Песнь тринадцатая. Круг второй – Завистники

Круг второй – Завистники

Мы были на последней из ступеней,

Там, где вторично срезан горный склон,

Ведущий ввысь стезею очищений;

Здесь точно так же кромкой обведен

Обрыв горы, и с первой сходна эта,

Но только выгиб круче закруглен.

Дорога здесь резьбою не одета;

Стена откоса и уступ под ней

Сплошного серокаменного цвета.

«Ждать для того, чтоб расспросить людей, –

Сказал Вергилий, – это путь нескорый,

А выбор надо совершить быстрей».

Затем, на солнце устремляя взоры,

Недвижным стержнем сделал правый бок,

А левый повернул вокруг опоры.

«О милый свет, средь новых мне дорог

К тебе зову, – сказал он. – Помоги нам,

Как должно, чтобы здесь ты нам помог.

Тепло и день ты льешь земным долинам;

И, если нас не иначе ведут,

Вождя мы видим лишь в тебе едином».

То, что как милю исчисляют тут,

Мы там прошли, не ощущая дали,

Настолько воля ускоряла труд.

А нам навстречу духи пролетали,

Хоть слышно, но невидимо для глаз,

И всех на вечерю любви сзывали.

Так первый голос, где-то возле нас,

«Vinum non habent!»^[706] – молвил, пролетая,

И вновь за нами повторил не раз.

И, прежде чем он скрылся, замирая

За далью, новый голос: «Я Орест!»^[707] –

Опять воскликнул, мимо проплывая.

Я знал, что мы среди безлюдных мест,

Но чуть спросил: «Чья это речь?», как третий:

«Врагов любите!» – возгласил окрест.

И добрый мой наставник: «Выси эти

Бичуют грех завистливых; и вот,

Сама любовь свивает вервья плети.

Узда должна звучать наоборот;^[708]

Быть может, на пути к стезе прощенья

Тебе до слуха этот звук дойдет.

Но устреми сквозь воздух силу зренья,

И ты увидишь – люди там сидят,

Спиною опираясь о каменья».

И я увидел, расширяя взгляд,

Людей, одетых в мантии простые;

Был цвета камня этот их наряд.

Приблизясь, я услышал зов к Марии:

«Моли о нас!» Так призван был с мольбой

И Михаил, и Петр, и все святые.

Навряд ли ходит по земле такой

Жестокосердый, кто бы не смутился

Тем, что предстало вскоре предо мной;

Когда я с ними рядом очутился

И видеть мог подробно их дела,

Я тяжкой скорбью сквозь глаза излился.

Их тело власяница облекла,

Они плечом друг друга подпирают,

А вместе подпирает всех скала.

Так нищие слепцы на хлеб сбирают

У церкви, в дни прощения грехов,

И друг на друга голову склоняют,

Чтоб всякий пожалеть их был готов,

Подвигнутый не только звуком слова,

Но видом, вопиющим громче слов.

И как незримо солнце для слепого,

Так и от этих душ, сидящих там,

Небесный свет себя замкнул сурово:

У всех железной нитью по краям

Зашиты веки, как для прирученья

Их зашивают диким ястребам.

Я не хотел чинить им огорченья,

Пройдя невидимым и видя их,

И оглянулся, алча наставленья.

Вождь понял смысл немых речей моих

И так сказал, не требуя вопроса:

«Спроси, в словах коротких и живых!»

Вергилий шел по выступу откоса

Тем краем, где нетрудно, оступясь,

Упасть с неогражденного утеса.

С другого края, к скалам прислонясь,

Сидели тени, и по лицам влага

Сквозь страшный шов у них волной лилась.

Я начал так, не продолжая шага:

«О вы, чей взор увидит свет высот

И кто другого не желает блага,

Да растворится пенистый налет,

Мрачащий вашу совесть, и сияя,

Над нею память вновь да потечет!

И если есть меж вами мне родная

Латинская душа, я был бы рад

И мог бы ей быть в помощь, это зная».

«У нас одна отчизна – вечный град.^[709]

Ты разумел – душа, что обитала

Пришелицей в Италии, мой брат».

Немного дальше эта речь звучала,

Чем стали я и мудрый мой певец;

В ту сторону подвинувшись сначала,

Я меж других увидел, наконец,

Того, кто ждал. Как я его заметил?

Он поднял подбородок, как слепец.

«Дух, – я сказал, – чей жребий станет светел!

Откуда ты иль как зовут тебя,

Когда ты тот, кто мне сейчас ответил?»

И тень: «Из Сьены я и здесь, скорбя,

Как эти все, что жизнь свою пятнали,

Зову, чтоб Вечный нам явил себя.

Не мудрая, хотя меня и звали

Сапия,^[710] меньше радовалась я

Своим удачам, чем чужой печали.

Сам посуди, правдива ль речь моя

И был ли кто безумен в большей доле,

Уже склонясь к закату бытия.

Моих сограждан враг теснил у Колле,^[711]

А я молила нашего Творца

О том, что сталось по его же воле.

Их одолели, не было бойца,

Что б не бежал; я на разгром глядела

И радости не ведала конца;

Настолько, что, лицо подъемля смело,

Вскричала: «Бог теперь не страшен мне!». –

Как черный дрозд, чуть только потеплело.

У края дней я, в скорбной тишине,

Прибегла к богу; но мой долг ужасный

Еще на мне бы тяготел вполне,

Когда б не вышло так, что сердцем ясный

Пьер Петтинайо^[712] мне помог, творя,

По доброте, молитвы о несчастной.^[713]

Но кто же ты, который, нам даря

Свое вниманье, ходишь, словно зрячий,

Как я сужу, и дышишь, говоря?»

И я: «Мой взор замкнется не иначе,

Чем ваш, но ненадолго, ибо он

Кривился редко при чужой удаче.

Гораздо большим ужасом смущен

Мой дух пред мукой нижнего обрыва;

Той ношей я заране пригнетен».^[714]

«Раз ты там не был, – словно слыша диво,

Сказала тень, – кто дал тебе взойти?»

И я: «Он здесь и внемлет молчаливо.

Еще я жив; лишь волю возвести,

Избранная душа, и я земные,

Тебе служа, готов топтать пути».

«О, – тень в ответ, – слова твои такие,

Что, несомненно, богом ты любим;

Так помолись иной раз о Сапии.

Прошу тебя всем, сердцу дорогим:

Быть может, ты пройдешь землей Тосканы,

Так обо мне скажи моим родным.

В том городе все люди обуяны

Любовью к Таламонэ, но успех

Обманет их, как поиски Дианы,

И адмиралам будет хуже всех».^[715]

Поиск по сайту: