа Эрлих.

Она отходит с господином Хазельмаером, а госпожа Магдалина говорит с госпожой Аделиной.

- Я повторю вам еще раз, как теперь уже лечащий врач Евы. Ей необходимы лечение и уход. Я сейчас делаю все, чтобы достать нужные лекарства, а вы ни в коем случае не должны больше никому ее показывать, особенно мистеру Джеффри Смиту. Он связан с англичанами, а им всем нельзя доверять.

Возвращаются господин Хазельмаер и Доротея Эрлих. Первый выглядит раздосадованным.

- Она уже продала пленку.

- Кому?!

- Британцам.

Слышен дружный стон разочарования.

- Господи, Доротея, зачем…

С госпожи Эрлих больше нечего взять. Теперь пленка в руках Англии. Теперь единственные доказательства – у меня в голове. Госпожа Магдалина и господин Хазельмаер уходят решать наши проблемы, а я говорю:

- Госпожа Аделина, я хочу увидеться с психологом. Он ходит здесь и дает сеансы терапии всем желающим. Кажется, его зовут мистер Хопке.

- Ева, постой. Госпожа Магдалина не велела нам показывать тебя другим врачам.

- Она говорила только о моем физическом состоянии, но не о психологическом.

Но госпожа Аделина не хочет искать мистера Хопке, пока не получает на то согласие госпожи Магдалины. Я нахожу Хопке, он записывает меня на сеанс, который состоится только через полтора-два часа – у него очень много клиентов.

Госпоже Аделине вдруг приходит в голову одна мысль:

- Ева, я не очень доверяю госпоже Вишневски, если честно. Давай, мы все-таки покажем тебя этому технику, мистеру Смиту.

Я с радостью соглашаюсь, мы находим мистера Смита. Он снова бегло осматривает меня, спрашивает о жалобах.

- С каждым днем я чувствую себя все более уставшей.

Он качает головой.

- Вам сначала нужно показаться обычному врачу, сдать анализ крови, проверить свой уровень s-фактора. Если это болезнь Старикова, я не смогу ничегом помочь. Но если ваше самочувствие ухудшается из-за работы имплантов, мы будем над этим работать. Я вижу Марту Фриш, возле столика изобретателей. Она может провести анализ крови.

Марта любезно соглашается помочь мне. Мы проходим в лазарет, мой взгляд задерживается на белой ткани сияющего прозекторского стола…

…Боль, которая, кажется, преследовала меня целую вечность, наконец отступает, и, хотя мир перед глазами все еще плывет в какой-то серой мути, я уже могу различить фигуры рядом с собой и слышу их голоса.

- Кажется, все прошло успешно. Рефлексы и основные каналы восприятия в норме, отторжения имплантов нет. Осталось понять, насколько сильно пострадал мозг и удалось ли совместить нервную ткань девушки и ваши системы контроля.

- Что же, боюсь торопиться с выводами, но, кажется, на этот раз нам повезло. Вероятно, вы были правы насчет высокого s-фактора. Но не забывайте, теперь она – не вполне человек, и реакции ее могут быть непредсказуемы. Мне бы не хотелось, чтобы вы были здесь, когда она окончательно придет в себя. Это слишком опасно.

- До тех пор, пока я даю ей высокие дозы морфия, можно не опасаться. К тому же, присутствие врача пока необходимо.

- И тем не менее.

- Хорошо, когда вы начнете процесс реабилитации, – я уйду. Но до тех пор я должна следить за ее состоянием. А вы следите за состоянием ее батареи – не хотелось бы, чтобы из-за простой невнимательности вся работа оказалась проделана зря. Если она разрядится – едва ли я смогу снова запустить ее сердце…

Это снова происходит. В этот раз гораздо ярче и быстрее. Я прихожу в себя от легкой боли – Марта Фриш берет у меня кровь для анализа, а потом застывает над микроскопом.

- Хм… Очень странно. У вас очень высокий уровень s-фактора. Но болезни Старикова нет.

- Вы уверены?

- Абсолютно.

Я не знаю, зачем я задаю ей вопросы. Наверное, на автомате. Ведь теперь я начинаю понимать, что со мной…

Надо мной поработали гораздо больше, чем я думала. Мне не просто вживили несколько (хорошо, много) имплантов. От главного – сердца, зависит моя жизнь. Верней, сердце ли? Это же просто батарея. Внутри меня разряжается батарея. Как только она разрядится, я умру. Нужно рассказать обо все госпоже Аделине. И Магдалине тоже. Она, наверное, знает, что с этим делать.

Бездумно и растеряно я бреду по коридору и вижу толпу у газетного стенда. Только что здесь поместили свежие новости – результаты дипломатической конференции, что-то еще… Я вижу статью о «могильнике»: нашла странное захоронение, очень много жестоко убитых собак и кошек, а также труп маленького мальчика по имени Удо. Здесь есть его фотография…

…Указания самые простые. Сесть, лечь, пройти по комнате. Со временем они становятся сложнее – собрать кусочки какой-то мозаики, сделать серию сложных движений. Иногда эти люди словно пытаются проверить, насколько сильной я стала, и просят то разорвать плотную ткань, то согнуть железную палку. Затем приводят животных и смотрят, как я реагирую на них. Они безразличны мне до тех пор, пока мне не дают приказание убить одну из приведенных собак – и я с легкостью справляюсь с этим заданием. Впоследствии я получаю еще несколько таких же приказов. Убивать собак – не сложнее, чем складывать картинки, и мне непонятно, почему у работников лаборатории это вызывает такой энтузиазм. Я делаю все, что от меня требуется, мне даже приятно выполнять обращенные ко мне указания, приятно, что за меня принимают решения, приятно заслужить одобрение человека, который отдает приказы. Поэтому, когда вместо собаки передо мной ставят ребенка и приказывают убить его, я не раздумывая выполняю и это указание. Человек, который отдает приказы, говорит, что я должна делать, и это замечательно…

Я все еще возле стенда. Люди разошлись, а я стою, приложив руку к фотографии мальчика. Меня тошнит, и если бы я что-нибудь съела сегодня утром, наверное, вырвало бы прямо здесь. Мне кажется, я чувствую запах крови и чувствую ее, липкую и теплую на своих руках. Кажется, что я слышу, как ломаются хребты собак, когда сжимаю и ломаю их, как карандаши. Кажется, что я слышу, как хрипит мальчик, когда я душу его.

Я не человек. Человек не мог бы сделать такое. Я – машина. Я – тупая железная болванка с остатками мяса, которая выполняет любые приказы хозяина. Я – убийца.

Возле стенда меня и находит Петра.

- Ева, что с тобой?

- Все… Нет. Не важно.

- Что не важно?

- Все не важно. Теперь не важно, что со мной происходит. Все идет своим чередом.

- Что ты такое говоришь?

- Петра, забудь обо мне. Со мной уже ничего нельзя сделать. Я не та Ева, которую ты знала.

Петра не может ничего понять, но я не расскажу ей. Я убегаю прочь во внутренний двор. Здесь играет музыка, люди пьют шампанское. Мне хочется закричать, но из горла не вырывается ни звука. Мне хочется броситься к ним, ко всем, попросить о помощи. Хочется рыдать, биться в истерике, выть, катаясь по траве. За что со мной это сделали? Почему я?!

Во дворе вдруг показывается господин Хопке. Я бросаюсь к нему, как к последней надежде.

- Господин Хопке, мне нужна ваша помощь.

Он нервничает, смотрит на часы.

- Сейчас у меня встреча с одним важным клиентом, который почему-то опаздывает. Я могу встретиться с вами потом.

- Потом меня может уже не быть.

Он смотрит на меня странно и недоверчиво.

- Что с вами?

- Пожалуйста, помогите. Мне больше не к кому обратиться.

Он еще раз осматривается в поисках своего неизвестного клиента, потом кивает.

- Ну ладно, пойдемте.

Он приводит меня в мрачную комнату, сажает на кушетку, завязывает глаза.

- Слушайте, как тикают часы и отвечайте на мои вопросы. Вы боитесь чего-то?

- Нет.

- Вы боитесь кого-то?

- Нет.

- Вы ничего не боитесь?

- Да.

Он продолжает задавать вопросы, а я понимаю, что это не поможет. Эти вопросы рассчитаны на обычных людей, а не на таких как я.

- Что ж, - задумчиво изрекает господин Хопке, разглядывая список моих ответов. – Мы можем повторить сеанс только через некоторое время, возможно, потом прояснится больше.

Через некоторое время меня не станет.

- Господин Хопке, вы можете дать мне совет?

- Какой?

- Если… Если бы вы знали, что скоро умрете, но при этом это было бы правильно, потому что вы – опасны для мира, вы бы попытались спастись?

Он долго молчит и внимательно меня разглядывает.

- Я скажу вам так: пока ты жив, многое можно исправить. Поэтому нужно бороться до последнего. Смерть – это не выход.

- Спасибо вам.

Я еле волочу ноги. Многое стало мне безразлично. В коридоре меня находит госпожа Магдалина.

- Ева, наконец-то я тебя нашла. Все уже почти решилось, я выписала все необходимые предметы, скоро я проведу операцию…

- Не нужно операции.

- Почему это не нужно?

- Госпожа Магдалина, не нужно мне помогать. Я скоро отключусь, я знаю. Так будет лучше.

Магдалина хватает меня в охапку и затаскивает в лазарет.

- Ева, ты не понимаешь всю серьезность ситуации. Если не провести операцию, ты… умрешь в одиннадцать часов.

- Расскажите мне, кто я.

Она смотрит на меня с жалостью.

- Ева, ты… создание. Я знаю это, потому что я создала тебя. Я и Генрих Швабе, изобретатель. В тебе есть батарея, благодаря которой ты функционируешь. Но эту батарею необходимо время от времени заряжать. Для этого нужны кристаллы Синей глины и разные приборы…

- Госпожа Магдалина, я не хочу, чтобы меня заряжали. Я делала страшные вещи.

Магдалена меняется в лице.

- Ты о собаках и… ребенке? Я знаю об этом, дорогая. Но… ты не виновата, пойми. Ты просто выполняла приказы, ты не контролировала себя. Я тоже не все знала. Меня не пускали к тебе, не показывали, что ты делаешь с собаками, говорили, что это просто часть эксперимента – посмотреть, как ты реагируешь на других существ. Я понятия не имела, что тебя заставляют убивать.

Она берет меня за плечи и смотрит в лицо.

- Ева, ты не виновата. Вся кровь на руках Швабе, это он делал ужасные вещи, а не ты.

- Но вдруг меня опять заставят убить кого-нибудь?

- Ты выполняешь приказы того, с кем у тебя произошло запечатление. Это происходит во время любой операции или сильного потрясения. Сейчас ты явно запечатлена на Аделине Хазельмаер, поэтому я и просила тебя не доверять ей. Позже я поговорила с ней и поняла, что зря опасалась, она хорошая женщина и действительно хочет тебе добра. Если сейчас я проведу операцию, ты запечатлишься на мне, а дальше будем думать все вместе. Сейчас главное – заменить тебе батарею, спасти тебя, слышишь?

То, что она говорит мне, действует успокаивающе. Я больше не чувствую прежнего ужаса, я верю ей. Я соглашаюсь на операцию и больше не ухожу далеко от лазарета. Наблюдаю, как госпоже Магдалине приносят людей, которых кто-то подстрелил, смотрю издалека, как она проводит операцию. Нельзя не отметить мастерство и ту стремительность, с которой Магдалина принимает решения. Она взволнована и переживает за пациента, но голос ее тверд, когда она командует, просит положить раненого именно так, достает приборы, лекарства. Когда приходит полиция и пытается арестовать одного из лежащих на кушетке, Магдалина стоит стеной и требует полицейскую даму покинуть операционную. Она не боится никого, и мне нравится видеть это. Видимо, будет прекрасно, если я окажусь под контролем этой женщины.

Мимо в очередной раз пробегает господин Хазельмаер. Кажется, он сегодня только и делает, что бегает.

- Как ваши дела? – он притормаживает возле меня.

- Не очень.

- Почему? Ваши документы почти готовы, скоро мы вам поможем.

- Почему вы мне помогаете? – я смотрю на него.

- Потому что меня попросили моя жена и госпожа Вишневски. Госпожа Вишневски вообще сказала, что о вас надо заботиться, холить и лелеять.

- Но вы же не знаете, кто я, что я делала… Вдруг я делала плохие вещи?

Он удивлен и даже задумывается. Потом уверенно отвечает:

- Мне не нужно знать, что вы там когда-то делали и кто вы. Наша задача – вам помогать. Мы в принципе помогаем людям, у нас такая работа. А разбираться будем уже потом. Хорошо?

Он вдруг слегка улыбается мне, а дождавшись моего кивка, сразу же убегает.

Раздаются крики. По коридору бежит странное уродливое существо с дубинкой. Такое впечатление, что человеческую кожу натянули на какой-то механизм. Существо что-то кричит и раздает направо и налево удары своей огромной дубинкой. Меня оно бьет по плечу, но я почти ничего не чувствую…

…От подключенных приборов где-то в позвоночнике чувствуется приятное тепло. Двое – мужчина-инженер и кто-то из его помощников – продолжают прерванный разговор.

- Этой батареи должно хватить надолго, - говорит инженер, тот самый, что ежедневно проводит возле меня по многу часов. – На неделю или около того. Подождем, пока зарядится полностью.

- Она помнит хоть что-нибудь из своего прошлого?

- Нет. Те системы контроля, которые мы встроили в ее мозг, надежно блокируют ее воспоминания. Впрочем, они ей и ни к чему.

- А если все это вытащить? Она станет обычным человеком?

- Едва ли может считаться обычным человек, в мозге которого столько металла. Но даже если не думать об этом – нет, скорее всего, боюсь, она станет таком же бессмысленным и жалким созданием, как те гомункулусы, которых делала моя коллега Марьяна – помните, я рассказывал? А впрочем, кто знает. Это первый биоробот, которого я сделал, и сам не знаю всех его возможностей. Магдалина говорит, она даже пытается общаться. Кто бы мог подумать!

- Надеюсь, вы хорошо контролируете эту… это…

- Не бойтесь, - судя по голосу, мужчина усмехается. – Это одна из особенностей новой личности нашей Евы – она не агрессивна, но ей нравится подчиняться тому, с кем она прошла импритинг. Вас, мой друг, она едва ли послушается, но и убивать без моего приказа не станет.

Приятное тепло постепенно сходит на нет. Батарея полностью заряжена. На стене прямо перед глазами часы. Помимо времени – 11 вечера – они показывают и дату – 15 августа 1913 года…

Возможно, я задремала прямо в коридоре, у стены. Когда я поднимаю голову со сложенных на коленях рук, я вижу госпожу Магдалину, господина Хазельмаера и какую-то женщину в красном корсете.

- Ева, пойдем. Все готово. Мы достали кристалл. Видишь, какая красота?

Магдалина показывает мне прозрачный кристалл, который светится изнутри нежным фиолетовым светом. Странно, что его называют Синей Глиной, ведь он другого цвета.

В операционной я ложусь на стол, мне дают выпить морфий.

- Ну что, герр Хазельмаер, вам придется ассистировать нам с Софьей. Нам не нужно, чтобы эту операцию видели все. Заприте дверь.

- А вы уверены в успехе?

- Нет. Но у нас нет выбора.

Дальше я словно уплываю на волнах. Слышится красивая музыка. Ветер бьет в лицо, треплет волосы. Внизу цветные квадраты сменяют друг друга. Этот полет захватывает дух. Вдруг все вокруг содрогается. Удар. Еще. Снова.

- Разряд!... Еще!... Прибавьте мощность!

Вокруг темно, я медленно засыпаю…

- Солнышко просыпайся. Все кончилось хорошо, ты будешь жить еще долго.

Я открываю глаза и вижу госпожу Магдалину. Минуту назад она, кажется, гладила мою руку, но теперь перестала. Она выглядит довольной.

Я лежу на койке, на соседней сидит господин Хазельмаер. Он что-то кладет на тумбочку рядом со мной.

- А вот и ваши документы, госпожа Шмидт. Вы теперь полноправный гражданин Германии.

У меня теперь есть паспорт.

- Так что же, Магдалина, она больше человек или больше машина? Я не верю, что это робот. Она ведет себя, как обычная девушка, пусть и со странностями.

- Ева – человек. Но в ее мозге есть имплант, который подчиняет ее тому, с кем она запечатлена. Ее личность, личность Евы Шпеер, как бы заключена внутри, но не владеет телом полностью. Ева ничего не должна была помнить о своем прошлом, но то, что какие-то отдельные воспоминания прорываются к ней и начинают влиять на ее поведение и характер, удивительный феномен.

- Так возможно, Ева Шпеер все еще жива и…

- Конечно, я жива, - слабо, но возмущенно перебиваю я консула. Магдалина жестом велит мне молчать.

- Я хочу сказать, - продолжает господин Хазельмаер, - если мы вытащим этот имплант из мозга Евы, станет ли она снова полноценным, насколько это возможно, человеком?

Магдалина задумывается.

- Когда я оперировала Еву, собирала ее новое тело, Швабе просто подавал мне импланты и не объяснял подробно, как они сделаны и как будут действовать.

Я снова решаюсь заговорить. Медленно и с запинками, но я все же пересказываю свое последнее воспоминание. Магдалена ловит каждое слово.

- Многое становится ясным. Операцию можно провести, но мы не можем предсказать ее исход. Ева может умереть, может остаться безвольным «овощем», а может…

- Да? – с нажимом спрашивает генеральный консул Германии.

- Она также может стать нормальным человеком, прежней Евой Шпеер, - неохотно заканчивает Магдалина. – Но это слишком рискованно и бессмысленно. Сейчас Ева запечатлена на мне, а я не буду ей ничего приказывать. Мы просто сможем уехать в разные города, Ева ничего и никогда больше обо мне не услышит и сможет жить нормальной жизнью.

Хазельмаер усмехается.

- Мне кажется, Ева поедет туда же, куда поедете вы. Если она запечатлена на вас, она не сможет жить без ваших приказов. Кроме того, Ева может запечатлеться на ком угодно, кто проведет с ней операцию, даже если это будет акушерка при родах. Вы сами говорили, как работает этот механизм.

Я опираюсь на локоть и привстаю.

- Я хочу, чтобы вы изъяли искусственную часть мозга.

- Ева, ты пока слаба, ты не можешь принимать решения, - Магдалина пытается меня уложить.

- Почему же, напротив, - возражает господин Хазельмаер. – Именно Ева и должна решить свою судьбу. Она должна сделать выбор и определить то, как она будет жить дальше. Возможность делать выбор – прерогатива свободного человека, а не робота. Ева, что ты думаешь по этому поводу?

Я смотрю на него и повторяю:

- Я хочу операцию.

- Ева, это с большой долей вероятности сделает тебя глупее тряпичной куклы. Я ведь обещала, что не буду управлять тобой и отпущу, куда захочешь.

- Я знаю. Но я не хочу жить так. Я готова. Но сначала я хочу попытаться вспомнить еще кое-что...

Магдалина явно не в восторге от моих слов, но, кажется, смирилась с предстоящим.

- Тогда нам стоит немного подождать, пока ты отойдешь от перезарядки. А мы с герром Хазельмаером пока решим свои дела.

Мне тоже нужно решить свои дела. Если я умру во время операции, больше не будет выживших свидетелей гибели «Боруссии». Не важно, кто я или что я. Я – Ева Шпеер, единственный свидетель преступления, унесшего много жизней. Я должна вспомнить, что случилось на том дирижабле. Я хочу пойти в полицию и дать показания. Ведь возможно, это будет последний поступок в моей жизни...

Когда я понимаю, что готова встать, отправляюсь на поиски госпожи Аделины. Как ни странно, она встречает мое предложение пойти в полицию с энтузиазмом. Она тоже хочет поговорить с комиссаром и узнать подробности заявления своей родственницы – Елизаветы Эйлер. Оказывается, это в нее стреляли и ее оперировала госпожа Магдалина. Я жду, пока госпожа Аделина поговорит с комиссаром Кальтером. А потом настает моя очередь.

- Я бы хотела осмотреть вещественные доказательства, которые остались после гибели дирижабля «Боруссия».

- На каком основании?

- Я – выживший свидетель катастрофы. Я не помню, что случилось на дирижабле, но моя память возвращается ко мне, когда я вижу знакомые вещи. Если я увижу предметы с погибшего дирижабля, я, возможно, смогу что-то вспомнить.

Брови комиссара ползут вверх. Он сразу же открывает сейф и извлекает пакет каких-то остатков, обгоревшие бумаги, монеты, болты и камеру, на боку которой написано: «Еве Шпеер в день рождения от Петры Штырски. Bon voyage!»…

...Дирижабль вздрагивает, и работающая камера едва не выпадает у меня из рук. Кто-то в салоне испуганно вскрикивает, но я чувствую скорее азарт и волнение, чем настоящий страх. Черт побери, что могло случиться? Должна быть, это порыв ветра или гроза. Однако, что бы там ни происходило, будет здорово сделать видеозапись. Я открываю иллюминатор и высовываюсь наружу. И тут же холодок пробегает по спине. С одним из двигателей явно беда, он уже не работает. Поломка? Нет, только не на этом дирижабле, ведь «Боруссия» - самое надежное из всего, что когда-либо существовало, именно так говорили ее создатели. Однако камера исправно записывает, как из двигателя повалил дым и показались первые языки пламени. Еще несколько секунд – и пламя перекинулось на обшивку. Взрыв, дирижабль вновь вздрагивает и накреняется, и я теряю равновесие и лечу вниз с огромной высоты. Уже теряя сознание от непереносимой боли, я вижу, как огонь охватывает дирижабль и он стремительно падает в нескольких сотнях метров впереди…

Я заполняю бланк своими показаниями. Стараюсь излагать подробно, но даже на бумаге давлюсь словами, выплескиваю их неосторожно и сумбурно. Заключаю, что пленка находится у Британской делегации. Ставлю подпись, дату.

Я бегу по коридорам, выбегаю во внутренний двор, вижу госпожу Магдалину.

- Я готова, - я даже немного задыхаюсь от бега.

- Хорошо, - у Магдалины блестят глаза. – Идем.

Начать операцию сразу не выходит. В лазарете кончились запасы морфия. Магдалена беседует с кем-то на телеграфе, пытаясь решить этот вопрос. Пока она договаривается с кем-то, ко мне подходит Вернер фон Стиннес.

- Простите, - заговорщически начинает он, - это правда, что вы – тот самый выживший свидетель с «Боруссии».

Я не знаю, стоит ли сейчас ему доверять, когда до операции осталось всего ничего. Вдруг он возьмет и просто застрелит меня? Он видит мои колебания.

- Вы просто кивните, если это так. Совсем незаметно.

Я решаю, что бояться нечего и киваю.

- Я лично обещаю вам защиту полиции и протекцию всего Императорского флота, - он прикладывает руку к козырьку и удаляется. Возвращается Магдалина с пробиркой морфия.

Я слышу какие-то выстрелы, звуки драки, когда меня снова погружают в сон. Затем их сменяет красивая музыка…

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

<…>

— К вам всем, — что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

<…>

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру...

— Послушайте! — Еще меня любите

За то, что я умру… (М. Цветаева)

Меня зовут Ева Шпеер. Я родилась в Берлине и еще со школьных лет увлеклась идеями авангардизма, с охотой посещая выставки наиболее видных художников этого направления. Узнав о крупной русско-германской выставке, которая должна была пройти в Кенигсберге, я направилась туда, став одной из 79 пассажиров нового дирижабля «Боруссия». В Кенигсберге меня уже ждала моя лучшая подруга Петра Штырски. Перед тем, как отправиться в Кенигсберг, Петра подарила мне собственноручно собранную камеру уникальной конструкции, попросив снимать по дороге все, что достойно внимания. Сама Петра, журналистка, собиралась написать об этом эпохальном полете, используя отснятые мной пленки.

Полет захватывает дух. Несмотря на запрет персонала, я периодически высовываюсь в иллюминатор почти по пояс, чтобы заснять чудесные картины солнечного неба. Ветер развевает волосы, я вдыхаю полной грудью и смеюсь. Я как никогда полна жизнью и я верю, что впереди меня ждет много всего. Я расскажу об этом полете маме, когда вернусь в Берлин. Я порадую Петру чудесной записью, она придет в восторг от того, как быстро бежит внизу земля, как пейзажи сменяют друг друга, как солнце опускается, окрашивая небо сначала в огненный цвет, потом в розовый…

Я еще успеваю подумать о многом, многому порадоваться, многое представить. Перед тем как двигатель выходит из строя…

…Я просыпаюсь. Голова раскалывается. Но в ней больше нет той странной пелены. Я вижу Магдалину, которая едва сдерживает слезы.

- Все прошло замечательно, моя дорогая. Ты теперь просто Ева. Умная и свободная Ева. Ты полностью здорова.

За окном только черное-черное небо с редкими звездами. Но я знаю, что скоро я снова увижу огненный рассвет.

Конец.

Поиск по сайту: