Глава четвертая Статья 390

Под подлогом в теории русского уголовного права понима­лось «заведомо ложное удостоверение какого-либо юридиче­ского действия, отношения или права посредством фальшивого документа»²³². Кроме этого, так называемого материального, подлога русские юристы выделяли еще и подлог интеллекту­альный, т. е. «сокрытие фактов в официальной бумаге, дол­женствующей служить удостоверением действительности сих фактов»²³³. Уложение подразделяет интеллектуальный подлог на общий, упомянутый в ст. 391, и особенный — выдача заве­домо ложных свидетельств (ст. 392) и заведомо лживое изло­жение законов и других правовых актов (ст. 390).

Русское законодательство давно знакомо с этим преступле­нием. Еще в Соборном уложении 1649 года ст. 2 главы четвер­той гласила: «Будет кто учнет какие письма воровством наря-жати и приказные письма переправляти мимо государева ука­за, и того казнити смертию»²³⁴. Не менее строгое наказание было установлено Петром I в Генеральном регламенте колле­гиям 1720 года тем, «кто под каким-нибудь предлогом неправ­диво учинит рапорт (или доношение)... или кто протоколы или другие документы переправит фальшиво и прочее в та­ких причинах подобное учинит»²³⁵. В дальнейшем, в XVIII — первой половине XIX века, имела место тенденция к облегчению наказания за подлог. В ряде сенатских указов 40—80-х годов XVIII века по конкретным делам о подлогах чиновников, опубликованных в Полном собрании законов, мы встречаем новые наказания: шельмование, исключение из службы, разжалование в солдаты, ссылка в Сибирь, каторга.

Уложение

о наказаниях

уголовных и

исправительных

230 ОС, 1900, № 16.

Но

ни в одном из них смертная казнь уже не присутствует. -вод законов установил ответственность уже не только за

231 См.:

Неклюдов Н. А. Указ. соч., с. 99.

232 Таи же.

233 Там же.

Российское законодательство X — XX веков, т. 3. с. 91.

ПСЗ, т. VI, № 3534.

ПСЗ,

т. XII,

№ 9388;

т. XVII,

№ 12 714;

т. XIX,

№ 14 033;

т. XXI,

№ 15 336.

Законодательство

первой половины

XIX века

УКДС, 1887, №32.

238 УКДС, 1893,

№48.

239 ОС, 1900, № 18.

подчистки и исправления, но и за хищение документов и иска­жения в отчетности. В качестве меры наказания как за матери­альный, так и за интеллектуальный подлог использовались ссылка и разжалование в солдаты.

Статья 390, по сути, дублирует нормы ст. ст. 319—322 раз­дела IV Уложения, лишь устанавливая повышенную ответ­ственность за такие преступления для должностных лиц.

Статья 391

Сенат полагал, что данная статья включает в свой состав деяния трех видов: 1) такие, уголовный характер которых не зависел от целей и мотивов субъекта преступления; 2) такие, которые приобретали свойства должностного подлога только при условии противоправных намерений субъекта; 3) такие, которые признавались преступлением подлога только при на­личии корыстных или иных личных побуждений виновного К первой группе Сенат относил те случаи, когда должностное лицо подделывало подписи, свидетельские показания, соста­вляло фальшивые акты или оформляло их задним числом, включало в них вымышленные обстоятельства или заведомо ложные сведения, выдавало мнимую копию с несуществующего акта или неверную копию с подлинного акта, подделывало ак­ты, отданные ему на сохранение. Вторую группу составляли действия, связанные с заведомым искажением фактов или их сокрытием в докладах, рапортах, протоколах, журналах и дру­гих официальных документах, а также подчистки и исправле­ния в таких актах, носящие злонамеренный характер. К треть­ей группе принадлежали нарушения правил делопроизводства и оформления официальных актов.

В случаях, когда должностное лицо по небрежности или са­монадеянности включало те или иные неверные сведения в до­клады, рапорты и прочие служебные документы, оно несло от­ветственность по ст. 448 Уложения. Не подлежали наказанию по статьям о подлоге подчистки и переправки в официальных документах в тех случаях, когда не были установлены противо­правные намерения виновного. Нарушения правил оформления официальных документов, если они не были совершены из ко­рыстных или иных личных побуждений, подлежали наказанию по ст. ст. 441—442 или по статьям о нарушениях особо преду­смотренных специальных обязанностей.

В соответствии с разъяснениями Сената, хотя в настоящей статье говорится о похищении документов, под ее действие под­падали только те случаи, когда хищение было направлено на достижение цели подлога, а не те, когда оно совершалось с це­лью присвоения похищенных документов. В последнем случае виновный нес наказание по ст. 330 Уложения²'³⁸. По данной статье могло быть квалифицировано лишь хищение докумен-

тов, вверенных виновному в подлоге должностному лицу Вместе с тем не требовалось, чтобы должностное лицо совер-

шило подлог лишь в пределах его прямых служебных обязан­ностей. Статья применялась и в случае превышения виновным пределов предоставленной ему власти.

Частное лицо, замешанное в служебном подлоге, привлека­лось к ответственности, только если в его действиях был со­став общего, а не должностного преступления, т. е. по ст. ст. 2202—2209 Уложения.

Должностной подлог считался совершенным с момента вне­сения виновным в документ заведомо ложных данных незави­симо от того, сумел он воспользоваться этим документом или

Статья 392

Статьей предусмотрено наказание за выдачу подложного свидетельства, не предоставляющего непосредственно каких-ли­бо имущественных и иных личных благ или прав, а подлежа­щего представлению в государственные или общественные уч­реждения, которые после проверки и оценки этого свидетель­ства могут оказать помощь или предоставить льготы его обла-

24 I

дателю

Статья 393

Данная норма была впервые установлена Уложением о нака­заниях 1845 года и отменена в 1889 году²⁴².

Глава пятая Статья 394

Неправосудие — первое из должностных преступлений, воз­никшее в русском праве. Ответственность за него устанавлива­лась еще судебниками. Большое внимание уделило ему Собор­ное уложение 1649 года. Там же, в ст. 1 главы X, мы находим определение понятия неправосудия: «...судом судити и роспра-ва делати по государеву указу вправду, а своим вымыслом в судных делах по дружбе и по недружбе ничего не прибавлива-ти, ни убавливати, и ни в чем другу не дружити, недруги не мстити и никому ни в чем ни для чего не норовити, делати всякие государевы дела, не стыдяся лица сильных, и избавля-ти обидящего от руки неправеднаго»²⁴³. В статьях 5 и 6 той же главы предусмотрено наказание за умышленное неправосу­дие (лишение чести для думных чинов и торговая казнь и от­решение от службы для остальных), а в ст. 10 — за неосто­рожное неправосудие («что государь укажет»). Специальным указом от 5 февраля 1724 г. Петр I усилил наказание за непра­восудие, установив смертную или политическую казнь с кон­фискацией имущества²⁴⁴.

Наряду с ужесточением наказания законодатель в борьбе с неправосудием стремился использовать и страстные призывы о необходимости строго придерживаться рамок закона. Вот поче­му в XVIII веке нередки указы в подтверждение ранее приня­тых законов, например от 8 декабря 1733 г. «О подтвержде­нии, чтобы чиновники высших и низших судебных и присут-

Уложение

О наказаниях

Уголовных и

Исправительных

240 УКДС, 1904,

№7.

УКДС, 1891, №31.

ПСЗ 3-е, IV, № 5730.

Российское законодательство X — XX веков, т. 3, с. 102.

244 ПСЗ,

т. VII,

№ 4460.

Законодательство

первой половины

XIX века

ПСЗ,

т. IX, №6514

ПСЗ, т. X, № 7567.

ПСЗ,

т. XI, №8262

УКДС, 1874, №72.

Неклюдов Н. А. Указ. соч., с. 95.

ственных мест поступали, при отправлении должности своей, по Генеральному регламенту и дополнительным к оному ука­зам», от 24 апреля 1738 г. «О подтверждении обер-секрета-рям и секретарям, чтобы должность свою в точности исправля­ли по прежним указам»²⁴⁶. Наиболее выразительным приме­ром в этом отношении может служить манифест от 23 октября 1740 г., в котором торжественно провозглашалось: «... все те прежние, в народе опубликованные указы и манифесты о пра­восудии чрез сие наикрепчайше подтверждаем и всемилости-вейше повелеваем иметь суд повсюду равный и правый без бо-гоненавистного лицемерия и злобы и противных истине про­клятых корыстий, несмотря на лицо сильных и избавляя оби-

димых от рук неправды»

Свод законов установил за умышленное неправосудие лише­ние всех прав состояния и отдачу в солдаты, либо ссылку, ли­бо каторгу. Причем специально оговаривалось, что мотивы преступления значения не имеют. Неосторожное неправосудие влекло наказание только по делам межевым.

Объектом неправосудия являлись, с одной стороны, право­мерная деятельность судебных органов, а с другой — права физических и юридических лиц. С объективной стороны пре­ступление неправосудия состояло в неправильном, незаконном разрешении гражданского или уголовного дела, в нарушении норм материального или процессуального права. В то же вре­мя не признавалось неправосудием и не могло быть квалифи­цировано по настоящей статье нарушение процессуальных норм в ходе судебного разбирательства, если был вынесен справедливый приговор. Сенат обращал внимание, что «самое преступление это может быть учинено только в главнейший момент отправления правосудия, а именно: в постановке реше-ния и приговоров». 1 он же точки зрения придерживалась и наука уголовного права. Н. А. Неклюдов, в частности, ут­верждал, что если нет ущерба от неправосудия, то нет и пре­ступления. В качестве примера он приводил «заведомо непра­восудный отказ судьею, решающим дело, в допросе свидетелей обвиняемого, если приговор судьи был все-таки оправда-тельный»

Теория уголовного права выделяла два вида неправосу­дия — фактическое и юридическое. Первое состояло в призна­нии или непризнании событий и фактов, т. е. вопросов, решав­шихся судьями по внутреннему убеждению. Признаки второ­го — юридического — неправосудия, как отмечал Сенат, «оп­ределить возможно и они ясно выражены в ст. 366 (ст. 394 в редакции Уложения 1845 года) Уложения, признающей нес­праведливым то решение, которое поставлено в явное наруше­ние закона и положительного его смысла. Что же касается до обязанности судьи, при исполнении которой закон предоста­вляет ему руководствоваться убеждением совести, то опреде­лить нарушение оной фактическими признаками не предста­вляется никакой возможности, так как убеждение судьи ника­кому контролю подлежать не может и допустить проверку это-

го убеждения в уголовном порядке значило бы сделать невоз­можным исполнение судебных обязанностей. Поэтому закон не может преследовать судью, если решение его явно не противо­речит положительному смыслу закона, и если судья, постано­вивший такое решение, действовал не по убеждению совести, а из корыстной цели, то он может подлежать преследованию как

2 SO

лихоимец, а не за неправосудие»

Неоднозначно в теории и практике решался вопрос о субъ­екте неправосудия. Так, Н. А. Неклюдов не сомневался, что в данной статье он должен пониматься в широком смысле: «Слово «кто», несомненно, удостоверяет, что виновником мо­жет быть не только судья, но и всякое должностное лицо, кое­му вверено решение данного дела (казенные административ­ные управления, полиция и т. п.)»²⁵¹. Для Сената же, напро­тив, «не подлежит сомнению, что... по смыслу всех статей гла­вы V неправосудие составляет преступление, свойственное лишь должностным лицам, имеющим собственно судебную

2S2

власть в строгом смысле этого выражения»

В связи с вопросом о субъекте неправосудия встал вопрос об ответственности за него присяжных заседателей. В теории уголовного права была высказана мысль, что содержание дан­ной статьи предполагает возможность применения ее и к при­сяжным заседателям. Но сомнение вызывало то, что при­сяжные выносили вердикт по внутреннему убеждению, а в ста­тье, в соответствии с вышеприведенным разъяснением Сената, говорилось о фактических признаках лишь юридического не­правосудия. Кроме того, вердикт еще не приговор, в отличие от приговора вердикт не подписывался присяжными, и офици­ально не было и не должно было быть известно, кто из при­сяжных голосовал «за», а кто «против».

В XIX веке в судебной практике не встречалось дел о при­влечении присяжных заседателей к ответственности за непра­восудие. Редакционная комиссия по составлению Уголовного уложения, решая этот вопрос, пришла к выводу, что возбужде­ние уголовных дел о неправосудии присяжных заседателей бы­ло бы крайне затруднительно, так как исследование подобного преступления связано с обнаружением тайны совещаний при­сяжных заседателей, нарушение коей подорвало бы незыбле­мость приговоров и доверие к суду присяжных. Поэтому ко­миссия сочла возможным ограничить ответственность присяж­ных заседателей случаями взяточничества. Мнение комиссии не разделяли ее председатель Э. В. Фриш и министр юстиции Н. В. Муравьев. В представлении Особому совещанию при Государственном совете они настаивали на том, что по бу­квальному смыслу проектируемой статьи (ст. 548) под нее должны быть подводимы и случаи неправосудия присяжных заседателей и что трудность доказать какое-либо деяние не да­ет права оставить его безнаказанным. Доводы в пользу этой точки зрения нашли поддержку Особого совещания, и в Уго­ловном уложении присяжные заседатели оказались в числе субъектов неправосудия²⁵⁴.

Уложение

о наказаниях

уголовных и

исправительных

УКДС, 1874, №72.

Неклюдов Н. А. Указ. соч., с. 95.

252 УКДС, 1874,

№72.

См.: Лохвицкий А. Указ. соч., с. 422;

Неклюдов Н. А.

Указ. соч., с. 95.

254 Проект Уголовного

уложения Редакционной

комиссии и

объяснения к нему,

т. VIII. СПб.,

1897, с. 259

Законодательство

первой половины

XIX века

255 ОС, 1911, №10.

УКДС, 1874,

№72; ОС, 1911,

№10.

Проект Уголовного уложения, с. 294.

258 Там же.

По тому же пути пошла в XX веке и судебная практика в применении комментируемой статьи (ст. 366 в редакции Уло­жения 1885 года). В 1911 году Общее собрание Сената приш­ло к выводу, что все постановления действующего Уложения о наказаниях относительно неправосудия судей в обширном смысле слова должны быть распространяемы и на присяжных заседателей, когда они, «забыв веление совести, свою обязан­ность судить по точному разуму законов и в пределах, сими законами им предоставленных, введут произвол в свое реше­ние и неправильно воспользуются предоставленною им для се­го властью, и не только по какому-либо корыстному, или по какому-либо личному побуждению, но и по неправильному толкованию законом определенных им прав»²⁵⁵. Это решение Сената противоречило его же предыдущим разъяснениям не только по вопросу о субъекте, но и о субъективной стороне данного преступления. В решениях 1874 и 1903 годов отмеча­лось, что неправосудие должно характеризоваться не только умыслом, но и корыстными или иными личными видами^25ь.

Статьи 395—396

Эти нормы — новые для уголовного закона. Они предусма­тривали некоторые особые случаи неправосудия, прямо нару­шавшие порядок назначения наказания, определенный в главе II раздела I Уложения.

В объяснениях Редакционной комиссии к проекту Уголовно­го уложения отмечалось, что «с неправосудием в роде наказа­ния не следует смешивать злоупотребление при выборе того или другого наказания из числа определенных в законе за данные преступления» ⁷. Другими словами, комиссия пред­полагала, что суд обладает бесконтрольным правом на призна­ние смягчающих вину обстоятельств и в связи с этим — на вы­бор между несколькими наказаниями, установленными за пре­ступление. «Конечно, — говорилось в объяснениях, — судья может злоупотребить этим правом, руководствуясь при выборе наказания не интересами правосудия, а побуждениями, не сов­местимыми с долгом службы, но подобное злоупотребление не поддается регламентации закона»²⁵⁸. Но поскольку, по Уло­жению, суду запрещалось назначать максимальную меру нака­зания при наличии смягчающих обстоятельств или при объ­явлении преступника заслуживающим снисхождения, то злоу­мышленное нарушение этой нормы должно было рассматри­ваться как неправосудие и влечь ответственность по ст. 395.

В силу того, что в данных статьях речь шла только об окон­чательных приговорах, они не могли применяться в отношении судей, приговоры которых подлежали обжалованию. По Своду законов, обжалованию подлежали приговоры лишь по тем уго­ловным делам, которые могли возбуждаться только по жало­бам потерпевших. По Уставу уголовного судопроизводства, окончательные приговоры выносили: мировые судьи — по де­лам, когда наказание не могло превысить трех дней ареста,

съезд мировых судей — на остальные приговоры мировой юстиции, окружной суд с присяжными заседателями, судебные палаты. Приговоры мировых судей и окружных судов без при­сяжных заседателей становились окончательными, если не об­жаловались в установленный срок.

Статьи 397—398

Обе статьи предусматривают наказание за неумышленное неправосудие, которое явилось результатом судебной ошибки или неправильного толкования закона. Таким образом, от пре­дыдущих статей этой главы они отличаются по субъективной стороне, а между собой — по объективной стороне преступле­ния. Статья 398 является общей, а ст. 397 определяет наказа­ние только за наиболее тяжкий вид неумышленного неправосу­дия — вынесение окончательного приговора при условии, что мера наказания, назначенная судом, не соответствует точному смыслу закона. В соответствии с разъяснением Сената, для применения ст. 397 необходимо, чтобы приговор вступил в за­конную силу²⁵⁹, в противном случае должна была применять­ся ст. 398.

Статья 399

Статья специально перечисляет тех лиц, помимо судей, кото­рые могли привлекаться к ответственности за неправосудие, причем не только в качестве соучастников, но и в качестве единственного субъекта преступления. Норма это новая. До Уложения о наказаниях норм об уголовной ответственности за неправосудие лиц прокурорского надзора не существовало, че­го нельзя сказать о секретарях суда и предшествовавших им подъячих и других приказных людях. Секретарь суда не слу­чайно оказался в перечне чиновников, вершащих правосудие. В дореформенном процессе, как гражданском, так и, в особен­ности, в уголовном, ему отводилась важная роль: он составлял доклад, он должен был заботиться о наличии в приговоре ссы­лок на ту или иную статью закона, он имел право и даже дол­жен был указать суду на противоправность принимаемых ре­шений и мог свое заявление занести в протокол заседания. Но и после введения судебных уставов секретарь суда мог способ­ствовать, а в некоторых случаях и предопределить несправед­ливый приговор или решение суда (например, путем уничто­жения вещественных доказательств по делу).

Прокурор мог привлекаться к ответственности за неправосу­дие в случае, когда он умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решение либо от поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому осно­ваний, если это привело к незаконному оправдательному при­говору. Правда, случаев привлечения прокуроров к ответствен­ности по статьям главы V практически не известно.

Перечень данной статьи не был ограничительным, но иные должностные лица судебного ведомства, а также адвокаты ни в

Уложение

о наказаниях

уголовных и

исправительных

259 ОС, 1887, №6.

390 теории, ни в судебной практике в качестве субъектов престу-

Законодательство пления неправосудия не фигурировали. Преступлениям и про-пеовои половины ^г

первой половины XIX века

ступкам чиновников при производстве предварительного и су­дебного следствия посвящено отделение первое главы XI Уло­жения. (О привлечении к ответственности за неправосудие присяжных заседателей см. комментарий к ст. 394.)

Статья 400

Дореформенный суд был лишь отчасти отделен от админи­страции. Он находился в зависимом от генерал-губернатора и губернатора положении. Начальникам губернии принадлежало право надзора за судебными местами и приостановления ис­полнения судебных решений, если они признавали такие реше­ния несправедливыми. На утверждение к генерал-губернато­рам поступали все приговоры о придании подсудимых смерт­ной казни или о лишении чести.

Хотя данная статья практического значения не имела и но­сила символический характер, все же знаменательно, что в от­личие, скажем, от прокуроров губернаторы несли ответствен­ность только за неосторожное неправосудие, вернее — за бе­скорыстное неправосудие.

В связи с принятием судебных уставов и отделением суда от администрации губернаторы были лишены судебных функций, и статья была исключена из Уложения о наказаниях 1866 года.

Поиск по сайту: