II. Перенесение лингвистической модели в структурную антропологию

Это перенесение можно проследить в трудах Леви-Строса, опираясь на его статьи методологи­ческого характера, опубликованные в "Структур­ной антропологии". Уже Мосс отметил: "Социо­логия, разумеется, сможет развиваться, если она будет во всем взаимодействовать с лингвистами". Однако Леви-Строс признает подлинной точкой отсчета свершившуюся в лингвистике фонологи­ческую революцию: "Она не только обновила перспективы лингвистики: столь глубокое преоб­разование не могло ограничиться одной отдель­ной дисциплиной. Если говорить о социальных науках, фонология не может не играть ту же са­мую обновляющую роль, какую сыграла, напри­мер, ядерная физика по отношению ко всем точ­ным наукам. В чем заключается эта революция, если попытаться проанализировать ее в наиболее общих следствиях? Об этом говорит один из крупнейших представителей фонологии Н. Тру­бецкой, к которому мы обратимся в поисках от­вета на данный вопрос. В программной статье "Современная фонология" он, в конечном счете, сводит фонологический метод к четырем фунда­ментальным положениям: прежде всего, фоноло­гия переходит от изучения осознанных лингвисти­ческих явлений к исследованию их неосознавае­мой инфраструктуры; она отказывается тракто­вать члены отношения как независимые сущнос­ти и, напротив, принимает в качестве основы сво­его анализа отношения между ними; она вводит понятие системы: "современная фонология не ог­раничивается провозглашением того, что фоне­мы всегда являются членами системы; она обна­руживает конкретные фонологические системы и выявляет их структуры"; наконец, она стремит­ся к открытию общих законов, либо найденных индуктивным путем, либо "выведенных логичес­ки, что придает им абсолютный характер". Таким образом, социальной науке впервые удается сформулировать необходимые отношения. Таков смысл этой последней фразы Трубецкого, в то время как остальные примеры показывают, ка­ким образом должна пониматься лингвистика, чтобы она смогла прийти к такому же результа­ту". Системы родства позволили Леви-Стросу вы­явить первую неукоснительную аналогию с фо­нологическими системами. Эти системы были вы­работаны человеческим духом на бессознатель­ном уровне; более того, именно в этих системах одни только парные оппозиции и, в общем, диф­ференциальные элементы носят означающий ха­рактер (отец-сын, дядя по матери и сын сестры, муж-жена, брат-сестра): следовательно, система существует не на уровне отдельных членов, а на уровне парных отношений (на память приходит тонкий анализ проблемы дяди по материнской линии и следующие из него убедительные выво­ды). Это, наконец, системы, где центр интеллигибельности принадлежит синхронии: они пост­роены безотносительно к истории, хотя и вклю­чают в себя диахронический срез, поскольку структуры родства связаны с продолжением по­колений'.

Что следует из этого первого перенесения лингвистической модели? Главным образом то, что родство само по себе является системой об­щения и в этом отношении может быть сравнимо

* '"Родство не является статичным, оно существует только для того, чтобы непрерывно продолжаться. Мы имеем здесь в виду не желание продолжения рода, а тот факт, что в боль­шинстве систем родства нарушение равновесия, возникающее в данном поколении между тем, кто отдает женщину, и тем,. кто ее получает, может восстановиться только благодаря от­ветным дарениям в последующих поколениях. Даже самая элементарная структура родства существует одновременно в синхроническом и диахроническом измерениях". Эти слова следует сопоставить с тем замечанием, какое мы сделали вы­ше относительно диахронии в структурной лингвистике.

с языком. "Система родства является языком, но это не универсальный язык, и ему могут пред­почесть другие средства выражения и действия. С точки зрения социологии, это равносильно ут­верждению о том, что по отношению к каждой определенной культуре всегда возникает предва­рительный вопрос: является ли данная система систематичной? Этот на первый взгляд абсурд­ный вопрос может быть таковым только приме­нительно к языку, поскольку язык является по су­ществу системой значений; он не может не озна­чать что-либо, и все его существование заключа­ется в значении. Но этот вопрос должен изучать­ся тем строже, чем дальше мы удаляемся от язы­ка для рассмотрения других систем, которые так­же претендуют на означение, но в которых цен­ность значения остается частичной, фрагментар­ной или субъективной, таких систем, как соци­альная организация, искусство и т. п.".

Этот текст предписывает нам считать социаль­ные системы нисходящими, если сравнивать их с языком как, по существу своему, системой значе­ний, в которой, однако, "точность значений возра­стает". Если родство является здесь самой близкой аналогией, то потому, что оно, как и язык, являет­ся "произвольной системой представлений, а не спонтанным развитием фактического положения дел"; но эта аналогия возникает, если она образу­ется, исходя из характеристик, которые делают родство союзом, а не биологической моделью:

правила брака представляют собой способ "обес­печения обмена женщинами внутри социальной группы, то есть замены системы кровного родства биологического происхождения социальной системой отношений". Рассмотренные в таком ключе, эти правила превращают родство в "некий язык, то есть в совокупность операций, предназначен­ных обеспечивать определенный тип общения между индивидами и группами индивидов. То об­стоятельство, что "сообщение" в данном случае со­стоит из женщин группы, которые циркулируют между кланами, потомствами или семьями (тогда как в языке между индивидами циркулируют слова группы), нисколько не препятствует тождеству рассматриваемого явления в обоих случаях".

Здесь изложена вся программа "Дикарского мышления" и определен сам принцип обобщения;

я ограничусь цитированием текста 1945 года:

"Мы действительно вынуждены задать себе во­прос: не представляют ли собой различные сто­роны социальной жизни (включая искусство и ре­лигию), при изучении которых, как нам уже изве­стно, можно пользоваться методами и понятия­ми, заимствованными у лингвистики, явления, чья природа аналогична природе языка? Каким обра­зом можно было бы проверить эту гипотезу? Ог­раничим ли мы наше исследование изучением только одного общества или же оно будет охва­тывать несколько обществ, все равно придется проводить глубокий анализ различных сторон со­циальной жизни, чтобы достичь уровня, на кото­ром окажется возможным переход от одного кру­га явлений к другому; это значит, что надо разра­ботать некий всеобщий код, способный выразить общие свойства, присущие каждой из специфиче­ских структур, соответствующих отдельным об­ластям. Применение этого кода может стать пра­вомерным как для каждой отдельной системы,

так и для всех систем при их сравнении. Таким об­разом, мы окажемся в состоянии выяснить, уда­лось ли нам постичь их глубинную природу, а также определить, действительно ли они явля­ются однотипными".

Сущность такого рода постижения структур состоит в идее кода, понимаемого в смысле фор­мального соответствия, существующего между специфическими структурами, то есть в смысле структурной гомологии. Только подобное пони­мание символической функции может быть опре­делено как строго независимое от наблюдателя:

"Язык, следовательно, это социальное явление, не зависящее от наблюдателя и обладающее длинными статистическими рядами". Наша про­блема будет заключаться в том, чтобы узнать, ка­ким образом объективное постижение, задача ко­торого состоит в декодировании, может заменить герменевтическое постижение, которое расшиф­ровывает, то есть присваивает себе, смысл и од­новременно расширяется за счет смысла, кото­рый оно расшифровывает. Одно замечание Леви-Строса поставит нас, может быть, на правиль­ный путь: автор говорит о том, что "первоначаль­ный импульс", ведущий к обмену женщинами, об­наруживает, вероятно, если вернуться к вопросу о лингвистической модели, нечто такое, что сто­ит у истоков любого языка: "Как и в случае с женщинами, не следует ли искать первоначаль­ный импульс, побудивший людей "обмениваться" словами, в удвоении представления, возникшего, в свою очередь, вследствие выполнения им сим­волической функции? Как только факт звучания начинает восприниматься в качестве немедленно предлагаемой ценности и для говорящего и для слушающего, он приобретает противоречивый характер, нейтрализация которого возможна только путем обмена взаимодополнительными ценностями, к чему сводится вся социальная жизнь". Не означает ли это, что структурализм вступает в игру только на фоне уже сложившего­ся "удвоенного представления, возникшего в ка­честве символической функции"? Не идет ли здесь речь о другого рода постижении, представ­ляющем само удвоение, исходя из которого появ­ляется обмен? Не является ли в таком случае объективная наука об обмене абстрактно пони­маемой сферой в целостном понимании символи­ческой функции, которое в сущности является се­мантическим пониманием? Тогда назначение структурализма философ будет видеть в том, что­бы восстановить это целостное понимание, но сначала его надо будет сместить, объективи­ровать, ретранслировать с помощью структура­листского истолкования; таким образом, опосре­дованная структурной формой семантическая ос­нова станет доступной более косвенному, но вме­сте с тем и более надежному пониманию.

Оставим этот вопрос без ответа (вплоть до конца настоящего анализа) и займемся изучением аналогий и обобщений.

Сначала Леви-Строс строит обобщения весьма осмотрительно и осторожно. Структурная анало­гия, существующая между языком, взятым в его фонологической структуре, и другими социаль­ными явлениями, на деле достаточно сложна. В каком смысле можно сказать, что "ее природа схожа с природой языка?" Не стоит опасаться двусмысленности, когда знаки, подлежащие об­мену, не являются сами по себе элементами дис­курса: здесь можно сказать, что мужчины обме­ниваются женщинами так же, как они обменива­ются словами; формализация, которая высвечи­вает гомологию структуры, не только правомер­на, но и весьма содержательна. С появлением ис­кусства и религии все усложняется; теперь мы уже имеем не только "некий язык", как в случае с правилами брака и системами родства, но и оз­начающий дискурс, созданный на основе языка, рассматриваемого в качестве инструмента обще­ния; аналогия перемещается внутрь самого языка ' и налагает на структуру тот или иной частный дискурс, сравнимый с общей структурой языка. Не существует какого-либо a priori, которому бы отношение между диахронией и синхронией, свойственное общей лингвистике, подчиняло структуру частных дискурсов. Изреченные вещи не обладают неизбежно строением, сходным со строением языка как универсальным инструмен­том говорения. Все, что мы можем сказать на этот счет, так это то, что лингвистическая модель направляет исследование на артикуляции, сход­ные с ее собственными, то есть к логике оппози­ций и корреляций, в конечном итоге - к системе различий: "С более обоснованной теоретической точки зрения (Леви-Строс только что говорил о языке как диахроническом условии культуры, как о средстве воспитания и образования) язык представляет собой также условие культуры в той мере, в какой последняя обладает строени­ем, подобным строению языка. И то и другое оз­начает с помощью оппозиций и корреляций, дру гими словами, логических операций. Таким обра­зом, язык можно рассматривать как основу, пред­назначенную для возведения на ней структур по­рой более сложных, чем он, но аналогичных ему, структур, соответствующих культуре, взятой в ее различных аспектах". Но Леви-Строс должен со­гласиться с тем, что корреляция между культу­рой и языком недостаточно обосновывается уни­версальной ролью языка в культуре. Чтобы обос­новать параллелизм между структурными мо­дальностями языка и культуры, он обращается к третьему понятию: "Мы еще недостаточно от­даем себе отчет в том, что язык и культура явля­ются двумя параллельными разновидностями бо­лее фундаментальной деятельности. Я имею в ви­ду гостя, который присутствует здесь, с нами, хо­тя никто не подумал пригласить его на наши де­баты: это - человеческий дух". Это третье поня­тие, на которое ссылается автор, несет в себе важнейшую проблему; дух понимает дух не толь­ко благодаря схожести структуры, но и благодаря тому, что при этом поддерживаются и продолжа­ются частные дискурсы. Конечно, ничто не га­рантирует, что такое понимание выявит те же са­мые принципы, что и принципы фонологии. Структуралистский подход мне представляется оправданным и находящимся вне всякой критики до тех пор, пока он помнит об условиях своей применимости и, стало быть, о своих пределах. В любой гипотезе одно остается безусловным:

корреляцию следует искать не "между языком и установками, а между однородными, уже формализованными обозначениями лингвистической и социальной структур". При этом, и только при

этом, условии "открывается путь для антрополо­гии, понимаемой как общая теория отношений, и для анализа обществ в зависимости от различ­ных признаков, присущих системам отношений, которые их определяют"*.

Итак, моя проблема определилась: какое мес­то в общей теории смысла занимает "общая тео­рия отношений'⁴? Что имеется в виду, когда го­ворят о структуре применительно к искусству и религии? И каким образом постижение струк­туры ведет к постижению герменевтики, направ­ленной на овладение значащими интенциями?

Именно здесь может быть великолепно апро­бировано наше понимание времени. Мы сразу же проследим, как складывается отношение между диахронией и синхронией в этом перенесении лингвистической

модели, и сопоставим его с тем, что мы ранее смогли узнать относительно исто-

* Леви-Строс может поддержать данный вопрос, поскольку он сам его превосходно сформулировал: "Моя рабочая гипо­теза занимает промежуточное положение: возможно, что между определенными аспектами и на определенных уровнях могут быть обнаружены некоторые связи, и наша задача со­стоит в том, чтобы определить, каковы эти аспекты и где рас­положены эти уровни" (Anthropologie structurale, стр. 91). Каса­ясь позиций Одрикура и Гранэ, Леви-Строс, как представляет­ся, признает, что у общей теории коммуникации существует своя оптимальная зона: "В настоящее время попытка возмож­на на трех уровнях, поскольку правила брака и родства слу­жат обеспечению обмена женщинами между группами, так же как экономические правила служат для обеспечения обме­на имуществом и услугами, а лингвистические правила - для передачи сообщений" (стр. 95) Мы найдем также предостере­жения автора против крайних суждений американской металингвистики (стр.83-84, 97).

ричности смысла, когда речь шла о символах;

с этой целью мы проанализируем значительные временные отрезки.

Поиск по сайту: