Глава семнадцатая. Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его телеграмму:

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

(Продолжение)

Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его телеграмму:

"Приеду поездом. Джонатан в Уайтби. Важные но­вости. Мина Харкер".

Профессор был в восторге:

— О, чудная мадам Мина, — сказал он, — это не женщина, а жемчужина! Она едет, но я не могу остаться. Она должна заехать к тебе, Джон. Ты должен встретить ее на станции. Телеграфируй ей в поезд, чтобы преду­предить об этом.

Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чая; одновременно сообщив мне о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал копию, пере­печатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер в Уайтби. "Возьми, — сказал он, — и познакомься хорошенько с их содержанием.

Когда я вернусь, в твоих руках окажутся все нити, и то­гда нам легче будет приступить к нашим расследова­ниям. Береги их — в них много ценного. Тебе нужна будет вся твоя вера в меня, даже после опыта сего­дняшнего дня. То, что здесь сказано, может послужить началом конца для тебя, для меня и для многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по "He—умершим", которые ходят по земле. Прочти все внимательно, и если сможешь что—нибудь добавить к этой повести, сделай это, потому что это крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о замеченных тобою странных вещах, не так ли? Да? Тогда мы все обсудим вместе, при встрече".

Затем он уложил вещи и вскоре поехал на Ливер­пульскую улицу. Я направился к Паддингтону, куда и прибыл приблизительно за пятнадцать минут до при­хода поезда.

Толпа поредела после беспорядочной суеты, свой­ственной всем вокзалам в момент прибытия поезда, и я начал чувствовать себя неуютно, боясь пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне и, окинув меня быстрым взглядом, спросила:

— Доктор Сьюард, не правда ли?

— А вы миссис Харкер? — ответил я тотчас же; она протянула руку.

— Я узнала вас по описанию милой бедной Люси.

Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на Фенчер—стрит по подзем­ной железной дороге, после того как я послал депешу моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер.

Немного спустя мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира помещалась в доме для умалишен­ных, но я заметил, что она не в силах была сдержать легкую дрожь, когда мы входили.

Она сказала, что если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так как многое должна сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему фонографическому дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не было возможности просмотреть бумаги, оставленные Ван Хелзинком, хотя они лежат раскрытые передо мной. Я должен занять ее чем—нибудь, чтобы иметь возможность прочесть их. Она не знает, как нам дорого время и какая работа нам предстоит. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она!

ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

29 сентября.

Приведя себя в порядок, я сошла в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем—то разговаривает. Но по­скольку он просил меня поторопиться, я постучалась и после приглашения вошла.

К величайшему изумлению, у него никого не было.

Он оказался совершенно один, а напротив него на столе стояла машина, в которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда их не видела и была очень заинтересована.

— Надеюсь, что не задержала вас, — сказала я, — но я остановилась у дверей, услышав, что вы разговари­ваете, и подумала, что у вас кто—то есть.

— О,— ответил он, улыбнувшись, — я только зано­сил записи в свой дневник.

— Ваш дневник? — спросила я удивленно.

— Да, — ответил он, — я храню его здесь.

Он положил руку на фонограф. Меня это страшно поразило, и я выпалила:

— Да ведь это лучше стенографии! Можно послу­шать, как он говорит?

— Конечно, — ответил доктор быстро и встал, чтобы завести фонограф. Но вдруг остановился, и его лицо при­обрело озабоченное выражение.

— Дело в том, — начал он неловко, — здесь записан только мой дневник; а так как в нем исключительно — почти исключительно — факты, относящиеся ко мне, то может быть неудобно, т. е. я хочу сказать...— Он оста­новился, а я попыталась вывести его из затруднения:

— Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте услышать, как она умерла; я буду очень благо­дарна. Она была мне очень, очень дорога.

К моему удивлению, доктор ответил с выражением ужаса на лице:

— Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете!

— Почему же? — спросила я, и меня начало охватывать какое—то жуткое чувство. Доктор замолчал опять, и я видела, что он старается придумать извинение. На­конец, он пробормотал:

— Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое—нибудь определенное место из дневника.

В то время, как он говорил, его осенила мысль, и он сказал с бессознательным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью:

— Это совершенная правда, клянусь честью.

Я не могла сдержать улыбки, на которую он ответил гримасой.

— Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не приходило в голову, как найти какое—нибудь определенное место в том случае, если бы захотелось его посмотреть.

К концу фразы я окончательно решилась, уверенная, что дневник доктора, лечившего Люси, мог многое добавить к сумме наших сведений о том ужасном суще­стве, и я смело сказала:

— В таком случае, доктор Сьюард, вы бы лучше разрешили мне переписать его на пишущей машинке. Он побледнел как мертвец и почти закричал:

— Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете я не дам вам узнать эту ужасную историю!

Тогда меня охватил ужас: значит, мое предчувствие оказалось верным.

Я задумалась и машинально переводила глаза с одно­го предмета на другой, бессознательно ища какой—­нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остано­вились на огромной кипе бумаг, напечатанных на пишу­щей машинке, лежавшей на столе. Его глаза встретили мой взгляд и машинально проследовали в том же на­правлении. Увидев пакет, он понял мое намерение.

— Вы не знаете меня, — сказала я, — но когда вы прочтете эти бумаги — мой собственный дневник и днев­ник моего мужа, который я сама переписала, — вы узна­ете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца в этом деле, но, конечно, вы меня еще не знаете — пока; и я не вправе рассчитывать на такую же степень вашего доверия.

Он встал и открыл большой ящик в шкафу, в ко­тором были расставлены в известном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и сказал:

— Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь — знаю; и позвольте ска­зать, что я должен был знать вас с давних пор. Люси говорила вам обо мне, говорила и мне о вас. Позвольте искупить свой невежливый поступок. Возьмите эти цилиндры и прослушайте их. Первые полдюжины отно­сятся лично ко мне, и они не ужаснут вас; тогда вы узнае­те меня лучше. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи.

Он сам отнес фонограф в мою комнату и завел его. Теперь я узнаю что—нибудь интересное, ибо познаком­люсь с другой стороной любовной истории, одну из ко­торой я уже знаю...

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

29 сентября.

Я так был поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены, что не замечал времени.

Как раз когда я кончил чтение дневника миссис Харкер, она вошла с распухшими от слез глазами. Это глу­боко меня тронуло.

— Я очень боюсь, что огорчил вас, — сказал я как можно мягче.

— О, нет, не огорчили, — ответила она, — но ваше горе бесконечно меня тронуло. Это удивительная ма­шина, но она до жестокости правдива. Она передала мне страдания вашего сердца с мучительной точностью. Никто не должен больше слышать их повторения! Ви­дите, я старалась быть полезной: я перепечатала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я.

— Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает, — произнес я мягким голосом. Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно:

— Ах да! Но ведь должны они!..

— Должны? Почему?

— Потому что частица сей ужасной истории касается смерти Люси и всего, что ее вызвало; потому что для предстоящей борьбы для избавления земли от этого чудовища мы должны владеть всем знанием и всеми средствами, какие только возможны. Я думаю, цилиндры, которые вы мне дали, содержат больше того, что мне следовало бы знать, но я вижу, что ваши записки про­ливают много света на эту мрачную тайну. Вы позво­лите помочь вам, не правда ли? Я знаю все до одного известного пункта; и я уже вижу, хотя ваш дневник до­вел меня только до 7 сентября, до какого состояния была доведена бедная Люси и как подготавливалась ее ужас­ная гибель. Джонатан и я работали день и ночь с тех пор, как нас посетил профессор Ван Хелзинк. Джона­тан поехал в Уайтби, чтобы раздобыть еще сведений, а завтра он приедет сюда, чтобы помочь нам. Нам не­зачем иметь тайны друг от друга; работая сообща, при абсолютном доверии, мы безусловно будем сильнее, чем и том случае, если бы некоторые из нас блуждали впо­тьмах.

Она посмотрела на меня так умоляюще, и в то же время проявила столько мужества и решимости, что я сейчас же выразил согласие.

— Вы можете поступать в этом доме, — сказал я, — как вам угодно... Вам еще предстоит узнать ужасные вещи; но раз вы прошли такой большой путь по дороге к смерти бедной Люси, то не согласитесь, я знаю, оста­ваться в потемках. Конец — самый конец — может дать вам проблеск успокоения... Но пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все остальное, и я отвечу на ваши во­просы, если вам попадется что—нибудь непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего непонятного нет.

ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

29 сентября.

После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из моей комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотя­нуться до него, не вставая с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу. Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чув­ствовала себя свободней, и углубился в чтение. Я при­ставила к ушам металлический вилкообразный прием­ник и начала слушать.

Когда ужасная история смерти Люси и все после­дующее было окончено, я беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое—то огненное ко­лесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при мысли, что моя милая, славная Люси наконец—то успокоилась, я не думаю, чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико, таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в Трансильвании, я не поверила бы случив­шемуся. Я решила попытаться рассеяться, занявшись чем—нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей машинки и сказала доктору Сьюарду:

— Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду доктора Ван Хелзинка и Джо­натана. В таких случаях порядок — все, — и я думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет помещена в хронологическом порядке, то сделаем многое.

Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я начала перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с дневника и со всего остального. Было поздно, когда я закончила; док­тор Сьюард в это время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то сел рядом со мною чи­тать, так что я не чувствовала себя одинокой за работой.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

30 сентября.

Мистер Харкер приехал в 9 часов.

После завтрака он с женой отправился к себе в ком­нату, и когда через некоторое время я проходил мимо, то услышал стук пишущей машинки. Они, по—видимому, сильно заняты этим делом. Миссис Харкер говорит, что они стараются связать в хронологическом порядке каждый клочок достоверности, которая у них имеется. У Харкера в руках переписка между принимавшими ящики в Уайтби и посыльными из Лондона, которым они были поручены. Теперь он читает мой дневник, перепечатанный женой. Мне интересно, что они из него извлекают. Вот он...

Странно, почему мне не приходило в голову, что соседний дом может быть убежищем графа! А между тем поведение пациента Рэнфилда давало нам доста­точно указаний на это. О, если бы мы догадались рань­ше, то могли бы спасти бедную Люси! Харкер говорит, что к обеду он сможет показать целую связную повесть. Он считает, что тем временем мне следует повидать Рэнфилда, так как он до сих пор служил известным ука­занием на приход и уход графа. Пока я с трудом это вижу, но когда разберусь в числах, то вероятно согла­шусь с этим.

Когда я вошел, Рэнфилд спокойно сидел в своей комнате со сложенными руками и кроткой улыбкой. В ту минуту он казался совершенно нормальным. Я сел и начал беседовать с ним на самые разнообразные темы, он говорил вполне рассудительно. Затем Рэнфилд заго­ворил о возвращении домой, — вопрос, которого он не поднимал, насколько я помню, за все время своего пре­бывания здесь. Он совершенно уверенно говорил о не­медленном освобождении. Я уверен, что не посоветуйся я с Харкером и не сличи по числам время припадков Рэнфилда, я был бы готов отпустить его после кратковременного наблюдения. Но теперь я крайне подозри­тельно отношусь к нему. Припадки оказывались каким—­то непонятным образом связанными с близостью графа. Он — плотоядный, и во время своих диких рысканий у дверей часовни пустынного дома всегда говорил о "хозяине". Все это похоже на подтверждение нашей мысли... Однако я недолго оставался у него; он до не­которой степени даже слишком нормален в настоящее время, так что нельзя испытывать его слишком глубо­кими вопросами. Он может задуматься, и тогда... Я не доверяю этим спокойным настроениям и приказал слу­жителю, чтобы тот получше присматривал за ним и имел наготове, нa случай надобности, смирительную рубашку.

ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА

29 сентября (в поезде по дороге к Лондону).

Когда я получил любезное извещение м—ра Биллингтона, что он даст мне все возможные справки, то решил, что лучше всего поехать в Уайтби и на месте получить необходимые сведения. Моей целью было выследить груз графа до его прибытия в Лондон. Позднее мы сможем заняться самим графом. М—р Биллингтон при­готовил в своей конторе все бумаги, касавшиеся от­правки ящиков. Тут оказались: накладная на "пятьдесят ящиков простой земли, предназначенной для опытов", копия с письма Картеру Патерсону и их ответ; я снял копии со всех документов. Вот все сведения, которые смог дать м—р Биллингтон, так что я спустился к порту и повидался с береговой стражей и таможенными чи­новниками. У всех нашлось что сказать мне по поводу странного прибытия корабля, событие мало—помалу начинает испаряться из людской памяти; но никто не мог добавить чего—либо к несложному описанию "пяти­десяти ящиков простой земли". Затем я повидался с начальником станции, который дал мне возможность снестись с рабочими, принявшими ящики. Их квитанция совершенно сходилась со списком, и им нечего было добавить, кроме того, что ящики были "огромны и ужасно тяжелы".

30 сентября.

Начальник станции был настолько добр, что дал мне рекомендацию к своему товарищу, начальнику станции в Кингс Кросс, поэтому приехав туда утром, я мог рас­спросить его о прибытии ящиков. Он сейчас же позна­комил меня с нужными служащими, и я увидел, что их квитанция сходилась с первичной накладной.

Оттуда я прошел в центральную контору Картера Патерсона, где меня встретили чрезвычайно любезно. Патерсон просмотрел дело в своем журнале, приказал снять копии и сейчас же протелеграфировал в свою контору в Кингс Кросс за дополнительными сведениями. К счастью, люди, перевозившие вещи, оказались там, и чиновник сейчас же прислал их мне, послав с одним из них накладную и все бумаги, имеющие отношение к отправке ящиков в Карфакс. Здесь я опять увидел полную согласованность с квитанцией; посыльные смогли дополнить краткость написанного некоторыми подроб­ностями. Эти последние, как я вскоре увидел, относи­лись исключительно к большому количеству пыли при работе и, соответственно этому, к вызванной в действую­щих лицах жажде. После того как я доставил им воз­можность облегчения оной при посредстве государ­ственного денежного знака, один из рабочих заметил:

— Это был, сударь, самый ветхий дом, какой я когда—либо видел. Черт возьми! Да его не трогали лет сто! Там было столько пыли, что вы могли бы спокойно спать на ней, не повредив ваших костей. Ну, а старая часов­ня — от нее пробегал мороз по коже! Господи, да я бы ни минуты не остался там после того, как стемнеет.

Одной вещью я теперь доволен: тем, что все ящики, прибывшие в Уайтби из Варны на "Дмитрии", были в целости перенесены в старую часовню Карфакса. Их должно быть там пятьдесят, если только некоторые из них с тех пор не были передвинуты с места.

Я постараюсь найти ломового, который увез ящики из Карфакса, когда на них напал Рэнфилд. Держась за эту нить, мы сможем многое узнать.

ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

30 сентября.

Джонатан вернулся полный жизни, надежды и решимости; к вечеру мы привели все в порядок. Собствен­но говоря, следует пожалеть всякого, которого так бы неустанно преследовали, как графа. Но ведь он — не человек, даже не животное, — он просто вещь. Доста­точно прочесть отчет доктора Сьюарда о смерти бедной Люси и всего, что последовало, чтобы иссушить источ­ники жалости в сердце.

Позднее.

Лорд Годалминг и м—р Моррис приехали раньше, чем мы ожидали. Д—р Сьюард отсутствовал по делу и взял с собой Джонатана, так что мне пришлось их принять. Встреча была слишком мучительна, поскольку напоми­нала нам всем надежды бедной Люси несколько ме­сяцев тому назад. Конечно, они слышали обо мне от Люси, и оказалось, что доктор Ван Хелзинк также "пля­сал под мою дудку", как выразился м—р Моррис. Бед­няжки, ни один из них не догадывался, что я все знаю о предложениях, которые они делали Люси. Они не могли хорошенько сообразить, что говорить или делать, так как не были осведомлены, насколько я посвящена в происходящее; поэтому им пришлось держаться ней­тральных тем. Как бы то ни было, я, все обдумав, пришла к заключению, что лучше всего ввести их в курс дела, обратив внимание на хронологический порядок событий. Я знала из дневника д—ра Сьюарда, что они присутство­вали при смерти Люси — ее настоящей смерти — и что мне не стоит опасаться выдать преждевременно какую­—либо тайну. Я сказала им, как умела, что прочитала все бумаги и дневники и что мы с мужем, перепечатав их на машинке, только что привели все в порядок. Я дала каждому по копии для чтения в библиотеке. Когда лорд Годалминг получил свою пачку и перечитал ее — а пачка получилась солидная — то сказал:

— Вы переписали все это, миссис Харкер?

Я кивнула головой; он продолжал:

— Я не совсем понимаю цель этого; но вы все такие хорошие люди и работали так сердечно и энергично, что мне лишь остается с закрытыми глазами принять ваши выводы и постараться помочь вам. Я уже получил урок, и такой урок, который может сделать человека скром­ным до последнего часа его жизни. Кроме того, я знаю, что вы любили мою бедную Люси. — Он отвернулся и закрыл лицо руками. Я расслышала слезы в его голосе. М—р Моррис с инстинктивной деликатностью положил на минуту руку ему на плечо и затем спокойно вышел из комнаты.

Вероятно, в сердце каждой женщины живет чувство матери, потому что я, увидев слезы и горе этого боль­шого, взрослого, сдержанного человека, не могла удер­жаться от того, чтобы не подойти к нему и не попы­таться утешить. Мои слова о Люси вызвали сначала новый взрыв горя и слез, а потом мало—помалу он успо­коился. Эта сцена и мне стоила слез, но она скрепила наши отношения, и расставаясь, мы обменялись обе­щаниями быть друг для друга братом и сестрой.

Проходя по коридору, я увидела м—ра Морриса, смотревшего в окно. Он обернулся, услышав шаги.

— Как Артур? — спросил он. Потом, заметив мои красные глаза, продолжил:

— А, я вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это нужно. Никто, кроме женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому утешить.

Свое собственное горе он переносил так мужественно, что мое сердце истекало кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он поймет, как много я знала; поэтому я сказала:

— Я бы хотела иметь возможность утешить всех, кто страдает. Разрешите мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам это будет нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю.

Он увидел, что я говорю серьезно, и, подойдя ко мне, взял мою руку и поднес к своим губам; это показалось мне жалким утешением для такой мужественной и само­любивой души; инстинктивно я наклонилась и поцело­вала его. Слезы подступили к его глазам — но заговорил он совершенно спокойным голосом:

— Маленькая девочка, вы никогда не раскаетесь в этой чистосердечной доброте!

Затем он прошел в кабинет к своему товарищу. "Маленькая девочка"! — это те самые слова, с кото­рыми он обращался к Люси, — ей он доказал свою дружбу!

Поиск по сайту: