АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава четвертая 2 страница

Читайте также:
  1. IX. Карашар — Джунгария 1 страница
  2. IX. Карашар — Джунгария 2 страница
  3. IX. Карашар — Джунгария 3 страница
  4. IX. Карашар — Джунгария 4 страница
  5. IX. Карашар — Джунгария 5 страница
  6. IX. Карашар — Джунгария 6 страница
  7. IX. Карашар — Джунгария 7 страница
  8. IX. Карашар — Джунгария 8 страница
  9. IX. Карашар — Джунгария 9 страница
  10. Magoun H. I. Osteopathy in the Cranial Field Глава 11
  11. Августа 1981 года 1 страница
  12. Августа 1981 года 2 страница

Улица оканчивалась сосновой рощицей, и Рики резко повернул налево к дому моего дедушки. Он заглушил двигатель, вылез наружу и пинком ноги открыл мою дверцу. Шурша сухой травой, мы подошли к крыльцу.

Я позвонил и подождал. Где-то залаяла собака. Удушливый вечер, казалось, поглотил этот одинокий звук. Не дождавшись ответа, я предположил, что звонок не работает, и начал колотить в дверь кулаком. Рики отбивался от налетевшей на нас тучи мошкары.

— Может, он ушел на свидание? — ухмыльнулся мой друг. — Как он относится к дамам?

— Смейся сколько хочешь, — пожал плечами я. — Только ему снять даму намного легче, чем нам с тобой. Причем в любой момент. Эти края кишат аппетитными вдовушками.

Я шутил в отчаянной попытке успокоиться. От царящей вокруг тишины мне было не по себе.

Из тайника в кустах я извлек запасной ключ.

— Жди здесь, — бросил я Рики.

— Еще чего! Какого черта?

— Потому что ты верзила с зелеными волосами, мой дедушка тебя не знает и у него гора оружия.

Рики пожал плечами и сунул за щеку очередной комок табака. Он развалился на садовом стуле, а я отпер дверь и шагнул внутрь.

Даже в сумерках было видно, что в доме царит бедлам. Все выглядело так, как будто тут орудовали воры. Книги были сброшены с полок, а вещи вывернуты из шкафов. Пол устилали журналы «Ридерз-Дайджест» и всевозможный хлам, перевернутые стулья и диванные подушки. Дверцы холодильника и морозилки были распахнуты, а их содержимое растаяло и липкими лужами растеклось по линолеуму.

У меня оборвалось сердце. Дедушка Портман и правда окончательно сошел с ума. Я позвал его по имени, но ответа не получил.

Я переходил из комнаты в комнату, включая свет и осматривая все закоулки, где страдающий паранойей старик мог бы спрятаться от осаждающих его «чудовищ»: за мебелью, на чердаке, под верстаком в гараже. Я даже осмотрел его сейф с оружием. Он, разумеется, был заперт, а ручку окружали царапины. Дедушка пытался его вскрыть. На веранде покачивались на ветру заросли порыжевших без полива папоротников. Встав на колени и замирая от ужаса, я исследовал пространство под плетеными скамейками.

Мне почудилось, что в саду что-то блестит.

Сбежав с крыльца, я обнаружил в траве включенный фонарь. Его луч указывал на лес, вплотную подступавший к дедушкиному саду. Целая миля зарослей из карликовых пальм и кустарников отделяла Круговую деревню от следующего поселка под названием Вековой Лес. Согласно местным преданиям, этот лес кишел змеями, енотами и дикими кабанами. При мысли о том, что несчастный растерянный старик в одном халате блуждает по этой чаще, мне стало плохо. Не проходило и недели, чтобы в новостях не появилось сообщение о каком-нибудь престарелом гражданине, упавшем в пруд и ставшем жертвой аллигаторов. Я попытался приготовиться к самому худшему варианту развития событий.

Я позвал Рики, и мгновение спустя он возник из-за угла дома. Он тут же заметил нечто, упущенное мной: рваный разрез в сетке двери на веранду. Он даже присвистнул.

— Ни фига себе! Это может быть работенка дикого кабана. Или рыси. Ты бы видел, какие у них когти.

Неподалеку раздался истошный лай. Мы вздрогнули и испуганно переглянулись. Этот звук, как водится, породил цепную реакцию, и вскоре лай доносился уже со всех сторон.

— Может, это сделала собака? — предположил я.

— Может, — кивнул Рики. — У меня в багажнике имеется винчестер. Подожди меня здесь. — И он убежал за оружием.

Лай стих, и стал отчетливо слышен гул ночных насекомых, показавшийся мне зловещим и даже каким-то инопланетным. По моему лицу стекали струйки пота. Было уже темно, но ветер окончательно стих, и стало даже как будто жарче, чем днем.

Я поднял фонарь и шагнул к лесу. Я был уверен, что мой дедушка где-то там. Но где именно? Ни я, ни Рики следопытами не были. И все же меня как будто что-то вело. Какое-то ощущение в груди, шепот в тягучем воздухе… Вдруг я понял, что не могу больше ждать ни секунды. Я ринулся в подлесок, как гончая, идущая по невидимому следу.

В лесах Флориды, где пространство, не занятое деревьями, заросло высокими пальмовыми побегами и оплетено лианами, бегать очень трудно. Но я рвался вперед, освещая дорогу фонариком и беспрестанно окликая деда. Боковым зрением я заметил в высокой траве что-то белое и блестящее. При ближайшем рассмотрении это нечто оказалось выгоревшим на солнце, спущенным футбольным мячом, который я потерял много лет назад.

Я уже хотел отказаться от дальнейших поисков и вернуться к Рики, как вдруг увидел узкий коридор свежепримятой пальмовой поросли. Я шагнул туда и посветил вокруг себя фонариком. Листья растений были забрызганы чем-то темным. У меня в горле все пересохло, но я взял себя в руки и двинулся вперед. Я шел, а у меня в животе внутренности скручивались в тугой узел, как будто тело знало, что ждет меня впереди, и пыталось предостеречь. Тут узкий след в подлеске вывел меня на поляну и я увидел его.

Мой дедушка лежал на ковре из ползучих растений, разбросав в стороны ноги. Одна рука была неловко подвернута, как будто он упал с большой высоты. Я подумал, что он мертв. Его сорочка была пропитана кровью, брюки порвались, и на одной ноге недоставало туфли. Я долго молча смотрел на него, и луч фонаря дрожал, освещая его тело. Когда я понял, что снова могу дышать, я окликнул его, но он не пошевелился.

Я упал на колени и прижал ладонь к его спине. Пропитавшая рубашку кровь все еще была теплой. Я почувствовал, что он часто и поверхностно дышит.

Я просунул под него руку и перевернул деда на спину. Он был жив, хотя жизнь едва теплилась в его теле. Его глаза остекленели, а лицо осунулось и побелело. Тут я увидел раны у него на животе и едва не потерял сознание. Они были глубокими и широкими, забитыми грязью, потому что земля там, где он лежал, раскисла от крови. Я попытался накрыть раны обрывками его сорочки, избегая смотреть на этот изуродованный живот.

Я услышал, как Рики, оставшийся в саду, кричит:

— Я ЗДЕСЬ!

Я закричал в ответ. Возможно, мне следовало предостеречь его, крикнув «опасность» или «кровь», но я не смог вымолвить ни слова. Все, о чем я мог думать, так это то, что дедушки должны умирать в постели, в тихой, напичканной медицинской аппаратурой палате, а не лежа ничком на зловонной траве, сжимая в дрожащей руке медный нож для конвертов и даже не чувствуя ползающих по всему телу муравьев.

Нож для конвертов. Ему больше нечем было защититься. Я осторожно отнял у него нож, и он начал беспомощно хватать рукой воздух, поэтому я взял его ладонь, оплетенную набухшими фиолетовыми венами, и ласково сжал ее. Мои пальцы с обкусанными ногтями сплелись с его бледными пальцами.

— Я должен тебя перенести, — сказал я, продевая одну руку ему под спину, а вторую под колени.

Я начал его поднимать, но он застонал и напрягся, поэтому я замер. Я не мог причинить ему боль. И не мог его бросить. Мне оставалось только ждать, и я осторожно смахнул землю с его лица, рук и редеющих седых волос. В этот момент я заметил, что его губы шевелятся.

Его голос был едва различим. Это не было даже шепотом. Я наклонился и приблизил ухо к его губам. Он что-то бормотал, переходя с английского на польский и обратно, временами теряя всякую связь с окружающим.

— Я не понимаю, — прошептал я.

Я повторял его имя, пока его взгляд не сфокусировался на мне. Он сделал глубокий вдох и тихо, но отчетливо произнес:

— Якоб, ты должен уехать на остров. Оставаться здесь опасно.

Это была все та же старая паранойя. Я стиснул его руку и заверил, что все хорошо, что с ним все будет в порядке. За этот день я лгал ему во второй раз.

Я спросил, что случилось, какое животное на него напало, но он меня не слушал.

— Ты должен уехать на остров, — повторял он. — Там ты будешь в безопасности. Пообещай мне.

— Хорошо, уеду. Обещаю.

Что еще я мог ему ответить?

— Я думал, что смогу тебя защитить, — прошептал он. — Я должен был давно все тебе рассказать…

Я видел, что жизнь его покидает.

— Рассказать мне что? — глотая слезы, спросил я.

— Времени больше нет, — прошептал он. Затем поднял голову с земли и, дрожа от усилия, выдохнул мне в ухо: — Найди птицу. В петле. По ту сторону от могилы старика. Третье сентября сорокового года. — Я кивнул, но он видел, что я не понимаю. — Эмерсон. Письмо… — собрав последние силы, прошептал он. — Расскажи им о том, что со мной случилось, Якоб.

С этими словами он опустился на землю, обессилевший и угасающий. Я сказал, что люблю его. А потом он как будто исчез внутри себя и его взгляд, минуя меня, устремился к небу, уже ощетинившемуся иголками звезд.

Мгновение спустя из кустов, треща сучьями, появился Рики. Он увидел обмякшего у меня на руках старика и попятился.

— О Господи! Господи Иисусе! — пробормотал он, растирая лицо ладонями.

Он принялся говорить что-то насчет необходимости нащупать пульс и вызвать полицию, потом спросил, не видел ли я чего-нибудь в лесу. А меня вдруг охватило престранное чувство. Я выпустил из объятий тело дедушки и встал. Инстинкт, о наличии которого я даже не подозревал, заставлял трепетать каждую клеточку моего тела. Я точно знал, что в лесу что-то есть. Я это чувствовал.

Луны не было, и все вокруг, не считая меня и Рики, замерло. Тем не менее я каким-то образом знал, когда поднять фонарик и куда его направить. И в какое-то мгновение узкий луч света выхватил из мрака лицо, которое будто явилось прямо из кошмарных снов моего детства. Оно смотрело на меня глазами, плавающими в лужах темной жидкости. Лоскуты угольно-черной кожи болтались на его сгорбленных плечах, а рот уродливо открылся. Изо рта свисало множество извивающихся, как угри, языков. Я что-то закричал, и существо развернулось и исчезло, треща ветками кустов и привлекая внимание Рики. Тот вскинул винчестер и начал стрелять «пап-пап-пап-пап» с криком:

— Что это было?! Какого черта?!

Но он ничего не увидел, а я утратил дар речи и не мог сказать ему ни слова. Я застыл там, где стоял, и мигающий свет «сдыхающего» фонарика тускло освещал пустой лес. А потом я, должно быть, потерял сознание, потому что Рики говорил: Джейкоб, Джейк, эй, парень, тывпорядкеиличтостобой, и больше я ничего не помню.

 

Глава вторая

 

Месяцы, которые последовали за смертью дедушки, я провел в чистилище бежевых приемных и безликих кабинетов. Меня осматривали и расспрашивали, заставляя повторяться и кивая каждому моему слову; обо мне говорили шепотом, так, чтобы я не услышал, и поглядывали на меня с нескрываемой жалостью, озабоченно сдвинув брови. Опасаясь за мою психику, родители обращались со мной как с хрупкой реликвией. В моем присутствии отныне нельзя было ни ссориться, ни сетовать на жизнь.

Меня преследовали кошмары, и я с криком вскакивал посреди ночи. Я так скрежетал зубами во сне, что мне приходилось защищать их капой, чтобы не раскрошить до основания. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной снова возникало увиденное в лесу чудовище со ртом, полным щупалец. Я был убежден, что это оно убило дедушку и скоро вернется за мной. Иногда на меня накатывала та же тошнотворная паника, которую я испытал тем вечером, и я был твердо убежден, что оно притаилось и ждет где-то совсем рядом — в темной роще, возле соседней машины на парковке, за гаражом, в котором я держал велосипед…

Я решил для себя эту проблему, перестав выходить из дома. Неделями я отказывался даже забирать утренние газеты с крыльца и спал в куче одеял на полу прачечной, единственной комнаты во всем доме, где не было окон, а дверь запиралась изнутри. Именно там я провел день похорон дедушки, сидя на сушилке с ноутбуком на коленях и пытаясь отвлечься от черных мыслей онлайн-играми.

Я винил себя в том, что произошло. Если бы я только ему поверил, — без конца твердил себе я. Но не поверил, и все остальные тоже. И теперь я знал, что он чувствовал, — мне тоже никто не верил. Моя версия событий казалась абсолютно рациональной, пока меня не вынуждали ее озвучить, и тогда она представала полным безумием, особенно когда пришлось излагать ее полицейскому, явившемуся к нам домой. Я рассказал ему обо всем, что произошло, даже о чудовище, а он только кивал и ничего не записывал в свой блокнот. Когда я закончил, полицейский сказал:

— Отлично. Спасибо. Вы его кому-нибудь показывали? — поинтересовался он, оборачиваясь к моим родителям.

Как будто я не знал, что это означает. Я сказал, что хотел бы сделать еще одно заявление, затем показал ему средний палец и вышел.

Впервые за несколько недель родители на меня наорали. Я с облегчением вслушивался в эти привычные, родные звуки. Я тоже выкрикнул в ответ пару гадостей. Что они рады тому, что дедушка Портман умер. Что, кроме меня, его никто по-настоящему не любил.

Полицейский о чем-то посовещался с моими родителями возле дома и уехал с тем, чтобы вернуться через час и привезти с собой человека, который представился художником-криминалистом. Художник достал большой альбом и попросил меня снова описать чудовище. Я начал рассказывать, а он рисовал, время от времени задавая уточняющие вопросы.

— Сколько у него было глаз?

— Два.

— Ясно, — кивнул он, как будто художникам-криминалистам вовсе не в новинку рисовать чудовищ.

Было совершенно очевидно, что они просто пытаются меня утихомирить. Он окончательно выдал себя, попытавшись вручить мне готовый рисунок.

— Разве вам это не нужно? Для материалов дела и все такое? — спросил я.

Он приподнял брови и переглянулся с полицейским.

— Ах, ну да. О чем я думаю?

Все это было неописуемо оскорбительно.

 

Мне не верил даже мой лучший и единственный друг Рики, а ведь он был там со мной! Он клялся и божился, что не видел в лесу никакого чудовища, хотя я светил фонариком прямо тому в лицо. Он так и сказал полицейским. Зато Рики слышал лай. Мы оба его слышали. Поэтому никто особенно не удивился заключению полиции, гласившему, что дедушку убила стая озверевших собак. Судя по всему, такую стаю видели неподалеку. Всего неделю назад она напала на женщину в Сенчури-Вудз. И это тоже произошло ночью.

— Именно тогда, когда этих чудовищ труднее всего разглядеть! — воскликнул я, обращаясь к Рики.

Но тот лишь покачал головой и пробормотал что-то насчет того, что мне нужен псих.

— Ты хочешь сказать, психиатр, — вздохнул я. — Как я рад, что ты меня понимаешь.

Мы сидели на плоской крыше моего дома, наблюдая закат солнца над заливом. Рики, как пружина, свернулся на смехотворно дорогом адирондакском[1]стуле, который мои родители привезли из поездки в края, населенные амишами[2]. Ноги он поджал под себя, а руки скрестил на груди и с видом угрюмой решимости беспрестанно курил сигареты. Мне всегда казалось, что у меня дома ему слегка не по себе. Но по тому, как он поспешно отводил глаза в сторону, не успевая даже задержать на мне взгляд, я видел, что сейчас его смущает не богатство моих родителей, а я сам.

— Думай что хочешь, но я тебе честно скажу, — вздохнул он. — Продолжай чесать о монстрах, и они тебя упекут. Вот тогда ты действительно станешь особенным мальчиком.

— Хватит меня так называть.

Он щелчком отбросил сигарету и выплюнул через перила огромный блестящий комок табака.

— Ты что, одновременно курил и жевал табак?

— А ты что, моя мамочка?

— А что, похоже, что я отсасываю дальнобойщикам за продуктовые талоны?

Рики был большим любителем шуточек о мамуле, но это оказалось чересчур даже для него. Он вскочил со стула и толкнул меня так сильно, что я чуть не упал с крыши.

— Проваливай отсюда! — заорал я, но он уже шагал прочь.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я увидел его снова. Вот тебе и друзья.

 

* * *

 

В конце концов родители таки повезли меня к психотерапевту, сдержанному смуглому человечку по фамилии Голан. Я не сопротивлялся. Я знал, что нуждаюсь в помощи.

Я думал, что окажусь крепким орешком, но доктор Голан раскусил меня на удивление легко. Своим спокойствием и невозмутимостью он практически загипнотизировал меня. Ему хватило двух сеансов, чтобы убедить меня в том, что чудовище было не более чем продуктом моего перевозбужденного воображения. Смерть дедушки так меня потрясла, что я начал видеть то, чего на самом деле не было. Ведь изначально именно дедушка Портман поместил это существо в мое сознание, объяснял доктор Голан. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, пережив самое жестокое в своей короткой жизни потрясение, я увидел то, чего всю жизнь боялся мой дед.

У этого состояния даже было название: острая стрессовая реакция.

— Это так тупо, — пошутила мама, услышав мой диагноз. — Не вижу в этом ничего острого.

Ее шутка оставила меня равнодушным. Все, что угодно, лишь бы не простой диагноз «помешательство».

Но то, что я больше не верил в чудовища, никак не улучшило моего состояния. По ночам я по-прежнему просыпался от кошмаров. Я вздрагивал и страдал от мании преследования. Я испытывал затруднения в общении с другими людьми, и мои родители наняли мне учителя, чтобы я мог учиться дома, а в школу ходить только тогда, когда чувствую в себе силы. Они также — наконец-то! — позволили мне бросить работу в «Смарт-Эйд». Я должен был поправиться, и это стало моей новой работой.

Очень быстро это занятие мне также надоело. Я решил добиться того, чтобы с этой должности меня тоже уволили. Как только стало ясно, что мое безумие временное, задача доктора Голана свелась к выписыванию рецептов. Тебе все еще снятся кошмары? У меня кое-что от этого есть. Паническая атака в школьном автобусе? Вот это тебе поможет. Не можешь уснуть? Давай увеличим дозу. От всех этих пилюль я толстел и тупел, но продолжал влачить жалкое существование и спал всего по три-четыре часа за ночь. Поэтому я начал лгать доктору Голану. Я делал вид, что все хорошо, в то время как мешки у меня под глазами были видны невооруженным глазом, а любой неожиданный звук заставлял меня нервно вздрагивать. В течение целой недели я придумывал сны, которые выглядели скучными и обыкновенными, как сны нормального человека. В одном из них я был на приеме у зубного врача, в другом летал. А однажды я сказал доктору Голану, что две ночи подряд мне снилось, что я пришел в школу полностью голым.

— Как насчет чудовищ? — оборвал он меня.

Я пожал плечами.

— Никаких чудовищ. Наверное, это означает, что я выздоравливаю?

Доктор Голан постучал ручкой по столу и что-то записал.

— Я надеюсь, ты не рассказываешь мне то, что, по твоему мнению, я хочу слышать.

— Конечно, нет, — заверил я его, скользя взглядом по развешанным на стенах дипломам, свидетельствующим о его профессионализме и компетенции в различных отраслях психологии и психиатрии, включая, разумеется, и умение понять, когда страдающий от острого стресса пацан лжет своему доктору.

— Давай начистоту. — Он отложил ручку. — Ты хочешь сказать, что за всю неделю тебе ни разу не приснился этот сон?

Я никогда не умел врать. Чтобы окончательно не опозориться, я решил уступить.

— Ну, может, только один раз, — пробормотал я.

На самом деле на этой неделе не было ни одной ночи, прошедшей без этого сна. Не считая незначительных подробностей, кошмар всегда был следующим. Я скорчился в углу дедушкиной спальни. В окнах угасает янтарный вечерний свет. В руках я сжимаю розовую пластмассовую винтовку и целюсь в дверь. Там, где должна стоять кровать, высится огромный торговый автомат. Только он набит не батончиками, а рядами острых, как бритва, тактических ножей и бронебойных пистолетов. Возле автомата стоит мой дедушка, одетый в старую британскую военную форму. Он скармливает автомату долларовые бумажки. Но пистолет стоит дорого, и мы, кажется, не успеваем. Наконец к стеклу движется сверкающий кольт, но вместо того, чтобы упасть дедушке в руки, он застревает в автомате. Дед изрыгает ругательство на идише, опускается на колени и просовывает внутрь руку, пытаясь схватить пистолет, но теперь застревает и его рука. Вот тут-то они и появляются. Их длинные черные языки скользят по окну снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Я целюсь в них и нажимаю на спусковой крючок, но ничего не происходит. Тем временем дедушка Портман кричит, как сумасшедший: «Найди птицу! Найди петлю! Якоб, ну пашему ты не понимаешь?! Какой ше ты хлупый!» Потом окно лопается, стекло дождем сыплется на пол и черные языки опутывают нас с дедушкой. На этом месте я обычно просыпаюсь. Я обливаюсь потом, сердце пытается выскочить у меня из груди, а все внутренности скручиваются в тугой узел.

Хотя сон каждый раз повторялся и мы обсуждали его не меньше сотни раз, доктор Голан заставлял меня рассказывать его во время каждого сеанса. Он как будто пытался устроить перекрестный допрос моему подсознанию, чтобы найти какой-то ключ к разгадке, который упустил во время всех предыдущих сеансов.

— И что говорит твой дедушка во сне?

— То же, что и всегда, — отвечаю я. — Насчет птицы, петли и могилы.

— Он повторяет свои последние слова?

— Вот именно.

Доктор Голан складывает вместе кончики пальцев и прижимает эту похожую на палатку фигуру к подбородку, являя собой картину «Задумчивый психоаналитик».

— У тебя нет новых идей относительно того, что могут означать эти слова?

— Ага, есть. Бред собачий.

— Брось. Ты же так не думаешь.

Я пытался сделать вид, что мне нет дела до последних произнесенных дедушкой слов, хотя в действительности это было не так. Они не давали мне покоя почти так же, как и ночные кошмары. Мне казалось, что я не имею права отмахнуться от них, как от галлюцинаторного бреда, а доктор Голан был убежден, что, только поняв их значение, я смогу избавиться от своих жутких снов. Поэтому я старался.

Кое-что из того, что произнес дедушка, звучало вполне осмысленно. Например, то, что я должен поехать на остров. Он боялся, что чудовища придут за мной, и считал остров единственным местом, где я могу от них спастись, как это когда-то сделал он. Еще перед смертью он проговорил: «Я давно должен был все тебе рассказать». Но он уже не успевал ничего мне рассказать, что бы это ни было. Возможно, поэтому он и оставил след, который мог вывести меня к человеку, способному все мне объяснить, к человеку, знавшему его тайну. Мне казалось, что именно в этом заключается смысл той загадочной фразы о петле, могиле и письме.

Сначала я думал, что «петля» — это одна из улиц в Круговой деревне, являвшейся не чем иным, как сплетением похожих на петли дорог. А «Эмерсон» — это человек, с которым дедушка переписывался. Возможно, это был фронтовой товарищ деда, продолжающий поддерживать с ним отношения. Что, если этот Эмерсон живет в Круговой деревне, в одной из «петель» возле кладбища, и одно из написанных им писем датировано третьим сентября тысяча девятьсот сорокового года, и это именно то письмо, которое я должен прочесть? Я знал, что это звучит безумно, но я уже убедился в том, что в жизни случаются и более безумные вещи. Естественно, не найдя ничего в Интернете, я отправился в культурный центр Круговой деревни, где старики играли в шафлборд[3]и обсуждали свои болезни и операции. Я спросил у них, где находится кладбище и знает ли кто-нибудь мистера Эмерсона. Они смотрели так, будто у меня на плечах росло сразу две головы, не в силах поверить в то, что к ним обратился подросток. Впрочем, кладбища в Круговой деревне не было, как и жителя по фамилии Эмерсон. Не было и улиц, в названии которых фигурировало бы слово «петля». Короче, моя теория потерпела полное фиаско.

Но доктор Голан не оставлял меня в покое. Он предложил мне рассмотреть кандидатуру Ральфа Уолдо Эмерсона, якобы знаменитого в далеком прошлом поэта.

— Эмерсон написал множество писем, — сообщил он мне. — Может, твой дедушка говорил об одном из них?

Я подумал, что это как тыкать пальцем в небо, но Голан не отставал, и однажды днем я попросил папу завезти меня в местную библиотеку. Я быстро обнаружил, что Ральф Уолдо Эмерсон и в самом деле написал гору писем, большинство из которых были опубликованы. На целых три минуты мой пульс взволнованно участился, потому что мне показалось, что я близок к разгадке. Но потом мне стало ясно, что, во-первых, Ральф Уолдо Эмерсон жил и умер в девятнадцатом веке, а следовательно, не мог написать писем, датированных третьим сентября тысяча девятьсот сорокового года. А во-вторых, его творения были такими заумно-мистическими, что мой дедушка, который никогда не был книгоманом, просто не мог ими увлекаться. Я на себе испытал снотворные свойства творчества Эмерсона, уронив голову прямо на книгу, раскрытую на странице с эссе под названием «Уверенность в себе». И в шестой раз за эту неделю увидел сон про торговый автомат. Я проснулся с такими криками, что меня бесцеремонно выставили из библиотеки. Я покинул ее без сожаления, проклиная про себя и доктора Голана, и его идиотские теории.

Очередным ударом стало решение моей семьи продать дом дедушки Портмана. Прежде чем позволить потенциальным покупателям осмотреть его, дом следовало вычистить и вымыть. По совету доктора Голана, считавшего, что мне следует побывать на месте, где я получил психологическую травму, мне было поручено помогать папе и тете Сьюзи разбирать вещи. Какое-то время папа то и дело отводил меня в сторонку, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Как ни странно, я был спокоен, несмотря на обрывки полицейской ленты на кустах, хлопающую на ветру разорванную дверь веранды и мусорный контейнер, арендованный родителями и ожидающий возможности поглотить то, что осталось от жизни моего дедушки. Мне было грустно, но не страшно.

Как только стало ясно, что я не собираюсь с пеной у рта кататься по полу, мы приступили к делу. Вооружившись мусорными пакетами, мы решительно шагали по дому, опустошая полки и шкафчики, заглядывая во все уголки, покрытые слежавшейся за долгие годы пылью. Мы возводили пирамиды из вещей, которые можно было оставить себе или как-то использовать, и кучи, предназначенные для мусорного контейнера. Тетушка и отец не страдали сентиментальностью, и «мусорные» пирамиды всякий раз оказывались выше тех, других. Я несколько раз безуспешно пытался отвоевать у контейнера кое-какие вещи, например сваленную в углу гаража восьмифутовую стопку подмоченных дождем журналов «Нэшнл Джеографик». Я столько вечеров провел над ними, воображая себя среди папуасов Новой Гвинеи или открывая для себя приютившийся на краю пропасти древний замок, расположенный в Королевстве Бутан. Мне не позволили оставить даже дедушкину коллекцию рубашек для боулинга («Что за позорище?!» — заявил отец), его пластинки («Мы найдем для них хорошего покупателя») и содержимое массивного и все еще запертого оружейного сейфа («Ты ведь шутишь, правда? Я очень надеюсь на то, что ты шутишь»).

Я сказал отцу, что у него нет сердца. Тетушка сбежала, оставив нас наедине в кабинете, где мы сортировали гору старой финансовой отчетности.

— Я трезво смотрю на вещи, Джейкоб. То, что мы сейчас делаем, происходит всегда, когда люди умирают.

— Да? Значит, после твоей смерти мне можно будет сжечь все твои рукописи?

Он покраснел. Мне не следовало этого говорить. Упоминание о его неоконченных книгах было ударом ниже пояса. Но вместо того чтобы заорать на меня, он тихо произнес:

— Я взял тебя сегодня с собой, потому что считал тебя достаточно зрелым. Думал, что тебе это будет по плечу. Похоже, я ошибался.

— Ты ошибаешься, когда думаешь, что, избавившись от дедушкиных вещей, ты заставишь меня его забыть. У тебя ничего не выйдет.

Он вскинул руки.

— Знаешь что? Мне надоело об этом спорить. Оставляй все, что хочешь. — Он швырнул мне под ноги пачку пожелтевших листов бумаги. — Вот подробный перечень отчислений за тот год, когда был убит Кеннеди. Помести его в рамочку и повесь на стену!

Я пнул эту кипу ногой и выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью. Я долго сидел в гостиной, ожидая, что он выйдет и извинится. Но когда услышал, что в кабинете зашумел шредер[4], понял, что этого не произойдет. Промчавшись через весь дом, я заперся в спальне. Меня окружил затхлый воздух, в котором стоял запах кожаной обуви и кисловатый аромат дедушкиного одеколона. Я прислонился к стене, глядя на вытоптанную на ковре дорожку, ведущую от двери к его кровати. Мутноватый солнечный луч выхватил из полумрака торчащий из-под покрывала край коробки. Я подошел к кровати, опустился на колени и извлек ее. Это была покрытая толстым слоем пыли старая коробка из-под сигар. Мне показалось, что дедушка специально положил ее так, чтобы я обязательно заметил.

Внутри были хорошо знакомые мне фотографии: невидимый мальчик, левитирующая девочка, силач с поднятым на вытянутой руке валуном, человек с нарисованным на затылке лицом. Снимки были хрупкими и шелушились. Они также казались намного меньше, чем я их запомнил. Глядя на них сейчас, много лет спустя, я поразился тому, какой откровенной подделкой было все это. Чтобы спрятать голову, «невидимому» мальчику достаточно было ловко извернуться. Огромный камень, удерживаемый на весу подозрительно тощим подростком, легко мог быть изготовлен из гипса или поролона. Но, конечно, эти соображения не могли прийти в голову шестилетнему ребенку, особенно если он хотел верить в то, что все это правда.

Под знакомыми фотографиями я обнаружил еще пять снимков, которые дедушка Портман никогда мне не показывал. Сначала я удивился, но, присмотревшись поближе, понял, что такую явную фальшивку распознал бы даже ребенок. Одна фотография являлась смехотворно-примитивным образцом двойной экспозиции и изображала девочку, «заключенную» в бутылку. На другой я увидел «левитирующего» ребенка, тоже девочку, удерживаемую на весу чем-то, скрытым в темном дверном проеме у нее за спиной. На третьей лицо мальчика было грубо «наложено» на собачье тело. Но последние две фотографии по своей причудливости значительно превосходили все остальные и напоминали воплощение мрачных фантазий Дэвида Линча. На одной из них печально-угрюмая маленькая гимнастка изогнулась назад, просунув голову у себя между ногами, как будто позвоночника у нее не было вовсе; на другой красовалась парочка жуткого вида близнецов, одетых в самые странные костюмы из всех, что я когда-либо видел. Даже мой дедушка, забивавший голову внука рассказами о чудовищах с щупальцами вместо языков, понимал, что от вида таких снимков ребенка будут преследовать ночные кошмары.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.019 сек.)