АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Четыре строчки, оставшиеся от жизни

Читайте также:
  1. FOUR SEASONS COLLECTION Коллекция ЧЕТЫРЕ СЕЗОНА
  2. IV Четыре дня до съемок. Воскресенье
  3. IV. Рост жизни.
  4. Supinum. Perfectum indicativi passivi. Четыре основные формы глагола
  5. А. Оставшиеся части концентрических пластинок старых остеонов
  6. Аарон молчит секунды четыре.
  7. АНАМНЕЗ ЖИЗНИ.
  8. Африкан, сорок четыре года, протопарторг
  9. Аэропорт Лос-Анджелеса. Четыре года назад.
  10. Беременность. Ведение здорового образа жизни.
  11. Богослужебные особенности Русской церкви и развитие обрядности в религиозной жизни.
  12. Бревно в твоей жизни.

И уже не скажешь кто первый, - да и важно ли это? – рассказал о своих снах. И мужчина и женщина понимали, что передать свои видения другому славами трудно, даже невозможно. Но в самой этой передаче был некий сакральный смысл. Так одинокий малыш, не имеющий друзей, живущий без родительской ласки показывает свое сокровище – какую-нибудь позолоченную пуговицу или сломанную стеклянную брошь взрослому, который неожиданно проявит к маленькому человечку теплоту и участие. И затеплиться в глазах у малыша благодарный огонек, и скажет он тихо, чуть слышно: «А хочешь, я тебе покажу... Только ты никому не говори...» Так и Толстикова с Сидориным, повстречавшиеся два одиночества, спешили «разжать кулачки» и показать свое «сокровище»...

- Вот такие мои дела, - вздохнул Сидорин. – И думал я, что никогда этот кошмар не кончится.

- Может, нужно в церкви отчитку сделать? Есть священники, отец Герман, например, он...

- Лиза, - мягко перебил Толстикову Асинкрит, - чтобы сделать в церкви отчитку, надо сначала придти в церковь.

- А мне показалось...

- Нет, не показалось, но я сделал всего пару шагов и, похоже, остановился. Ладно, о чем я говорил? Склеротик старый, забыл.

- О том, что кошмар этот никогда не кончится...

- Точно. Но он закончился. Совершенно неожиданно. Я даже число запомнил – в ночь с 22 на 23 мая, после того как в одном месте я случайно набрел на часовенку Николая Угодника.

- Случайно набрел в часовенку Николая Угодника в его день7 Ты веришь в такую случайность?

- Разумеется, нет.

- И кошмары прекратились?

- Те, звериные – да.

- Начались другие, человеческие?

- Нет, не то. Сейчас, постараюсь объяснить. Я стал видеть сны... Опять не то.

- Асинкрит, все видят сны.

- Конечно. Но большая их часть легко забываются, стоит нам только открыть глаза. Другие остаются – как у тебя – обрывками фраз, смутными образами. И все это – едва уловимое, зыбкое, словно утренний туман. У меня же все другое. Все плотное, осязаемое, даже какое-то материальное. Очень долгие сны. Я могу проснуться ночью, думая, что сейчас уже утро. Ан нет, только половина второго ночи. Засыпаю вновь...

- И сон продолжается?

- На том самом месте, где он был прерван.

- Послушай, Асинкрит, а вдруг ты видишь то, что было с тобой в те три года, до аварии.

- Исключено. Давай я тебе для примера расскажу сон, что видел несколько дней назад, а досматривал две последующие ночи.

- Так тоже бывает?

Сидорин кивнул и начал рассказывать свой сон.

- Я вижу семью. Большую, крестьянскую. Судя по одежде, виду дома – на дворе рубеж двадцатых тридцатых годов двадцатого века...

- Ты пришел к ним в гости?

- В том-то и дело, что я не пойму, кто я им и что у них делаю. Самое удачное и близкое по смыслу – невидимка. Я будто человек-невидимка. Все вижу, все слышу, а на меня никто не обращает внимания. И даже больше. Едут эти люди в телеге, куда-то переселяются. Молча едут, а я знаю, о чем думает каждый из них.

- Их раскулачили? – Лиза было явно заинтересована.

- Похоже на то. Они где-то нашли себе кров, но дело не в этом. Таких историй, таких судеб множество. Кто эти люди? Почему я сопровождаю их не только, когда они переселяются, но и словно живу с ними? Вот сын их вырос. Хороший парень, за девушкой ухаживает.

- И ты уже проживаешь жизнь с ним?

- Очень хорошо сказала, Лиза. Проживаю жизнь с ним. Доходит до смешного: парень с девушкой лежат на постели... Не улыбайся, пожалуйста, культурно лежат, одетые... Прибегает мать девушки и говорит, даже кричит: «Если Катьку мою испортишь, век тебе этого не прощу». Парень оправдывается, не испорчу, мол, люблю я Катьку.

- А ты в это время...

- То ли парнем стал, то ли где-то близко совсем... и вот они женятся, у них рождается сын. Жить молодые уезжают в город, в котором я однажды кажется, был – это совсем рядом с моей родиной. Обычный шахтерский городок, когда шахты начали вырабатываться, туда химия пришла.

- А название города...

- Без понятия... Но я продолжу. Когда их в бараке поселили, однажды отмечали они с друзьями какой-то праздник, вышли на улицу сфотографироваться. Щелк! – а в моем мозгу словно отпечаток - старая баня, сараи, голубятня и этот барак. Такая четкая картинка – удивительно... Вот так они и жили. Работали много и честно. Парень тайком от всех стихи писал. Ребенок рос. Они, не поверишь, в конце «третьей серии» мне близкими стали, а когда мальчик умер...

- Умер?

- Да. Я видел только, как он лежит на постели. Вокруг пузырьки с какими-то лекарствами, мальчик светлый такой, тихий. И вдруг комната наполнилась ярким светом, таким ярким, что смотреть было больно. И я смотрю на этот свет и понимаю, что родители его не видят. Они плачут, мальчик к ним протягивает руки, а его забирают. Туда, откуда свет. А мне и плакать хочется, потому что жаль родителей, и радостно стало оттого, что мальчика забирают в свет...

Сидорин умолк на секунду, затем горько вздохнул:

- Ну почему я так косноязычен!?

- Не наговаривай на себя, пожалуйста. Ты так все рассказал, что я будто в этой комнате сама побывала.

- Правда?

- Зачем мне врать? А что было дальше?

- Пить тот парень начал. Впрочем, он уже был не парень, а взрослый мужчина. По-прежнему работал на шахте.

- А стихи?

- Записывал кое-что в свою заветную тетрадку, пока однажды не потерял ее.

- Стихи какие-то в памяти остались?

- Стихи? Ты знаешь, только четыре строчки:

Донниковое поле,

Донниковая грусть,

Донниковое море,

Донниковая Русь.

- И все?

- И все.

- Странные стихи.

- Ты думаешь? Я однажды видел поле, в котором цвел донник. Желтый и белый. Донника на самом деле было море. Ветер колыхал цветки и стебли и, казалось, воны накатываются на берег...

- И чем все закончилось?

- Кажется, он умер.

- Ты так об этом спокойно сказал.

- Лиза, я же тебе о сне рассказываю. Да и не спокойствие это, а грусть. Жил человек, любил, мечтал, страдал...

- Бедный ты, Сидорин, - неожиданно сказала Лиза.

- Считаешь?

- Конечно. Ты с ними прожил жизнь. Их жизнь. Но скажи, на следующий день тебе снятся уже другие люди?

- Другие. И история другая, но с похожими сценариями. Начало жизни – надежда, радость, если даже за столом хлеб из лебеды. Затем будни, как правило, серые. И в конце – мрак, темнота. Конец.

- Но ведь ты видел свет, когда умирал мальчик?

- Видел, но не уверен, что его видели те люди.

- Асинкрит!

- Аюшки? - откликнулся Сидорин.

Толстикова молчала.

-Лиза, ты хотела что-то сказать?

Девушка очнулась.

- Мне кажется... Это всего лишь догадка...

- Слушаю.

- А все эти сны... не связаны они с теми старыми фотографиями, что ты собираешь? Мне Галина рассказала...

- Понимаю. Ты умница, Елизавета Михайловна.

- Смеешься?

- Отнюдь.

Сидорин полез в карман.

- Моя история не закончена. Каждый вечер я просматриваю эти снимки. А вчера наткнулся... Впрочем, посмотри сама.

И Асинкрит протянул Лизе черно-белую фотографию. На ней были изображены двое молодых людей – мужчина и женщина, ребенок и еще одна женщина – пожилая. Люди сидели, серьезно смотря в объектив. Подпись на обороте: 15 октября 1958 г.

- Это они, - сказал тихо Сидорин.

- Что?

- Это они, Лиза. Те люди. Забавно, знаю все об их жизни, но не знаю ни имен, ни фамилии. Кроме Катерины, конечно.

- Катерина – жена поэта?

- Правильно.

- На руках у нее... тот самый мальчик?

- Да, ему здесь годика три.

- А когда он умрет?

- Через два года.

- Ох, Господи! А это... тот самый поэт?

Асинкриту понравилось, что в словах Лизы не было насмешки.

- Спасибо тебе. Говорю от имени этого парня.

- За что?

- Четыре строчки и сохранилось, а ты сказала – поэт.

- Но ведь поэт – это не количество изданных книг, а особый взгляд на мир и особое состояние души.

- Согласен.

- Эх, жаль, - вдруг сокрушенно вздохнула Лиза.

- Что именно?

- Красивая получилась история. Но уж слишком необычная. А если все эти люди живы по сей день? Если живут они припеваючи где-нибудь в Сибири? Кстати, а как к тебе попал этот снимок?

- Один человек подарил. В каком-то сарае нашел альбом, но как нашел, так и потерял. Остался только один снимок... Понимаешь, Лиза, я ведь и не спорю с тобой. Просто рассказал, что было. Можно, конечно, идти к психиатру...

- Не надо к психиатру, Асинкрит. Я знаю, что ты должен делать.

- Интересно.

- Миша, муж мой, похоронен на кладбище, в Дальней слободке.

- Это, кажется, самая окраина города?

- Скорее деревня. При кладбище есть церквушка. Много лет в ней был настоятелем отец Николай. Сейчас ему за восемьдесят, он уже не служит, но живет в домике при церкви.

- На кладбище?

- Что в этом такого? Он удивительный человек.

- Я тебя понял, но спасибо, не надо.

- Что – не надо?

- Не пойду я к нему. Видел я одного старца. Только, бедный, вышел, к нему человек тридцать, в основном женщины, как бросятся. Жуткая картина. Он от них отмахивается, а люди эти... Впрочем, не буду их осуждать, но сам в такой толпе стоять не буду.

- Толпы не будет. Отец Николай не считает себя старцем. И его не считают. Живет тихо и скромно. Сходи, ничего не потеряешь.

- А как ты с ним познакомилась?

- Сидела, как обычно, на Мишиной могилке. Подошел отец Николай, что-то сказал – самые обычные слова, а на душе легче стало. Мудрый он, вот увидишь.

- А когда к нему можно будет поехать?

- Да хоть завтра. В смысле – сегодня. Между прочим, сейчас половина пятого.

- Кажется, мы заговорились. Спокойной ночи?

Они засмеялись. И вскоре на кухне воцарился мрак. Только по-прежнему продолжали тикать неутомимые ходики, да гордо топорщил свой горячий носик чайник.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)