АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

XXXVIII 2 страница

Читайте также:
  1. LXXXVIII
  2. XXXVIII
  3. XXXVIII
  4. XXXVIII
  5. XXXVIII 1 страница
  6. XXXVIII 2 страница
  7. XXXVIII 3 страница
  8. XXXVIII 3 страница
  9. XXXVIII 4 страница
  10. XXXVIII 4 страница
  11. XXXVIII 5 страница
На поверку оказалось, что никакой дружины в Усть-Хоперской неорганизуется. Была организована одна, но не в Усть-Хоперской, а вБукановской. Дружину организовал тот самый комиссар Малкин, посланныйштабом 9-й красной армии в низовые станицы Хопра, о котором дорогойрассказывал казак-старовер. Еланские, букановские, слащевские икумылженские коммунисты и советские работники, пополненныекрасноармейцами, составляли довольно внушительную боевую единицу,насчитывавшую двести штыков при нескольких десятках сабель приданной имконной разведки. Дружина временно находилась в Букановской, вместе с ротойМосковского полка сдерживая повстанцев, пытавшихся наступать с верховьевречки Еланки и Зимовной. Поговорив с начальником штаба, бывшим кадровым офицером, хмурым ииздерганным человеком, и с политкомом - московским рабочим с заводаМихельсона, Штокман решил остаться в Усть-Хоперской, влившись во 2-йбатальон полка. В чистенькой комнатушке, заваленной мотками обмоток,катушками телефонной проволоки и прочим военным имуществом, Штокман долгоговорил с политкомом. - Видишь ли, товарищ, - не спеша говорил приземистый желтолицыйкомиссар, страдавший от припадков острого аппендицита, - тут сложнаямеханика. У меня ребята все больше москвичи да рязанцы, немногонижегородцев. Крепкие ребята, рабочие в большинстве. А вот был здесьэскадрон из Четырнадцатой дивизии, так те волынили. Пришлось их отправитьобратно в Усть-Медведицу... Ты оставайся, работы много. Надо с населениемработать, разъяснять. Тебе же понятно, что казаки это... Тут надо уховостро держать. - Все это я понимаю не хуже тебя, - улыбаясь покровительственному тонукомиссара и глядя на пожелтевшие белки его страдающих глаз, говорилШтокман. - А вот ты скажи мне: что это за комиссар в Букановской? Комиссар гладил серую щеточку подстриженных усов, вяло отвечал, изредкаподнимая синеватые прозрачные веки. - Он там одно время пересаливал. Парень-то он хороший, но не особенноразбирается в политической обстановке. Да ведь лес рубят, щепки летят...Сейчас он эвакуирует в глубь России мужское население станиц... Зайди кзавхозу, он вас на кошт зачислит, - говорил комиссар, мучительно морщась,придерживая ладонью засаленные ватные штаны. Наутро 2-й батальон по тревоге сбегался "в ружье", шла перекличка.Через час батальон походной колонной двинулся на хутор Крутовский. В одной из четверок рядом шагали Штокман, Кошевой и Иван Алексеевич. С Крутовского на ту сторону Дона выслали конную разведку. Следомперешла Дон колонна. На отмякшей дороге с коричневыми навозными подтекамистояли лужи. Лед на Дону сквозил неяркой пузырчатой синевой. Небольшиеокраинцы переходили по плетням. Сзади, с горы, батарея посылала очереди покупам тополевых левад, видневшихся за хутором Еланским. Батальон долженбыл, минуя брошенный казаками хутор Еланский, двигаться в направлениистаницы Еланской и, связавшись с наступавшей из Букановской ротой 1-гобатальона, овладеть хутором Антоновом. По диспозиции, командир батальонаобязан был вести свою часть в направлении на хутор Безбородов. Коннаяразведка вскоре донесла, что на Безбородовом противника не обнаружено, аправее хутора, верстах в четырех, идет частая ружейная перестрелка. Через головы колонны красноармейцев где-то высоко со скрежетом и гуломнеслись снаряды. Недалекие разрывы гранат потрясали землю. Позади, на Донус треском лопнул лед. Иван Алексеевич оглянулся: - Вода, должно, прибывает. - Пустяковое дело в это время переходить Дон. Его, того гляди,поломает, - обиженно буркнул Мишка, все никак не приспособившийся шагатьпо-пехотному - четко и в ногу. Штокман глядел на спины идущих впереди, туго перетянутые ремнями, наритмичное покачивание винтовочных дул с привинченными дымчато-сизымиотпотевшими штыками. Оглядываясь, он видел серьезные и равнодушные лицакрасноармейцев, такие разные и нескончаемо похожие друг на друга, виделкачкое движение серых шапок с пятиконечными красными звездами, серыхшинелей, желтоватых от старости и шершаво-светлых, которые поновей; слышалхлюпкий и тяжкий походный шаг массы людей, глухой говор, разноголосыйкашель, звяк манерок; обонял духовитый запах отсырелых сапог, махорки,ременной амуниции. Полузакрыв глаза, он старался не терять ноги и,испытывая прилив большой внутренней теплоты ко всем этим, вчера ещенезнакомым и чужим ему ребятам, думал: "Ну хорошо, почему же они вотсейчас стали мне так особенно милы и жалки? Что связующее? Ну, общаяидея... Нет, тут, пожалуй, не только идея, а и дело. А еще что? Можетбыть, близость опасности и смерти? И как-то по-особенному родные... - Иусмехнулся глазами: - Неужто старею?" Штокман с удовольствием, похожим на отцовское чувство, смотрел намогучую, крутую крупную спину идущего впереди него красноармейца, навидневшийся между воротником и шапкой красный и чистый отрезок юношескикруглой шеи, перевел глаза на своего соседа. Смуглое бритое лицо с плитамикровяно-красного румянца, тонкий мужественный рот, сам - высокий, носкладный, как голубь; идет, почти не махая свободной рукой, и все как-тоболезненно морщится, а в углах глаз - паутина старческих морщин. Ипотянуло Штокмана на разговор. - Давно в армии, товарищ? Светло-коричневые глаза соседа холодно и пытливо, чуть вкось скользнулипо Штокману. - С восемнадцатого, - сквозь зубы. Сдержанный ответ не расхолодил Штокмана: - Откуда уроженец? - Земляка ищешь, папаша? - Земляку буду рад. - Москвич я. - Рабочий? - Угу. Штокман мельком взглянул на руку соседа. Еще не смыты временем следыработы с железом. - Металлист? И опять коричневые глаза прошлись по лицу Штокмана, по его чутьседоватой бороде. - Токарь по металлу. А ты тоже? - И словно потеплело в углах строгихкоричневых глаз. - Я слесарем был... Ты что это, товарищ, все морщишься? - Сапоги трут, ссохлись. Ночью в секрете был, промочил ноги. - Не побаиваешься? - догадливо улыбнулся Штокман. - Чего? - Ну как же, идем в бой... - Я - коммунист. - А коммунисты, что же, не боятся смерти? Не такие же люди? - встрял вразговор Мишка. Сосед Штокмана ловко подкинул винтовку, не глядя на Мишку, подумав,ответил: - Ты еще, братишка, мелко плаваешь в этих делах. Мне нельзя трусить.Сам себе приказал, - понял? И ты ко мне без чистых рукавичек в душу нелазай... Я знаю, за что и с кем я воюю, знаю, что мы победим. А этоглавное. Остальное все чепуха. - И, улыбнувшись какому-то своемувоспоминанию, сбоку поглядывая на профиль Штокмана, рассказал: - В прошломгоду я был в отряде Красавцева на Украине, бои были. Нас теснили всевремя. Потери. Стали бросать раненых. И вот неподалеку от Жмеринки насокружают. Надо было ночью пройти через линию белых и взорвать в тылу у нихна речушке мост, чтобы не допустить бронепоезд, а нам пробиваться надочерез линию железной дороги. Вызывают охотников. Таковых нет. Коммунисты -было нас немного - говорят: "Давайте жеребок бросим, кому из нас". Яподумал и вызвался. Взял шашки, шнур, спички, попрощался с товарищами,пошел. Ночь темная, с туманом. Отошел саженей сто, пополз. Ползнескошенной рожью, потом оврагом. Из оврага стал выползать, помню, какшарахнет у меня из-под носа какая-то птица. Да-а-а... В десяти саженяхпролез мимо сторожевого охранения, пробрался к мосту. Пулеметная заставаего охраняла. Часа два лежал, выжидал момент. Заложил шашки, стал в полахспички жечь, а они отсырели, не горят. Я ведь на брюхе полз, мокрый отросы был - хоть выжми, головки отсырели. И вот, папаша, тогда мне сталострашно. Скоро рассвет, а у меня руки дрожат, пот глаза заливает. "Пропаловсе, - думаю. - Не взорву - застрелюсь!" - думаю. Мучился-мучился, новсе-таки кое-как зажег - и ходу. Когда полыхнуло сзади, - я лежал занасыпью, под щитами, - у них крик получился. Тревога. Трахнули из двухпулеметов. Много конных проскакало мимо меня, да разве ночью найдешь?Выбрался из-под щитов - и в хлеба. И только тут, знаешь, отнялись у меняноги и руки, не могу двинуться, да и баста! Лег. Туда шел ничего, храбро,а оттуда - вот как... И знаешь, начало меня рвать, всего вымотало в доску!Чувствую - и ничего уж нет, а все тянет. Да-а-а... Ну конечно, до своихвсе же добрался. - И оживился, странно потеплели и похорошели горячечнозаблестевшие коричневые глаза. - Ребятам утром, после боя, рассказываю,какой у меня со спичками номер вышел, а дружок мой говорит: "А зажигалку,Сергей, разве ты потерял?" Я - цап за грудной карман, - там! Вынул,чиркнул - и, представь, ведь загорелась сразу. От дальнего острова тополей, гонимые ветром, высоко и стремительнонеслись два ворона. Ветер бросал их толчками. Они уже были в сотне саженейот колонны, когда на Крутовской горе после часового перерыва снова гухнулоорудие, пристрельный снаряд с тугим нарастающим скрежетом сталприближаться, и когда вой его, казалось, достиг предельного напряжения,один из воронов, летевший выше, вдруг бешено завертелся, как стружка,схваченная вихрем, и, косо простирая крылья, спирально кружась, ещепытаясь удержаться, стал падать огромным черным листом. - Налетел на смерть! - в восторге сказал шагавший позади Штокманакрасноармеец. - Как оно его кружануло, лихо! От головы колонны на высокой караковой кобылице скакал, разбрызгиваяталый снег, ротный. - В це-епь!.. Обдав молчаливо шагавшего Ивана Алексеевича ошметьями снега, галопомпромчались трое саней с пулеметами. Один из пулеметчиков на раскатесорвался с задних саней, и ядреный и смачный хохот красноармейцев звучалдо тех пор, пока ездовой, матерясь, не завернул лихо лошадей и упавшийпулеметчик на ходу не вскочил в сани.

XLI

Станица Каргинская стала опорным пунктом для 1-й повстанческой дивизии.Григорий Мелехов, прекрасно учитывая стратегическую выгодность позиции подКаргинской, решил ни в коем случае ее не сдавать. Горы, тянувшиесялевобережьем реки Чира, были теми командными высотами, которые даваликазакам прекрасную возможность обороняться. Внизу, по ту сторону Чира,лежала Каргинская, за ней на много верст мягким сувалком уходила на югстепь, кое-где перерезанная поперек балками и логами. На горе Григорий самвыбрал место установки трехорудийной батареи. Неподалеку был отличныйнаблюдательный пункт - господствовавший над местностью насыпной курган,прикрытый дубовым лесом и холмистыми складками. Бои шли под Каргинской каждый день. Красные обычно наступали с двухсторон: степью с юга, со стороны украинской слободы Астахове, и с востока,из станицы Боковской, продвигаясь вверх по Чиру, по сплошным хуторам.Казачьи цепи лежали в ста саженях за Каргинской, редко постреливая.Ожесточенный огонь красных почти всегда заставлял их отступать в станицу,а затем, по крутым теклинам узких Яров, - на гору. У красных не былодостаточных сил для того, чтобы теснить дальше. На успешности ихнаступательных операций резко отрицательно сказывалось отсутствие нужногоколичества конницы, которая могла бы обходным движением с фланговпринудить казаков к дальнейшему отступлению и, отвлекая силы противника,развязать руки пехоте, нерешительно топтавшейся на подступах к станице.Пехота же не могла быть использована для подобного маневра ввиду ее слабойподвижности, неспособности к быстрому маневрированию и потому, что указаков была преимущественно конница, которая могла в любой момент напастьна пехоту на марше и тем отвлечь ее от основной задачи. Преимущества повстанцев заключались еще и в том, что, прекрасно знаяместность, они не теряли случая незаметно перебрасывать конные сотни побалкам во фланги и тыл противника, постоянно грозить ему и парализоватьего дальнейшее продвижение. К этому времени у Григория созрел план разгрома красных. Ложнымотступлением он хотел заманить их в Каргинскую, а тем временем броситьРябчикова с полком конницы по Гусынской балке - с запада и по Грачам - свостока, во фланг им, с тем чтобы окружить их и нанести сокрушительныйудар. План был тщательно разработан. На совещании вечером все командирысамостоятельных частей получили точные инструкции и приказы. Обходноедвижение, по мысли Григория, должно было начаться с рассветом, для тогочтобы лучше замаскироваться. Все было просто, как в игре в шашки. ИГригорий, тщательно проверив и прикинув в уме все возможные случайности,все, что непредвиденно могло помешать осуществлению его плана, выпил двастакана самогонки, не раздеваясь повалился на койку; покрыв голову влажнойполой шинели, уснул мертвецки. На следующий день около четырех часов утра красные цепи уже занималиКаргинскую. Часть казачьей пехоты для отвода глаз бежала через станицу нагору, по ним, лихо повернув лошадей, строчили два пулемета с тачанок,остановившихся на въезде в Каргинскую. По улицам медленно растекалиськрасные. Григорий был за курганом, около батареи. Он видел, как красная пехотазанимает Каргинскую и накапливается около Чира. Было условлено, что послепервого орудийного выстрела две сотни казаков, лежавшие под горой в садах,перейдут в наступление, а в это время полк, пошедший в обход, начнетохват. Командир батареи хотел было прямой наводкой ударить по пулеметнойтачанке, быстро катившейся по Климовскому бугру к Каргинской, когданаблюдатель передал, что на мосту в хуторе Нижне-Латышском, верстах в трехс половиной, показалось орудие: красные одновременно наступали и состороны Боковской. - Полохните по ним из мортирки, - посоветовал Григорий не отнимая отглаз цейссовского бинокля. Наводчик, перекинувшись несколькими фразами с вахмистром, исполнявшимобязанности командира батареи, быстро установил прицел. Номераизготовились, и четырехсполовинойдюймовая мортирка, как определили ееказаки, осадисто рявкнула, пахая хвостом землю. Первый же снаряд угодил вконец моста. Второе орудие красной батареи в этот момент въезжало на мост.Снаряд разметал упряжку лошадей, из шестерых - как выяснилось впоследствии- уцелела только одна, зато ездовому, сидевшему на ней, начисто срезалоосколком голову. Григорий видел: перед орудием вспыхнул желто-серый клубдыма, тяжко бухнуло, и, окутанные дымом, взвиваясь на дыбы, как срезанные,повалились лошади; падая, бежали люди. Конного красноармейца, бывшего вмомент падения гранаты около передка, вместе с лошадью и перилами моставынесло и ударило о лед. Такого удачного попадания не ожидали батарейцы. На минуту под курганомвозле орудия установилась тишина; лишь находившийся неподалекунаблюдатель, вскочив на колени, кричал что-то и размахивал руками. И сейчас же снизу, из густых зарослей вишневых садов и левад, донеслосьнедружное "ура", трескучая зыбь винтовочных выстрелов. Позабыв обосторожности, Григорий взбежал на курган. По улицам бежали красноармейцы,оттуда слышны были нестройный гул голосов, резкие командные вскрики,шквальные вспышки стрельбы. Одна из пулеметных тачанок поскакала было набугор, но сейчас же, неподалеку от кладбища, круто повернула, и черезголовы бежавших и припадавших на бегу красноармейцев пулемет застрочил показакам, высыпавшим из садов. Тщетно Григорий старался увидеть на горизонте казачью лаву. Конница,под командой Рябчикова ушедшая в обход, все еще не показывалась.Красноармейцы, бывшие на левом фланге, уже подбегали к мосту черезЗабурунный лог, соединявшему Каргинскую со смежным хутором Архиповским, вто время как правофланговые еще бежали вдоль по станице и падали подвыстрелами казаков, завладевших двумя ближними к Чиру улицами. Наконец из-за бугра показалась первая сотня Рябчикова, за ней - вторая,третья, четвертая... Рассыпаясь в лаву, сотни круто повернули влево,наперерез бежавшим по косогору к Климовке толпам красноармейцев. Григорий,комкая в руках перчатки, взволнованно следил за исходом боя. Он бросилбинокль и смотрел уже невооруженным глазом на то, как стремительноприближается лава к Климовской дороге, как в замешательстве поворачиваютобратно и бегут к архиповским дворам кучками и в одиночку красноармейцы и,встречаемые оттуда огнем казачьей пехоты, развивающей преследование вверхпо течению Чира, снова устремляются на дорогу. Только незначительной частикрасноармейцев удалось прорваться в Климовку. На бугре, страшная тишиной, началась рубка. Сотни Рябчикова повернулисьфронтом к Каргинской и, словно ветер листья, погнали обратнокрасноармейцев. Возле моста через Забурунный человек тридцатькрасноармейцев, видя, что они отрезаны и выхода нет, началиотстреливаться. У них был станковый пулемет, немалый запас лент. Едва изсадов показывалась пехота повстанцев, как с лихорадочной быстротой начиналработать пулемет, и казаки падали, переползали под прикрытие сараев икаменной огорожи базов. С бугра видно было, как по Каргинской казаки бегомтащили свой пулемет. Возле одного из крайних к Архиповке дворов онизамешкались, потом вбежали во двор. Вскоре с крыши амбара в этом дворерезко затакало. Вглядевшись, Григорий увидел в бинокль и пулеметчиков.Разбросав ноги в шароварах, заправленных в белые чулки, согнувшись подщитком, один лежал на крыше; второй карабкался по лестнице, обмотавшисьпулеметной лентой. Батарейцы решили прийти на помощь пехоте. Местососредоточения сопротивлявшейся группы красных покрыла очередь шрапнели.Последний бризантный снаряд разорвался далеко на отшибе. Через четверть часа возле Забурунного пулемет красных внезапно умолк, исейчас же вспыхнуло короткое "ура". Между голыми стволами верб замелькалифигуры конных казаков. Все было кончено. По приказу Григория, сто сорок семь порубленных красноармейцев жителиКаргинской и Архиповки крючьями и баграми стащили в одну яму, мелко зарыливозле Забурунного. Рябчиков захватил шесть патронных двуколок с лошадьми ипатронами и одну пулеметную тачанку с пулеметом без замка. В Климовкеотбил сорок две подводы с военным имуществом. У казаков убито было четыречеловека и ранено - пятнадцать. После боя на неделю в Каргинской установилось затишье. Противникперебросился на 2-ю дивизию повстанцев и вскоре, тесня ее, захватил рядхуторов Мигулинской станицы: Алексеевский, Чернецкую слободку и подошел кхутору Верхне-Чирскому. Оттуда ежедневно утренними зорями слышался орудийный гул, но сообщенияо ходе боев приходили с большим опозданием и не давали ясногопредставления о положении на фронте 2-й дивизии. В эти дни Григорий, уходя от черных мыслей, пытаясь заглушить сознание,не думать о том, что творилось вокруг и чему он был видным участником, -начал пить. Если повстанцы испытывали острую нужду в муке при огромныхзапасах пшеницы (мельницы не успевали работать на армию, и зачастую казакипитались вареной пшеницей), то в самогоне не было недостатка. Рекой лилсясамогон. На той стороне Дона сотня дударевских казаков пьяным-пьяна пошлав конном строю в атаку, в лоб на пулеметы, и была уничтожена наполовину.Случаи выхода на позиции в пьяном виде стали обычным явлением. Григориюуслужливо доставляли самогон. Особенно отличался в добыче Прохор Зыков.После боя в Каргинской он, по просьбе Григория, привез три ведерныхкувшина самогона, созвал песенников, и Григорий, испытывая радостнуюосвобожденность, отрыв от действительности и раздумий, пропил с казакамидо утра. Наутро похмелился, переложил, и к вечеру снова понадобилисьпесенники, веселый гул голосов, людская томаха, пляска - все, чтосоздавало иллюзию подлинного веселья и заслоняло собой трезвую лютуюдействительность. А потом потребность в пьянке стремительно вошла в привычку. Садясь сутра за стол, Григорий уже испытывал непреодолимое желание глотнуть водки.Пил он много, но не перепивал через край, на ногах всегда был тверд. Дажепод утро, когда остальные, выблевавшись, спали за столами и на полу,укрываясь шинелями и попонами, - он сохранял видимость трезвого, толькосильнее бледнел и суровел глазами да часто сжимал голову руками, свесивкурчеватый чуб. За четыре дня беспрерывных гульбищ он заметно обрюзг, ссутулился; подглазами засинели мешковатые складки, во взгляде все чаще стал просвечиватьогонек бессмысленной жестокости. На пятый день Прохор Зыков предложил, многообещающе улыбаясь: - Поедем к одной хорошей бабе, на Лиховидов? Ну, лады? Только ты,Григорий Пантелевич, не зевай. Баба сладкая, как арбуз! Хучь я ее и непробовал, а знаю. Только неука, дьявол! Дикая. У такой не сразу выпросишь,она и погладить не дается. А дымку варить - лучше не найдешь. Перваядымоварка по всему Чиру. Муж у нее в отступе, за Донцом, - будто междупрочим закончил он. На Лиховидов поехали с вечера. Григорию сопутствовали Рябчиков,Харлампий Ермаков, безрукий Алешка Шамиль и приехавший со своего участкакомдив Четвертой Кондрат Медведев. Прохор Зыков ехал впереди. В хуторе онсвел коня на шаг, свернул в проулок, отворил воротца на гумно. Григорийследом за ним тронул коня, тот прыгнул через огромный подтаявший сугроб,лежавший у ворот, провалился передними ногами в снег и, всхрапнув,выправился, перелез через сугроб, заваливший ворота и плетень по самуюмакушку. Рябчиков, спешившись, провел коня под уздцы. Минут пять Григорийехал с Прохором мимо прикладков соломы и сена, потом по голому,стеклянно-звонкому вишневому саду. В небе, налитая синим, косо стоялазолотая чаша молодого месяца, дрожали звезды, зачарованная ткалась тишина,и далекий собачий лай да хрусткий чок конских копыт, не нарушая, толькоподчеркивали ее. Сквозь частый вишенник и разлапистые ветви яблонь желтозасветился огонек, на фоне звездного неба четкий возник силуэт большого,крытого камышом куреня. Прохор, перегнувшись в седле, услужливо открылскрипнувшую калитку. Около крыльца, в замерзшей луже, колыхался отраженныймесяц. Конь Григория копытом разбил на краю лужи лед и стал, разомпереведя дух. Григорий прыгнул с седла, замотал поводья за перильца, вошелв темные сени. Позади загомонили, спешившись и вполголоса поигрываяпесенки, Рябчиков с казаками. Ощупью Григорий нашел дверную скобку, шагнул в просторную кухню.Молодая низенькая, но складная, как куропатка, казачка со смуглым лицом ичерными лепными бровями, стоя спиной к печи, вязала чулок. На печке спала,раскинув руки, белоголовая девчурка лет девяти. Григорий, не раздеваясь, присел к столу. - Водка есть? - А поздороваться не надо? - спросила хозяйка, не глядя на Григория ивсе так же быстро мелькая углами вязальных спиц. - Здорово, если хочешь! Водка есть? Она подняла ресницы, улыбнулась Григорию круглыми карими глазами,вслушиваясь в гомон и стук шагов в сенцах: - Водка-то есть. А много вас, поночевщиков, приехало? - Много. Вся дивизия... Рябчиков от порога пошел вприсядку, волоча шашку, хлопая по голенищампапахой. В дверях столпились казаки; кто-то из них чудесно выбивал надеревянных ложках ярую плясовую дробь. На кровать свалили ворох шинелей, оружие сложили на лавках. Прохоррасторопно помогал хозяйке собирать на стол. Безрукий Алешка Шамиль пошелв погреб за соленой капустой, сорвался с лестницы, вылез, принес в полахчекменя черепки разбитой тарелки и ворох мокрой капусты. К полуночи выпили два ведра самогонки, поели несчетно капусты и решилирезать барана. Прохор ощупью поймал в катухе ярку-перетоку, а ХарлампийЕрмаков - тоже рубака не из последних - шашкой отсек ей голову и тут жепод сараем освежевал. Хозяйка затопила печь, поставила ведерный чугунбаранины. Снова резанули плясовую в ложки, и Рябчиков пошел, выворачивая ноги,жестоко ударяя в голенища ладонями, подпевая резким, но приятным тенором: Вот таперя нам попить, погулять, Когда нечего на баз загонять... - Гулять хочу! - рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкойкрепость оконных рам. Григорий, любивший Ермакова за исключительную храбрость и казачьюлихость, удерживал его, постукивая по столу медной кружкой: - Харлампий, не дури! Харлампий послушно бросал шашку в ножны, жадно припадал к стакану ссамогоном. - Вот при таком кураже и помереть не страшно, - говорил Алешка Шамиль,подсаживаясь к Григорию, - Григорий Пантелевич. Ты - наша гордость! Тобойтолько и на свете держимся! Давай шшелканем ишо по одной?.. Прохор, дымки! Нерасседланные кони стояли ввольную у прикладка сена. Их по очередивыходили проведывать. Только перед зарей Григорий почувствовал, что опьянел. Он словноиздалека слышал чужую речь, тяжело ворочал кровяными белками и огромнымнапряжением воли удерживал сознание. - Опять нами золотопогонники владеют! Забрали власть к рукам! - оралЕрмаков, обнимая Григория. - Какие погоны? - спрашивал Григорий, отстраняя руки Ермакова. - В Вешках. Что же, ты не знаешь, что ли? Кавказский князь сидит!Полковник!.. Зарублю! Мелехов! Жизнь свою положу к твоим ножкам, не дайнас в трату! Казаки волнуются. Веди нас в Вешки, - все побьем и пустим вдым! Кудинова, полковника - всех уничтожим! Хватит им нас мордовать! Давайбиться и с красными и с кадетами! Вот чего хочу! - Полковника убьем. Он нарочно остался... Харлампий! Давай Советскойвласти в ноги поклонимся: виноватые мы... - Григорий, на минуту трезвея,вкривь улыбнулся: - Я шучу, Харлампий, пей. - Чего шутишь, Мелехов? Ты не шути, тут дело сурьезное, - строгозаговорил Медведев. - Мы хотим перетряхнуть власть. Всех сменим и посадимтебя, Я гутарил с казаками, они согласны. Скажем Кудинову и его опричинедобром: "Уйдите от власти. Вы нам негожи". Уйдут - хорошо, а нет - двинемполк на Вешки, и ажник черт их хмылом возьмет! - Нету больше об этом разговоров! - свирепея, крикнул Григорий. Медведев пожал плечами, отошел от стола и пить перестал. А в углу,свесив с лавки взлохмаченную голову, чертя рукой по загрязненному полу,Рябчиков жалобно выводил: Ты, мальчишечка, разбедняжечка, Ой, ты склони свою головушку. Ты склони свою головушку... И-эх! на правую сторонушку. На правую, да на левую, Да на грудь мою, грудь белую. И, сливая с его тенорком, по-бабьи трогательно жалующимся, свойглуховатый бас, Алешка Шамиль подтягивал: На грудях когда лежал, Тяжелехонько вздыхал... Тяжелехонько вздыхал И в остатний раз сказал: "Ты прости-прощай, любовь прежняя, Любовь прежняя, черт паршивая!.." За окном залиловел рассвет, когда хозяйка повела Григория в горницу. - Будя вам его поить! Отвяжись, чертяка! Не видишь, он не гожий никуда,- говорила она, с трудом поддерживая Григория, другой рукой отталкиваяЕрмакова, шедшего за ними с кружкой самогона. - Зоревать, что ли? - подмигивал Ермаков, качаясь, расплескивая изкружки. - Ну да, спать. - Ты с ним зараз не ложись, толку не будет... - Не твое дело! Ты мне не свекор! - Ложку возьми! - падая от приступа пьяного смеха, ржал Ермаков. - И-и-и, черт бессовестный! Залил зенки-то и несешь неподобное! Она втолкнула Григория в комнату, уложила на кровать, в полусумерках сотвращением и жалостью осмотрела его мертвенно бледное лицо с невидящимиоткрытыми глазами: - Может, взвару выпьешь? - Зачерпни. Она принесла стакан холодного вишневого взвару и, присев на кровать, дотех пор перебирала и гладила спутанные волосы Григория, пока не уснул.Себе постелила на печке рядом с девочкой, но уснуть ей не дал Шамиль.Уронив голову на локоть, он всхрапывал, как перепуганная лошадь, потомвдруг просыпался, словно от толчка, хрипло голосил:...Да со служби-цы до-мой! На грудях - по-го-ни-ки, На плечах - кресты-ы-ы... Ронял голову на руки, а через несколько минут, дико озираясь, опятьначинал: Да со служб'цы д'мой!..

XLII


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.)