Особенности изучения иллюстрированных рукописей

Особые текстологические вопросы встают при изучении иллюстрированных («лицевых») рукописей. Прежде всего исследователя может интересовать, был ли иллюстрирован протограф изучаемой рукописи, являются ли иллюстрации рукописи копиями с более древних иллюстраций или плодом самостоятельного творчества иллюстратора изучаемой рукописи. В том и другом случае это бывает важно для изучаемого текста. Не менее важен вопрос и о том, не являлся ли протограф изучаемой неиллюстрированной рукописи иллюстрированным.

Участие искусствоведов в этой работе, конечно, обязательно, но изучение иллюстрированных рукописей или рукописей, списанных с илюстрированных оригиналов, есть также задача и текстологов. Дело в том, что в иллюстрированных рукописях текст подвергается специфическим изменениям. Переписчик пропускает места для иллюстраций. Чтобы уместить текст перед иллюстрацией, он может его сократить. Иногда делаются подписи под иллюстрациями, и эти подписи могут быть в последующей переписке механически перенесены в текст, принятые за его продолжение. Напротив, небольшой текст между двумя иллюстрациями может оказаться пропущенным, так как его легко принять за подпись к иллюстрации. Специфическая ошибка переписчиков иллюстрированных рукописей заключается в том, что, остановившись в своей работе и запомнив по иллюстрации место, на котором они остановились, они затем возобновляют работу в другом месте оригинала на сходной иллюстрации. Иногда в текст вносятся пояснения к рисункам и т. д. Чрезвычайно большой интерес представляет и изучение иллюстраций по их содержанию. Бывает так, что иллюстратор знаком с произведением в другой версии, чем она представлена в тексте, и снабжает свои иллюстрации любопытными, отсутствующими в данном тексте подробностями.

Сравнительное изучение иллюстрированного Радзивиловского списка летописи[856] и неиллюстрированного Московско-академического[857] в пределах до 1206 г. (до года, на котором кончается Радзивиловский список) позволило А. А. Шахматову установить, что оба списка восходят к общему, не дошедшему до нас протографу. Протограф Радзивиловского списка летописи и Московско-академического списка принято теперь называть Радзивиловской летописью, которая, таким образом, имеет два списка — иллюстрированный и неиллюстрированный. Оказывается, что протограф этой не дошедшей до нас Радзивиловской летописи также был иллюстрирован. Это видно по тому, что в Московско-академическом списке сохранились следы, указывающие на то, что оригинал, с которого он списывался (т. е. протограф Радзивиловской летописи), был иллюстрирован так же, как и Радзивиловский список, в тех же самых местах. Так, например, текст, находящийся в Радзивиловском списке на обороте листа 284 между двумя иллюстрациями под 1024 г. и занимающий 6 строк от слов «И по сем поступи Мстислав со дружиною» и до слов «А Якун иде за море», в Московско-академическом списке пропущен. По-видимому, и в протографе Радзивиловской летописи этот текст находился между двумя миниатюрами, и писец Московско-академического списка либо принял его за подпись к рисунку, либо, скользнув глазом по сходным по композиции рисункам, возобновил переписку не с той иллюстрации, на которой перед тем закончил, а со следующей[858]. Важно отметить, что самый характер миниатюр Радзивиловского списка убеждает искусствоведов в том, что в основе этих миниатюр лежат более древние изображения[859].

Представляет значительный интерес и содержание миниатюр Радзивиловской летописи. Так, например. Н. Н. Воронин обнаружил, что древний миниатюрист в своем понимании событий, связанных с убийством Андрея Боголюбского, отошел от текста Радзивиловской летописи. В миниатюре, иллюстрирующей рассказ о смерти Боголюбского, изображена женщина, держащая отрубленную руку князя. В рассказе поздней Тверской летописи говорится об участии жены князя в его убийстве. По-видимому, именно это участие и изобразил миниатюрист Радзивиловской летописи. Следовательно, предание, отразившееся в Тверской летописи, очень древнее[860]. Своеобразные подробности можем мы обнаружить в миниатюрах Радзивиловской летописи, иллюстрирующей рассказ о походе на половцев Игоря Святославича Новгород-Северского в 1185 г.[861] Все это имеет немаловажное текстологическое значение.

Весьма интересны те случаи, когда миниатюры иллюстрируют описки текста оригинала. Так, например, в Радзивиловском списке под 859 г. читаем, что хозары дань «имахоу по бhле и дhвеци от дыма». «Дhвеци» — явная ошибка из «вhверици» (последнее чтение подтверждается другими текстами «Повести временных лет»; надо бы читать «по бhлеи вhверици», т. е. по зимней белке (см. выше). Характерно, что на соответствущей миниатюре дань изображена так: беличья шкурка и несколько девиц, которых представляет данник повелителю хозар. Отсюда можно заключить, что описка «дhвеци» вм. «вhверици» имелась уже в тексте оригинала Радзивиловского списка, так как миниатюрист Радзивиловского списка работал, имея перед глазами текст этого оригинала.

Датировка миниатюр позволяет уточнить датировку редакций произведения, которую они иллюстрируют. Профессор Е. Хилл опубликовала[862] к IV Славистическому съезду в Москве данные об иллюстрированной рукописи XVII в. «Сказания о Мамаевом побоище» 3-й редакции (по С. К. Шамбинаго)[863]. Вместе с исследованием Е. Хилл опубликованы два прекрасных воспроизведения миниатюр этого списка. При рассмотрении этих миниатюр мы убеждаемся, что, превосходные по композиции, они выполнены довольно грубо. Это является одним из признаков того, что перед нами копии. Грубая работа копииста особенно заметна на втором воспроизведении, где изображены кони: ноги этих коней явно дурно скопированы с хорошего оригинала. Судя по одеждам плывущих в лодке в первой миниатюре и стоящих вверху второй миниатюры, копии были сделаны с миниатюр XV в. (стоит сравнить эти миниатюры с миниатюрами Радзивиловского списка и с иконой XV в. «Молящиеся новгородцы», находящейся в Новгородском музее). Раз так, то это позволяет согласиться с мнением тех исследователей, которые, возражая С. К. Шамбинаго, считали, что так называемая третья редакция никак не могла быть создана в XVI в., и предлагали считать ее первой[864].

В роскошных рукописях не только миниатюры, но и инициалы делались особыми художниками. В связи с этим могли получиться специфические ошибки. Писец основного текста пропускал для художника инициалы. Художник мог по рассеянности не вписать инициал, и если текст при этом все же оказывался осмысленным, пропуск переходил при переписке в следующий список. Кроме того, художник мог обознаться в слове, особенно если он не читал всей фразы, а слово, в котором надо было сделать инициал, отличалось от другого только своей начальной буквой. И эта ошибка могла сохраниться при переписке. А. Дэн приводит следующие ошибки, возникшие этим путем в греческих и латинских рукописях: [c]r…zontai вм. [Õ]r…zontai; или [H]ic вм. [s]ic[865].

Позволю себе остановиться еще на одном вопросе — текстологическом значении подписей к сложным иконам с клеймами, изображающими жизнь святого или те или иные исторические события. Исследование этих текстов до сих пор почти не производилось, и занятия этими темами в настоящее время ведутся по инициативе Сектора древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР, широко представляющего страницы своих Трудов (Труды Отдела древнерусской литературы) для такого рода работ искусствоведов[866]. В иконах и фресках литературные произведения могут быть представлены в более древних редакциях, чем они известны по рукописям; они могут давать представление о том, какие редакции были использованы и как рано они возникли. В иконы и фрески могут проникать устные легенды, детали, неизвестные в письменности. Наконец, тексты подписей под клеймами сами по себе могут являться своеобразными редакциями произведения и иметь собственную письменную традицию, переходящую из одной иконы в другую и пр.

Укажу, например, что текст «Повести о Мономаховом венце», вырезанный на створках царского места XVI в. в Успенском соборе Московского кремля, представляет собой особое произведение, переписывавшееся отдельно[867].

Иллюстрации могут представить интерес и с точки зрения того, как интерпретировался в определенную эпоху и в определенной среде тот или иной сюжет. Миниатюрист может подчеркнуть тот или иной момент сюжета, может даже в известной мере изменить идеи памятника, внести в него новые темы и т. п. Изучение работы миниатюриста в этом аспекте имеет особое значение. К сожалению, с этой стороны миниатюры Древней Руси почти не изучались. Наконец, текстологу следует иметь в виду, что древние иллюстрации имели свою особую систему «рассказывания». Об этой системе «расказа» миниатюристом см. подробнее в третьем издании моей «Поэтики древнерусской литературы» (М., 1979) в разделе «”Повествовательное пространство” как выражение “повествовательного времени” в древнерусском изобразительном искусстве» (с. 36–54).

Глава XI

Поиск по сайту: