АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава 38. 19 апреля - пятница. Какое, оказывается, счастье встать рано утром, выйти во двор и увидеть солнце

Читайте также:
  1. Http://informachina.ru/biblioteca/29-ukraina-rossiya-puti-v-buduschee.html . Там есть глава, специально посвященная импортозамещению и защите отечественного производителя.
  2. III. KAPITEL. Von den Engeln. Глава III. Об Ангелах
  3. III. KAPITEL. Von den zwei Naturen. Gegen die Monophysiten. Глава III. О двух естествах (во Христе), против монофизитов
  4. Taken: , 1Глава 4.
  5. Taken: , 1Глава 6.
  6. VI. KAPITEL. Vom Himmel. Глава VI. О небе
  7. VIII. KAPITEL. Von der heiligen Dreieinigkeit. Глава VIII. О Святой Троице
  8. VIII. KAPITEL. Von der Luft und den Winden. Глава VIII. О воздухе и ветрах
  9. X. KAPITEL. Von der Erde und dem, was sie hervorgebracht. Глава X. О земле и о том, что из нее
  10. XI. KAPITEL. Vom Paradies. Глава XI. О рае
  11. XII. KAPITEL. Vom Menschen. Глава XII. О человеке
  12. XIV. KAPITEL. Von der Traurigkeit. Глава XIV. О неудовольствии

19 апреля - пятница. Какое, оказывается, счастье встать рано утром, выйти во двор и увидеть солнце! Четыре месяца, проведенные в Шалажи, превратились для меня в одну длинную зимнюю ночь. Какой бы ни был уютный теплый дом и радушные хозяева, плохо, когда из него нельзя выйти.

Прервав мои воспоминания, Джохар потихоньку позвал меня в комнату. Я отнесла таз и кувшин с водой для умывания и, поливая ему на руки, начала делиться своей радостью. "Как жаль, что тебе нельзя сейчас выйти на задний двор, чтобы посмотреть на апрельский рассвет. Золотое солнце чуть показалось и исчезло, скрывшись в розовом тумане. Туман, пронизанный миллиардами солнечных частиц, опять закрыл лесистые склоны гор". "Ладно, - засмеялся Джохар, - ожила пчелка после зимы!"

Днем мы поехали в лес звонить по телефону, на меня опять не хватило времени, впрочем, это меня не огорчило. Важно было то, что я рядом, я его видела и наивно полагала, что ничего плохого, пока я с ним рядом, случиться не может. Когда мы вернулись, я прочитала ему стихи, которые как-то сами собой начали звучать у меня в голове. Мне даже казалось, что я их только перенесла на бумагу.

Что мне сказать тебе еще?
Ты видишь, вечер настает,
На горы опустилась ночь,
Но день, конечно же, придет.
Из сизой мглы и черных туч
Вдруг ярко брызнет солнца луч?
И засияет все вокруг,
Катя волшебный солнца круг.
И мы с тобою в том кругу
Войдем под радугу-дугу.
Пойдем с тобой мы в никуда,
Туда не ходят поезда,
Там время замедляет ход
И все идет наоборот.
Там будем вместе: ты и я,
А рядом все наши друзья:
Все те, кто пал и уж не встал,
Кто честь и совесть не продал.
Плывет над океаном зла
Наш остров света и добра!

В этих строках было все, что я тогда чувствовала, но Джохар сказал, что они слишком простые. Затем он снова заговорил о том, что надо как можно скорее уходить в горы. "Нельзя подставлять село, бомбят уже совсем близко. В Шалажи из-за нашего телефона полностью уничтожили две улицы". Большие крытые грузовики были приготовлены. Перед отъездом Джохар успел позаботиться и о жене Башира, которая до сих пор не могла оправиться после смерти дочки. Он договорился отправить ее в один из санаториев Нальчика, к знакомым, подлечиться. Я тут же с энтузиазмом подхватила эту идею. Только Башир отчаянно упирался. Последнее время я с ним "воевала" из-за затвора на дверь маленькой кухоньки, в которой я готовила и где всех кормила. Одна дверь вела в нашу комнату, другая открывалась прямо на двор, и меня видел каждый, кто заходил. Я боялась, что из-за меня узнают, где находится Джохар. С первого дня нашего приезда я просила Башира поставить на дверь задвижку или замок. Но он был большим лентяем и всячески уклонялся:
- Где я тебе в такое время замок возьму?
- Тогда крючок сделай из проволоки.
- Проволоки тоже нет.
- Слушай, простую палку из леса можешь привезти? На нее дверь закрывать можно! - уже всерьез начинала злиться я.
Последнее время Башир часто уезжал, снабжая мясом ополченцев в Янди-Кутаре, когда старики резали для них корову.
- Кого-нибудь из наших знакомых видел? - встречала я его на пороге.
- Нет!
- А как же ты корову передал?
- Положил в условленном месте.
- А вдруг ее собаки съедят? А замок привез?

В конце концов я его так допекла, что однажды утром он взъерошенный, выскочил из своей комнаты и, потирая затылок, ошарашенно сказал, что всю ночь во сне я требовала у него замок для двери. Сейчас Башир предлагал, в целях нашей безопасности, переехать в совершенно пустой дом, стоящий на противоположной стороне улицы, через три дома. Еще раньше там были выгружены наши вещи: новенькие ящики с типографией, компьютеры и документы. Замка опять не было и поэтому мы вчетвером: Мовлихан, Деги, Магомед и я - перенесли их в подвал дома Башира. Джохар из деликатности, как всегда, чтобы не обременять хозяев, соглашался переехать. Только я горячилась: "Если переедем - нас сразу же обнаружат! Долго скрываться мы там не сможем, ведь в дом надо привозить воду, хлеб и дрова. Соседи обратят внимание и обязательно придут знакомиться, мальчишки свободно перелезают через невысокий забор, я их видела, они сразу узнали и меня, и охрану".

Сельчане уже привыкли, что к дому генерального прокурора Магомета Жаниева постоянно подъезжают военные машины. У Башира тоже всегда полно военных. Но то, что сейчас в нем живет Президент, им и в голову не приходило. Джохар, как и раньше по ночам, объезжал наш Юго-Западный фронт, появляясь то тут, то там, постоянно бывая рядом с теми, кто удерживал позиции. А российские средства массовой информации передавали, что "Неуловимый Джо" больше трех-четырех часов на одном месте не остается, поэтому изловить его или уничтожить практически невозможно!

20 апреля была суббота. С утра я поставила греть большущую кастрюлю с водой на газ. Кастрюля была без крышки. Потом позавтракала вместе с Петик (как всегда яичница, и чай с сыром). Очень болел бок, который я ушибла во время бомбежки в среду. Джохар рассказал совсем коротенький отрывок из того сна, который запомнил ночью: "На улице сидела полная, пожилая женщина, похожая на тех, кто митинговал против войны в Чечне. Она попросила приколоть значок Ичкерии прямо на грудь". Значок - символ чеченской Свободы.

Насколько верно этот сон передавал происходящее на площадях и улицах Грозного! Шли многотысячные митинги чеченских женщин и стариков возле разбитых и разоренных домов. Под автоматными очередями оккупантов, под пулями, проносящимися над их головами, бесстрашно несли они лозунги с призывами "Свободу Ичкерии", плакаты с портретами Джохара - первого Президента непокоренной республики, кровью омывающей свою любовь к Свободе. И чем больше проливалась кровь, тем активнее Ичкерия противостояла и не смирялась, все больше и больше ополченцев вставало в ее ряды.

Потом я вышла на кухню и отчетливо услышала гудение большого самолета. Неужели опять будут бомбить? Выбежала на крыльцо - самолета не видно! Я попросила Джохара выйти и прислушаться, неужели кастрюля может издавать звук летящего самолета? Удивительно, что она была без крышки. Тогда в Шалажи точно так же гудел чайник перед самой страшной бомбежкой... но он был с крышкой. Я еще подумала, что тон звука зависит от расстояния между крышкой и водой, теперь эта версия отпадала. Видимо, нас снова будут бомбить, тогда мы спаслись только чудом...

А вода опять подавала нам знак. Я вспомнила, как в далеком детстве я смеялась над своей бабушкой Лелей, пережившей две войны. Иногда она вдруг начинала тревожиться, прислушиваясь к гудению чайника, ее опасения обычно подтверждались. Как правило, это бывало перед какой-нибудь бедой.

Джохар весь день провел за чтением книги, сидя на подоконнике, поближе к дневному свету. Это была совершенно новая книга, изданная совсем недавно, с Кремлем на обложке. К сожалению, я не успела ее прочитать и поэтому не запомнила названия. Впервые за долгие дни я видела его таким. Джохар, как будто ненадолго, на один предпоследний свой день оказавшись в детстве, сидел, как мальчик, поджав ноги, и читал до тех пор, пока не погас последний солнечный луч...

 

Глава 39

21 апреля, воскресенье, последний день... С утра телевидение показывало российские военные госпитали в Москве и американских врачей, приехавших для стажировки по различным видам ранений и поражений ткани. Материал был богатый: раны ожоговые, огнестрельные, рваные, дробленные; воспаленные, изуродованные лица без глаз; обрубки молодых тел без рук и ног. "Интересные случаи газовой гангрены - десятки, сотни, тысячи раненых..." Джохар сидел за журнальным столиком и сжимал кулаки:
- Они еще и учатся на нашей войне! Мы для них дармовой материал для трансплантаций!
- Такого не может быть! - испугалась я.
- Нет, может! Наивный ты человек! Попадались нашим ребятам такие... иностранцы с микрохолодильниками, забитыми человеческими органами. Даже фильтрационные лагеря и тюрьмы посещали группы таких врачей. Весь мир учится на нашей войне! Но их ждет страшное будущее... И по очереди, кто быстрей, они будут уничтожать свое атомное оружие.
Потом, ровно через год, в одной из российских газет я прочитала большущую статью доктора-патологоанатома из Ростова: "В последние месяцы войны на трупах российских солдат были обнаружены следы трансплантических операций, сделанных умелой рукой хирурга". И вспомнила боль и гнев в возмущенных глазах Джохара.

А потом Джохар рассказал свой последний сон. Темная ночь, подъемный кран пытается поймать и придавить его к земле огромной бетонной плитой. Но он успевает в самый последний момент выбраться из-под нее. Сбоку видит разворачивающуюся кабину крана и пульт управления - за ним никого нет. Мгновение... и он оказывается на жаркой улице под горячими солнечными лучами. Он идет босиком, обернувшись в одну ослепительно белую простыню, за ним, играя, бегут две собачки. А третья, большая собака, лает и рвется к нему из-за высокого забора, но цепь не пускает ее. Затем собаки исчезают, за ним бегут дети, которых он шутливо хлопает краем простыни по головкам. Вот и дети пропали куда-то, с ним рядом идет Деги. И вот они уже рядом несутся по зеленым круглым холмам на велосипедах. Впереди неожиданно показалась канава, которую Джохар перескочил сходу, а Деги остановился, чтобы перенести велосипед. Дальше Джохар катил уже один, вернее, не катил, а несся, летел, как птица, по холмам. Последнее, что он услышал, это гул приближающего бомбардировщика и тяжелые взрывы бомб. Где-то вдалеке показалась маленькая фигурка девушки в белом платье..."

Я попыталась расшифровать этот сон, как всегда, к хорошему. "За тобой идет большая охота (большой подъемный кран), но мы все это и так знали; ты сумеешь вывернуться, и опять будет слава (ослепительное солнце), возвышение (белая одежда), успех и удача (полураздетый на улице) и опять риск... (холмы). Непонятен был только велосипед (знак отложенных дел) и Деги.

Я начала переживать за Деги, хотя Джохару ничего не сказала. Этим утром приехали Шамсутдин Увайсаев со своим другом и с фотографиями Деги и Магомеда в компании наших раненых, сделанные им на третий день после приезда в Трцию. "Так вот почему сегодня Деги мне приснился!" - обрадовался Джохар. "Эта мне больше всех нравится!" - и вытащил из стопки фотографию, на которой Деги с Магомедом, сидя рядом на ковриках, делали намаз.

До половины пятого беседовал он с обоими гостями, после того, как я подала обед, еще долго не отпускал их. Я разглядывала фотографии. На одной из них - единственной, где Деги получился крупным планом, он был бледным и улыбался через силу. Как раз ее мне Джохар и не показал. Деги сидел на стуле, обнявшись с Магомедом, были хорошо видны его покрасневшие, грустные большие глаза. Неужели он до сих пор переживает из-за нас по ночам? Наконец гости уехали. Джохар позвал меня в комнату. Он стоял около освещенного золотыми закатными лучами окна и что-то пристально рассматривал. "Взгляни на эти деньги". В его руках были старые истертые деньги достоинством один, пять и десять долларов. Бережно прикасаясь, гладя их руками, а иногда и рассматривая на свет, Джохар взволнованно говорил: "Турецкие детишки-школьники собирали для нас эти деньги. - Он произносил слова с такой нежностью, как будто видел этих детей. - Может быть, какой-нибудь мальчик отдал то, что мать дала ему в школу на завтрак. Кто-то из них вытащил их из своей копилки. Эти деньги мне дороже других, пусть они согревают мое сердце". И Джохар положил их во внутренний карман куртки. Потом, как всегда, вышел в маленькую кухоньку, одновременно являющуюся и коридором, сел на табуретку и стал надевать тяжелые солдатские бутсы. Зашнуровав, встал, выпрямился во весь рост, улыбнулся: "Я готов!"

На этот раз мы выехали на двух машинах: военном уазике и "Ниве", перекрашенной в зеленый защитный цвет. "Нива", видимо, из-за странного цвета, внушала мне какое-то неприятное, неясное для меня самой чувство. Проехав через все село Гехи-Чу, мы начали подниматься в горы... Вот то место, которое я видела поздней осенью из окна дома Рашида. Тогда эти поляны, заросшие по краям деревьями, казались мне волшебной голубой далью, в которой я так мечтала оказаться.

Повернув влево, мы выехали на поляну. Уазик оставили, а "Ниву" загнали между двумя небольшими холмами.
Деревья, росшие на их склонах, почти полностью закрывали машину так, что сверху ее трудно было разглядеть. Джохар, поставив дипломат со спутниковой связью на капот машины, вытащил кабель антенны. После обрыва кабеля во время бомбежки в Шалажи он был не больше двух метров, последнее время Джохару приходилось разговаривать по телефону, находясь рядом с машиной. Первым прочитал свое заявление Ваха Ибрагимов по поводу выборов "так называемого главы администрации". Президентом Дока Завгаев назвать себя не рискнул.
"Правительство Чеченской Республики - Ичкерия предупреждает, что этот очередной фарс приведет к эскалации напряженности в республике и к переносу боевых действий на территорию России". Я хотела после него тут же выступить по радио со своим обращением и стихотворением. Оно было мной тщательно подготовлено и звучало примерно так: "Я надеюсь, что народы России и Ичкерии услышат мой голос, звучащий из самого центра кровавого побоища, голос из пламени войны. Хочу, чтобы вы поняли, мы не воюем против русского народа, мы воюем против банды подлецов, засевшей в Кремле, грабящей, предающей, убивающей и свой народ, и соседние. Чеченские и российские матери! Солдаты российской армии и чеченские ополченцы, сидящие в окопах под градом пуль и бомб, всем, кто слушает радиостанцию "Свобода" - для вас мои стихи". Но Джохар сказал, что мое выступление объявит Хамад Курбанов после того, как он переговорит с Боровым, и попросил, чтобы я отошла, пока он не закончит. Джохар не хотел, чтобы я рисковала лишний раз, я это очень хорошо понимала. Как всегда, на меня потом опять не хватит времени!
Джохар улыбнулся, глядя на мой обиженный вид, и начал звонить Боровому. После первых же слов разговор, как обычно, прервался. Высоко за облаками послышался гул бомбардировщиков, я подбежала к Джохару: "Самолеты!" Он спокойно ответил: "Отбомбились, в Грузию летят". Действительно, эти самолеты летели высоко за облаками в сторону гор, вскоре их гул затих.

Я подошла к глубокому заросшему деревьями оврагу, метрах в двадцати от машины. Шесть часов вечера, солнце, медленно опускаясь, золотило верхушки деревьев. Ко мне приблизились Ваха Ибрагимов с Мусой Идиговым. Многоголосый хор птичьих голосов звенел в розовом прозрачном воздухе. Сотни птиц, прилетевших после зимовья с юга, славили наступающую весну, их гнезда хорошо были видны сверху. Несколько минут мы разговаривали на отвлеченные темы, потом я услышала снизу какие-то странные звуки, напоминающие плач или стон. Я прислушалась, но понять, кто их издавал, не могла. "Ваха, - обратилась я нему, - ты у нас охотник, все горы облазил, кто может так плакать под нами, кошка или птица?" "Птица", - ответил Ваха. "А почему все птицы распевают веселые песни на ветках деревьев, а одна из них плачет и стонет на дне оврага? Может, кто-нибудь ее гнездо разорил?" Ваха ничего не ответил, он отошел к "Ниве".

Я оглянулась. Джохар, тихо смеясь, рассказывал что-то очень веселое Магомету Жаниеву и Хамаду Курбанову, глядя прямо на меня. Всегда, когда Джохар был в хорошем настроении, он шутил и подтрунивал надо мной. "Опять что-нибудь смешное про меня рассказывает, раз на меня смотрит, - подумала я. - Наверное, затем меня и отправил..." Они стояли, обступив "Ниву", дипломат лежал на капоте. Ваха, присев на корточки за дверцей машины с противоположной стороны, начал курить. Как истый чеченец, он не мог себе позволить курить на глазах у старших. Джохар набрал номер Борового и начал говорить с ним. Он действительно произнес ту полную горечи фразу, которую потом повторил Константин Боровой в своем интервью: "Россия еще пожалеет о том, что она сделала с Чечней".
Я отвернулась и прислушалась, птица продолжала плакать... Ее стоны сжимали мое сердце, предчувствие чего-то непонятного реяло в воздухе. Эта странная легкость...

Нечто похожее я уже испытала однажды в Закане во время очередного покушения на Джохара. Мы тогда тоже смеялись, нам было так легко, как будто исчезла опасность, постоянно подстерегающая нас. Но поняла я это потом... Неожиданно с левой стороны раздался резкий свист летящей ракеты. Взрыв за моей спиной и вспыхнувшее желтое пламя заставили меня спрыгнуть в овраг. Он не был таким страшным, как при падении глубинных бомб. Поэтому я даже не успела испугаться и начала вылезать из оврага. Голову, по крайней мере, высунула и огляделась по сторонам. Никого не было видно... "Как быстро они спрятались", - успела подумать я, но вдруг опять послышался свист. На меня упал один из наших охранников, по-моему, Русик, закрывая собой от разлетающихся осколков. "Не высовывайся", - приказал через минуту он, исчезая наверху. Я висела, держась за ветки деревьев иссеченными до крови руками.

Стало опять тихо. Что с нашими? Бешено колотилось сердце, но я надеялась, что все обошлось. Сверху раздался плач Висхана. Боже, неужели убили кого-то? Я вылезла из оврага и оглянулась, ничего не понимая. Вот моя шифоновая косынка развевается на ветке кустарника. Я схватила ее дрожащими руками, пытаясь повязать на голову. Я все еще никого не видела и не осознавала до конца произошедшее... Но куда же делась машина и все, кто стоял вокруг нее? Где Джохар?

Вдруг я словно споткнулась. Прямо у своих ног я увидела сидящего Мусу. "Алла, посмотри, что они сделали с нашим президентом!" На его коленях... лежал Джохар. Вначале я его не узнала. Только что он стоял рядом и смеялся, глядя на меня, а теперь... Его лицо побледнело от боли. Он был уже без сознания, глаза ничего не видели, и последний вздох, казалось, слетал с его губ. Мгновенно я бросилась на колени и ощупала все его тело. Оно было целым, кровь не текла, но когда я дошла до головы... мои пальцы попали в рану с правой стороны затылка. Боже мой, с такой раной жить невозможно, боже мой... Я не отрывала взгляд от его лица. Время, казалось, остановилось. Медленно я умирала вместе с ним... Потом, спотыкаясь, я помогала Мусе нести его к уазику.
- А где все остальные? - на ходу спросила я его.
- Магомет и Хамад погибли, Ваха легко ранен, - ответил Муса. - Мы спрятали его в надежном месте. Сейчас отвезем президента, потом вернемся за ним.
- А почему сразу не забираем?
- У нас осталась всего одна машина.
Только сейчас я поняла, почему не вижу эту злополучную "Ниву". Хотя причем тут машина... Мысли вспыхивали и гасли в сознании и, ни на что не опираясь, висли в ужасающей пустоте, которая образовалась внутри меня. "А как же Ваха?" - опять спросила я. "Нам нужно спасать президента", - простонал Муса. Я посмотрела на его лицо и поняла, что он тоже не может поверить в происходящее. Подбежали Русик и Висхан. Все это время они быстро выбрасывали и переносили из горящей "Нивы" гранатометы и оружие, принесли и дипломат Джохара, с которым он никогда не расставался. Он был полураскрыт, документы в беспорядке торчали из него. "Мы их с земли подобрали", - пояснил Висхан. Так же, как и Джохар, документы были засыпаны тонким слоем земли и еще каким-то желтым порошком.
"Когда закроет мне глаза плащом земля...", - начали вдруг вертеться в голове строчки из стихотворения, написанного перед самой войной. Боже мой, я знала, что так будет! Я даже испытала это уже во сне совсем недавно, когда наплыла на меня огромная черная волна, а потом подняла и оторвала от земли и, точно так же, сверху сыпалась на голову земля, а я стала задыхаться! Я умерла во сне, а Джохар умирает наяву. Почему он, а не я? Эта мысль не давала покоя. Мы положили Джохара на заднее сиденье, его голова лежала на коленях у Мусы. Руслан быстро сел за руль, Висхан рядом. Для меня не хватало места. "Можешь поместиться там, где заднее стекло? - спросил Муса. - Сейчас начнут бомбить, нужно срочно уезжать отсюда".

Слышался гул приближающихся бомбардировщиков. Я свернулась как могла у заднего стекла, и уазик понесся по рытвинам и колдобинам вниз в селение Гехи-Чу. Самолеты начали бомбить то место, где мы только что были, с воем проносясь над горами, но мы находились уже внизу. Въехали во двор дома Рашида, занесли Джохара и положили на диван в столовую, на то самое место, где он сидел за столом столько раз прошлой осенью. Жена Рашида заскочила на кухню и, увидев его, начала кричать. Глядя в ее голубые, совершенно бессмысленные глаза, я поняла, что она испытывает... "Сразу трое - Джохар, Магомет, Хамад" - трое самых лучших...

"Нельзя кричать, соседи услышат и придут, нельзя, чтобы они узнали". Бомбардировщики начали бомбить Гехи-Чу... Потом все куда-то исчезли, а я осталась одна с Джохаром... Изо всех сил, сжимая руки, я смотрела на его лицо, все еще не веря в то, что случилось. Слезы текли и текли по моему лицу... Черные ресницы опускали глубокие тени, Джохар лежал, выпрямившись, такой же стройный и подтянутый, как во время прогулок по родным горам. Если бы его рука было прижата к виску, можно было подумать, что он, как военный офицер, отдает честь тому Высшему, перед которым вот-вот предстанет, готов предстать... "Честь имею". О, Джохар, ты и в момент смерти верен себе! Когда есть, что отдавать, легко умирать... "Невольник чести", ты всегда был ее добровольным заложником, повелевая всеми, прислушивался только к ней, к ее тихому голосу, несшемуся с далеких хребтов родных Ичкерийских гор, голосу предков. И умер так, как умирают японские камикадзе, ничком упав вперед лицом. Только такую смерть они считают достойной.

Когда-то мы вместе в Сибири читали японскую книжку "Ветер богов". Как ты мечтал тогда в своих стихах: "И умереть, припав к родной земле, обняв родные горы..." Я вытерла смоченной в воде марлей следы черной земли с его лица...


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.006 сек.)