 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 страница
I
Сергей Платонович Мохов издалека ведет свою родословную. В годы царствования Петра I шла однажды в Азов по Дону государева баржас сухарями и огнестрельным зельем. Казаки "воровского" городка Чигонаки,угнездившегося в верховьях Дона, неподалеку от устья Хопра, ночью напалина эту баржу, стражу сонную перерезали, сухари и зелье разграбили, а баржузатопили. По цареву приказу из Воронежа пришли войска, "воровской" тот городокЧигонаки сожгли, казаков, причастных к разбойному на баржу нападению,нещадно в бою разбили, а взятого в плен есаула Якирку и с ним сорокказаков перевешали на плавучих виселицах, и для устрашения низовыхволновавшихся станиц были пущены качели те вниз по Дону. Лет десять спустя на том месте, где раньше дымились курени Чигонацкойстаницы, поселились пришлые казаки и те, что уцелели от разгрома. Вновьвыросла и опоясалась боевыми валами станица. С той-то поры и пришел в нееиз Воронежского указа царев досмотрщик и глаз - мужик Мохов Никишка.Торговал он с рук разной, необходимой в казачьем обиходе рухлядью:черенками для ножей, табаком, кремнями; скупал и продавал краденое и двараза в год ездил в Воронеж, будто за товаром, а на самом деле доносил, чтов станице пока-де спокойно и казаки нового злодейства не умышляют. От этого-то Мохова Никишки и повелся купеческий род Моховых. Крепкопоосели они на казачьей земле. Пообсеменились и вросли в станицу, какбурьян-копытник: рви - не вырвешь; свято блюли полуистлевшую грамоту,какой жаловал прадеда воронежский воевода, посылая в бунтовскую станицу.Может, сохранилась бы она и до наших времен, да в большом пожаре, еще придеде Сергея Платоновича, сгорела вместе с деревянной шкатулкой,хранившейся на божнице. Дед разорился, промотал все состояние, играя вкарты; снова поднялся было на ноги, но пожар слизал все, и СергеюПлатоновичу пришлось начинать сызнова. Похоронив параличного отца, он сощербатого рубля повел дело. Начал скупать по хуторам щетину и пух. Летпять бедствовал, жулил и прижимал казаков окрестных хуторов на каждойкопейке, а потом как-то сразу вырос из Сережки-шибая в Сергея Платоновича,открыл в станице галантерейную лавчушку, женился на дочке полусумасшедшегопопа, взял немалое за ней приданое и открыл мануфактурный магазин. Вовремяначал Сергей Платонович мануфактурное дело. Из левобережных станиц, гдебесплодна и жестка песчаная с каменным суглинком земля, на правую сторонуДона по распоряжению войскового правительства стали переселяться казакицелыми хуторами. Выросла и обросла постройками молодая Краснокутскаястаница; на рубеже с бывшими помещичьими землями, по рекам Чиру, Черной иФроловке, над степными балками и логами, гранича с украинскими слободами,повылупились новые хутора. За товаром ездили верст за пятьдесят и больше,а тут вот она - лавка со свежими сосновыми полками, туго набитыми пахучимкрасным товаром. Широко, как трехрядную гармонь, развернул СергейПлатонович дело, помимо красного товара торговал всем, что надо в сельскомнемудром хозяйстве: кожевенный товар, соль, керосин, галантерея. Впоследнее время даже сельскохозяйственными машинами снабжал. С Аксайскогозавода косилки, сеялки, рядовки, плуги, веялки, сортировки чинным порядкомстояли возле зеленостворчатой, прохладной в летнюю пору лавки. В чужомгаманце трудно деньгу считать, но, видно, немалую прибыль давала торговлясмекалистому Сергею Платоновичу. Через три года открыл он хлебную ссыпку,а на другой год после смерти первой жены взялся за постройку паровоймельницы. В смуглый кулачок, покрытый редким, глянцевито-черным волосом, крепкозажал он хутор Татарский и окрестные хутора. Что ни двор - то вексель уСергея Платоновича: зелененькая с оранжевым позументом бумажка - закосилку, за набранную дочери справу (подошло время девку замуж отдавать, ана Парамоновской ссыпке прижимают с ценой на пшеницу. - "Дай в долг,Платонович!"), мало ли за что еще... На мельнице девять человек рабочих; вмагазине семеро да дворовой челяди четверо - вот их двадцать ртов, чтожуют по купеческой милости. От первой жены у него осталось двое детей:девочка Лиза и мальчик - на два года моложе ее, вялый, золотушныйВладимир. Вторая жена - сухая, узконосая Анна Ивановна - оказаласьбездетной. Вся запоздалая, невылитая материнская любовь и скопившаясяжелчь (вышла она за Сергея Платоновича на закате тридцать четвертого года)вылились на оставшихся детишек. Нервный характер мачехи влиял непо-хорошему на воспитание детей, а отец уделял им внимания не больше, чемконюху Никите или кухарке. Дела и поездки съедали весь досуг: то в Москву,то в Нижний, то в Урюпинскую, то по станичным ярмаркам. Без догляда рослидети. Нечуткая Анна Ивановна не пыталась проникать в тайники детских душ,не до этого было за большим хозяйством, - оттого и выросли брат с сестройчуждые друг другу, разные по характерам, непохожие на родных. Владимир росзамкнутым, вялым, с исподлобным взглядом и недетской серьезностью. Лиза,вращавшаяся в обществе горничной и кухарки, распутной, виды видавшей бабы,рано глянула на изнанку жизни. Женщины будили в ней нездоровоелюбопытство, и она - тогда еще угловатый и застенчивый подросток, -предоставленная самой себе, росла, как в лесу куст дикой волчьей ягоды. Стекали неторопливые годы. Старое, как водится, старилось; молодое росло зеленями. И вот как-то за вечерним чаем несказанно удивился Сергей Платонович,глянув на дочь (Елизавета, к тому времени окончившая гимназию, успелавыровняться в видную, недурную девушку); глянул, и блюдце с янтарным чаемзапрыгало в руках: "На мать-покойницу похожа. Господи, вот сходство!" - Лизка, а ну, повернись! - Проглядел, что дочь с самого детстваразительно напоминала мать....Владимир Мохов, гимназист пятого класса, узкий, болезненно-желтыйпаренек, шел по мельничному двору. Они с сестрой недавно приехали налетние каникулы, и Владимир, как всегда, с приездом пошел на мельницупосмотреть, потолкаться в толпе осыпанных мучной пылью людей, послушатьравномерный гул вальцов, шестерен, шелест скользящих ремней. Ему льстилпочтительный шепот завозчиков-казаков: - Хозяйский наследник... Осторожно обходя кучи бычачьего помета и подводы, рассыпанные по двору,Владимир дошел до калитки и вспомнил, что не был в машинном отделении.Вернулся. Возле красной нефтяной цистерны, стоявшей около входа в машинное,вальцовщик Тимофей, весовщик, по прозвищу Валет, и помощник вальцовщика,молодой белозубый парень Давыдка, засучив по колено штаны, месили большойкруг глины. - А-а-а, - хозяин!.. - с насмешливым приветом обратился к нему Валет. - Здравствуйте. - Здравствуй, Владимир Сергеевич! - Что это вы?.. - А вот глину месим, - с трудом выпрастывая ноги из вязкой, пахнущейнавозом гущи, злобно усмехнулся Давыдка. - Папаша твой жалеет целковый -баб нанять, на нас ездит. Жила у тебя отец! - добавил он, с чавканьемпереставляя ноги. Владимир покраснел. Он чувствовал к вечно улыбающемуся Давыдке, к егопренебрежительному тону, даже к белым зубам непреодолимую неприязнь. - Как жила? - Так. Скупой страшно. Из-под себя ест, - просто пояснил Давыдка иулыбнулся. Валет и Тимофей одобрительно посмеивались. Владимир почувствовал уколобиды. Он холодно оглядел Давыдку. - Ты, что же... значит, недоволен? - Залезь-ка, помеси, а тогда узнаешь. Какой же дурак будет доволен?Папашку твоего сюда бы заправить, живот-то стрясло бы! Раскачиваясь, Давыдка тяжело ходил по кругу, высоко задирал ноги итеперь уже беззлобно и весело улыбался. Предвкушая приятноеудовлетворение, Владимир тасовал мысли. Нужный ответ нашелся. - Хорошо, - с расстановкой сказал он, - я передам папе, что тынедоволен службой. Он искоса взглянул на лицо Давыдки и поразился произведеннымвпечатлением: губы Давыдки жалко и принужденно улыбались, лица другихнахмурились. С минуту все трое молча месили крутевшую глину. Давыдканаконец оторвал от своих грязных ног глаза и заискивающе-злобно сказал: - Я ить пошутил, Володя... Ну, шутейно сказал... - Я передам папе, что ты говорил. Чувствуя на глазах слезы обиды и за себя, и за отца, и за Давыдкинужалкую улыбку, Владимир прошел мимо цистерны. - Володя! Владимир Сергеевич!.. - испуганно крикнул Давыдка и вылез изглины, опуская штаны прямо на измазанные по колено ноги. Владимир остановился. Давыдка подбежал к нему, тяжело дыша: - Не говорите папаше. Нарочно сказано было... Уж простите меня,дурака... Ей-богу, без умысла!.. Нарочно... - Ладно. Не скажу!.. - морщась, выкрикнул Владимир и пошел к калитке. Жалость к Давыдке взяла верх. С чувством облегчения он зашагал околобелого частокола. Из кузни, примостившейся в углу мельничного двора,слышался игривый перестук молотка: раз по железу - глухой и мягкий, двараза - с подскоком - по звенящей наковальне. - На что трогал? - донесся до слуха уходившего Владимира приглушенныйбас Валета. - Не тронь, оно вонять не будет. "Ишь сволочь, - озлобясь, подумал Владимир, - выражается... Сказать илине сказать?" Оглянувшись, увидел прежнюю белозубую Давыдкину улыбку и твердо решил:"Скажу!" На площади возле магазина стояла привязанная к столбу, запряженная варбу лошадь. С крыши пожарного сарая ребятишки гоняли серую свиристящуютучу воробьев. С террасы гремел звучный баритон студента Боярышкина и ещечей-то голос - надтреснутый, сиповатый. Владимир взошел на крыльцо, над ним заколыхалась листва дикоговинограда, буйно заплетавшая крыльцо и террасу, висевшая с голубой резьбыкарниза зелеными пенистыми шапками. Боярышкин качал обритой фиолетовой головой, говорил, обращаясь ксидевшему около него молодому, но бородатому учителю Баланде: - Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всемпривилегированным классам питаю вполне естественную злобу, тут,представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие. Я сам чуть нестановлюсь дворянином и помещиком, с восторгом всматриваюсь в их идеалженщины, болею за их интересы, - словом, черт знает что! Вот, дорогой, чтозначит гений! Можно и веру переменить. Баланда мял кисть шелкового пояса и, иронически улыбаясь, рассматривална подоле своей рубахи красные, вышитые гарусом узоры. Лиза, развалясь,сидела в кресле. Разговор ее, видимо, нимало не интересовал. Онавсегдашними, что-то потерявшими и что-то ищущими глазами скучливо гляделана фиолетовую, в царапинах, голову Боярышкина. Поклонившись, Владимир прошел мимо, постучался к отцу в кабинет. СергейПлатонович на прохладной кожаной кушетке перелистывал июньскую книжку"Русского богатства". На полу валялся пожелтевший костяной нож. - Тебе что? Владимир вобрал голову в плечи, нервно оправил на себе рубашку. - Я шел с мельницы... - начал он нерешительно, но вспомнил слепящуюДавыдкину усмешку и, глядя на круглый отцовский живот, обтянутый чесучовойжилеткой, уже решительно продолжал: -...и слышал, как Давыдка говорил... Сергей Платонович выслушал внимательно, сказал: - Уволим. Иди. - И, кряхтя, нагнулся за ножом. По вечерам у Сергея Платоновича собиралась хуторская интеллигенция:Боярышкин - студент Московского технического училища; тощий, снедаемыйогромным самолюбием и туберкулезом учитель Баланда; его сожительница -учительница Марфа Герасимовна - девушка нестареющая и круглая, с постояннонеприлично выглядывающей нижней юбкой; почтмейстер - чудаковатый,заплесневелый, с запахом сургуча и дешевых духов холостяк. Изредка наезжализ своего имения гостивший у отца - помещика и дворянина - молодой сотникЕвгений Листницкий. По вечерам пили на террасе чай, тянули никчемныеразговоры, и, когда обрывались вялые разговорные нити, кто-либо из гостейзаводил дорогой, в инкрустациях хозяйский граммофон. Изредка, в большие праздники, любил Сергей Платонович пустить пыль вглаза: созывал гостей и угощал дорогими винами, свежей осетровой икрой,ради этого случая выписанной из Батайска, лучшими закусками. В остальноевремя жил узко. Единственное, в чем не отказывал себе, - это в книгах.Любил Сергей Платонович читать и до всего доходить собственным цепким, какповитель, умом. Компаньон его, белокурый, с острой бородкой и потаенными щелками глаз,Емельян Константинович Атепин, заходил редко. Был он женат на бывшейусть-медведицкой монашке, наплодил с ней за пятнадцать лет супружескойжизни восьмерых детей и большую часть времени проводил дома. Из полковыхписарей вылез Емельян Константинович в люди, оттуда же принес в семьюзатхлый душок подхалимства, заискивания. Дети в его присутствии ходили нацыпочках, говорили шепотом. Каждое утро, умывшись, выстраивались встоловой в ряд, под черным висячим гробом громадных стенных часов, матьстояла позади, и едва до спальни долетало сухое покашливанье отца,начинали разноголосо и фальшиво: "Спаси, господи, люди твоя", потом "Отченаш". Емельян Константинович успевал одеться к концу молитвы, выходил, щурящелки капустных глаз, по-архирейски вытягивал мясистую голую руку. Детиподходили поочередно и целовали. Емельян Константинович целовал жену вщеку, говорил, нетвердо выговаривая букву "ч": - Полицка, заварила цаек? - Заварила, Емельян Константинович. - Налей покрепце. Магазинную бухгалтерию вел он. Пятнил страницы под жирными заголовками"дебет" - "кредит" писарским, в кудряшках, почерком. Читал "Биржевыеведомости", без нужды ущемляя шишкастый нос в золотое пенсне. Со служащимиобращался вежливо. - Иван Петровиц, отпустите целовеку таврицанского ситцику. Жена звала его Емельяном Константиновичем, дети - папацкой, априказчики магазина - Цацой. Два священника - отец Виссарион и благочинный отец Панкратий - дружбы сСергеем Платоновичем не вели, были у них давнишние счеты. Между собой и тожили неладно. Строптивый кляузник отец Панкратий умело гадил ближним, авдовый, живший с украинкой-экономкой отец Виссарион, от сифилиса гундосый,от природы приветливый, сторонился и не любил благочинного за непомернуюгордыню и кляузный характер. Все, кроме учителя Баланды, имели в хуторе собственные дома. На площадикрасовался ошелеванный пластинами, крашенный в синее домище Мохова. Противнего на самой пуповине площади раскорячился магазин со сквозными дверями ислинявшей вывеской: "Торговый дом Мохов С.П. и Атепин Е.К." К магазину примыкал низкорослый, длинный, с подвалом, сарай, саженях вдвадцати от него - кирпичный перстень церковной ограды и церковь скуполом, похожим на вызревшую зеленую луковицу. По ту сторону церкви -выбеленные, казенно-строгие стены школы и два нарядных дома: голубой, стаким же палисадником - отца Панкратия, и коричневый (чтоб непохож был), срезным забором и широким балконом - отца Виссариона. С угла на уголдвухэтажный, несуразный тонкий домик Атепина, за ним почта, соломенные ижелезные крыши казачьих куреней, покатая спина мельницы с жестянымиржавыми петухами на крыше. Жили, закрывшись от всего синего мира наружными и внутренними, наболтах, ставнями. С вечера, если не шли в гости, зачековывали болты,спускали с привязи цепных собак, и по немому хутору тарахтела лишьдеревянным языком стукотушка ночного сторожа.II
Поиск по сайту: