АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

КОРОЛИ ИТАЛИИ 888–862 гг

Читайте также:
  1. Бюджетная система Италии
  2. Главной силой империалистической реакции становиться агрессивный военный бок Германии, Италии и Японии, который развернул активную подготовку к войне.
  3. Историческая и культурная география Италии
  4. История развития денежной системы Италии
  5. Конституция Италии
  6. КОРОЛИ ИТАЛИИ 888–862 гг.
  7. КОРОЛИ ИТАЛИИ 888–962 гг.
  8. КОРОЛИ ИТАЛИИ 888–962 гг.
  9. Кредитная система Италии
  10. Лекция на тему: «Кино Италии. Творчество Федерико Феллини».
  11. МУЗЫКА ИТАЛИИ 18 век

К оглавлению

 

В субботу, 11 ноября 887 года, на которую пришелся день св. Мартина, император Карл III приехал в старинный город Трибур, чтобы на следующий день председательствовать на имперском собрании.

Умственная и физическая дряхлость тучного императора уже давно стала для всех очевидной, и, судя по настроениям собравшихся, можно было ожидать бурных обсуждений того, что сделал или не сделал ставший предметом насмешек придворных интриганов государь

[1]

.

Еще до начала заседания имперского собрания стало известно, что Арнульф Каринтийский, собрав войско из жителей Каринтии и Баварии, пошел в наступление на Трибур. Эта новость не вызвала ни беспорядков, ни сопротивления: приехавшие на собрание сеньоры — миряне и духовенство — поспешили покинуть город. Одни отправились домой, чтобы оттуда следить за дальнейшим развитием событий, а другие поехали навстречу Арнульфу.

Через три дня Карл III оказался в полном одиночестве в своем императорском дворце: без свиты, с несколькими оставшимися верными слугами; не имея ни желания, ни возможности ответить на вызов мятежника.

Бунтарь был торжественно провозглашен королем Германии, а престарелому правителю, практически нищему, пришлось обратиться к нему за помощью. Арнульф великодушно откликнулся на мольбы свергнутого императора, назвавшись его наследником и преемником: но, к его глубокому разочарованию, по прошествии нескольких недель Бургундия, Италия и Франция изъявили желание иметь каждая своего короля, и огромная империя Карла Великого окончательно распалась

[2]

.

Избрание национальных королей по значимости оказалось равным низложению Карла III. Это событие, подготовленное крупными сеньорами империи, каждый из которых был уверен в том, что проводит собственную политику, в действительности отражало политическую и историческую реальности, превосходившие их личные стремления.

Империя Каролингов изнурила себя попытками совместить сильное централизованное руководство и национальные, региональные, локальные автономии. Конечно, в междоусобицах, которые раздирали империю весь период правления Людовика Благочестивого

{1}

и закончились договором в Вердене о разделе империи на три независимых королевства, можно было различить отголосок варварских представлений о государстве как о личной вотчине суверена, делимой после его смерти между его сыновьями. Но, прежде всего, напрашивался вывод об индивидуализме, нетерпимости, о политической незрелости аристократии, неспособной понять, что общественный интерес — превыше всех частных стремлений.

На общее происхождение трех королей от Карла Великого, на право живых правителей наследовать усопшим и не оставившим наследников государям ссылались более пятидесяти лет, чтобы скрыть то, что раздел империи уже произошел. Реальное положение дел стало очевидным чуть позже, когда национальные короли один за другим последовали примеру Арнульфа, который, опираясь на свое прямое, хотя и не совсем легитимное, каролингское происхождение, намеревался объявить себя единственным наследником Карла III.

Ни одна страна больше не хотела подчиняться императору, который постоянно находится в пути из одной части своей империи в другую, который всегда, когда его присутствие особенно необходимо, слишком далеко, чтобы предпринять своевременные и решительные меры; который использует ресурсы одной области — людей и деньги — в интересах других регионов. Любой стране нужен свой король: король, который защитил бы ее от внешних врагов, который гарантировал бы порядок в ее пределах, который всегда был бы рядом, готовый помочь в нужный момент.

И все же очарование великого политического творения Карла Великого было все еще столь велико, что все новые короли охотно признали превосходство короля Германии и согласились получить у него разрешение на корону, данную им теми, кто их выбрал. Их биографы постарались оправдать факт избрания требованиями исторического момента, отвергая любое подозрение, любой намек на измену, на предательство, и придумали воистину легендарные мотивы, преобразовавшие совершенную ими подмену свергнутого императора в доказательство их верности его воле или в акт бескорыстной преданности династии

[3]

.

Немцы и французы тщательно, вплоть до мельчайших деталей изучили судьбы посткаролингских королевств Германии, Франции, Бургундии: итальянцы же не обратили никакого внимания на мимолетную славу независимого королевства Италии, пренебрегли исследованием периода, когда национальная независимость могла бы окончательно окрепнуть, как это произошло в остальных странах, ранее входивших в империю Каролингов.

Тот, кто желает во всех подробностях ознакомиться с историей десяти королей, сменявших друг друга, сражавшихся, заключавших союзы на протяжении семидесяти трех лет независимости Италии, вынужден обращаться к иностранным монографиям, которые по большей части уже устарели, поскольку были написаны в то время, когда еще не вышли в свет критические издания грамот королей Италии.

Вслед за историками раннего Средневековья авторы старых монографий описывают этих королей как «быструю и неясную фантасмагорию», как лишенных индивидуальности безликих марионеток, которыми руководила безымянная толпа неугомонных, мятежных вассалов [4]

.

И все же в этих хрониках, пусть даже неполных, в этих грамотах, пусть даже лишенных индивидуальности, вырисовывается образ каждого из этих королей со всеми их провинностями, ошибками, неудачами: образ, который настолько ярок, что практически обретает осязаемую структуру, очертания человеческого тела, отличные от других

[5]

.

Гвидо Сполетский, расчетливый авантюрист, циничный, но ловкий и даровитый, совсем не похож на Беренгария I, храброго и готового простить оскорбившего его человека, но пасующего перед людьми и обстоятельствами: так же мало похож он и на Арнульфа Каринтийского, германского императора, который появился и исчез, подобно метеору, выказав необыкновенную энергию.

Людовика Прованского, молодого и неосторожного, Рудольфа Бургундского, амбициозного и глупого, нельзя спутать ни друг с другом, ни с Гуго Вьеннским, еще более амбициозным, чем его пасынок, которому он наследовал, но оказавшимся хитрее Улисса. Тем более нельзя сравнивать Гуго с честолюбивым, но упрямым и жестоким Беренгарием Иврейским, постоянно терпевшим крах из-за случайностей, которых, не обладая политическим чутьем, он не мог ни предвидеть, ни понять.

Ламберт, Лотарь, Адальберт, три сына королей, ставших соправителями своих отцов: что у них было общего? Красивый, умный, энергичный, полный искрометного обаяния Ламберт; слабый и болезненный Лотарь; воинственный, упорный интриган Адальберт, испробовавший все пути в надежде обрести потерянное королевство.

Этих королей и императоров окружали женщины, активно вмешивавшиеся в политику: Агельтруда Сполетская, Берта Тосканская, Эрменгарда Иврейская, Мароция, дочь Феофилакта, Аделаида Бургундская.

Три поколения крупных феодалов — непокорных, строптивых, всегда готовых

на новые выходки, — вершили судьбы Итальянского королевства. В толпе ясно различимы яркие персоналии епископов: это — Манассия, Адалард, Лиутпранд, Аттон Верчеллийский, Ратхерий Веронский. Выдающиеся личности Пап завершают эту картину: Формоз, Стефан VI, Сергий III, вереница Иоаннов с IX по XII.

А в глубине картины серые неясные массы горожан и крестьян начинали двигаться и защищать собственные интересы, создавать обстоятельства, с которыми будет согласовываться история.

Все эти волнения, интриги и преступления привели к единственному результату: к вмешательству Оттона Саксонского, к возрождению Священной Римской империи и к концу той независимости, на возвращение которой Италия впоследствии потратит девять долгих и трудных веков.

Итак, в книге описана история десяти королей Италии; теперь читателю предстоит решить, удалось ли автору выразить все то, что он, на его взгляд, представил и понял, и, что самое главное, правильно ли он все это понял и представил.

Июнь 1943 г. — июнь 1946 г.

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Итальянское королевство: территория, экономика, деревни, города, феодалы. — Маркграфства и знатные семьи

.

Среди королевств, входивших в империю Каролингов, Итальянское королевство было государственной единицей, у которой наиболее точно определились границы и характерные особенности. С тех пор как Карл Великий доверил управление этим государством Пипину

{2}

, его границы не изменялись, и даже во время правления его преемников, добавивших к титулу короля Италии императорский титул, не произошло сколько-нибудь значительных изменений.

Итальянское королевство как таковое, по всей видимости, располагалось в границах древнего королевства лангобардов, а власть короля Италии не простиралась на папское государство. С другой стороны, правители Италии, начиная с Пипина, были не только королями Италии, но и представителями императора, либо же императорами в полном смысле этого слова, в связи с чем они могли и должны были вмешиваться во внутреннюю политику папского государства. Учитывая то, что удаленность папских земель от Рима была достаточно велика, а архиепископ Равеннский стремился к автокефалии, императоры стали особенно часто наведываться в экзархат, который в действительности уже стал частью королевства.

Герцогство Сполето, переименованное в маркграфство Сполето, связывали с королевством гораздо более прочные узы, чем те, что некогда объединяли его с лангобардским государством, а Беневенто, Салерно и Капуя, детища старинного беневентского герцогства, отныне находились в сфере византийского влияния

[1]

.

В отличие от заальпийских государств, где никогда не было столицы, в которой бы постоянно находились король и органы управления, столица королевства Италии даже во время владычества франков оставалась в Павии, закрепленной в этом качестве при лангобардах. После распада империи Каролингов, в мимолетный период независимости Итальянского королевства, столицу не перенесли; более того, именно в Павии вопрос о законности права на власть часто решался в пользу государя, а не ее завоевателя.

Несмотря на то что события последних лет, начиная со смерти Людовика II

{3}

, весьма пагубно повлияли на стабильность государственного строя, первым королям Италии достались в наследство еще действующие указы и учреждения, своими корнями уходившие во времена гораздо более древние, чем период правления Каролингов, в лангобардскую или даже в готскую эпоху

[2]

.

Благодаря долголетнему миру в Итальянском королевстве царило некое подобие благополучия.

Сразу же после лангобардского нашествия государство, безусловно, вступило в нелегкий период своего существования; понесла глубокий урон социально-экономическая структура страны, еще не оправившаяся от ущерба, нанесенного готской войной

{4}

. Но с течением времени жизнь вошла в свою колею: когда стабилизировались границы и наладились отношения с византийцами и франками, прекратились набеги аваров, которые к тому же ограничивались попытками проникнуть лишь на крайнюю восточную оконечность страны. Начиная с середины VII века многие секторы итальянской экономики возобновили свою деятельность, чему, несмотря на давность лет, можно найти подтверждение в сохранившихся документах.

Деревни вновь заселялись, леса и невозделанные участки земли стали уступать свое место пашням. Торговля вновь ожила, а вместе с ней стали возрождаться ремесла в городах и деревнях.

Вторжение франков в небольшую стратегически важную зону не несло с собой разруху и запустение, следовательно, не могло подвергнуть риску благополучие королевства, а войны, в которых Каролинги боролись за наследство Карла Великого, проходили за пределами Италии. Франкская администрация пришла на смену лангобардской, оставив без изменений и усложнений налоговую систему: франкских, бургундских, баварских сеньоров, попавших в Италию в свите многочисленных правителей из династии Каролингов, одарили землями, владениями, феодами, что, возможно, нанесло ущерб интересам лангобардских аристократов, но отнюдь не повредило большинству населения, которое спокойно продолжило заниматься своими делами.

Из-за незнания даже самых элементарных законов экономики правители не заботились о принятии мер, необходимых для развития сельского хозяйства, ремесленного производства, торговли в стране, а также не предупреждали спонтанные действия отдельных личностей.

Безусловно, серьезным препятствием на пути экономического развития была недостаточная безопасность в государстве: издавшим массу постановлений Каролингам все же так и не удалось установить общественный порядок. Злоупотребления, превышение полномочий, несправедливые поступки со стороны феодалов и королевских чиновников были отнюдь не редки; случаи грабежа и насилия, совершенных малолетними преступниками, — еще более частыми. Но, к счастью, проходимцев всегда меньше, нежели благородных людей, которые, несмотря на страх и нужду, продолжают самоотверженно трудиться, чтобы обеспечить себе и своим семьям средства к существованию; чем, даже не предполагая того, служат интересам общества.

Трудности, с которыми — в конце IX века — приходилось бороться, все же были столь многочисленными, что многие добровольно отказывались от личной свободы для того, чтобы оказаться под защитой какой-нибудь могущественной персоны. Количество вариантов подчинения среди представителей низших социальных слоев в то время постоянно увеличивалось, и все это делалось с единой целью: иметь возможность работать в относительной безопасности.

В сельской местности возникло множество новых деревень, их жители стали осваивать новые земли. Города вышли из периода глубокой депрессии, вновь возвели крепостные стены и понемногу возвращались к жизни, хотя сохраняли практически сельский облик, поскольку участки возделанной или даже нетронутой земли чередовались в них с построенными из простых, порой из простейших, материалов домами вокруг того или иного памятника древнеримской эпохи.

Некоторые города украсились новыми постройками. Жители Павии помимо королевского дворца могли гордиться также крепостными стенами и церквами в количестве сорока четырех. В Милане к старинным памятникам римской эпохи прибавились восхитительные церкви, такие, как церковь св. Лаврентия, построенная из дорогих пород камня и увенчанная золотым куполом. Верона могла похвастаться крепостной стеной с сорока восемью башнями, мраморными мостами, двумя замками.

Вне городских стен уже выросли маленькие поселки, и по обе стороны крепостных укреплений кипела работа ремесленников и торговцев, старавшихся удовлетворить все основные потребности городского и сельского населения, а также стремление знати к роскоши и блеску, которыми она так любила себя окружать.

Сложно сказать, чем ограничивались в своих требованиях низшие сословия; что же до знатных людей, известно, что их дома были украшены коврами, их инкрустированные драгоценными камнями кровати устилали вышитые покрывала, их обеденные столы украшала дорогая посуда. Их шелковые одежды были расшиты золотом, парчовые мантии подбиты мехом, чеканные ожерелья, перстни, пояса, браслеты, мечи, шпоры усыпаны драгоценными камнями. Столь же ценными были и предметы домашнего обихода, которые верующие приносили в дар церквам

[3]

.

Искусство в том смысле, который придал бы этому понятию грек времени Перикла или римлянин эпохи Августа, — возможно, имело мало общего с этой выставкой сокровищ. Однако нельзя назвать варварским и непросвещенным общество, которое могло рождать литературные тексты, подобные песням моденской школы, веронезским ритмам, поэме в честь Беренгария. С другой стороны, не стоит извращать, как это делают моралисты и проповедники, значение и цель всего этого драгоценного великолепия: в отличие от сеньоров и купцов Возрождения, средневековая знать украшала себя и свой дом драгоценными украшениями и утварью лишь потому, что это был наиболее простой и практичный метод создания запаса ценного материала, который можно было бы впоследствии использовать в случае необходимости.

Уместность подобных мер предосторожности должна была показаться очевидной прежде всего знатным людям, которые, в отличие от итальянских сеньоров, не были рождены в этой стране, а были переселены в нее как господа и управители. Итальянские феодалы имели баварское, бургундское, рипуарское, салическое происхождение. Они постоянно контактировали со своими родными племенами, которые обитали в старинных селениях в долинах Мааса, Мозеля, Рейна, Дуная. Кроме того, высшее духовенство также по большей части состояло из чужестранцев, а мелкая знать была родом из заальпийских земель.

Никто пока не укоренился в Италии, никто еще не начал связывать свою счастливую или злую судьбу со страной, в которой жил; поэтому, как только представлялась такая возможность, каждый охотно отправлялся по ту сторону Альп. Этим объясняется, почему итальянские — лишь по названию — феодалы возвращались к своим королям в заальпийские земли, откуда они были родом — и о чем они никогда не забывали. Кроме того, становится понятно, почему эти феодалы оказывались способны только на кровопролитие во время междоусобных войн и не были в состоянии защитить государство, пребывание в котором они не переставали считать временным

[4]

. Города и укрепленные деревни смогли бы обороняться самостоятельно. Горожане никогда, даже в самые тяжелые годы лангобардского владычества, не теряли права на участие в управлении городскими делами. Они любили то место, где родились они сами, их дети, где должны были родиться их внуки, и эта слепая собственническая любовь сделала их способными на самопожертвование и на героические поступки, недоступные пониманию знати.

В среде феодалов конца IX века некоторые семьи выделялись особой знатностью, как, например, Бернардины, потомки Бернарда, короля Италии и племянника Карла Великого

[5]

. Некоторые другие семьи примечательны в силу той роли, которую они сыграли в произошедших чуть позже немаловажных событиях, например, Манфреды, переехавшие в Италию во время правления Карла Лысого вместе с герцогом Бозоном, жена которого была их родственницей

[6]

. Род Ардуинов появился в Италии недавно и еще не был особенно влиятельным

[7]

. Знатные семьи, члены которых чуть позже станут творить историю Северной Италии — Аттоны, Алерамы, Отберты, — еще не совершили своего выхода на сцену, где уже не одно поколение блистали многочисленные Суппониды.

Суппон I, родоначальник этого семейства, франк по происхождению, в 814 году был назначен на высокую должность графа дворца. В 817–822 годах он — граф Брешианский, в 822–824 годах — герцог Сполето. Его потомки осели в Сполето, Парме, Бергамо, Брешии, Пьяченце, Реджо. Семья его была настолько влиятельной и авторитетной, что Людовик II предпочел жениться на женщине из этого рода — Ангельберге, — нежели на византийской принцессе.

Семейный союз Ангельберги с императором серьезно повлиял на рост благосостояния Суппонидов, и некоторые авторы полагают, что им было пожаловано ломбардо-эмилианское маркграфство

[8]

.

Система деления на графства, которую Каролинги ввели в завоеванном Лангобардском королевстве, в свою очередь, преобразилась в систему более крупных территориальных единиц, которые включали в себя несколько графств: в систему маркграфств.

Само понятие «маркграфств», их количество, происхождение, функционирование — одна из наиболее спорных тем в итальянской истории. Не все ученые соглашаются с фактом существования северного, или ломбардо-эмилианского маркграфства, которое включало в себя графства Бергамо, Брешия, Парма, Пьяченца, Аучия, Кремона, Мантуя, Реджо и являлось оборонительным рубежом на пути через Альпы в Ломбардию. Однако все сходятся на том, что три старинных маркграфства: Сполето, Тоскана и Фриули — и чуть позже Иврея — выполняли, как и германские маркграфства, оборонительную функцию. Фриули защищал восточную границу Италии от славян, Тоскана должна была стать препятствием на пути сарацинской атаки с Тирренского моря, Сполето должен был оборонять государство от сарацин и византийцев. Впрочем, эти маркграфства имели ярко выраженный региональный характер, тесно связанный с укоренившейся римской провинциальной традицией. Таким образом, они становились больше похожи не на франкские маркграфства, состоявшие из одного, хотя и протяженного, графства, а на немецкие герцогства: и первые, и последние были не только единицами политического деления, но и, прежде всего, географическими округами

[9]

.

Являясь по сути своей регионами, маркграфства были весьма органичными и компактными образованиями. Маркграфы крепко держали бразды правления в своих руках, что давало им возможность безнаказанно бросать вызов королям и императорам, выбирать наследников короны и самим претендовать на нее. В свете постоянного роста влияния маркграфств значимость графов уменьшалась день ото дня. Во время смуты последних лет многие графства остались без хозяина, и столь же многие епископы автоматически превратились в представителей и защитников городов, в которых они жили, а деревенская округа оставалась предоставленной заботам мелких сеньоров, не имевших практически никакого веса в обществе именно в силу своего не слишком знатного происхождения.

С момента кончины Людовика II и вплоть до потери Итальянским королевством независимости вершителями политической судьбы Италии попеременно были маркграфы Фриули, Сполето, Тосканы, Ивреи вкупе с оставшимися в живых графами, епископами, архиепископами — прежде всего, миланскими. Только они на королевской ассамблее могли громко заявить о своих требованиях. Что же касается городов, то именитые граждане, которые регулярно и осознанно использовали свое право выносить постановления по сугубо муниципальным вопросам, порой оказывали влияние на политический курс государства, проводя различные локальные акции, но они были не в состоянии наладить и стабилизировать ход итальянской политической жизни

[10]

.

Самое старинное из трех маркграфство — Фриули — по площади было несколько больше прежнего одноименного герцогства, поскольку простиралось вплоть до Истрии, на востоке включа [11]

. В 828 году или немного позже Людовик Благочестивый передал его во владение Эверарду, влиятельному франкскому сеньору.

Эверард был отважным воином, сражался со славянами и сарацинами, но до нашего времени дошло больше сведений о его личной жизни, нежели о его ратных подвигах. Эверард, знатный и необыкновенно богатый сеньор, переехав в Италию, не порвал отношения с родной страной, сохранил и передал сыновьям принадлежавшие ему в областях Мааса и Швабии земли. Он взял в жены младшую дочь Людовика Благочестивого Гизелу. У них было девять детей, и, если судить по тем словам, с которыми овдовевшая Гизела обращалась к памяти супруга, их союз был проникнут искренней нежностью

[12]

.

Будучи глубоко религиозным человеком, Эверард основал несколько церквей и монастырей в родных землях. Особенное внимание он уделял аббатству Сизоен, где впоследствии был погребен и почитаем как святой

[13]

. Кроме того, Эверард был очень образованным человеком или, по крайней мере, интересовался культурой: он поддерживал отношения с учеными людьми своего времени — Рабаном Майнцским, Артгарием Льежским, Гинкмаром Реймским, — а Седулий Скот посвятил ему некоторые из своих наиболее удачных поэтических сочинений. Но, прежде всего, Эверард известен благодаря своей богатейшей библиотеке, которую в своем завещании разделил между сыновьями.

Безусловно, он был не единственным мирянином, который владел собственной библиотекой в ту эпоху. К сожалению, до наших дней дошел лишь каталог этой библиотеки. Она насчитывала довольно большое количество церковных книг, но рядом с этими книгами, а также грамматическими сочинениями и глоссариями можно было обнаружить собрание франкских, рипуарских, лангобардских, аламаннских, баварских правд, трактатов по военному искусству, собрание

ло в себя часть Карниолы, на западе доходило до Адды, а на севере — до Тренто

). К этим книгам маркграф Эверард постоянно обращался; он высоко ценил их практическое значение и передал их своему первенцу и наследнику Унроху. Ему же он оставил парадные одежды, расшитые золотом, меч, пояс и инкрустированные драгоценными камнями золотые шпоры.

Эверард умер между 864 и 866 годом. Ему наследовал его первенец Унрох, а его второй сын, Беренгарий, отправился во Францию, чтобы вступить в права владения частью оставленного ему отцовского достояния. Помимо маркграфства Фриули Унрох унаследовал земли в Италии. Как и отец, он пользовался благосклонностью Людовика II, доблестно сражался с сарацинами на юге Италии, но очень скоро скончался (874 или 875 г.), и, поскольку от его брака с Авой, дочерью Лиутфрида из Тренто, родилась только одна дочь, маркграфство перешло к Беренгарию, к тому времени вернувшемуся в Италию.

Беренгарий, по всей видимости, родился между 850 и 855 годом, если в 878 году Иоанн VIII повествовал о его цветущей молодости [14]

. Выросший в доме Эверарда и Гизелы, образованных и культурных аристократов, которые дружили с людьми еще более высококультурными, Беренгарий не должен был вырасти неотесанным невеждой. По всей видимости, ему по наследству достались дружеские связи его отца в литературной среде, и через некоторое время нашелся поэт, воспевший его деяния в отнюдь не грубых стихах. На политической арене Беренгарий дебютировал, заключив блистательный брачный союз: после возвращения из Франции или, самое позднее, в момент вступления в права обладания маркграфством Фриули он женился на Бертилле, дочери графа Суппона.

Унрохи и Суппониды уже были родственниками; новый союз укрепил связи между двумя знатными семьями и увеличил их влияние

[15]

.

Вскоре после того, как новый маркграф принял в свои руки бразды правления, император Людовик II умер, не оставив наследника (875 г.). Поиски преемника высшей знатью королевства привели к расколу, который губительно повлиял на политическую ситуацию в Италии.

Часть знати ориентировалась на Иоанна VIII, который от имени папства предложил признать право Каролингов из Франции наследовать Людовику II. Другие последовали за императрицей Ангельбергой, продолжательницей политики мужа, который приветствовал идею наследования престола Каролингами из Германии. Обе стороны не видели возможности прийти к единому решению.

В дальнейшем, во время военных и политических событий, которые повлекла за собой раздвоенность позиции итальянской знати, Беренгарий встал на сторону прогерманской партии и превратился в ее наиболее яркого представителя.

У Беренгария было несколько поводов для благосклонности к Каролингам из Германии: прежде всего, традиционная преданность его рода Людовику II, который предоставил Ангельберге позаботиться о том, чтобы на трон взошел кто-нибудь из германских Каролингов. Местоположение маркграфства Фриули, граничащего с Германским королевством на севере и северо-востоке, заставило его установить с германской правящей династией более тесные личные отношения, нежели с королями Франции. Ведь было весьма целесообразным поддерживать дружбу с ближайшим соседом, который смог бы с легкостью отреагировать на враждебность маркграфа Фриули.

Превосходство оказалось на стороне короля Франции Карла Лысого, а Беренгарий сформировал оппозицию, хотя это стоило ему потери Вероны и Тренто. Их забрал в свои владения император, пожелавший взять под свой контроль путь, которым могли воспользоваться противники из Германии. На стороне Беренгария были графы и епископы маркграфства, которые не присутствовали ни на ассамблее 876 года в Павии, где Карл Лысый был избран королем Италии, ни на Соборе в Равенне год спустя, а также продемонстрировали, что не намеревались принимать участие и в заседаниях Собора, задуманном Иоанном VIII после смерти Карла Лысого (877 г.), на котором Папа хотел провозгласить императором Бозона

[16]

.

Беренгарий до конца оставался в оппозиции Карлу Лысому, но сумел сохранить ровные отношения с Иоанном VIII, что давало Папе возможность обращаться к нему в случае необходимости

[17]

. К моменту, когда в Италию приехал Карл Швабский, маркграф Фриули был самой значительной фигурой королевства. Он присутствовал на заседаниях Собора в Равенне в конце 880 года, в феврале 881 года последовал за Карлом в Рим на императорскую коронацию, а в марте в Павии оказался в качестве одного из советников императора. О том, что именно Беренгарий получил в награду за свою безграничную преданность, история умалчивает

[18]

.

Маркграфство Тосканское должно было оборонять королевство от набегов сарацин. Правящее в нем семейство было баварского происхождения; в 812 году оно получило Лукку, позже расширило свои владения, и при жизни Адальберта I, в 847 году, они включали в себя всю Тоскану, Лигурию и Корсику. Помимо маркграфства Адальберт I передал в наследство своему сыну Адальберту II несметные богатства, находившиеся в Италии и Провансе. Адальберта II прозвали Богатым, ибо его двор по роскоши и пышности не уступал королевскому.

Адальберт I женился на Рихильде (или Ротильде), сестре герцога Ламберта Сполетского, и пошел по стопам своего неугомонного шурина. При всем богатстве и могуществе Адальберту I — а вслед за ним и Адальберту II — никогда не удавалось придерживаться собственного, независимого политического курса, поскольку он всегда подпадал под влияние человека с более сильным, чем у него, характером

[19]

.

Маркграфство Сполето, задачей которого было охранять государственные границы Италии от проникновения сарацин и византийцев, простиралось на большую часть Умбрии и Абруццо, доходя до самого моря в области, сохранившей до наших дней название Марке.

Члены семьи, получившей этот феод в 842 году, считали, что их родоначальниками были древние франкские короли, и особенно гордились своим предком, св. Лидвином Трирским; правда, ни одна из переселившихся в Италию феодальных династий не могла соревноваться с ними в энергии, наглости и самоуправстве.

Политические амбиции сполетцев не распространялись на Северную Италию, они ориентировались на Тоскану, Рим, на южные княжества. Обзаведясь родственными связями, они вторглись на эти территории с оружием и захватили несколько городов.

Император выбрал герцога Сполето своим представителем в папском окружении в Риме, чтобы он от его лица оказывал Папе поддержку, охраняя при этом интересы империи, однако сполетцы жестоко злоупотребили своим положением. В 867 году Ламберт вошел в Рим «подобно тирану», где грабил и опустошал церкви и монастыри, приказывал привозить себе на потеху девушек благородного происхождения. Все это делалось под предлогом защиты императорских прав и прерогатив, которые не были учтены при выборе и посвящении в сан Папы Адриана II. Императору Людовику II отнюдь не понравилось подобное усердие, поэтому он повелел лишить герцога Сполето его феодов. Впрочем, не имея возможности привести этот приговор в исполнение, император был вынужден великодушно простить преступника, который четыре года спустя принял участие в восстании правителей княжеств Южной Италии и пленении императора.

У Ламберта во второй раз конфисковали земли и имущество, но ему удалось избежать мести Людовика II и вернуться в маркграфство; более того, Карл Лысый вновь препоручил Иоанна VIII именно его заботам с тем, чтобы Ламберт помог ему осуществить план по созданию союза центральных и южных итальянских областей, направленного против сарацин.

Военно-политическое могущество Папы Римского в южных землях никоим образом не вписывалось в планы сполетцев, и Ламберт сделал все возможное и невозможное, чтобы провалить реализацию этого плана. Когда Карл Лысый умер, Ламберт вознамерился отправиться в Рим и потребовать у римского народа заложников. Возмущение Иоанна VIII остудило его пыл, но через некоторое время ему вновь представилась прекрасная возможность вмешаться в дела Рима.

В 877–878 годах Ламберт оказывал личную поддержку некоторым папским чиновникам, личным врагам Иоанна VIII, которые бежали из Рима. Он вступил с Папой в переписку, которая не дала никакого практического результата, и воспринял неуступчивость Папы как повод для новой агрессии.

Вместе с Адальбертом I Тосканским Ламберт в конце марта 878 года пошел в атаку на Рим. Они устроили настоящее побоище, заставили Папу провести тридцать дней в осаждаемом городе Льва и, ища оправдания для этого разбоя, потребовали, чтобы римляне поклялись в верности Карломану

{5}

, который на тот момент казался лучшим кандидатом на императорский престол. Римляне поклялись, но Папа не сдался. Когда нападавшие покинули пределы города, Иоанн VIII отлучил их от Церкви, заявил властям предержащим о лишениях и насилии, которым он подвергся, и обнародовал свое мнение об истинных намерениях Ламберта: завладеть королевской и императорской коронами.

Ламберт умер отлученным от Церкви в 879 году; его сын и наследник Гвидо, о котором в хрониках не говорится ни плохо, ни хорошо, умер в 882 году, оставив маркграфство Франции своему дяде, носившему то же имя — Гвидо

[20]

.

Гвидо управлял герцогством Камерино, которое в какой-то момент по не вполне ясным причинам отделилось от герцогства Сполето: в любом случае, Гвидо объединил эти территории и продолжил борьбу с понтификом в лучших традициях своих предшественников. Он отказался вернуть земли, узурпированные его братом, и вступил в союз с Константинополем, откуда получил денежные субсидии. Карл III, не без оснований считавший Гвидо изменником, взял его под стражу, но тому удалось бежать и найти временное пристанище, после чего он объединился с сарацинами. Императору ничего не оставалось, кроме как объявить его вне закона, лишить всех владений и приказать своему верноподданному, маркграфу Фриули, схватить бунтаря.

Впервые два маркграфа очутились по разные стороны баррикад.

В свое время Иоанн VIII уже обращался к Беренгарию с просьбой убедить Карломана в необходимости обуздать Ламберта Сполетского, а преданность Беренгария Папе и германским Каролингам вполне объясняет уверенность Иоанна VIII в том, что именно он сможет довести это дело до победного конца.

Начало кампании было весьма удачным, но поразившая войско Беренгария эпидемия заставила его отступить. Гвидо отсиделся в своем маркграфстве и два года спустя отправился в Павию, на королевскую ассамблею. На ней Гвидо, произнеся клятву, снял с себя обвинение в государственной измене и в предательстве. Карл III вернул ему и его сообщникам свое благоволение, а также отменил указ о конфискации их имущества

[21]

После этого отношения Гвидо с папским престолом кардинально изменились. Злейший враг Иоанна VIII, Гвидо стал самым верным союзником нового Папы, Стефана V, который даже говорил, что усыновил бы его, если бы мог.

От такого поворота во взаимоотношениях обе стороны ждали очень многого: хотя Стефан V отнюдь не обольщался насчет своего «единственного возлюбленного сына», помня о его безудержном честолюбии, недобросовестности, любви к интригам; но он понимал, что тот был в состоянии разгромить войско сарацин, и тешил себя мыслью о том, что в дальнейшем Гвидо сможет стать серьезным соперником для византийцев, которые после кончины Людовика II добились впечатляющих успехов в южных районах Италии. Гвидо слишком долго пристально следил за всеми неурядицами, ссорами и стычками, которые происходили в южных лангобардских княжествах, и не мог внезапно потерять к ним всякий интерес; поэтому Стефан V надеялся, что со временем сможет полностью контролировать его поступки.

Что же до Гвидо, он, по всей видимости, догадывался о дальнейшем развитии событий: о закате славы Карла III и выборах короля, которые должны были проводиться среди крупнейших феодалов империи, поскольку представителями великой династии Каролингов в тот момент были лишь младенцы и бастарды.

Претендент, добившийся благосклонности Папы, в такой ситуации заметно выигрывал на фоне других, и Гвидо сделал все возможное и невозможное, чтобы стать фаворитом: сражался с сарацинами в 885 году, храбро атаковал Беневенто, Капую и любыми способами избегал трений с понтификом

[22]

.

 

 

I. ОТ ИЗБРАНИЯ БЕРЕНГАРИЯ ДО КОНЧИНЫ ГВИДО

Папский престол и вопрос о наследнике Карла III. — Избрание Беренгария. —

Франкская авантюра Гвидо. — Выборы короля и посвящение Гвидо в императоры. — Присвоение Ламберту королевского и императорского титулов. — Германское вторжение. — Поход Цветибольда, первый поход Арнульфа и взятие Бергамо. — Смерть Гвидо

.

Поиск преемника Людовика II в свое время доставил массу хлопот Папе Иоанну VIII, а новый глава папского престола демонстрировал странное безразличие к судьбе короны Карла III. Казалось, что он смирился с неизбежностью распада империи за отсутствием императора, который смог бы защитить ее от множества внешних врагов, но эта видимость, как выяснилось позднее, была обманчивой

[1]

.

В 887 году на право наследовать Карлу III могли претендовать два законнорожденных Каролинга и два бастарда, однако первому законнорожденному Каролингу, Карлу Простоватому, сыну Людовика Заики, было всего восемь лет. Второй, Людовик, сын Бозона Прованского и дочери Людовика II Эрменгарды, был одного возраста с Карлом Простоватым, если не моложе. Карломан оставил после себя внебрачного сына, Арнульфа Каринтийского. У Карла III был бастард по имени Бернард, но император отошел от дел, не успев назначить его своим наследником.

Если бы Стефан V, подобно Иоанну VIII, хотел выбрать будущего императора для всего христианского мира, он не смог бы найти кандидатуры лучше Арнульфа. Арнульф был внебрачным сыном Карломана, но уже взрослым, поскольку родился между 845 и 850 годом; кроме того, он сочетал в себе прекрасные внешние данные и незаурядные моральные качества. Однако, став королем Германии в ноябре 887 года, Арнульф не сразу заявил претензии на императорский венец: объезжая вдоль и поперек свое королевство, он потерял уйму времени, за которое остальные страны успели выбрать своих королей

[2]

.

По всей видимости, глава папского престола положительно отнесся к идее разрешения династического кризиса силами одной страны.

В Италии претендентами на императорский венец могли стать три человека: Гвидо Сполетский, Адальберт Тосканский и Беренгарий Фриульский. Стефан V заявил, что считает Гвидо «своим единственным возлюбленным сыном», практически повторив слова, сказанные Иоанном VIII о Бозоне. Но если Иоанн VIII в свое время со всей очевидностью собирался поддержать кандидатуру Бозона, то Стефан V вряд ли хотел собственными руками создать ту геополитическую ситуацию, с которой ему уже приходилось бороться. Невозможно представить себе, что он желал видеть своего и без того слишком могущественного соседа из Сполето королем и императором.

Впрочем, Гвидо так и не предложил свою кандидатуру, поскольку был ослеплен сиянием, затмевавшим блеск итальянской короны: сиянием короны Франции.

Адальберт Тосканский и не пытался вмешаться в ситуацию. Его современники были настолько уверены в том, что он не примет участия в выборах, что даже не пробовали найти этому хоть какое-то объяснение. В их понимании маркграф Тосканы стоял на ступень ниже маркграфа Фриули, который, соответственно, остался единственным кандидатом.

Беренгарий, маркграф Фриули, всегда выказывал уважение по отношению к Церкви. По рассказам, он совершил лишь одно злодеяние, жестоко отомстив за нанесенное ему оскорбление — похищение его племянницы. Лиутард, епископ Верчелли и архиканцлер Карла III, осмелился выкрасть из монастыря св. Юлии Брешианской племянницу Беренгария, чтобы отдать ее в жены своему родственнику. Новоявленный супруг при таинственных обстоятельствах умер, так и не притронувшись к девушке, которая вернулась в свой монастырь, а Беренгарий стал мстить обидчику. Епископский дворец в Верчелли подвергся осаде и разграблению, но Лиутарду удалось скрыться; позже враги примирились, причем с нравственной стороны Беренгарий только выиграл.

Хотя могущество Карла III было в прошлом, Беренгарий все еще оставался признанным лидером прогерманской партии. Он был в прекрасных отношениях с императором; мог похвастаться тем, что его мать была дочерью императора Людовика Благочестивого. За неимением иных предпочтений, глава папского престола решил пустить все на самотек, и Беренгария избрали королем Италии.

Претензии Гвидо на корону Франции показались современникам не очень вразумительным объяснением тому, что он не стал состязаться с Беренгарием. Поговаривали о давно заключенном между ними недвусмысленном договоре: один должен был выдвинуть свою кандидатуру во Франции, другой — в Италии

[3]

. Современные исследователи, рассуждая о правдоподобности этого договора, пришли, чего и следовало ожидать, к противоположному выводу. В этой связи необходимо упомянуть следующее: в действительности, пока шли переговоры между Беренгарием и итальянскими магнатами, в результате которых в период с 30 декабря 887-го по 6 декабря 888 года он был избран итальянским королем, Гвидо должен был встретиться с бургундскими грандами, мечтавшими видеть на троне Франции своего ставленника. Вполне возможно, что одновременно с этими встречами проходили также переговоры между Беренгарием и Гвидо, поскольку первый, скорей всего, предпочел бы услать подальше своего соперника, а второго более всего занимала проблема привлечения на свою сторону Унрохов с их вассалами в Северной Франции и во Фландрии. Результатом этих переговоров явилось, в частности, то, что Рудольф, аббат монастыря св. Бертина и брат Беренгария, встал на сторону Гвидо

[4]

.

Франция, как и Германия, нуждалась в короле, который смог бы защитить страну от норманнов. Поскольку при этих обстоятельствах последний малолетний Каролинг не мог претендовать на корону, самой подходящей кандидатурой оказался граф Эд Парижский, который ранее проявил редкостное мужество, защищая город от кровожадных викингов. Впрочем, знатные избиратели никак не могли единогласно остановить свой выбор на этом имени, и образовавшаяся в Бургундии группа оппозиции под руководством архиепископа Фулька Реймского выбрала Гвидо Сполетского, чтобы на выборах противопоставить его Эду. Причиной этого выбора послужило лишь родство маркграфа с могущественным архиепископом и, возможно, с еще какими-то членами этой группы. К Эду архиепископ Фульк относился враждебно, поскольку граф всегда не слишком уважительно обращался с Церковью, а Гвидо выбрал, руководствуясь личными интересами и амбициями. Вполне понятно, на какое высокое моральное и политическое положение Фульк как человек и государственный деятель мог бы рассчитывать, если бы ему удалось сделать своего родственника королем Франции

[5]

.

Тем временем переговоры об избрании Беренгария шли своим ходом. Неизвестный поэт хотел бы убедить нас в том, что Карл III на смертном одре назначил Беренгария своим преемником, но до своего низложения Карл думал лишь о том, как сохранить трон для своего внебрачного сына, а после низложения императора никому не пришло бы в голову спрашивать его мнения. В любом случае одного слова Карла III не было достаточно, и неизвестный поэт, понимая это, решил заставить нас поверить в то, что целая делегация итальянских сеньоров отправилась к Беренгарию, чтобы предложить ему корону. И, якобы уступив их настойчивым мольбам, Беренгарий поехал в Павию, где его с соблюдением всех формальностей избрали и короновали

[6]

.

Знатным сеньорам нужно было найти подходящего короля; однако Беренгарий и сам мечтал стать королем. Неизвестный поэт не упоминает о его сомнениях, о страхах, которые преследовали его во время этой скоротечной избирательной кампании, о встречах и переговорах с его главными сподвижниками и с его злейшими врагами. Поэт упускает из виду обещания и завуалированные угрозы, к которым Беренгарий прибегал так же, как это делали все, кто намеревался вскарабкаться вверх по ступенькам трона

[7]

.

Этот сочинитель даже не описал церемонию королевской коронации Беренгария: он хранил свое вдохновение, свои лучшие строки для рассказа об императорской коронации. В поэме предполагалось прославление именно второго грандиозного события, поэтому не стоит удивляться тому, что первому поэт посвятил единственный стих:

Затем он получил корону и королевские регалии.

(Gesta Berengarii, I, 59)

Церемония должна была проходить согласно правилам, которые уже вошли в обычай и получили одобрение церковников. Коронация была не только более или менее ярким зрелищем: разные ее этапы имели конкретное религиозное и юридическое значение, весьма существенное и даже мистическое. Производившееся в определенный момент миропомазание придавало фигуре государя практически священный характер и, следовательно, связывало его с вечностью.

Церемония коронации итальянских правителей не описывается ни в одном документе, но, учитывая консерватизм Церкви в отношении церемониала, вполне допустимо отнести ко времени правления королей Италии гораздо более поздние сведения, а также описать в контексте наших реалий особенности, характерные для церемонии избрания франкских королей. Итак, церемония проходила примерно следующим образом. До начала самого обряда будущий государь торжественно обещал своим подданным выполнять обязанности христианского короля. Затем епископы передавали ему прошение об отдельном подтверждении всех привилегий Церкви и духовенства, и государь давал им формальное обещание. За этим следовало пение литаний, после чего государь получал Святое помазание на запястья и виски. Начиналась месса; и после того, как один за другим прочитывались полагавшиеся псалмы, ведущий церемонию подпоясывал короля мечом, возлагал ему на голову корону, вручал ему скипетр, произнося при этом соответствующие случаю молитвы и благословение. Затем король восходил на трон, и народ приветствовал его. Продолжалась месса, и после чтения Евангелия новоявленный король давал ведущему церемонию несколько золотых монет

[8]

Здесь должен возникнуть вопрос о том, венчали ли короля легендарной железной короной лангобардских государей. Вопрос сложный, поскольку история железной короны — по слухам столь тесной, что никто не смог бы надеть ее на голову, — еще не написана

[9]

.

Беренгарий получил титул короля Италии, который ранее принадлежал последним Каролингам, и начал править с помощью своих верных советников, среди которых были епископ Адалард Веронский (по всей видимости, его дальний родственник), епископ Антоний Брешианский, граф Вальфред Веронский. Король подтвердил права церквей и монастырей на земельные владения, предоставленные им предыдущими правителями, а также не только сохранил их привилегии, но и добавил новые. Для венецианцев он подтвердил уступки, которые те получали со времен Лотаря I, бывшей императрице Ангельберге оставил дары, сделанные ей Людовиком II и Карлом III. При этом он избегал нововведений, которые могли бы поставить под удар его королевское могущество. Звезды были вначале благосклонны к новому государю:

Повсюду были тишина и спокойствие, —

говорит неизвестный поэт и описывает для нас это мирное, идиллическое, спокойное существование, наполненное музыкой и песнями:

Раздаются радостные рукоплескания,

и все голоса отзываются

Но недолго длились эти безмятежные дни:

Мучимый нестерпимой завистью Гвидо

продолжил свои злодеяния…

(Gesta Berengarii, I, 70–77)

 

[10]

 

Откликнувшись на призыв своих родственников, которые, вероятно, знали горькую правду насчет состоятельности их партии

[11]

и все же сумели скрыть истинное положение дел, Гвидо отправился во Францию в сопровождении нескольких верных ему людей. Но, в то время как Беренгарий, быстро получив корону, входил во вкус власти, дела Гвидо шли из рук вон плохо. Самому Фульку Реймскому в какой-то момент пришлось признать, что у его протеже не было шансов на успех: очень немногие открыто приняли его сторону, а остальные даже слышать не хотели о короле-чужеземце. Так и не став итальянцем, Гвидо уже не мог считаться настоящим франком. Гвидо был далек от понимания ситуации; более того, он считал, что франки смирятся, когда их поставят перед свершившимся фактом. Поэтому, по настоянию Гвидо, епископ Лангра миропомазал и короновал его в этом городе в феврале 888 года.

Несвоевременное решение Гвидо привело, с одной стороны, к окончательному разрыву с Фульком, который считал себя единственным обладателем привилегии короновать франкских монархов и не мог простить того, кто не посчитался с его исконным правом. С другой стороны, оно вынудило франков перейти от нерешительности и глухого сопротивл Общее удовлетворение от разрешения этой кризисной ситуации выразилось — к слову — в песне, помимо слов которой сохранилась также и музыка:

Пусть высочайший государь, могущественный король,

 

Возьмет королевский жезл и долгое время правит

 

[12]

 

.

 

Гвидо стало ясно, что в условиях, когда у нового короля неуклонно возрастало количество сторонников и его к тому же поддерживало большинство франков, он не сможет преуспеть, поэтому он отрекся от короны Франции. Но, испытав во Франции восторг обладания скипетром и короной, Гвидо решил повторить попытку в Италии, разорвав заключенный с Беренгарием договор:

…можно разорвать договор

и легко смутить молодые умы.

(Gesta Berengarii, I, 82–83)

Такие слова вкладывает в его уста неизвестный поэт

[13]

. Безусловно, к этому решению его подталкивали как вассалы, остававшиеся рядом с ним во Франции и разочарованные его неудачей, так и сеньоры, которые во Франции скомпрометировали себя, поддерживая его кандидатуру, и намеревались последовать за ним в Италию, чтобы там обрести благополучие, ускользнувшее от них на родине.

С момента избрания Эда, положившего конец большей части амбициозных устремлений Гвидо, до начала войны против Беренгария прошло несколько месяцев, на протяжении которых Гвидо с помощью увещеваний и денег пытался, как утверждают хронисты, привлечь на свою сторону как можно больше людей

[14]

. Но на самом деле первые успехи Гвидо должны были быть связаны с теми немногими дожившими до этих времен, кто 20 лет тому назад, во времена Иоанна VIII и начала правления Людовика II, составили оппозицию германским Каролингам и их основным сторонникам, маркграфам Фриули, а теперь возвращались в ряды прежней партии, как к первой любви. К этим сподвижникам прибавились те, кто надеялся извлечь выгоду из смены правителя, а также те, кто по той или иной причине не могли оставаться верными Беренгарию или сохранять нейтралитет.

В конце октября 888 года Гвидо пересек границы Италии вместе со своими вассалами и приобретенными по ту сторону Альп друзьями, полный уверенности в том, что ему достаточно просто появиться для того, чтобы одержать победу. Однако он нашел в лице Беренгария гораздо более серьезного противника, чем мог себе представить.

Беренгарий находился в Вероне, когда ему стало известно, что Гвидо пересек Альпы; он собрал войско, двинулся на неприятеля и, встретив его около Брешии, вынудил его отступить после весьма кровопролитного сражения.

Эта жестокая битва, однако, не стала решающей. Гвидо со своей стороны повел в бой бургундские и сполетские войска, а также контингенты, которые ему предоставили сеньоры из Северной Италии, перешедшие на его сторону; но резервные войска в Сполето и Камерино не были задействованы, и стоило рискнуть ими, чтобы выиграть ставку. Поэтому Гвидо попросил о перемирии для Всех Святых 889 года, и Беренгарий согласился, но не только потому, что он также был не в состоянии сразу же возобновить сражение, но в основном из-за новой и весьма серьезной опасности, появившейся на севере: имя ей было Арнульф Каринтийский

[15]

.

Арнульф давно понял, что народы каролингской империи нуждались каждый в своем короле, который бы постоянно присутствовал в своей стране и всегда был бы готов оказать помощь при необходимости, а не в императоре, вечно занятом на дальних фронтах. Арнульф на время отказался от претензий на суверенную власть в отдельных странах, но был и ощущал себя единственным наследником последнего императора. Он хотел спасти духовное единство империи — ни больше ни меньше. Поэтому он стремился обрести над отдельными посткаролингскими королевствами власть, отдаленно напоминавшую ту, которую при разделении 817 года Людовик Благочестивый уготовал своему первенцу

{6}

.

Король Франции Эд смирился, признал превосходство германского правителя, принес ему клятву верности, и Арнульф подтвердил его право на корону. Это произошло в Вормсе в августе 888 года. В октябре или ноябре подобное соглашение было заключено в Регенсбурге с Рудольфом Бургундским, теперь пришел черед Беренгария. Сначала Беренгарий попытался договориться через послов, затем в ноябре или декабре лично поехал в Тренто к королю, который прибыл туда с внушительных размеров войском, и, подобно Эду и Рудольфу, принес ему клятву верности

[16]

.

Это было чрезвычайно важное решение: признавая превосходство Арнульфа и внедряясь в систему национальных королей, Беренгарий на время сохранял свою королевскую власть. Но таким образом он смирился с претензиями Арнульфа на императорский венец, а поскольку императорский титул и итальянская корона были традиционно неразрывны, ставил под удар будущее и своего суверенного правления, и страны.

Вполне удовлетворенный достигнутыми результатами, Арнульф вернулся в Германию, а Беренгарий стал готовиться к новой войне.

Неизвестный поэт в свойственной ему манере сообщает нам немаловажные детали, предшествующие второй битве, которая произошла близ Треббии и решила судьбу королевства. Гвидо воспользовался перемирием, чтобы попросить поддержки во Франции и в Сполето. На его призыв откликнулись многие, и его войско значительно выросло. Прежде всего, к войску присоединился граф Анскарий со своим братом Гвидо и пятьюстами воинами. Еще триста человек пошли в бой под предводительством графа Гоцлина, и двести под предводительством Губерта: все в «галльских» кольчугах и с «галльским» оружием. Присутствовал также отряд тосканцев в невыясненном количестве; Сполето и Камерино выслали крупное войско: только от Камерино была тысяча воинов, а от Сполето было еще больше. Альберих, который впоследствии завладел сполетским маркграфством, вел за собой чуть меньше сотни воинов, но Вильгельм и Губальд — позже проявивший себя в битве против Цветибольда — шли во главе трехсот человек каждый.

Три тысячи человек, собранных в Северной Италии, поступили в распоряжение трех графов, каждый из которых плохо кончил (для них было бы лучше погибнуть на поле боя). Первым был граф Манфред, которого несколько лет спустя обезглавили по обвинению в предательстве; второму, Эверарду из Тортоны, было суждено умереть от жажды, скрываясь от венгров, вторгшихся в Италию; третий, Сигифред из Пьяченцы, напрасно пытался избежать королевской мести, ища убежища в краю горных озер. Не подозревая об уготованной им судьбе, три графа гордо ехали во главе своих отрядов, а за ними шли воины, которых прислали некоторые епископы, принимавшие участие в войне.

Войско Гвидо насчитывало от семи до восьми тысяч человек. В свою очередь, Беренгарий привлек на свою сторону веронского графа Вальфреда с трехтысячным отрядом. Его шурины, Адальгиз, Вифред и Бозон, три безупречных воина (подобные трем молниям на поле боя, по выражению неизвестного поэта), вели за собой полторы тысячи вооруженных до зубов людей. За ними следовали германцы в количестве тысячи двухсот человек иод командованием двух братьев, Лиутарда и Бернарда, шедшие, возможно, из Алемании, где Унрохам принадлежали обширные владения, или же присланные Арнульфом, который, согласно подписанному в Тренто договору, был обязан поддерживать своего верного Беренгария.

Воины обеих противоборствующих сторон доблестно сражались, и многие пали на поле боя. Беренгарий храбро бился, но был ранен Альберихом, и возможно, по этой причине военная фортуна повернулась лицом к Гвидо. Беренгарий со своим войском отступил, и Гвидо остался хозяином бранного поля и королевства

[17]

.

Гвидо пересек границу Италии как авантюрист в сопровождении таких же, как он, любителей приключений. Он заинтриговал и склонил на свою сторону итальянских сеньоров. Он соблазнил их, заставил сражаться и силой оружия добился власти в королевстве. Теперь необходимо было придать свершившемуся факту видимость законности.

Гвидо сам созвал королевскую ассамблею или же вынудил созвать ее архиепископа Миланского либо какого-нибудь другого сановника. В середине февраля в Павии собрались все (или почти все) те, кто годом раньше избрал Беренгария, и, немножко поспорив о цене своих голосов, признали королевский титул за новым правителем.

Еще раз напомним, что Гвидо был избран на ассамблее, на которой присутствовали только епископы, после того как он принял их условия.

Епископы стали играть весьма важную роль в политической жизни королевства во времена Каролингов. Они всегда старались не пропускать ни одной королевской ассамблеи, причем не по долгу службы, а добровольно, поскольку стремились увеличить и укрепить придаваемый им духовным саном политический вес, который признавали короли и императоры, каждый раз высылавшие им пригласительные письма

[18]

.

На избирательной ассамблее 876 года епископы составили подавляющее большинство: восемнадцать духовных и одиннадцать светских лиц приняли решение об избрании Карла Лысого, излюбленного кандидата Папы Римского. Но правда ли, что на ассамблее 889 года в Павии присутствовали только епископы? Неужели итальянские сеньоры, проливавшие свою кровь в битвах при Брешии и Треббии, молча смирились с кандидатурой короля, избранного церковнослужителями, и даже не попытались заявить о своих правах, которые являлись основополагающими для проведения ассамблеи и которыми они уже воспользовались во время сложных поисков преемника Людовика II, Карла Лысого и Карла Толстого, когда был избран Беренгарий?

Внимательно перечитав акт об избрании Гвидо, можно заметить, что в нем отчетливо выделяются две части. Первую открывает небольшая преамбула, в которой кратко описывается, как по окончании войны Гвидо хотел преобразовать королевство и как епископы, собравшись в королевском дворце, представили ему список требований, относящихся как раз к предпринятой им реорганизации. Поскольку Гвидо согласился с этими требованиями, они избрали его королем: «Таким образом, мы все согласны избрать его королем и сеньором, а также защитником, чтобы ныне и во веки управлял нами сообразно королевскому служению; каждый же из нас в своем сословии будет ему изо всех сил подчиняться и помогать, ради спасения королевства и его самого». Казалось бы, этим все было сказано, однако епископы, составившие акт, начали повествование по новой.

Речь снова пошла о ситуации, сложившейся сразу после смерти Карла III, причем о Беренгарии и о его сторонниках упоминалось как о таинственных персонажах, «которые… чтобы им волей-неволей нашего согласия добиться, тайком и обманом к себе привлекли». По-видимому, считая это оправдание своего союза с Беренгарием вполне достаточным, епископы перешли к повествованию о том, как эти личности, даже не названные по имени, были вынуждены спасаться бегством от Гвидо, и «исчезли, как дым, оставив нас в нерешительности, подобно овцам без пастуха». Тогда было решено, что необходимо «всем собраться в королевском дворце в Павии. Там, заботясь об общем спасении и о состоянии королевства», собравшиеся постановили «единогласно, общим решением» избрать королем Гвидо.

Слова «всем собраться, ради общего спасения, единогласно, общим решением», «каждый из нас в своем сословии повиноваться будет» дают нам понять, что речь шла о соглашении между людьми разного положения, светскими и духовными лицами, которые обсуждали небезынтересные для всех вопросы и в полном согласии пришли к удовлетворившему всех решению.

Под актом должны были стоять подписи присутствовавших: в данном случае их нет, но это объясняется тем, что мы имеем дело с черновым наброском заявления, а не с официальным, окончательным вариантом документа, подобным, например, документу об избрании Карла II, которое было провозглашено лично архиепископом Миланским, епископами, графами и «остальными знатными людьми» (reliqui optimates), поставившими свои подписи согласно правилам.

В этот период во всех случаях избрания короля архиепископы и епископы оказывались на первом плане, начиная, например, с избрания Карла II королем Лотарингии, которому, если верить тексту составленного по этому случаю капитулярия, он был обязан исключительно духовенству, хотя в голосовании принимали участие также и светские люди, о чем упоминается в хрониках. То же самое можно сказать и об избрании Бозона королем Прованса

{7}

, проведенном епископами, которые отправили торжественное приглашение избраннику от собственного имени, вскользь упоминая о «знатнейших» (

nobiliores

), находившихся среди них, и о «верности церковных и светских лиц» (

sacerdotalis et laicalis fidelitas

). Таким же образом, избрание Людовика, второго короля Прованса, произошло благодаря проголосовавшим за него епископам и «совету знати со всего королевства» (

procerum totius regni consilio

).

По всей видимости, точно так же дело обстояло и с избранием Гвидо, которое произошло при участии большого количества клириков и оказавшихся в меньшинстве светских лиц.

По обычаям Каролингов и их потомков в момент избрания или коронации монарха епископы представляли ему свои прошения. Карл Лысый в ответ на клятву верности епископов, графов и «знати» (optimates) сам поклялся сохранять церковные привилегии. Бозон ответил на приглашение от епископов, которое сопровождалось длинным нравоучением, обещанием множества милостей, сделанным в самом подобострастном тоне: «…с помощью вашего общего совета позабочусь о справедливости, о том, чтобы сохранять и возрождать привилегии Церкви. Всем, как просите, сохраню закон, правосудие и право покровительства с помощью Господней… Если же я, поскольку являюсь человеком, преступлю что-либо [из вышесказанного], то сообразно вашему совету исправить это постараюсь». Людовик Заика, Карломан и Эд во время коронации клялись духовенству в том, что гарантируют защиту его прав и привилегий.

То, что в 889 году итальянские епископы не удовольствовались туманными обещаниями и определили те сферы, в которых им хотелось бы видеть конкретные действия со стороны короля, объяснялось особенностью ситуации в государстве, за последние четырнадцать лет поменявшем не одного правителя и в последние месяцы разрываемом гражданской войной. Когда епископы чуть ли не автоматически стали представителями и кураторами городов в отсутствие графов, они убедили себя в необходимости повторного узаконивания и разъяснения отношений между новым королем Италии и Церковью. Поэтому Гвидо пришлось позаботиться о признании и почитании привилегий, предоставленных папскому престолу «императорами и королями древних и новых времен» (

ab antiquis et modernis imperatoribus et regibus

), то есть начиная с Константина Великого и заканчивая Карлом Толстым

[19]

.

Споры ученых пока еще не внесли ясности в вопрос о предполагаемых привилегиях, предоставленных Церкви в промежутке между Константиновым даром, сфальсифицированным в VIII веке, привилегиями Людовика I, дарованными в 817 году, и теми, что были пожалованы Оттоном I в 961 году

[20]

. Вопрос этот многогранен и запутан, и здесь мы не будем его касаться: отметим, впрочем, что содержание прошения епископов, обращенного к Гвидо, заставляет подозревать о присутствии папских представителей на ассамблее в Павии.

Для себя епископы попросили о предоставлении им полной свободы в исполнении священнических функций. Церковные учреждения не должны были облагаться новыми налогами, а духовенство — остаться «под властью своих епископов» (

sub potestate proprii episcopi

).


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 | 78 | 79 | 80 | 81 | 82 | 83 | 84 | 85 | 86 | 87 | 88 | 89 | 90 | 91 | 92 | 93 | 94 | 95 | 96 | 97 | 98 | 99 | 100 | 101 | 102 | 103 | 104 | 105 | 106 | 107 | 108 | 109 | 110 | 111 | 112 | 113 | 114 | 115 | 116 | 117 | 118 | 119 | 120 | 121 | 122 | 123 | 124 | 125 | 126 | 127 | 128 | 129 | 130 | 131 | 132 | 133 | 134 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.058 сек.)