Произведение читатель традиция

Присутствие такого круга в подсистеме «произведение—читатель—традиция» свидетельствует о том, что не применение правила целого и части порождает круг понимания, а, напротив, наличие круга понимания позволяет использовать правило целого и части. Замкнутость круга понимания является предпосылкой бесконечности процесса интерпретации, если речь идет о тексте литературного произведения.

Мысль Гадамера о том, что «подлинный смысл текста или художественного произведения никогда не может быть исчерпан полностью» и что «приближение к нему – бесконечный процесс»[201], соответствует принципу множественности описаний каждой системы. Этот принцип исключает возможность дать одно единственно верное описание, которое стало бы конечной точкой в процессе интерпретации литературного произведения, но допускает возможность существования множества одинаково верных, хотя и не исчерпывающих описаний: смысл системы «произведение» сам оказывается системой, как только мы начинаем описывать его аспекты (уровни) в конкретном литературном произведении.

Сделав теорию понимания более строгой, Гадамер «реабилитировал» правило целого и части, лежащее в основе герменевтического метода. Но в свете новой теории понимания правило потребовало существенного дополнения, которое философ назвал «предвосхищением совершенства», или «презумпцией совершенства», «доступно пониманию лишь действительно совершенное единство смысла»: «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, то есть если текст не становится понятным, мы ставим ее под вопрос. Например, мы начинаем сомневаться в надежности традиции, пытаемся исправить текст и т.д.»[202] Иначе говоря, правило целого и части можно применить лишь в том случае, если смысл произведения действительно представляет собою целое. Усматривая в смысле систему, нужно будет признать, что «презумпция совершенства» предполагает целостность этой системы как условие понимания и интерпретации. Это означает принципиальную несводимость смысла целого к сумме смыслов составляющих его частей и невыводимость из смысла частей смысла целого и зависимость смыслов частей от их места в смысле целого и их отношения к этому смыслу. В связи с этим важно заметить, что «понимание текста всегда предопределено забегающим вперед движением предпонимания» [203]. С точки зрения системного подхода, круг понимания – это движение от предпонимания целого к пониманию целого и от понимания части к новому шагу в предпонимании целого.В последние десятилетия в русле герменевтики получила развитие «рецептивная эстетика», разработанная в трудах Г.Р. Яусса (1921-1997) и В. Изера[204].

Философская герменевтика Гадамера сыграла большую роль в превращении герменевтики, в частности – литературной герменевтики, из искусства в науку. Литературоведческая герменевтика использует те же процедуры и в том же порядке, что и герменевтика как метод понимания в философии: «а) выдвижение некоторой гипотезы, в которой содержится предчувствие или предпонимание смысла текста как целого; б) интерпретация исходя из этого смысла отдельных его фрагментов, т.е. движение от целого к его частям; в) корректировка целостного смысла исходя из анализа отдельных фрагментов текста, т.е. обратное движение от частей к целому. В свою очередь, обогащенное понимание целого позволяет по-новому переосмыслить и понять части целого; иначе говоря, круг не только замыкается, но и многократно повторяется»[205].

В России западный опыт соединяется с русской философской и лингвистической традицией. Именно в этом направлении развивалась мысль выдающегося философа, этнопсихолога и лингвиста, предвосхитившего ряд идей семантики и семиотики XX века, Густава Густавовича Шпета (1879-1940(?); точная дата и место смерти неизвестны). Осужденный вместе с талантливыми филологами и переводчиками А.Г. Габричевским, М.А. Петровским, Б.И. Ярхо, Г.Г. Шпет погиб в сталинских лагерях.

Подобно многим другим русским философам рубежа XIX-XX веков, Г.Г. Шпет пережил в молодости увлечение марксизмом, в котором его привлекал социально-исторический подход к действительности. От марксизма взгляды Г.Г. Шпета эволюционировали в сторону феноменологии, «…...вскрывающей механизм человеческого сознания во всех сферах его деятельности – в философии, в искусстве, религии»[206].

В философии Г.Г. Шпет исходил из «абсолютной реальности» идеального. Он верил в «абсолютную реальность (курсив – Г.Ш.) потустороннего», полагая, что «разумный дух» становится реальным лишь через воплощение идеального в действительности. При этом заряд идеального проникает в действительность, превращая ее в «духовную историческую реальность». Историю он понимал как «непрерывное движение». Она представлялась ему осуществленной, но в то же время «осуществляющейся» и «подлежащей осуществлению» реальностью[207].

«Злым делом» считал философ попытки «осуществлять историю», опираясь на частное и частичное уразумение ее смысла. По мнению Г.Г. Шпета, такое вторжение в развитие означало бы его «прекращение», поскольку история живет собственным «свободным и непосредственным творчеством». Одно только лишь «поучение» можно извлечь из ее хода: нельзя, чтобы какое-то мнение выступало как бесспорное «знание», «стесняя свободу всех остальных». В этом и заключается, по мнению Г.Г. Шпета, «чистота» философии. Эта мысль имеет универсальный характер. Она касается науки, искусства и самой жизни.

Эта ключевая идея лежит в основе понимания Г.Г. Шпетом герменевтики. В пределе философия и герменевтика для него – синонимы. Последняя связана с «принципиальной проблемой понимания», то есть с уразумением «самого духа». К этим вопросам ученый обращается во всех основных работах – книге «Явление и смысл» (1914), серии очерков «Герменевтика и ее проблемы» (1918), а также знаменитых «Эстетических фрагментах» (1922). При этом очень важным для Г.Г. Шпета является анализ «семасиологических проблем».

Г.Г. Шпета сближает с учеными ОПОЯЗа протест против психологизма. Комментируя труды немецкого исследователя Э. Шпрангера, он подчеркивает знаковый характер произведения. Выраженный знаками «внутренний смысл» произведения, первоначально возникает в душе поэта, однако, в дальнейшем «отрешается» от него. «Отрешенная связь» свидетельствует о наличии собственной жизни произведения. «Понимание» при этом не сводится к индивидуальной психологии автора. Оно включается в исторический процесс, который немыслим без общности и общения. Очевидно, что эти идеи перекликаются с теориями М.М. Бахтина, которые возникают в том же историко-культурном контексте.

В «Эстетических фрагментах» Г.Г. Шпет подчеркивал, что слово прежде всего – сообщение и средство общения. В этой своей функции оно есть «архетип культуры»[208]. Слово способно выступать в этой роли, поскольку оно представляет собой структуру. Другими словами, понимание слова как «архетипа культуры» опирается на идею структурности.

Под «структурой» Г.Г. Шпет понимает органическое, глубинное «расположение» отношений в слове. Чувственно-воспринимаемые и формально-идеальные термины отношений образуют «конкретное строение», в котором «...отдельные части могут меняться в «размере» и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разрушения целого».

С точки зрения Г.Г. Шпета, структурно прежде всего то, что невещественно и оформлено. Поэтому дух и культура принципиально структурны. В вещественном и общественном мирах структурой наделены лишь оформленные образования. «Систему структур» представляет собой организм человека.

Разъясняя свое положение о «системе структур», Г.Г. Шпет подчеркивал, что «каждая структура в системе сохраняет конкретность в себе». Эта идея философа представляется принципиальной. На примере макросистемы «литература» можно видеть, что каждое звено этой системы не утрачивает своей собственной системности, то есть «конкретности». Сохраняя свои собственные свойства, подсистемы «произведение – читатель», «традиция – произведение» и т.д. включаются в общую «систему систем».

Г.Г. Шпету принадлежит важнейшее пояснение, согласно которому в структурной данности «…все моменты, все члены структуры всегда даны, хотя бы in potentia». При этом рассмотрение «…не только структуры в целом, но и в отдельных членах требует, чтобы не упускались из виду ни актуально данные, ни потенциальные моменты структуры». Именно эта идея Г.Г. Шпета наилучшим образом разъясняет понимание категории «художественный мир». Системный подход к литературе важен именно потому, что все «…имплицитные формы принципиально допускают экспликацию»[209]. Это мысль о природе системы и системности как таковых.

Следуя традиции В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни, Г.Г. Шпет рассматривает «внутреннюю форму» в качестве важнейшего элемента структуры слова. «Внутренняя форма» является глубинной моделью возникновения поэтического начала. Отсюда следует, что «художественный мир» как макросистема представляет собой аналог «внутренней формы» слова.

В ходе поэтического «концепирования», называния мира возникает «третий род истины», который порою приводит к «полной эмансипации» поэтических форм от «существующих (курсив – Г.Ш.) вещей»[210]. Ставшая образом вещь, «...теряет свою логическую устойчивость». Образ не есть только «понятие» или только «представление». Он – «...между представлением и понятием» [211].

Эта мысль Г.Г. Шпета по-новому раскрывает положение о неисчерпаемости искусства. Скольжение образа (символа) между двумя сферами наделяет образ свойствами и той и другой. В зависимости от контекста в слове выдвигаются на первый план (становятся «доминантой») признаки понятийного или эмоционально-чувственного ряда. При этом какие-то признаки могут выходить на первый план или, напротив, становиться вторичными. Тем не менее и те и другие значимы.

Опираясь на анализ стихотворного текста, сходные мысли высказывали формалисты. С точки зрения Ю.Н. Тынянова, «второстепенные» признаки значения слова («колеблющиеся признаки») взаимодействуют с основным признаком, порождая особую «тесноту» стихового ряда[212]. Хотя формалисты в лице В.Б. Шкловского отрицали образную природу искусства, они пришли к тем же выводам, что и Г.Г. Шпет.

В новейшее время литературоведческая герменевтика пошла по пути создания специализированных методик и интерпретационных моделей. Эта работа велась иногда независимо от идей Гадамера (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев и др.), иногда в связи с ними (Г.И. Богин[213] и др.), иногда в известном противопоставлении им (Эрих Дональдс, Хирш и др.). Специализация методик – показатель того, что литературная герменевтика выделилась в особую литературоведческую дисциплину[214]. Более того, сейчас ведутся герменевтические исследования на стыке литературоведения и лингвистики. Примером такого применения аналитических средств двух наук может служить фрагмент статьи Г.И. Богина «К онтологии понимания текста», в которой содержится изящный анализ стихотворения Д. Хармса:

Я шел зимою вдоль болота

В галошах, шляпе и очках.

Вдруг по реке пронесся кто-то

На металлических крючках.

Я побежал скорее к речке,

А он бегом пустился в лес,

К ногам приделал две дощечки,

Присел, подпрыгнул и исчез.

И долго я стоял у речки,

И долго думал, сняв очки:

«Какие странные дощечки

И непонятные крючки!»

Г.И. Богин в центр анализа помещает мысль о «другом тексте», заимствованную у Л. Витгенштейна. Этот «другой текст» виден уже в семантизации слов» «Я шел зимою вдоль болота» («Человек «...двигался пешком по берегу болота, которое по случаю мороза замерзло, а потому и затвердело»). Далее, «...реципиент отрефлектирует опыт использования в речи однородных членов предложения и заметит в стихотворении Хармса» предметную разнородность «...грамматически однородных членов»: Один – «В галошах, в шляпе и очках»; другой – «Присел, подпрыгнул и исчез».

В этом случае становится понятным, что «...стихотворение – «юмористическое», но если «мерить прогресс понимания мерой непонимания, то придется признать, что мы еще очень далеки от полной интерпретации. Уменьшить непонимание сможет тот, кто попытается соединить непосредственное восприятие с лингвистическим анализом текста и конечным умозаключением. Перед нами зрелище странного героя-интеллигента – «в галошах, шляпе и очках» и «кого-то», кто «проносится по речке» на «металлических крючках» и быстро исчезает в лесу, к ногам приделав две дощечки.

Вспоминая терминологию эпохи «спринтеров», чемпионов, «передовиков» и «попутчиков», обратимся вновь к тексту, чтобы отчетливо различить парадигму: «Старое воззрение на мир / Реально обновляемый мир». Эта парадигма включает в себя «целую россыпь малых парадигм».

Нам есть еще что понять в размышлении «...над прекрасной миниатюрой поэта-рыцаря нового мира, погибшего при развертывании совсем других парадигм от имени все того же нового мира»[215]. Иначе говоря, фрагмент статьи Г.И. Богина возвращает нас в герменевтический круг.

Движение между читательским и авторским восприятием в процессе «непонимания» и «предпонимания» ведет к «пониманию» текста, которое никогда не бывает полным.

Вопросы к теме:

1. Сравните выражения: женское сердце – сердце женщины; часовой – человек на часах; капитанская дочка – дочь капитана; собачье сердце – сердце собаки; железный поток – поток железа. Почему переводчик выбрал для рассказа Дж. Лондона название – «Сердце женщины», Н.С. Лесков – «Человек на часах», А.С. Пушкин – «Капитанская дочка», М.А. Булгаков – «Собачье сердце», а А.С. Серафимович – «Железный поток»?

2. Проследите герменевтический круг, который совершило ваше воображение при поисках ответа на предыдущий вопрос.

3. Отметьте случаи расхождения предпонимания с пониманием и их совпадения при знакомстве с заглавиями произведений «Аристократка» М. Зощенко, «Солнечный удар» И. Бунина, «Двенадцать» А. Блока. Приведите собственные примеры движения по герменевтическому кругу и его отличия от логического круга.

Литература по теме

1. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988.

2. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. – М., 1991.

3. Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. Литературно-теоретические исследования. – М., 1992.

4. Schleiermacher Friedrich Daniel Ernst. Hermeneutik. – Heidelberg, 1974.

Дополнительная литература

1. Богин Г.И. Филологическая герменевтика. – Калинин, 1982.

2. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. – СПб., 1996.

3. Мень А. Библиологический словарь: В 3 Т.: Т. 3. – М., 2002. См. также «Библиологический словарь» в Интернете: http://slovari.yandex.ru/dict/men/article/me1/me1-0312.htm.

4. Нефедов Н.Т. Литературная герменевтика // История зарубежной критики и литературоведения. – М., 1988.

5. Орнатский Ф. Учение Шлейермахера о религии. – Киев, 1884.

6. Dilthey W. Gesammelte Schriften. – Stuttgart, 1958.

7. Iser W. Der Akt des Lesens. – München, 1994.

Тема 11

Структурный метод

Ключевые слова: структура, связь, отношение, элемент, уровень, оппозиция, вариант/инвариант, парадигматика, синтагматика, минус-прием

Свое название структурализм получил в связи с положением, которое занимает в его методологии понятие «структура». Возникновение метода связано с переходом в ХХ веке ряда гуманитарных наук от описательно-эмпирического к абстрактно-теоретическому уровню исследований. Структурализм, зародившись в лингвистике, вскоре освоил области литературоведения и этнографии, а затем и иные сферы культуры. Толчком к развитию структурализма в литературоведении послужил опыт русского формализма, вплотную подошедшего к изучению «специфически-структурных законов»[216] литературы и ее истории. Первые шаги литературоведческого структурализма связаны с деятельностью Пражского лингвистического кружка (1926 – начало 1950-х годов), во главе которого стояли чешские филологи В. Матезиус и Я. Мукаржовский. Членами Пражского лингвистического кружка наряду с чешскими языковедами и литературоведами, стали русские ученые Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон и С.О. Корцевский. С Пражским лингвистическим кружком имели научные связи П.Г. Богатырев, Г.О. Винокур, Е.Д. Поливанов, Б.В. Томашевский и Ю.Н. Тынянов. Пражский лингвистический кружок издавал собственные «Труды» («Travaux du Cercle linguistique de Prague», 1929-1939) и журнал «Slovo a slovesnost», перешедший в 1953 г. в введение Чехословацкой академии наук. Период творческого расцвета кружка, заложившего основы структурализма в литературоведении, падает на 30-е годы.

Дальнейшее развитие литературоведческий структурализм получил в трудах Парижской семиотической школы (ранний Р. Барт, А.Ж. Греймас, К. Бремон, Ж. Женнет, Ц. Тодоров, Ю. Кристева и др.), а также Бельгийской школы социологии литературы (Л. Гольдман и его последователи).

Наибольшим влиянием французский структурализм обладал в период с середины 1950-х годов до начала 1970-х годов, когда сформировался структурный метод и были отточены приемы структурного анализа. В США структурализм сохранял за собою ведущее положение в литературоведении до конца 1970-х годов (Дж. Калмер, К. Гильен, Дж. Принс, Ф. Скоулз, М. Риффатер). В СССР развитие структурализма началось в 1962 году симпозиумом по структурному изучению знаковых систем. Основными центрами структурных исследований в СССР были кафедра русской литературы Тартуского университета (Ю.М. Лотман и др.) и сектор структурной типологии языков Института славяноведения и балканистики АН СССР в Москве (В.В. Иванов, В.Н. Топоров, И.И. Ревзин и др.) В связи с этим иногда говорят о тартурско-московской школе в структурализме, сыгравшей большую роль в развитии литературоведения, хотя научные интересы ее представителей не ограничивались одним лишь литературоведением. На рубеже 1970-1980-х годов большинство западных структуралистов перешло на позиции постструктурализма и деконструктивизма.

Литературоведческий структурализм, используя достижения структурной лингвистики и этнографии, разработал сложный понятийный аппарат, приспособленный для изучения структуры – совокупности устойчивых отношений, обеспечивающей сохранение основных свойств объекта. Структурный метод оперирует терминами – отношение, элемент, уровень, оппозиция, положение, вариант, инвариант. Под отношением здесь понимается такая связь между элементами, при которой модификация одного из них влечет за собою модификацию других, а элементом считается далее неделимая в пределах избранного способа изучения часть исследуемого объекта. С понятием структуры в структурализме тесно связано понятие уровня, на котором ведется исследование объекта. Под уровнем понимается однопорядковость элементов, связанных отношением, или однопорядковость отношений в структуре элемента. Уровни выделяются на основе оппозиции – бинарного положения противопоставляемых элементов или рядов отношений в структуре объекта. Оппозиция является отражением положения – размещения элементов или рядов отношений в его структуре. Структура – основное свойство объекта – его инвариант – абстрактное обозначение одной и той же сущности, взятой в отвлечении от ее конкретных модификаций – вариантов. Модификации, если речь идет о художественном тексте, могут быть прослежены либо в плане выбора автором текста одного из синонимичных элементов (ось выбора, вертикальная ось, парадигматика), либо в плане соединения элемента с предшествующим ему и следующим за ним элементами (ось сочетания, горизонтальная ось, синтагматика).

Среди принципов, на которые опирается структурный метод, особо обозначились два – методологический примат отношений над элементами в системе и методологический примат синхронии над диахронией. Примат отношений над элементами означает не пренебрежение элементами и их «природными» свойствами, которое иногда приписывают структурализму, а признание несводимости свойств системы к сумме свойств составляющих ее элементов. Примат синхронии над диахронией означает не противопоставление структурного подхода историческому, а требование идти при изучении развивающихся систем не от существующих в диахронии их вариантов к инварианту, а от выявленного при отвлечении от развития системы инварианта к вариантам, возникающим в ходе ее существования.

Существует определенная последовательность процедур, используемых структурализмом. В.Ю. Борев определил ее как этапы структурного анализа и описал следующим образом:

«1. Аксиоматизация – нахождение не подлежащего дальнейшему доказательству основания для деления системы на элементы – по определенному параметру.

2. Диссоциация – обоснованное разделение по установленному в результате аксиоматизации основанию исследуемого объекта на элементы структуры.

3. Ассоциация – нахождение связи между элементами структуры.

4. Идентификация – определение по существенному признаку элементов типа отношений между ними.

5. Интеграция – рассмотрение всей совокупности элементов, составляющих структуру, не как простой суммы, а как единого целого»[217].

Литературоведческий структурализм исследовал структуру самых разнообразных литературных объектов (от структуры образа человека в произведениях отдельных писателей до структуры жанров и литературных направлений). Однако основным предметом изучения для структуралистов оставался художественный текст и поэтика литературы. Соотнося их исследования с системой литературной коммуникации, можно заметить, что текст рассматривался ими как по «образно-иконической оси» – «традиция – текст – реальность», так и по «оперативно-прагматической оси»[218] – «автор – текст – читатель», причем вычленение структурного аспекта художественного текста осуществлялось ими на некоторой знаковой системе. В литературоведческом структурализме – это вторичная семиотическая система (Р. Барт, Ю. Кристева и др.), или вторичная моделирующая система (Ю.М. Лотман и др.), надстроенная над естественным языком.

Исследования структуралистов позволили структурной поэтике и генеративной поэтике выделиться в особые области теории литературы. Методологией структурной поэтики является принцип имманентного исследования художественного текста. Находясь в рамках текстовой реальности, исследователь осуществляет анализ, который Р. Барт назвал произвольно закрытым, с целью установления принципов организации в художественное целое всех текстовых элементов произведения. Образцом такого рода работ может служить переведенная на многие языки и вошедшая в состав литературоведческой классики книга Ю.М. Лотмана «Структура художественного текста». Генеративная же поэтика исходит из представления о том, что глубинные структуры порождаются по строго определенным правилам и в идеальном виде отражают наиболее существенные свойства моделируемого объекта. Из глубинных структур можно вывести поверхностные структуры, которые точно выражают свойства моделируемого объекта. Таким образом, при помощи стандартных процедур выводится сложность и многообразие существующих и возможных литературных феноменов.

Характерной чертой структурализма является стремление за сознательным манипулированием знаками, словами, образами, символами обнаружить неосознаваемые глубинные структуры, скрытые механизмы знаковых систем (ср., например, положения генеративной поэтики в книге Р. Барта «Мифологии»). В этом отношении литературоведческий структурализм сохранял преемственность по отношению к структурализму в этнологии, в частности к трудам К. Леви-Стросса. Интерес к глубинным структурам в сочетании с присущим структурализму стремлением к формации, логизации и математизации значения (Дж. Принс в своей «Грамматике историй» описал структуру сказки «Красная шапочка» с помощью алгебраических формул, занявших 12 книжных страниц) стали источником кризиса структурализма в последней трети ХХ века, когда рационализм и абсолютизация научных знаний вызвали сильную ответную реакцию среди самих структуралистов.

Если смотреть на структурный метод в литературоведении с точки зрения системного подхода, то следует признать его соответствие принципу структурности и применимость как по отношению ко всем компонентам системы «литература», так и к системе «литература», взятой в целом. Иное дело – пришедшие на смену структурализму постструктурализм и деконструктивизм, которые путем деструкции поверхностных структур считают возможным обнажить глубинные структуры. Сейчас трудно прогнозировать результаты деятельности литературоведов – постструктуралистов и деконструктивистов (Ж. Деррида, М. Фуко, Ю. Кристева, П. де Ман, Х. Блум, Дж. Хартман, Дж.Х. Миллер, Ж. Деллез, Ф. Гваттари, Р. Жирар, Ж. Лакан, поздний Р. Барт и др.), но уже можно говорить о несовместимости принципов постструктурализма и деконструктивизма с системным подходом к изучению литературы.

Для молодых ученых следование им представляет большую опасность. На это указал М.Л. Гаспаров: «Такая парафилология принимает вид игры в прочтение одного текста на фоне другого, по возможности, очень непохожего, и называется постструктурализмом или деконструктивизмом. Здесь как бы возводится в принцип то чтение классиков «от нуля», без эрудиции, отталкиваясь от последней прочитанной книги, с которой когда-то в детстве начинал каждый. Из этого возникают красивые (хотя обычно неудобочитаемые) творческие фантазии, очень много говорящие о душевном складе сегодняшней культуры, но очень мало – о рассматриваемом тексте и авторе»[219].

Современные философы часто именуют системный подход системно-структурным, указывая на его генетическую связь со структурным подходом. В литературоведении эта связь часто была двусторонней, потому что многие структуралисты исходят в своих построениях из системных представлений о литературе.

Близость системного и структурного подходов в литературоведении легко показать на примере введенного в теорию литературы Ю.М. Лотманом понятия «минус-прием»[220]. Ученый неоднократно возвращался в своих трудах к многочисленным случаям применения минус-приема в литературе, стремясь выяснить его природу и дать представление о его функциях в литературном произведении и литературном процессе.

Одно из высказываний Ю.М. Лотмана о минус-приеме содержится в книге «Анализ поэтического текста. Структура стиха». Оно велико по объему, а потому ниже будет приведена лишь его часть, достаточная для подтверждения мысли о близости системного подхода к структурному методу: «Структурный анализ исходит из того, что художественный прием – не материальный элемент текста, а отношение. Существует принципиальное различие между отсутствием рифмы в стихе, еще не подразумевающем возможности ее существования (например, античная поэзия, русский былинный стих и т.п.) или уже от нее отказавшемся, так что отсутствие рифмы входит в читательское ожидание, в эстетическую норму этого вида искусства (например, современный vers libre), с одной стороны, – и в стихе, включающем рифму в число характернейших признаков поэтического текста, – с другой. В первом случае отсутствие рифмы не является художественно значимым элементом, во-втором – отсутствие рифмы есть присутствие не-рифмы, минус-рифма»[221].

Прежде всего заметим, что Ю.М. Лотман был знаком с исследованиями по общей теории систем и по теории литературной коммуникации[222]. Поэтому нас не должно удивлять, что для него прием – «не материальный элемент текста, а отношение». Исследователь не поясняет свои представления о составе системы литературной коммуникации («автор – текст – читатель»), но говорит о «читательском ожидании», что указывает на включение элемента «читатель» в систему, способную порождать литературные приемы. Далее Ю.М. Лотман рассматривает развитие системы «автор—текст—читатель» на примере истории рифмованного стиха, в ходе которого становится возможным создание и использование минус-приемов.

Подытоживая наблюдения над рассуждением Ю.М. Лотмана о минус-приеме, можно сказать, что исследователь определяет отношение, обусловливающее генезис и функционирование минус-приема, но не описывает системы, в которой существуют эти отношения, как бы оставляя решение этой задачи системному подходу. Между тем минус-прием не может существовать в условиях одной только прямой связи, идущей от автора через текст к читателю, т.е. в системе литературной коммуникации. Ю.М. Лотман отметил существование между элементами «автор», «текст» и «читатель» обратной связи, когда несколькими строками ниже писал, что «минус-приемы» – это «система последовательных и сознательных, читательски ощутимых отказов»[223]. Тем самым, через анализ отношений между элементами, «участвующими» в создании минус-приема, Ю.М. Лотман непосредственно подошел к описанию системы «литература», элементы которой находятся в прямой и обратной связи друг с другом («автор – произведение – читатель»).

По мнению Ю.М. Лотмана, «…внетекстовая часть художественной структуры составляет вполне реальный... компонент художественного целого»[224]. Используя терминологию данной книги, можно сказать, что «художественное целое» – это произведение в системе «литература». Включенное в художественную коммуникативную цепь, произведение предстает в полноте его «внетекстовых связей». Упоминая их, автор «Анализа поэтического текста» выделяет исторические, социальные и «индивидуально-личные» связи. Последние почти не поддаются «анализу средствами современного литературоведения».

Ю.М. Лотман отмечает, что «внетекстовые связи» следует изучать не по отдельности, а «в их структурной совокупности». Феномен, который здесь обозначен как «структурная совокупность» «внетекстовых связей», описан в этой книге как система «литература».

Внетекстовые связи Ю.М. Лотман рассматривает лишь частично – «в их отношении к тексту». Автор сознательно вводит это ограничение, поскольку его главной целью является рассмотрение структуры поэтического текста. При структуралистском подходе объектом анализа является срединный элемент системы «литература» – текст произведения «от первого слова до последнего»[225]. Лишь иногда затрагиваются ближайшие звенья коммуникативной художественной цепи. При строгом структуралистском подходе прямые и обратные связи, действующие по всей цепи и влияющие на всю систему, учитываются лишь частично.

Во второй части книги, посвященной анализу поэтического текста, Ю.М. Лотман дает серию примеров. Как правило, автор начинает разбор с упоминания о «внетекстовых связях». И при структуралистском анализе – это естественная отправная точка. Пунктирно намечаются история создания, жанр и традиция, к которым восходит данный стихотворный текст.

Второй шаг связан с выделением наиболее важных и активных уровней структуры текста. Следуя терминологической традиции формалистов, Ю.М. Лотман называет их «доминантными». Само это выделение происходит интуитивно и, на самом деле, предполагает учет данных всей художественной коммуникативной цепи. Доминантный уровень объясняет семантику единиц других уровней. Так, например, анализируя стихотворение К.Н. Батюшкова «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…», в котором русский поэт воссоздает образ древнего итальянского города, часть развалин которого находится под водой, Ю.М. Лотман отмечает, что доминантными, наиболее активно работающими уровнями структуры здесь являются низшие – фонологический и метрический. Исследуя звуковой состав и ритмическую структуру стихотворения, Ю.М. Лотман прослеживает связи этих уровней с семантикой «словаря», лексики этого текста.

Структурный анализ ставит своей основной задачей исследовать окказиональную синонимию / антонимию единиц разных уровней. По мнению Ю.М. Лотмана, поэтическая структура уникальна тем, что способна превращать «…заведомо несинонимические и неэквивалентные единицы» в «синонимы и адекваты»[226]. Так, анализ стихотворения К.Н. Батюшкова выявил «сближение» и – одновременно – расхождение звукового, лексического и ритмического уровней текста.

Ю.М. Лотман делает главными «героями» анализа структурные принципы – «возвращение», «повтор», «антитезу» [227]. Специальным приемом, помогающим уловить вариативность[228] любого текста, является составление его «словаря». Как правило, он складывается из «микрословарей» единиц разных уровней[229].

Анализируя стихотворение К.Н. Батюшкова, Ю.М. Лотман составляет «словарь» на звуковом (фонологическом) уровне. При этом обнаруживаются значимые повторы. Схема распределения ударных гласных в этом тексте выглядит следующим образом:

Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы

При появлении Аврориных лучей,

Но не отдаст тебе багряная денница

Сияния протекших дней,

Не возвратит убежищей прохлады,

Где нежились рои красот,

И никогда твои порфирны колоннады

Со дна не встанут синих вод.

а__________а__________и

е__________о__________е

а__________а__________и

а__________е__________е

и__________е__________а

е__________и__________о

а__________и__________а

а__________а__________и__________о

Видно, что «возвращаются», «повторяются» и вступают в конфликт «четыре фонемы, которые легко обобщаются в две группы а/о и е/и». В дальнейшем этот анализ дополняется наблюдениями над «консонантными противопоставлениями», а также последовательным описанием ритмических структур. В результате Ю.М. Лотман приходит к выводу, что семантика пробуждения жизни закрепляется за фонемой «а», значение же гробницы, смерти – за «и»[230]. Эти соотношения единиц разных уровней имеют значение лишь в контексте данного стихотворного текста, где они выступают как окказиональные синонимы-адекваты.

Ю.М. Лотман подчеркивает, что в принципе между различными уровнями текста существует «двусторонняя» зависимость. В стихотворении К.Н. Батюшкова «семантические единицы» интерпретируют значения низших уровней. Однако существует и «обратная» связь: соотнесенность фонем порождает семантические сближения и антитезы на высших уровнях. При этом «фонологическая структура» интерпретирует семантическую. Тем самым Ю.М. Лотман отмечает действие прямых и обратных связей в структуре произведения. Представляется, что эта закономерность действует во всей художественной коммуникативной цепи, обеспечивая ее системный характер.

Заключая анализ стихотворения К.Н. Батюшкова, Ю.М. Лотман делает вывод, что «вся структура текста создает трагический образ разрушения красоты и невозможности ее воскрешения. Однако эта, выраженная всем строем стихотворения, идея вступает в противоречие с возникающим из того же текста ощущением вечности и неистребимости красоты. Это ощущение возникает из богатства звуковой организации и достигается исключительно фонологическими средствами». Очевидно, что для ученого интуиция, «гармония» все же первичны. И только на этом фоне высшая математика анализа обретает глубокий смысл.

Развивая принципы формального метода, структурализм делает следующий шаг: от анализа «искусства как приема» – к выявлению структурных принципов, где материал и форма неразделимы. Заключая этот раздел, отметим, что при всей близости понятий «система» и «структура», структурный метод и системный подход не синонимы.

Вопросы к теме:

1. Определите понятия «отношения», «уровень», «оппозиция», «синтагма», «парадигма» в книге Ю.М. Лотмана «Структура художественного текста».

2. Что означают в работах структуралистов термины «парадигматика» и «синтагматика» и чем обусловлена потребность в понятиях парадигматики и синтагматики?

3. Прочитайте стихотворение А.А. Ахматовой и покажите на тексте принципы структурного анализа: выделите уровни, систему оппозиций, композиционный круг. Докажите, что композиционный круг неполон.

Ты письмо мое, милый, не комкай,

До конца его, друг, прочти.

Надоело мне быть незнакомкой,

Быть чужой на твоем пути.

Не гляди так, не хмурься гневно,

Я любимая, я твоя.

Не пастушка, не королевна

И уже не монашенка я.

В этом сером, будничном платье,

На стоптанных каблуках…

Но, как прежде, жгуче объятье,

Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо мое, милый, не комкай,

Не плачь о заветной лжи,

Ты его в твоей бедной котомке

На самое дно положи.

4. Определите отношения между понятиями «парадигма» и «парадигматическая ось», «синтагма» и «синтагматическая ось» в стихотворении Ахматовой.

5. Проверьте свой вывод, сопоставив синонимичные понятию «парадигматическая ось» понятия «ось выбора» и «вертикальная ось» с понятием «парадигматика», а синонимичные понятию «синтагматическая ось» понятия «ось сочетания» и «горизонтальная ось» с понятием «синтагматика».

Литература по теме

1. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. – М., 1970.

2. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. – Л., 1972.

3. Успенский Б.А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы // Семиотика искусства. – М., 1995.

4. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Сост. Г.К. Косикова. – М., 1994.

Тема 12

РЕЦЕПТИВНАЯ ЭСТЕТИКА. ЭСТЕТИКА ВОЗДЕЙСТВИЯ

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: рецепция, воздействие, рецептивная эстетика, эстетика воздействия, диалог, текст, произведение, чтение, читатель, реципиент, адресат, эксплицитный, имплицитный читатель, горизонт ожидания, точки неопределенности, незаполненная позиция,

«Рецептивная эстетика» (Rezeptionsästhetik) и «эстетика воздействия» (Wirkungsästhetik) – эстетика диалога между текстом и читателем, обусловившая смену парадигмы в теории литературы второй половине 60-х годов XX века. В основе – взаимодействие условного, вымышленного текста с реальным читателем [231]. В. Изер писал, что лишь прочтение литературного произведения приводит к «ключевому взаимодействию между его структурой и получателем»[232].

С точки зрения системного подхода к литературе рецептивная эстетика подключает подсистему «произведение ↔ читатель», фокусируя внимание на механизме работы прямых и обратных связей. Тем самым утрачивает значимость подсистема «автор ↔ произведение». История возникновения произведения, его генезис выпадают из поля зрения.

Взаимоотношение «автор ↔ традиция», столь значимое для культурно-исторического подхода и герменевтики, в определенной мере утрачивает значение. Рецептивная эстетика отказывается и от пристального изучения соотношения «автор ↔ реальность», оставляя эту проблематику для социологического метода.

Анализ подсистемы «произведение ↔ читатель» находится на пересечении герменевтики, формального, социологического и психологического подходов. Симпатии и антипатии читателей – это читательские психологические установки, выведенные вовне и явленные в серии отрицательных и положительных реакций на произведение литературы.

Разрабатывая подсистему «произведение ↔ читатель», В. Изер опирается на концепции Ю.М. Лотмана и теорию систем немецкого философа и социолога Н. Лумана (Luhmann Niklas, 1927-1998), автора монографии «Социальные системы»[233]. У Ю.М. Лотмана В. Изер выделяет мысль о произведении как «живом организме», связанном с читателем механизмом обратной связи. Следуя Луману, Изер указывает на «саморегуляцию систем» как основу взаимодействия автора и читателя (110). Формулируя этот пункт, В. Изер вплотную подходит к системно-синергетическому подходу в гуманитарном знании.

Прямая связь в подсистеме «произведение ↔ читатель» порождает «эстетику воздействия» (Wirkungsästhetik). В этом случае речь идет о воздействии текста на читателя. Основные положения «эстетики воздействия» разработал В. Изер. Если акцент ставится на обратной связи, то запускаются механизмы «рецептивной эстетики». Ее основные положения были разработаны Х.-Р. Яуссом.

«Рецептивная эстетика» и «эстетика воздействия» противостоят имманентной теории литературы. В Германии на рубеже 60-х-70-х годов XX века сложилась «констанцская школа» (Konstanzer Schule) рецептивной эстетики. С немецкой традицией связана и американская рецептивная критика, изучающая реакции читателя (receptive criticism, reader-response school)[234]. Констанцская школа включала в себя группу теоретиков литературы, историков и философов, объединенных вокруг университета в городе Констанц (Германия). Междисциплинарность – отличительная черта школы. Среди ее представителей литературоведы Х.Р. Яусс (Jauß, H.R., 1921-1977) и В. Изер (Iser, Wolfgang, 1926-2007), философ Х. Блюменберг (Blumenberg, Hans, 1920-1996) и др. В рамках школы была подготовлена серия публикаций «Поэтика и герменевтика» (Poetik und Hermeneutik), получившая международную известность.

Идеи рецептивной эстетики возникают в англо-американском и немецком литературоведении в конце 60-х гг. XX века. Рецептивная эстетика отталкивается от царивших тогда «эпохальных систем объяснения» литературы» (В. Изер). Представители «констанцской школы» отказывались видеть в произведении словесного искусства «документированное свидетельство» «духа эпохи», отражение социальных условий или выражение авторского невроза[235].

Рецептивная эстетика складывается в притяжении и отталкивании от ОПОЯЗа, Пражского лингвистического кружка, англо-американской «Новой критики» и структурализма. Х.-Р. Яусс и В.Изер дистанцируются от понимания произведения как «суммы приемов», от техники «пристального чтения» и имманентного подхода в целом.

Опорой рецептивной эстетики служат философские концепции Э. Гуссерля, идеи феноменологического литературоведения Р. Ингардена, ключевые положения герменевтики. Большое значение для рецептивной эстетики имели философские идеи Х.-Г. Гадамера, перенесенные на литературу[236].

«Рецептивная эстетика» нацелена в первую очередь на изучение «литературного опыта» (Erfahrung) читателя. При этом «рецепция» произведения, его «воздействие» на публику соотносятся с литературными «ожиданиями» читателей, с их «предпониманием» жанра, формы и тематики произведения на фоне предшествующей литературной традиции. Большое значение имеет и восходящее к ОПОЯЗу восприятие поэтического языка на фоне «бытового языка» данной эпохи. Очевидно, что с герменевтикой Яусса связывают категории «предпонимания» и «ожидания». К теориям русских формалистов восходит противопоставление поэтического и бытового языка. При этом художественные свойства текста, его «литературность» (Р.О. Якобсон) изучаются не прямо, а опосредованно. Их реконструируют исходя из воздействия произведения на читателей. Ставится вопрос об изучении «социологии читательского вкуса».

Труды по эстетике Р. Ингардена являются мостиком между имманентным изучением литературы и рецептивной эстетикой. Воспринимая произведение, читатель «достраивает» его. Такое смысловое «достраивание» Р. Ингарден называет «конкретизацией». Конкретизация представляет собой «… вносимое читателем и не противоречащее произведению дополнение к нему». Обусловленной структурой произведения, читательское «дополнение» «… находится уже за пределами произведения…»[237].

Р. Ингардену принадлежит мысль о «множестве… обликов» одного и того же произведения, которое оно «… приобретает… при многократном его чтении» одним и тем же читателем или читателями разных эпох. Множество прочтений объясняется не только социологическими причинами, «… разнообразием способностей и вкусов читателей», а также условий, при которых совершается чтение. Потенциальное множество конкретизаций восходит к «… определенной специфике самого произведения художественной литературы»[238].

Р. Ингарден полагает, что содержанию и форме присущи неустойчивость, неполная названность (поименованность), смысловая неопределенность. В этой неустойчивости, «… в отсутствии окончательной завершенности и неподвижности…», коренится «очарование» литературы[239]. Мысль о «местах неполной определенности» в тексте станет одной из центральных идей рецептивной эстетики.

Главным героем истории литературы становится читатель, адресат, публика как «образующая историю энергия». Х.-Р. Яусс характеризует коммуникативный характер литературы как «… диалогическое и в то же время развивающееся отношение между произведением, публикой и новым произведением, которое может быть постигнуто как на уровне отношений между сообщением и воспринимающим, так и на уровне отношений между вопросом и ответом, проблемой и решением»[240] (Пер. Ю.И. Архипова).

Врезка:

Ханс-Роберт Яусс (H.-R. Jauß, 1921-1997) – немецкий историк и теоретик литературы, специалист по творчеству М. Пруста, один из создателей «рецептивной эстетики» в Германии. В 1966 – 1987 годах – профессор университета города Констанц, один из создателей «констанцской школы». В конце 60-х годов XX-го века в констанцком университете были осуществлены масштабные реформы в области гуманитарного знания, открывшие новые возможности и для литературоведения. Х-Р. Яусс стремился к утверждению новой парадигмы гуманитарного знания, основанной «интеракции» произведения и читателя. В работе, посвященной рецепции средневековой литературе (Alterität und Modernität der mittelalterischen Literatur, 1977) Яусс выдвигает тезис о герменевтической ценности «инаковости» (Alterität) в познании. В конце 80-х годов XX века Яусс вступает в полемику с представителями «Нового историцизма» (New Historicism) и деконструктивизма, отстаивая диалогический герменевтический подход к гуманитарному знанию. Динамичный, становящийся в диалоге текста и читателя смысл – ключевая категория литературы в понимании Яусса.

Литература:

• Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения / Пер. с нем. и предисл. Н. Зоркой // Новое литературное обозрение. - М., 1995. - № 12. - С. 34-84. Яусс Х.Р.К проблеме диалогического понимания// Вопросы философии – 1994 - № 12.- С. 97-106.

Яусс Х.Р.Письмо Полю де Ману// Новое литературное обозрение, 1997. - № 23. - С. 24-30.

Jauß H. R.Literaturgeschichte als Provokation. - F. a. M., 1970.

• Jauß H. R. Alterität und Modernität der mittelalterischen Literatur.- München, 1977.
• Jauß H. R. Die Theorie der Rezeption. – Konstanz, 1987.

Jauß H. R. Wege des Verstehens. – München, 1994.

Программным текстом рецептивной школы стала вступительная лекция Х.-Р. Яусса «Литература как провокация». Он прочитал ее в университете г. Констанц в 1967году. Датировка лекции весьма примечательна. Накануне студенческой революции в Европе 1968 г. Х.-Р. Яусс возражал против сведения теории литературы к «производительной и изобразительной эстетике», то есть к эстетике творца. Творец – высший авторитет, носитель власти над созданным им миром. Доведенный до предела, такой подход игнорирует читателя как адресата, «… которому предназначено в первую очередь литературное произведение»[241]. Такой подход отрицал и привычное амплуа историка (теоретика) литературы, утратившего монопольное право на единственно верное истолкование «смысла» произведения. Категория «смысл» обрела в работах Яусса и Изера динамичность, неустойчивость, текучесть. «Констанцскую школу» интересовало становление смысла в диалоге произведения и публики.

Х.-Р. Яусс сформулировал новое понимание литературы в ряде основных тезисов:

- значение (смысл) произведения не является постоянной, раз и навсегда данной, статичной величиной;

- смысл произведения меняется в зависимости от рецепции читателей;

- рецепция возникает на основе диалектических отношений между произведением и реципиентом на фоне исторического контекста;

- рецепция литературного текста читателями осуществляется на основе «референциальной рамки», регулирующей акт чтения. Референциальная рамка определяется структурой «читательских ожиданий» (Erwartungsstruktur). Ожидания читателей – это своего рода коллективное «предпонимание» литературы. Референциальная рамка – это «горизонт ожидания» читателя, формирующийся на основе жанровых норм эпохи, соотношения вымысла и действительности, текста и контекста в сознании читателей;

- процесс рецепции представляет собой непрерывный диалог «горизонта ожидания читателя» с сигналами текста[242];

- благодаря возможности «эстетической дистанции» (эффект «остранения») произведение высокой литературы может вызвать «изменение горизонта ожидания читателей»;

- «первичная рецепция» (рецепция читателей-современников) отличается от «вторичной рецепции» позднейших читателей[243]. В отличие от «имплицитного читателя» В. Изера Х.-Р. Яусс делает акцент на эксплицитном, «историческом» читателе.

Х.-Р. Яусс разработал основные идеи «эстетики воздействия». В трудах В. Изера получила развитие рецептивная эстетика.

Врезка

Вольфганг Изер (Iser, Wolfgang, 1926 – 2007) – немецкий англист и теоретик литературы, одна из ключевых фигур «констанцской школы». Анализируя апеллятивную структуру екста, Изер вслед за Р. Ингарденом считал наличие смысловых «неопределенностей» условием воздействия текста на читателя. Эти идеи получили развитие в монографии «Имплицитный читатель» (Der implizite Leser, 1972). На материале английского романа XVII – XX веков автор исследовал роль читателя в тексте. «Имплицитный читатель» - аналог концепированного (имплицитного) автора, о котором писали американский литературовед У. Бут (Booth, Wayne C.) и Б.О. Корман. «Имплицитный читатель» - теоретический конструкт, связанный с читательской перспективой в тексте. В монографии «Акт чтения» (Der Akt des Lesens, 1976) Изер продолжил изучение коммуникативного взаимодействия между текстом и читателем. В дальнейшем В. Изер сосредоточил внимание на проблемах герменевтики и литературной антропологии. Обосновывая «литературную антропологию, В. Изер сосредоточил внимание на художественном вымысле (К антропологии художественной литературы).

Литература:

Вольфганг Изер в Москве: Материалы круглого стола и ответ В. Изера С. Фишу // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. — М.: Изд-во Моск. унив., 1999. — № 5.

Рецептивная эстетика. Герменевтика и переводимость// Академические тетради. Выпуск 6. — М., 1999.

Изменение функций литературы. Процесс чтения: феноменологический подход// Современная литературная теория. Антология. М., 2004.

Деррида Ж., Хартман Д., Изер В. Деконструкция: триалог в Иерусалиме // http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/dekon.php

Изер Вольфганг. К антропологии художественной литературы // http://www.polit.ru/research/2009/02/27/izer.html

Iser, W. Die Appellstruktur der Texte. Unbestimmtheit als Wirkungsbedingung literarischer Prosa, Konstanz, 1970.

Iser, W. Der implizite Leser. Kommunikationsformen des Romans von Bunyan bis Beckett, München, 1972.

Iser Wolfgang. Der Akt des Lesens. Theorie ästhetischer Wirkung. 4 Auflage. – München, 1994

Центральное положение рецептивной эстетики – рождение нового смысла в акте эстетического восприятия текста читателями. В. Изер опирается на идеи исследователя социальных систем Н. Лумана, понимавшего смысл как «… возможность определять себя через указания на иные элементы системы»[244]. «Иной элемент системы» литература – это публика, читатель. По утверждению В. Изера, cмысл – это всегда «воздействие» (Wirkung)[245], впервые возникающее «в ходе чтения» (erst im Ablauf der Lektüre, 241). Литературные тексты инициируют самовозникновение смысла (Sinnvollzüge). Поэтому текст не равен авторскому созданию как конечному продукту. Литературные тексты «могут производить нечто, чем сами они не являются»(50).

Развивая идеи Х.-Р. Яусса, В. Изер анализирует категории «чтение» и «читатель». Он выделяет «внутреннего», «имплицитного» читателя, укорененного в самом тексте, и читателя эксплицитного, реально-исторического.

Имплицитный читатель – это теоретический конструкт, «трансцедентальная модель», при помощи которой может быть описано воздействие текста на читателя. В. Изер имеет в виду «роль читателя», закрепленную в апеллятивной структуре текста (66).

Центральный момент рецептивной эстетики состоит в понимании текста как сети апеллятивных структур, обращенных к реципиенту. Текст возникает как результат взаимодействия, как «интеракция» с читателем. В читательском восприятии происходит «конкретизация» текста. Апеллятивная структура произведения содержит открытый смысловой горизонт, потенциал «возможных актуализаций» в процессе чтения.

Рецептивная эстетика исходит из фундаментальной ассиметрии текста и читателя. Развивая идеи Яусса, В. Изер выдвигает следующие понятия: структура «акта чтения», «репертуар текста», «горизонт ожидания», «места неопределенности» (Unbestimmtheitsstellen), «незаполненные позиции» («пробелы, Leerstellen).

Раскрытие смыслового содержания текста при новом прочтении оказывается возможным, так как произведение, представляющее собой «обращение» (Appell) к читателю, содержит многочисленные точки неопределенности, которые читатель актуализует в прочтении[246]. Точки неопределенности связаны с незаполненными, пустыми, свободными местами в тексте (Leerstelle). В такой точке читатель может включаться в произведение, комбинируя различные «сегменты текста» и «перспективы повествования». У читателя возникают гипотезы о взаимоотношениях различных сегментов текста. «Незаполненные позиции», «пробелы» направляют активность читательского восприятия[247].

Эксплицитный читатель воспринимает произведение из своего исторического и социокультурного горизонта. Прочтение произведения представляет собой его «индивидуальную конкретизацию». При этом читатель реагирует на определенный «репертуар текста» (Textrepertoire). «Репертуар текста» включает в себя «внетекстовые нормы», отобранные автором из экстратекстовой реальности и включенные в произведение, а также повторяющиеся элементы предшествующих жанровых традиций. Этот компонент М.М. Бахтин обозначал термином «жанровая память». За счет сочетания внетекстовых норм и повторяющихся элементов предшествующей литературной традиции возникают «степени определенности» (Bestimmheitsgrade) данного текста (134). В тексте намечаются контуры «горизонта ожидания» читателя, контуры диалога между читателем и текстом. От читателя зависит, как он будет реагировать на репертуар текста, заполняя «незаполненные позиции» в тексте в соответствии со своим «горизонтом ожидания».

«Незаполненная позиция», «пробел» – «место неопределенности» в тексте. Потенциально именно здесь читатель мог бы подключиться к пониманию текста. Но именно здесь происходит «негация», смысловое отрицание (332). Читатель не может «войти» в текст. «Незаполненные позиции» вызывают его повышенную активность. Включается сила читательского воображения. В. Изер называет «незаполненные позиции» «элементарными матрицами» взаимодействия текста и читателя (301). В этих точках происходит «динамизация» текстовой структуры, она приобретает «открытость» (Offenheit, 315). Если текст вызывает у читателя некие ожидания, которые в дальнейшем снимаются, то это может быть результатом воздействия «незаполненных позиций». В этих точках текст «отрицает» энергию воображения читателя (340). «Негация» связана с возникновением особой «алеаторики» смысла. Алеаторика подразумевает наличие свободных, открытых, динамичных смысловых позиций, которые не предопределены, не даны заранее (355). В тексте возникает напряжение между сказанным и недосказанным, несформулированным (353).

Смысловая алеаторика сочетает комбинаторные возможности текстовых элементов с «запретами» на определенные сочетания. Однако эти «запреты» редко прописаны в тексте. В текст их привносит читатель (355).

Попытаемся прочитать литературный текст с позиций рецептивной эстетики, рассмотрев для этого алеаторику смысла. Рассмотрим для этого новеллу пражского прозаика Г. Граба «Шофер такси» (Der Taxichauffeur, 1946) [248].

Г. Граб (H. Grab, 1903-1949) – талантливый прозаик младшего поколения пражских немецкоязычных писателей, автор психологической прозы, в которой различимы традиции М. Пруста и Ф. Кафки.

В «кафкианской» новелле Граба «Шофер такси» возникают «незаполненные позиции», смысловые «пробелы». Написанная от первого лица, новелла содержит историю одной ошибки. Вернувшись из деловой поездки, повествователь просит шофера такси внести в комнату чемодан. Вместо того чтобы уйти, шофер такси, выполнив поручение, принимается разглядывать книжные полки. Погрузившись в чтение, шофер проводит в квартире всю ночь. Два дня спустя он приходит снова. С этого момента жизнь повествователя полностью переворачивается.

Шофер такси приходит снова и снова, достает с полки книги. Иногда он наигрывает на рояле «печальный мотив», причем играет, не притрагиваясь к клавишам. Шофер такси является и тогда, когда повествователь занят профессиональной беседой. Он отравляет ему часы работы и отдыха. В разное время и в разных частях комнаты гость выглядит по-разному: «... перед книжными полками стоял полный рыжеватый мужчина среднего возраста...», за письменным столом с включенной настольной лампой находился стройный молодой человек, одетый в потертую ливрею, которая сидела на нем «как влитая»[249]. Словно сроднившись со странным гостем, повествователь пытается однажды «... подойти к нему и погладить по голове». Но вдруг замечает, что «... черные вьющиеся волосы» шофера такси «… заплетены в отдельно стоящие плотные пучки, между которыми гнездятся микроскопические черви» (168). Рассказ завершается грустным вздохом повествователя: «Что я могу поделать? Как могло все это случиться… Не так уж тяжело было внести этот чемодан самому».

Повествователь подчеркнуто избегает каких-либо пояснений. Когда один из друзей посоветовал герою обратиться в полицию, чтобы подать жалобу на шофера такси, повествователь решительно отказался… Сама идея показалась ему весьма наивной: «Можно ли такое вообразить?! Я должен позвонить в полицию и сказать: «Послушайте, господин комиссар! У меня в квартире шофер такси» (168). В духе Кафки повествователь начинает прокручивать воображаемую ситуацию: «Будь я комиссаром полиции, я бы только посмеялся над таким вызовом. Кроме того, совершенно неясно – сведется ли все это только к смеху. Возможно, полиция станет подозревать меня – или даже преследовать. Так пусть уж все остается как есть» (168).

Современники Г. Граба остро чувствовали «незаполненную позицию» (Leerstelle), «пробел» в тексте. Шофер такси поднялся наверх, оставил багаж в прихожей (167). Рассказчик расплатился, и тут произошло нечто странное» (das Seltsame). «Репертуар текста» Г. Граба построен так, что читатель сам должен заполнить возникший пробел, разрешить неопределенность. В тексте заложена «негация», значимое умолчание, вызывающие активную работу воображения читателей.

Читатели-современники легко угадывали скрытое намерение автора. Они ощущали, что шофер такси из новеллы Г. Граба более всего напоминает чародея Чипполу из знаменитой антифашистской новеллы Т. Манна «Марио и волшебник» (Mario und der Zauberer, 1930). Т. Адорно артикулировал скрытый смысл текста Граба, назвав шофера такси символом национал-социалистического террора[250]. Смысл текста получил «конкретизацию» в диалоге с читателем.

Итак, представители «констанцской школы» полагали, что «смысл» произведения возникает в процессе его рецепции. Неисчерпаемость смысла в понимании Изера противостоит постструктуралистской концепции принципиальной «неопределимости» смысла[251].

Вопросы к теме:

1. Охарактеризуйте моменты притяжения и отталкивания между «рецептивной эстетикой» и «формальным методом» (герменевтикой, структурным подходом).

2. В чем заключаются моменты сходства и различия между «рецептивной эстетикой» и «эстетикой воздействия»?

3. Проанализируйте «свободные позиции» (смысловые пробелы) в тексте новеллы Ф. Кафки «Блюмфельд, пожилой холостяк» (Blumfeld, ein älterer Junggeselle, 1915).

Литература по теме:

1. Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения / Пер. с нем. и предисл. Н. Зоркой // Новое литературное обозрение. - М., 1995. - № 12. - С. 34-84.

2. Яусс Х.Р. К проблеме диалогического понимания// Вопросы философии – 1994 - № 12.- С. 97-106.

3. Вольфганг Изер в Москве: Материалы круглого стола и ответ В. Изера С. Фишу // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. — М.: Изд-во Моск. унив., 1999. — № 5.

4. Деррида Ж., Хартман Д., Изер В. Деконструкция: триалог в Иерусалиме // http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/dekon.php

5. Изер Вольфганг. К антропологии художественной литературы // http://www.polit.ru/research/2009/02/27/izer.html

Тема 13

Поиск по сайту: