Перевод с английского И. Сирина

ВСЁ НЕ ТАК

ИНТЕРВЬЮ

— Как ты получил свое имя?

— Как я получил свое имя? Ну, я связан родством с Германом Мелвиллом, который написал «Моби Дика»,— по крайней мере, предполагается, что я связан с ним родством, по словам моих родителей это так,— и когда я появился на свет, мне дали имя Ричард Мелвилл Холл, эдакое длинное обыгрывание имен — Моби Дик, Ричард Дик, Герман Мелвилл и т. д. И моя мама подумала, что Ричард слишком серьезное имя для такого крохи, поэтому мой отец дал мне прозвище Моби, и оно приклеилось. Так что последние двадцать девять лет (за вычетом, знаешь, двух дней) я ношу имя Моби.

— Откуда ты?

— Я родился в городе Нью-Йорк и рос в Коннектикуте, который находится приблизительно в семидесяти километрах от Нью-Йорка.

— А ты и сейчас живешь в Нью-Йорке?

— Да, я живу в Нью-Йорке около шести лет. Как мне кажется, пять или шесть лет.

— В какой среде ты вырос, была ли она музыкально-развивающей?

— Детство было странным, потому что моя мать… ну, мой отец умер, когда мне было два, что наверно любое детство сделает странным. Моя мать хотела быть хиппи. Всё, чего она хотела — это рисовать и играть рок-н-ролл в коммуне, но у нее был маленький ребенок, о котором нужно было заботиться, и, ты знаешь, наследие консервативного воспитания. Так что в будние дни мы жили в Дариене, я ходил в школу, она работала секретаршей, а на выходные мы отправлялись в коммуны, где на наших глазах голые хиппи занимались друг с другом сексом без разбора. Тут также контраст с моими дедушкой и бабушкой, которые были весьма богаты, и мой дедушка владел компанией на Уолл-стрит. Так что мне были знакомы очень странные, не знаю, с виду совершенно противоположные стили жизни.

— Каковы были твои амбиции в то время, когда ты мог лицезреть обе крайности в своей родне, каким ты видел себя в будущем и чем ты увлекался?

— В детстве мои увлечения… я хотел быть ученым, хе-хе, лет до десяти-одиннадцати. Я был не прочь стать бейсболистом. А потом в возрасте где-то десяти лет я открыл музыку, и с тех пор это единственное, чем я хочу заниматься.

— Как ты открыл музыку?

— Я помню, мое первое знакомство с музыкой было, когда я услышал песню «Proud Merry» Creedence Clearwater Revival по радио в шесть лет. В смысле открытия музыки помимо этого, это просто диско, скверная электронная музыка, поп-музыка, The Beatles, The Rolling Stones, всё, что я ненароком мог услышать.

— На этом этапе ты играл на каких-то инструментах? Пел ли ты перед зеркалом с расческой в руке?

— Когда я начинал заниматься музыкой, мне было девять. Я играл на гитаре и подчас на барабанах, потому что у моей мамы было много друзей музыкантов, игравших в группах. Так что я бывал в их студиях и колотил барабаны, играл на клавишах, на всем, что было,— просто дурачился,— а еще моя мама играла на пианино, так что для меня это было привычно. И я думаю, это была хорошая атмосфера… благоприятная для творческого самовыражения. Потому что моя мама всегда поощряла меня делать что угодно — рисовать, писать, заниматься живописью, сочинять музыку, безразлично что. Мне кажется, она бы очень огорчилась, если бы я стал, знаешь, биржевым маклером, или адвокатом, или кем-то вроде.

— Каким ты был в детстве? Как, думаешь, твои сверстники могли бы тебя описать?

— Я думаю, мои сверстники описали бы меня как… э-э, даже не знаю… хм, немного странный, немного как бы… тихий, но дерганный, и… просто немного… думаю, смышленый, но странный, как бы мозговитый, но и немного чудаковатый.

— Как было в школе, ощущал ты там поддержку?

— Да, в школе было здорово, потому что я был… ну, знаешь, от начальных классов до младших классов и до старших классов, лет с шести и до восемнадцати лет, мои учителя в большинстве своем были полны, знаешь, просветительского идеализма семидесятых, когда у них были все эти замечательные идеи, и они испытывали их на нас. И я думаю, это было самое подходящее время для формирования своей личности, очень либеральное время — социально очень либеральное, политически очень либеральное. Поэтому моя ориентация в отношении социальных и политических проблем, она очень либеральная,— я думаю, во многом это благодаря моим учителям, которые были очень непредвзяты, по-настоящему заинтересованы идеей просвещения, не просто какой-нибудь там задрипанный школьный учитель, который занимается этим только потому, что ничего другого не умеет. Так что это было… это было отличное время, в целом для развития — отличное время.

— Думаешь, теперь всё иначе?

— Я не знаю. Поскольку я воспитывался в этой своего рода либеральной, необычной среде, мне казалось, что так было всегда, но если посмотреть хотя бы на историю Соединенных Штатов, это очень консервативная страна. И в период где-то между 1969 и 1979 или 1980 годами была эта небольшая декада либерализма, но главным образом остальная история этой страны совсем не такая. И мне кажется, что если бы я воспитывался в восьмидесятых, мои взгляды на вещи были бы другими. Рональд Рейган был бы президентом, и это было бы более монолитное видение мира: Соединенные Штаты, двухмерные и всегда правые, и Советский Союз, также двухмерный и всегда неправый,— знаешь, как хороший ковбой и плохой ковбой. А я воспитывался во времена, когда не было однозначности, когда не было абсолютов, Соединенные Штаты не были абсолютом добра или зла, и ничто не было абсолютным, не было абсолютного добра и зла, и я рад этому, потому что в результате я научился не принимать всё на веру, мне кажется.

— Чем ты занимался после того, как тебе исполнилось восемнадцать?

— Поступил в университетский колледж, изучал философию, бросил, потом опять вернулся, еще немного поизучал философию и фотографию, стал диджеем и играл в разного рода плохих нью-вейв группах и плохих регги группах, и плохих хардкор-панк группах, и еще начал собирать эту свою электронную музыкальную студию, потому что я устал от работы с людьми,— они вечно куда-то пропадают, или, например, в три часа ночи у тебя возникает желание заняться музыкой, но если ты зависишь от других людей, тебя ждет разочарование.

— Чему тебя научила философия?

— Философия? Э-э, я думаю, одно… сейчас соображу… чему меня научила философия? Логика. Мыслить логически, то бишь критическое мышление, аналитическое критическое мышление, умение отвергать аргументы исходя из их нелогичности, что делает меня той еще занозой в заднице, когда дело доходит до споров. Потому что это как… если кто-нибудь хочет меня убедить в чем-то, если это нелогично (я сейчас говорю как мистер Спок), но у меня нет времени на это, знаешь. То есть это нормально быть абсурдным, это нормально просто валять дурака, но если ты пытаешься… если два человека разговаривают, что-то обсуждают, и каждый пытается доказать свою точку зрения, если ты не можешь поддержать свои убеждения доводами логики, тогда мне кажется, что в них нет смысла. Вот кто-то говорит, ну я просто чувствую, что это неправильно! Ну хорошо, ладно, а я чувствую, что это правильно. Знаешь, ты не можешь… тогда ты… Знаешь, всё это очень субъективно. Мне интереснее, не знаю, приходить к какому-то объективному пониманию, даже если это некая коллективная объективность.

— Чему ты научился, играя во всех этих разных группах?

— Чему я научился, играя в разных группах, играя хардкор-панк, играя нью-вейв, что нередко, когда люди собираются вместе и сочиняют музыку, это замечательно, потому что целое больше суммы частей. Но поскольку в музыке люди как бы обнажают себя, или, по крайней мере, в создании хорошей музыки люди обнажают себя и становятся уязвимы, это может быть очень эмоционально накаленная обстановка. Когда у вас есть три или четыре человека, которые стараются раскрыться, но в то же время стараются защитить себя, может возникать грызня.

— Так как техно-волшебник Моби начинал быть диджеем?

— Я как техно-музыкант… понимаешь, я никогда не предполагал им быть. Когда мне было шестнадцать, я хотел, знаешь, играть в панк-рок группе, и быть в успешной панк-рок группе — это была моя цель. И я начал сочинять танцевальную музыку только потому, что я много диджеил, и я хотел сочинить музыку, которую я мог бы играть, когда я диджею. Своего рода очень утилитарный подход к музыке. И когда я начинал сочинять танцевальную музыку, никого не интересовала электронная танцевальная музыка. Это было году эдак в 1989-ом… По крайней мере, в Америке не было техно-андеграунда, не было рейв-сцены,— в Англии как бы было, но это практически пришло и ушло, как в первые годы Адамски, но потом все стихло и на смену пришли Soul II Soul или кто там еще. Вот так я и начинал, просто сочинял музыку, играл ее в ночных клубах, выступал, положим, перед десятком человек, а потом внезапно я оказался в нужном месте в нужное время, и люди начали интересоваться техно, а я делал техно, так что они заинтересовались мной. А теперь, не знаю, это здорово, потому что, когда люди ассоциируют тебя с чем-то одним,— как люди ассоциируют меня с техно или танцевальной музыкой,— а это лишь такая крошечная часть того, что я делаю. Я занимаюсь музыкой двадцать лет, и, знаешь, я в сущности намного более подкован в самых разных сти… других стилях,— знаешь, более подкован в джазе, классике или роке, нежели в сочинении танцевальной музыки. Так что это здорово, потому что ты можешь удивлять людей.

— И как прогрессировала музыка, на твой взгляд?

— Прогрессирование музыки от сингла к синглу или… я даже не уверен, что хоть какая-то прогрессия была. Мне думается, я не обязательно рассматриваю себя как… единственное мое развитие как музыканта заключается в том, чтобы, я надеюсь, быть как можно более непредубежденным. Вместо того, чтобы сказать, ну что ж, я собираюсь ограничить мою сферу культурного влияния танцевальной музыкой, по сути дела я должен принять тот факт, что мне нравится всё. Знаешь, я люблю классическую музыку, я люблю спид-метал, я люблю хип-хоп, я люблю танцевальную техно-музыку, я люблю фолк,— и вот быть открытым всему этому и каким-то образом внедрять это в то, что я делаю.

— Что подводит нас к твоей пластинке — какое вдохновение, какие влияния и разные стили музыки обнаруживаются на новой пластинке?

— Когда я только начинал работать над альбомом, у меня было порядка семидесяти или восьмидесяти треков, над которыми я работал. Я сократил их количество до пятидесяти, потом до сорока, тридцати, пока не осталось тринадцать (или сколько там?) треков, которые в него вошли. Стили… да знаешь, всё, от классических композиций до диско, до медленных баллад, до странного дельта-блюза, спид-метала, не знаю… это очень странный альбом. Надеюсь, что целостный. Лично мне кажется, что он производит какое бы то ни было целостное впечатление на слушателя, но он очень разнообразный.

— Какие тогда группы вдохновляли тебя в работе над этим альбомом?

— Не думаю, чтобы хоть какие-нибудь группы или музыканты в самом деле вдохновляли меня на этот альбом. Я слушал много разной музыки, но ничто из этого в действительности не вдохновляло меня на то, чтобы взять и написать такую же музыку, как я только что слышал. Может быть, Bad Brains — хардкор-панк группа из ранних восьмидесятых.

— Почему такое название?

— Я дал альбому название «Всё не так», потому что прошлым летом, когда я придумывал название, эта фраза постоянно вертелась у меня в голове. Знаешь, я рассматривал ее со всех сторон, и чем больше я думал о ней, тем больше я понимал, что каждый аспект человеческой цивилизации неправилен — как люди обращаются друг с другом, как люди обращаются с окружающей средой, как люди обращаются с другими живыми существами, как именно они, знаешь, проживают свои жизни, работа, которую мы выполняем,— создается такое впечатление, что абсолютно всё не так, что составляет наши жизни. И это незыблемо, потому что как ты можешь это изменить?

— Какое послание ты хотел бы донести, если таковое вообще имеется?

— Понимаешь, у меня есть свой… что касается донести послание, у меня есть свой небольшой… мой список персональных целей — это права животных, ответственное отношение к окружающей среде, да и просто быть более сострадательным и, надеюсь, сведущим в жизни. Но я не хочу нравоучительствовать, не хочу говорить, вот то, во что я верю, вы тоже должны в это верить. Мне вроде как в какой-то степени хочется быть примером,— сказать, вот как я живу, вот как я решаю проблемы, которые вижу вокруг себя. Чего бы мне хотелось, чтобы люди сделали, это просто попытались жить ответственно, попытались думать о последствиях своих поступков. Знаешь, если ты садишься за руль машины, что из этого получается? Не только тот мгновенный результат, что ты передвигаешься из одного места в другое, но, знаешь, также то загрязнение, которое это вызывает, всё то, что обеспечило прокладку дорог, по которым машина едет, политические решения, которые были приняты, чтобы гарантировать стабильный поток топливных материалов и т. д.,— и все мы часть этого.

— Ты считаешь, музыка может распространять послание?

— Для меня музыка это очень мощное орудие в распространении посланий. Я думаю о моих любимых протестных песнях шестидесятых годов, если бы они не были написаны, я бы не был тем человеком, которым являюсь сегодня,— знаешь, когда мне было пятнадцать лет, и я слушал «Peace Train» или что-нибудь такое. Это здорово, потому что это как бы сочетание поэзии и прозы. Когда есть некое определенное послание, представленное в очень красивой, поэтической форме,— это может сделать его очень сильным.

— В твоем альбоме я чувствую немалую духовность, это является чем-то, очевидно, близким твоему сердцу, потому что ты христианин?

— Христианство странная штука, потому что… в каком-то смысле я бы даже не хотел называть себя христианином, потому что я не ощущаю так уж много общего с церковью или другими христианами. Но одновременно с этим я люблю Христа и стараюсь жить согласно его учению. И, я думаю, для меня очень важно видеть Христа не как некую мифическую фигуру навроде Санта-Клауса, но скорее как ретивого коммуниста, анархиста, ходившего по земле две тысячи лет назад,— знаешь, этот бездомный парень, который в конечном итоге был осмеян и распят лидерами своего времени. И те вещи, которые он говорил, послания, которые он… ну, проповедовал, даже по сегодняшним временам чрезвычайно радикальны — чрезвычайно радикальны! И вот почему, я не знаю, мне кажется, многим людям сложно… не знаю, быть христианами. Гораздо проще быть вовлеченным в учение церкви, внимать лишь отдельным посланиям, но по-настоящему жить согласно учению Христа практически, мне кажется, практически невозможно. Я нахожу, что это очень, очень сложно. У меня это ужасно получается. Я постоянно оступаюсь.

— Что это за вещи?

— Мне кажется, центральная… доктрина христианства, мне кажется, что центральная доктрина это смирение, и сострадание, и… пытаться любить других людей, любить себя, любить Бога, руководствоваться любовью, а не завистью, и ненавистью, и злобой, но главным образом это сострадание, милосердие, смиренность. Кроме того, мне это видится как некое движение посредством эволюции от существ полностью телесных по направлению к… духовным такое заезженное слово, но да, к тому, чтобы стать более духовно ориентированными существами, не быть подвластными тем же инстинктам и побуждения, которым мы были подвластны три миллиона лет, которые являются желанием… не могу сказать трахаться, но желание, знаешь, продлить свою генетическую линию, и питать себя, одевать себя,— а Христос пришел и сказал, ну что ж, эти вещи совсем не важны, вы уже не… знаешь, мы больше не живем в джунглях. Мне бы, может, и хотелось, чтобы мы жили в джунглях, но каким-то образом мы были отделены от природы, и, мне кажется, нам нужно эволюционировать в новое состояние — такое, когда мы будем более движимы благоразумием и состраданием, нежели желанием защитить свои гены и убивать людей, вставших у нас на пути,— и в этом, по крайней мере, для меня заключается одна из… заключается суть христианства.

— Ты читаешь Библию?

— Стараюсь, насколько возможно. Я ленился последнее время, я… В прошлом я читал Библию каждый день.

— Расскажи нам о заметках, содержащихся во вкладыше альбома.

— Заметки для альбома… О, одна из моих… одна из моих задач, связанных с музыкой, это не просто выпускать пластинки, ублажать свое эго, зарабатывать немного денег и иметь средства к существованию, но скорее, я не знаю, просвещать людей, или, по крайней мере, делиться с людьми фактами… фактами и взглядами, которые мне кажутся очень важными. И заметки, по-моему, их там много — множество фактов экологической деградации, о влиянии, которое оказывает потребление мясной пищи на окружающую среду и здоровье, и т. д. А также несколько эссе, написанных мной, и за которые меня, наверное, пристрелят, хе. Одно из эссе это очень едкое обвинение в адрес современного христианства. И если через полгода меня застрелят… что ж, думаю, я буду в порядке.

— Ты упомянул веганство, что заставило тебя стать веганом и когда это было?

— Я стал веганом где-то шесть лет назад — семь лет назад… а вегетарианцем десять лет назад — одиннадцать лет назад… где-то так. Я всегда хотел быть вегетарианцем, потому что на фундаментальном уровне мне казалось, что есть животных это неправильно, поскольку я люблю животных, и, не знаю, это кажется мучительно преступно неправильным — подчинять нашей воле других существ, особенно насильственно. Для меня держать животных в зоопарке — плохо, но помещать животных в тюрьму откормочной площадки, обращаться с ними ужасающим образом и потом убивать — это просто наиболее варварская вещь, которую я могу себе представить. И я стал веганом, потому что не хотел быть частью этого. А также по причинам здоровья, окружающей среды, по политическим причинам, и я мог бы продолжать и продолжать. Более очевидный вопрос — не почему я вегетарианец, а почему… знаешь, почему вы едите мясо? Потому что единственная причина, которую я вижу, по которой люди продолжают потреблять мясо — это удобство, традиция. Люди возразят, но мясо такое вкусное! Но если оно такое вкусное, зачем же нужно прикладывать столько усилий, чтобы его приготовить, приправить, наложить всякого разного сверху и приготовить, знаешь, особенным образом? Если вы дадите мне морковку, морковка аппетитна даже если ее просто выдернуть из земли. Но если вы дадите мне цепную пилу и я должен буду отпилить кусок от коровы, мне потребуется немало времени, чтобы привести его в состояние готовности.

— Что вообще говорят люди по поводу твоего веганства?

— Да, веганизм это не самая популярная вещь среди некоторых людей. В Англии и Америке,— по крайней мере, в Нью-Йорке — люди знают веганов, они имели с ними дело. Но в маленьких городах Германии, где, знаешь, ближайшая к овощам вещь это мясо, получаемое от вскормленных кукурузой бычков, людей очень раздражают мои принципы, мой отказ от продуктов животного происхождения, потому что каким-то образом им кажется, что я отвергаю их жизнь, их традиции,— но это не так, я лишь отвергаю напрасную жестокость и страдание. Знаешь, если ты можешь не причинять животным страдания, то почему бы нет? Ты ничего этим не достигнешь — если это неэффективный способ прокормить себя, то почему?

— Являешься ли ты членом каких-либо других организаций, политических организаций?

— Да, я являюсь членом многих организаций по защите окружающей среды и прав животных.

— И каков твой вклад?

— Мой вклад в эти организации главным образом финансовый, я даю им деньги, но также я могу… если им понадобится музыка, я дам музыку, если они устраивают благотворительные акции, я могу выступить там или подиджеить, что угодно. В конечном счете, я хотел бы быть более вовлеченным. Знаешь, я вижу, что когда-нибудь я перестану выпускать музыку и стану экологическим террористом или кем-то вроде. Взрывать заводы, фабрики — конечно, без проблем!

— Что бы могло побудить тебя сделать это — бросить техно?

— Я бы никогда не бросил музыку, потому что я занимаюсь ею двадцать лет, и это, собственно говоря, единственная вещь, которую я умею делать. Что бы побудило меня вести более… не знаю, соци… не социально активную, а политически более активную жизнь? Да, в общем-то, если меня кто-то попросит, хе. Если кто-то твердо уверен, что мне нужно этим заняться, я, наверное, так и поступлю. Я просто, знаешь, как бы в ожидании, пока я не найду правильную организацию, или не встречу нужных людей, или не стану настолько зол от того, что происходит, что я просто не смогу себя сдерживать,— начну похищать глав корпораций и держать их в заложниках до тех пор, пока политика компаний не изменится.

— Как ты думаешь, какая реакция на твой альбом была бы самой лучшей?

— Ну, наиболее приятная реакция, которую я могу получить от людей, послушавших новый альбом, это эмоции,— знаешь, позитивный эмоциональный отклик. Если они скажут, ух ты, это очень… это замечательная музыка, это замечательный альбом,— и многие люди так говорят мне. Я стараюсь сообразить… Что мне хотелось сделать… я имею в виду, это умышленно неоднородный альбом, и мне бы хотелось, чтобы люди просто расширяли границы того, что они готовы принять. Потому что обычно у вас есть либо рок-альбом, либо танцевальный альбом, либо классический альбом, либо эмбиентный альбом и т. п. Я вовсе не вижу, почему эти вещи должны быть так разобщены,— знаешь, какой-нибудь шестнадцатилетний пацан, который говорит, что слушает только танцевальную музыку, или слушает только панк-рок, или слушает это, но зачем так себя ограничивать, понимаешь?

— Конечно, это должно быть сложно для звукозаписывающих компаний, которые главным образом существуют за счет категоризации различных видов музыки и создания упаковки.

— Ну… то есть ключевое слово… одна из ключевых концепций в музыкальном бизнесе последних лет это нишевой маркетинг. Это когда ты берешь артистов, находишь для каждого маленькую нишу и работаешь с ними в этой нише, и если они смогут вырваться за ее пределы — хорошо, но держите их в своих гетто. Так что, да, альбом, который содержит спид-метал, классику, диско, баллады и т. д. вроде как паскудит всю эту идею нишевого маркетинга,— но причина, по которой я подписал контракт с Mute и Elektra в Штатах, потому что они могут с этим смириться. Знаешь, они прежде всего за музыкантов и музыку, а не рынок. Это может прозвучать слишком идеалистично, но это правда. И они понимают альбом, который я сделал, что очень приятно. Никто не послушал его и не догнал,— знаешь, люди послушали его… я работал так долго над ним, я сделал его таким, чтобы люди поняли… что б было ясно, что на нем происходит…

— Ты с кем-нибудь сотрудничаешь?

— Единственные люди, с кем я сотрудничаю, это певцы и певицы. Мне бы хотелось стать участником группы снова когда-нибудь в будущем. Например, играть на гитаре у Bad Brains. В отношении сотрудничества с другими продюсерами, это меня не интересует так уж сильно. Потому что я и сам могу это сделать… я… я бы лучше поработал с тем, кто умеет делать то, чего я не умею, как например хорошо петь, или хорошо играть на перкуссии, или что-то еще. Это интересует меня больше, чем взять, знаешь, двух белых парней, которые сочиняют техно-музыку, засунуть их в одну комнату и посмотреть, что у них получится. Это как… э, зачем?

— Ты поешь на альбоме?

— Ага, я пою две песни.

— И каково это?

— Ну, я не умею петь хорошо, это моя проблема. Я могу вокализировать сравнительно неплохо, я могу нормально выражать эмоции через вокал. Я могу весьма неплохо кричать благодаря моим годам в хардкор-панковских группах. Мне бы хотелось, чтобы я умел хорошо петь. Я люблю вокальное искусство. Человеческий голос это чудеснейшая, поразительнейшая вещь для меня. И я страдаю от того, что я не умею хорошо петь, но если бы я умел хорошо петь, я бы, наверное, не был столь мотивирован в сочинении музыки. Так же, как если бы я был под два метра ростом, и в очень хорошей форме, и невероятно хорош собой, я бы не был столь мотивирован в изучении философии.

— Когда ты будешь гастролировать?

— До сих пор на сцене я выступал вместе с клавишником и иногда перкуссионистом. И живые выступления это подлинное безумство, в противоположность многим техно-действам, когда стоят на сцене, прячась за оборудованием, а люди не обращают никакого внимания. Мне кажется, не знаю, я слишком эгоцентричен, чтобы так делать, так что я, знаешь, встаю на свое оборудование, ломаю вещи, верчусь, ору, играю на гитаре, на барабанах, на клавишных, залезаю на колонки и швыряю вещи в аудиторию,— в общем, сущий погром. Я думаю, что этот ближайший тур может быть несколько поспокойней, хе-хе. Просто потому… потому что некоторые песни с альбома могут быть представлены лишь… они не предполагают, знаешь, швыряние синтезаторов в аудиторию.

— Ближайшие планы на несколько следующих месяцев после тура, что ты надеешься сделать или чего надеешься достигнуть к концу 95-го?

— К концу 1995-го… на профессиональном уровне, что бы я хотел сделать, это сделать еще несколько альбомов, как то… добиться серьезного прогресса в работе над завершением следующего альбома, чтобы он вышел поскорее. И сделать альбом каверов на Joy Division, — у меня уже есть несколько песен, записанных для него. Гастролировать, проводить время дома, плавать, играть в теннис, зависать с друзьями,— я полагаю, это не слишком профессиональная цель. Не знаю, я просто, я хочу стать лучше в том, что я делаю. И всегда, работаю ли я над альбомом или не работаю над альбомом, я просто хочу сочинять музыку, которая воздействует на меня на эмоциональном уровне, и, надеюсь, воздействует на других людей. Я хочу говорить с людьми, общаться, давать интервью и… не знаю, распространять свои сети.

— А что Joy Division, в чем их притягательность и почему ты хочешь делать каверы на их музыку?

— Ну, школьником я был просто одержим Joy Division, — у меня были футболки Joy Division, постеры, видео, у меня были все пластинки, я слушал их постоянно. Это был такой идеальный саундтрек для полного тревог юноши в подростковом возрасте. И хотя сейчас я не так тревожен, я по-прежнему питаю слабость к Joy Division. А еще на их песни очень легко делать каверы. И единственный человек… единственное, на что мой голос способен достаточно хорошо, это на весьма неплохое подражание Иэну Кёртису. Поэтому из-за того, что на их песни легко делать каверы, и я могу весьма неплохо подражать Иэну Кёртису, мне кажется, это был бы хороший альбом каверов. И мне нравятся песни.

— Людям нравится с тобой работать?

— Я совершенно невыносимый человек. И это еще одна причина, почему я не хочу работать с другими продюсерами. Потому что я просто… мне либо все равно, или же мне слишком не все равно, и я упрямый и волевой. То есть я, конечно, открыт предложениям, но… я не знаю, мне кажется, со мной очень трудно. Потому что я составляю собственное представление об определенных вещах — и точка. Знаешь, если у кого-то есть замечательное мнение, я его учту, но я отношусь к себе очень серьезно, когда дело касается работы, и я думаю, что многим людям нелегко с этим смириться.

— Ты видишь себя сотрудничающим с кем-то в будущем?

— Ты знаешь, люди, с которыми мне интересно было бы поработать, я уже поработал с ними. Например, Мими Гейзи,— она поет несколько песен с альбома — более медленные песни,— я всегда хотел поработать с ней. Она живет в нескольких кварталах от меня, и мы работали вместе, и это было чудесно. Э, как я сказал ранее, единственные, с кем я хотел бы посотрудничать, это группа Bad Brains. Допустим, поиграть у них на гитаре,— может быть, не продюсировать их, но… я не знаю…

— Они еще живы?

— Да, Bad Brains, как ни странно, недавно подписали контракт с лейблом Мадонны — Maverick. Хотя им, наверное, сейчас лет по сорок…

— И, наконец, у тебя репутация не курящего, не пьющего и даже не принимающего наркотики, как выглядит веселая ночь в компании Моби?

— Веселая ночь со мной? Хм… ой, это ужасный вопрос. Есть очень много всего, что мне нравится делать. Это зависит от того, кем ты являешься. Если ты моя девушка в данный момент, то веселая ночь со мной будет предполагать, я надеюсь, много полезного для здоровья сладкого секса. Если ты мой друг, то это будет предполагать, возможно, ужин, поход в кино, на дискотеку, не спать до семи утра, много разговоров,— пожалуй, много разговоров — мне нравится разговаривать. Не знаю, я не вижу себя проводящим много времени с людьми, которые мало говорят. Тихони сводят меня с ума. Я и сам относительно тихий человек, но… не знаю, люди, которые мне больше всего нравятся, это люди, которые, я не знаю, могут заинтересовать меня разговором.

— Ну хорошо, тогда где ты гастролировал?

— За последние, я думаю, года полтора мой гастрольный график… я был в Южной Америке, Австралии, Японии, на Гавайях, в Канаде, наверное, в сорока или пятидесяти городах Соединенных Штатов. Где в Европе? Финляндия, Швеция, Норвегия, Англия, Ирландия, Шотландия, Франция, Бельгия, Голландия, Германия, Швейцария… полагаю, это всё. По-моему, вот где я побывал за последние полтора года. Много путешествий.

— Что ты думаешь о Европе?

— Что я думаю о Европе? Хм… Я никогда не бывал на юге Европы, и у меня такое чувство, что мне бы очень понравилось где-нибудь в Испании, Италии, Греции, потому что теплые места я очень люблю. Некоторые города мне очень нравятся. Меня не так сильно впечатляет архитектура, меня не так сильно впечатляет культура, что меня впечатляет — это люди на улицах, живущие хорошей, нормальной, здоровой жизнью. И развитая молодежная культура также очень важна для меня. Некоторые города, такие как Лондон… я не очень люблю Лондон, потому что я не чувствую, что он резонирует со мной. Несомненно, в нем много чего происходит, много людей на улицах, но в полночь улицы пусты, а мне нравятся города, где люди действительно живут в городах,— ну, понимаешь, живут и работают в одном месте, ходят ужинать, гуляют — это хороший город для меня. Европа в целом все же… сложно делать какие-то обобщения, потому что столько разных стран составляют это месиво. Вот о Соединенных Штатах можно говорить обобщенно, потому что это единая культура (спасибо телевидению!), тогда как в Европе национальная самоидентичность Финляндии весьма сильно отличается от Франции, хотя обе эти страны являются частью Европы, так что я боюсь делать слишком много широких обобщений.

— Как обстоят дела с техно в разных частях Европы?

— Э, в смысле танцевальной музыки и техно, Германия это как мировая столица в этом отношении,— по количеству людей, которые сочиняют, по количеству людей, которые слушают,— это определенно мировой центр для техно. Англия всегда была, знаешь, значительным местом для танцевальной музыки и техно. Это почти банальность, сказать, что Англия важна для танцевальной музыки, потому что это просто очевидно. Это все равно, что сказать, что Америка играет важную роль в производстве автомобилей. Конечно же, это так! Всегда так было и всегда так будет. Э, сложно сказать, что, ну, например, выступать вживую лучше в Германии, чем выступать здесь, или в Италии, или где-то еще, потому что всё дело в контексте, времени года и… знаешь, столько разных составляющих. Так что я не могу… на самом деле, то, в какой стране ты находишься, это зачастую не так уж важно, мне кажется. Важнее люди, которые приходят на выступления и готовы ли они отдавать себя. Выступать перед пятью тысячами человек, которые не излучают радости, которые зажаты, не танцуют, не позволяют себе испытать новых эмоций, гораздо хуже, чем перед двумя десятками человек, которые открыты и готовы замечательно провести время.

— Твои фанаты, кто они?

— Мобифаны? Должно быть, молодые, хорошо образованные, умные, с открытым умом, приятные люди, я с ними в хороших отношениях, хе. Есть несколько… у меня есть несколько напуганных фанатов-христиан, которые много спорят со мной о моем христианстве, знаешь, потому что я… для многих фундаменталистов-христиан важные проблемы это гомосексуализм, аборты и феминизм, а мне кажется, что каждый человек может делать со своим телом всё, что хочет, будь то секс с другим мужчиной или женщиной или что угодно. Это их тело, это не моя парафия, чтобы говорить им, что́ они могут и не могут делать. Христианам-фундаменталистам сложновато это принять, они хотят узаконить свою мораль.

Поиск по сайту: