АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава 23. Клуб "Обсидиановая бабочка" был расположен между Санта-Фе и Альбукерком, в стороне от дороги

Читайте также:
  1. Http://informachina.ru/biblioteca/29-ukraina-rossiya-puti-v-buduschee.html . Там есть глава, специально посвященная импортозамещению и защите отечественного производителя.
  2. III. KAPITEL. Von den Engeln. Глава III. Об Ангелах
  3. III. KAPITEL. Von den zwei Naturen. Gegen die Monophysiten. Глава III. О двух естествах (во Христе), против монофизитов
  4. Taken: , 1Глава 4.
  5. Taken: , 1Глава 6.
  6. VI. KAPITEL. Vom Himmel. Глава VI. О небе
  7. VIII. KAPITEL. Von der heiligen Dreieinigkeit. Глава VIII. О Святой Троице
  8. VIII. KAPITEL. Von der Luft und den Winden. Глава VIII. О воздухе и ветрах
  9. X. KAPITEL. Von der Erde und dem, was sie hervorgebracht. Глава X. О земле и о том, что из нее
  10. XI. KAPITEL. Vom Paradies. Глава XI. О рае
  11. XII. KAPITEL. Vom Menschen. Глава XII. О человеке
  12. XIV. KAPITEL. Von der Traurigkeit. Глава XIV. О неудовольствии

Клуб "Обсидиановая бабочка" был расположен между Санта-Фе и Альбукерком, в стороне от дороги, и напоминал обыкновенное индейское казино. По всему облику он казался фешенебельной ловушкой для туристов. Нам пришлось сделать круг, пока нашлось место на парковке.

Здание было стилизовано под ацтекский храм. Или - не мне судить - являлось настоящим ацтекским храмом, но снаружи оно выглядело как декорация к фильму. Красный неон складывался в угловатые резные лица, и название тоже было написано красным неоном. Очередь огибала угол здания и уходила в жаркую ночь. Я в чужом городе, клубный менеджер мне не знаком, так что без очереди мне было не проскочить. Но стоять в ней тоже не хотелось.

Эдуард уверенно направился к голове очереди, будто знал что-то, недоступное нам, мы и последовали за ним, как послушные собачки. Мы не были единственной четверкой, желающей попасть в клуб, только наша четверка не состояла из пар. Чтобы не выделяться, нам нужна была хотя бы еще одна женщина. Но Эдуард, кажется, не стремился слиться с толпой. Он подошел к голове очереди, где стоял крупный широкоплечий мужчина очень индейского вида с голой грудью, одетый во что-то, очень похожее на юбку, но все же, наверное, не юбку, и широкий воротник с псевдозолотым шитьем закрывал его плечи, как мантия. На голове у него была корона с перьями попугая мако и еще какими-то поменьше, которых я не знала.

Уж если вышибала на дверях у них таков, то мне действительно интересно посмотреть. Только я надеялась, что у них полным-полно ручных попугаев, и птичек не убивали ради этих перьев.

- Мы к профессору Даллас, она нас ждет, - произнес Эдуард самым лучшим своим голосом компанейского и жизнерадостного парня.

- Фамилии, - произнес вышибала в золоте и перьях. Расцепив скрещенные на груди руки, он посмотрел на планшетку, которая все это время была у него в руке.

- Тед Форрестер, Бернардо Конь-в-Яблоках, Олаф Гундерссон и Анита Ли.

Это новое имя привлекло мое внимание. Очевидно, он всерьез хотел, чтобы я пришла инкогнито.

- Документы.

Я очень постаралась сохранить безразличное лицо, но это потребовало усилий. Фальшивых документов у меня не было. Я посмотрела на Эдуарда.

Он протянул швейцару водительские права, потом, все еще улыбаясь, сказал мне:

- Ну, видишь, я был прав, что не дал тебе оставить права в машине.

И он протянул швейцару вторые права.

Тот задержал на нас взгляд чуть дольше, чем, по-моему, следовало бы, будто что-то заподозрил. У меня действительно напряглись плечи в ожидании, что он сейчас повернется ко мне: "Ага, а документик-то фальшивый!" Но он этого не сделал. Отдав Эдуарду оба документа, он повернулся к Бернардо и Олафу. Они ждали, держа водительские права наготове, будто им было не впервой.

Эдуард шагнул назад, оказавшись рядом со мной, и отдал мне права. Я взяла их и глянула. Это были права, выданные в Нью-Мексико, с неизвестным мне адресом. Фотография оказалась моей, и написано было "Анита Ли". Рост, вес и все остальное указано точно, только имя и адрес не те.

- Лучше положи в карман, а то в другой раз снова без меня не найдешь, - сказал Эдуард.

Я сунула права в карман рядом с другими правами, помадой, мелочью и запасным крестом. Я не знала, должна я злиться или быть польщенной, что Эдуард состряпал для меня фальшивую личность. Конечно, может, все ограничилось водительскими правами, но, зная Эдуарда, я понимала, что есть еще что-то. Всегда бывало.

Широкие двойные двери отворил другой здоровенный детина в юбке, хотя у него не было ни шикарного воротника, ни короны с перьями. Очевидно, младший вышибала. Дверь вела в затемненное помещение, где стоял густой запах благовоний, которых я не могла определить. Стены были полностью закрыты тяжелой драпировкой, и только следующие двойные двери показывали, куда идти.

Еще один вышибала, на этот раз светловолосый и загорелый до цвета густого меда, открыл дверь. У него перья были вплетены в короткие волосы. Мне он подмигнул, когда я входила в дверь, но пристальнее всего смотрел на Бернардо. Может быть, высматривал, нет ли оружия, но я думаю, вышибала просто заинтересовался его задницей. Оружия сзади заметить было бы невозможно - Бернардо переместил пистолет вперед для выхватывания накрест, иначе он на спине выпирал бы. Можете сами судить, насколько облегающие были на нем штаны.

Мы вошли в просторный и очень слабо освещенный зал. Посетители сидели за квадратными каменными столами, по-моему, подозрительно похожими на алтари или на то, что всегда используют вместо алтарей в Голливуде. "Сцена" занимала почти всю дальнюю левую стену, но на самом деле это была не сцена. Использовали это как сцену, но это был храм, Будто кто-то срезал верхушку пирамидального храма и привез ее в этот ночной клуб, в город, такой далекий от пышных джунглей, где стояло когда-то это здание, что даже камням здесь должно было быть одиноко.

Перед Эдуардом появилась женщина. У нее был такой же индейский вид, как у первого привратника, - лепные широкие скулы и водопад блестящих черных волос до колен, колышущийся, когда женщина шла между столами. В руке она держала меню, и я поначалу приняла ее за официантку или метрдотеля, но платье у нее было красное с черным узором, а шелк я умею узнавать. Чем-то восточным веяло от этого платья, не подходящего к убранству зала, к виду официанток, спешащих между столами в развевающихся платьях из какой-то грубой материи. Они размашисто шагали в свободных сандалиях, а женщина-метрдотель скользила на высоких каблуках туфель того же алого цвета, что и ее наряд и лак безупречного маникюра.

В ее высокой, стройной, изящной красоте, как у модели, был какой-то диссонанс, будто женщина возникла из другой мелодии. Она провела нас к столу в первом ряду, с видом прямо на центр храма. Сидевшая за столом посетительница встала и протянула нам руку, пока мы рассаживались. Рукопожатие у нее было твердое, и рука размером примерно с мою. С такими маленькими ручками крепкое рукопожатие требует практики.

Профессор Даллас ("Называйте меня просто Даллас") была пониже меня и такая миниатюрная, что в подходящей одежде показалась бы подростком. На ней были коричневые штаны, белая тенниска, твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, будто она прочла правила ношения одежды для преподавателей колледжа и пытается их соблюдать. Тонкие каштановые волосы падали до плеч. Небольшое треугольное лицо было бледным и совершенным, как задумал сам Господь Бог. Очки в золотой проволочной оправе казались огромными для такого маленького лица. Если таково ее представление о парадной одежде, то кому-либо придется сопровождать ее по магазинам. Но, по-моему, почтенной профессорше всякая мишура была до лампочки. А я это в женщинах люблю.

Из дверей странной формы вверху храма вышел мужчина. Как только он ступил на сцену, вокруг него постепенно воцарилась тишина, бормотание публики замерло, и стало слышно, как кровь колотится в ушах. Никогда я не видела, чтобы такая большая аудитория затихла так быстро. Я бы сослалась тут на магию, но это было не совсем так. Однако что-то в этом человеке походило на магию. Он мог бы выйти в рваных джинсах и футболке, и все равно ты бы стала на него смотреть. Ну конечно, сейчас он был одет получше.

Корона его состояла из массы тонких и длинных перьев, зеленоватых, синеватых, золотистых, и когда он двигался, они играли цветным веером у него над головой, как пойманная зеленоватая радуга. Пелерина свисала с плеч почти до колен и вроде была из таких же перьев, как головной убор, и двигался человек в волне радужных переливов. Тело (судя по тому, что удавалось увидеть) у него было сильное, угловатое и темное. Я сидела на таком расстоянии, что могла бы решить, красив он или нет, но я все-таки сомневалась. Очень трудно было говорить о его лице отдельно от всей его сущности, так что лицо значило немного. Его привлекательность определялась не длиной носа или формой подбородка, а просто существовала сама по себе.

Я заметила, что села чуть ровнее, будто сосредоточивалась. И тут же поняла, что это не магия, но что-то иное. Мне с трудом удалось оторвать от него взгляд и посмотреть на соседей по Столу.

Бернардо глазел на него, и доктор Даллас тоже. Эдуард оглядывал притихшую публику. Олаф рассматривал доктора. Он разглядывал ее не так, как мужчина разглядывает женщину, - так, как кошка разглядывает птицу в клетке. Если Даллас даже и замечала это (в чем я сомневаюсь), то, во всяком случае, держалась отлично. Хотя человек на сцене приковал к себе внимание зала, а его сочный голос играл в воздухе, однако от взгляда Олафа у меня по спине побежал холодок. И то, что Даллас этого не замечала, вызывало у меня некоторую тревогу: мне очень не хотелось, чтобы Олаф остался с ней наедине. У нее для этого слишком слабые инстинкты выживания.

Мужчина на сцене, царь или верховный жрец, говорил сочным баритоном. Частично я поняла - что-то насчет месяца Токскатала и кого-то избранного. Ни сосредоточиться на его голосе, ни смотреть на него я не могла, потому что от чрезмерного внимания к нему можно было подпасть под чары, которыми он оплетал публику. Настоящими чарами или заклинанием это нельзя было назвать, но чувствовалась какая-то сила, если не магия. Различие между магией и силой бывает очень невелико - мне за последние два года пришлось признать этот факт.

Верховный жрец был человеком, но в нем ощущались века. Не так уж много способов у человека продержаться столетия. Один из них - стать слугой мощного Мастера вампиров. Если только Обсидиановая Бабочка не щедрее делится силой, чем большинство Принцев городов, которых я знала, то верховный жрец принадлежит ей. Слишком сильно ощущалось эхо Мастера, чтобы этого жреца здесь терпели - если не она и есть его Мастер. Обычно Мастера либо уничтожают, либо присваивают все то, что обладает силой.

Верховный жрец при жизни был силен, был харизматическим лидером, и после столетий практики эта харизма превратилась во что-то вроде магии. На меня вполне сложившиеся вампиры особого действия не оказывали. Так если это всего лишь слуга, насколько страшен будет его хозяин? Я сгорбилась за каменным столом, согнула плечи, чтобы ощутить тяжесть кобуры. Хорошо, что взяла с собой запасную обойму. Пошевелила запястьями - чуть-чуть, чтобы почувствовать ножи на руках. И что ножи взяла, хорошо. Ими можно пырнуть вампира; он останется жив, но до него дойдут ваши... аргументы.

Наконец я смогла отделить силу его голоса от слов. Почти все вампиры, когда могут, играют голосом. Здесь главное - слова. Они говорят "красиво", и ты видишь красоту. Они говорят "ужас", и тебе страшно. Но этот голос почти не имел отношения к словам. Он просто являлся оглушающей аурой силы, как мощный белый шум. Публика могла считать, что западает на каждое слово, но этот человек мог бы читать бакалейный прейскурант, создавая такой же эффект.

А слова были такие:

- Вы его видели в роли бога Тезкатпока в нашем танце открытия. Сейчас вы увидите его в роли человека.

Свет стал меркнуть при этих словах жреца, и его фигура осталась в близкой тьме, только радужные переливы перьев обозначали его движение. А свет возник на другом конце сцены, выхватив из темноты мужчину, сверкающего бледной кожей от босых ног до голых плеч. Он стоял спиной к публике, и я подумала сперва, что он голый. Ничего не нарушало плавной кривизны контуров тела, от выпуклостей икр, бедер, закруглений ягодиц, узкой талии, расходящихся треугольником плеч. В свете прожекторов голова с черными, коротко подстриженными волосами выглядела как бритая. Он медленно повернулся, и показались чересчур узкие плавки телесного цвета, так что стало понятно: иллюзия обнаженности - задуманный эффект.

Ничем не украшенное лицо сияло, как звезда, красивое суровой красотой. Выглядел он невероятно чистым и совершенным. Ни один человек совершенным быть не может. Но он был красив. Линия черных волос сбегала посередине груди и живота и пропадала под повязкой. Наш стол стоял достаточно близко, и на белом теле у сосков виднелись кружочки волос, сходящиеся к этой тонкой линии, как ветви перекладины буквы "Т".

Мне пришлось встряхнуть головой, чтобы в ней прояснилось. Может, дело в долгом воздержании или в воздухе была еще какая-то магия, помимо голоса человека-слуги. Я посмотрела на сцену и поняла, что кожа сияет только из-за игры света. Посмотрела на профессора Даллас. Она нагнулась очень близко к Эдуарду, перешептываясь. Если она видит это представление почти каждый вечер, тогда понятно, но невнимание, с которым она отнеслась к танцору, заставило меня оглядеться вокруг, на стоящие в полумраке столы. Почти все глаза, особенно женские, были обращены на сцену. Но не все. Кто-то пил, кто-то держался за ручки, кто-то еще что-то. Я обернулась к сцене и просто посмотрела на него, впиваясь глазами в линии его тела. Черт, дело во мне. Или это просто нормальная человеческая реакция на красивое и почти голое мужское тело? Я бы предпочла, чтобы это были чары, тогда я хотя бы могла свалить вину на кого-то другого. Мои гормоны - моя вина. Мне надо завести себе побольше хобби, вот что, побольше хобби. Это все исправит.

Медленно зажегся свет, и жрец стал виден снова.

- По давней традиции за двадцать дней до великой церемонии для него выбирали невест.

Мелькнул мех, и я сначала подумала, что это вереница оборотней в получеловеческом-полузверином образе. Но это были мужчины в леопардовых шкурах. Не наброшенных, как плащи, но будто обшитых вокруг тела. Кое-кто из людей был слишком высок для этих шкур, так что из-под звериной лапы высовывались ноги, иногда выше щиколотки, или руки из-под когтистых лап. Они шли между столами странно-грациозной чередой, одетые в мех, и лица их смотрели сквозь раскрытые челюсти мертвых зверей.

Один прошел на расстоянии руки от нашего стола, и я увидела поближе черные розетки на золотистой шерсти, и это был не леопард. Я достаточно много провела времени с леопардами-оборотнями Сент-Луиса. Я убила их предводителя, потому что он, помимо всего прочего, пытался убить меня. Но леопарды остались без предводителя, а оборотни без предводителя - подстилка для каждого. Так что я оказалась предводителем де-факто, до тех пор, пока мы что-нибудь не придумаем. Я училась объединять их в единую стаю, прайд, а для этого, в частности, используется физическая близость. Нет, не секс, просто близость. Глядя на шкуру, я автоматически протянула руку. Человек, проходя, задел меня некогда, можно сказать, одушевленным мехом. Пятна были больше, и разметка не такая четкая. Я посмотрела на кошачьи головы на лицах людей, и они были более квадратными, не закругленными и почти женственными, как у леопардов. Ягуары, конечно же, ягуары, что вполне вписывалось в ацтекский орнамент, но у меня возник тот же вопрос, что и про перья: откуда их взяли? Надеюсь, что это было законно. Я не люблю убийства для украшения. Кожаные изделия я ношу, но потому что ем мясо. Просто используется животное целиком, и ничего не пропадает.

Мужчина, которого я тронула, обернулся и посмотрел на меня. У него были синие глаза, лицо, бледно-золотистое от загара, переходящее в постепенно белеющую кожу живота. От его взгляда у меня энергия заплясала по коже горячим дыханием. Оборотень, значит. Отлично. Было время, и не очень давно, когда столько силы сразу вызвало бы у меня ответную энергию, но не теперь. Я сидела и глядела на него и за поставленным мною щитом была в безопасности - щит слоем энергии отсекал меня от любой парапсихической мути. Я посмотрела невинными глазами, и он пошел дальше, будто я его совсем не заинтересовала. Меня это устроило.

Я не искала энергию, но она исходила от них и искала меня сама. Без щита пришлось бы куда хуже. Наверное, это все же ягуары-оборотни, иначе костюмы были бы вроде фальшивой рекламы. Почему-то мне не показалось, что это представление обещаем что-то, чего не сможет выполнить.

Оборотни стали выбирать женщин из публики, брали за руку и вели к сцене. Миниатюрная блондинка хихикала, когда ее вытащили из кресла. Низкорослая широкоплечая дама с лицом цвета дубленой кожи и торжественно-мрачным выражением ни на йоту не была так довольна, но позволила отвести себя к сцене. Латинка повыше и постройнее пошла следующей, и длинные эбеновые волосы раскачивались на ходу, как занавес. На ступенях она споткнулась, и только рука ягуара не дала ей упасть. Она засмеялась, когда он ее подхватил, и я поняла, что она пьяна.

Передо мной встал кто-то, заслонив сцену. Я подняла голову и увидела темное лицо в раме оскаленных челюстей. Золотистые стеклянные глаза ягуара нависли над лицом человека, будто мертвая тварь тоже на меня смотрела. Человек протянул мне квадратную темную ладонь.

Я покачала головой.

Ладонь по-прежнему была передо мной в ожидании.

Я снова покачала головой:

- Нет, спасибо.

Даллас отвернулась от Эдуарда, потянувшись через стол, поближе ко мне. От того, что она наклонилась, часть длинных волос рассыпалась до самого пола. Рука Олафа повисла над рассыпанными волосами, и выражение его лица было достаточно странным, чтобы отвлечь меня от чего угодно. Голос Даллас заставил меня отвести глаза от Олафа и посмотреть на нее.

- Им нужен кто-то с вашим ростом и волосами, чтобы завершить набор невест. С длинными волосами. - Она улыбалась. - Ничего плохого не случится.

Она жизнерадостно мне улыбнулась и стала на вид еще моложе.

Мужчина наклонился надо мной, и я учуяла запах меха и... его самого. Не пота, но аромат этого человека, и у меня свело живот судорогой, я заставила себя сосредоточиться на том, чтобы удержать щит, потому что та часть моего существа, что была связана с Ричардом и его зверем, хотела ответить, хотела вырваться и забарахтаться в этом аромате. Животные импульсы, в буквальном смысле животные, меня всегда смущали.

Человек заговорил с сильным акцентом, и интонации не вязались с шепотом. Таким голосом выкрикивают приказы.

- Не делайте ничего, что не хотите делать, но, пожалуйста, войдите в наш храм.

То ли "пожалуйста", то ли акцент, то ли абсолютная серьезность на лице этого человека, но я поверила. Я все равно, может, не пошла бы с ним, но Эдуард нагнулся ко мне и сказал:

- Туристка, думай как туристка.

Он не сказал: "Подыграй, Анита. Не забывай, мы под легендой", потому что на таком расстоянии оборотень услышал бы все, что говорится за столом. Но Эдуард сказал достаточно. Я туристка, а туристка пошла бы на сцену.

Я протянула своему кавалеру левую руку и позволила поднять меня со стула. Рука у него была очень теплая. Некоторые ликантропы, кажется, принимают температуру тела своего альтер эго. Даже у Ричарда кожа становилась теплее ближе к полнолунию, но сегодня его быть не могло. От новолуния прошло только два дня, и до сияющей полноты, вызывающей зверей наружу, дальше некуда. Просто человеку было жарко - меха в такую погоду.

Жрец в одеянии из перьев побудил публику аплодировать, когда последняя невеста, то есть я, неохотно присоединилась к кружку возле обнаженного мужчины. Ягуар поставил меня рядом с хихикающей блондинкой. Высокая, с пышным хвостом волос, она покачивалась на каблуках-шпильках. Юбка у нее была кожаная, а блузка красная и свободная. Другая была настолько упитанная, что можно было бы даже назвать ее жирной. Она была квадратная, в свободной черной рубашке поверх черных штанов. Когда она перехватила мой взгляд, мне стало на миг неуютно. Участие публики - это класс, но только если публика хочет участвовать.

- Вот твои невесты, - сказал жрец, - твоя награда. Насладись ими.

Мы с толстушкой шагнули назад, будто это было отрепетировано. Блондинка и высокая с пышными волосами растаяли у него в руках, смеясь и возясь. Мужчина им подыгрывал, но это их руки шарили по его телу. Он был очень осторожен, прикасаясь к ним. Сначала я подумала, что это из страха перед судебным преследованием, но в его теле была зажатость, напряженность, когда их руки скользили по его голым ягодицам, и видно было, что ему совсем не так хорошо, как можно подумать со стороны. Из публики ничего этого не было заметно.

Он высвободился из рук девиц, оставивших на его бледной коже след оранжевой помады, похожий на рану, и бледно-розовое пятно на щеке, как светящаяся заплатка.

Танцор потянулся к нам, и мы обе замотали головой и шагнули еще назад и поближе друг к другу. Солидарность, значит. Она протянула мне руку - не пожимать, а держаться, и я поняла, что она не просто нервничает - боится. Я - ни то и ни другое, просто мне это не было приятно.

- Я Рамона, - шепнула она.

Я назвала себя и, что казалось еще важнее, взяла ее за руку. Как мамочка в первый школьный день, когда там ждут большие плохие мальчишки.

Раздался голос жреца:

- Самое вкусное напоследок, прощальная ласка. Не отвергайте его.

У Рамоны изменилось лицо, оно стало мягче. Ее рука выпала из моей. Страх исчез. Я тихо позвала:

- Рамона!

Но она шагнула вперед, будто и не слышала. Пошла в объятия этого человека. Он поцеловал ее с большей нежностью, чем первых двух. Она ответила на поцелуй с такой страстью и силой, что все, что делали две предыдущие, показалось бледным и расплывчатым. Те две женщины встали на колени по обе стороны от группы, то ли потому, что больше не могли стоять, то ли чтобы лучше водить руками по мужчине и новой женщине. Похоже было на смягченную версию порнографических игр вчетвером.

Он отодвинулся от Рамоны, поцеловав ее в лоб, как ребенка. Она осталась стоять неподвижно, закрыв глаза, запрокинув лицо. Вынуждать человека делать магией что-либо против его воли запрещено законом. Я глядела в пустое лицо Рамоны, все ожидая, что будет дальше, и попытки самостоятельного решения, и собственные возможности куда-то делись. Будь я сегодня сама собой, а не кем-то, кого из себя изображаю, я бы их сгребла за шиворот. Я бы их отдала полиции. Но, честно говоря, если они не сделают ничего хуже, я не передам их копам, раз Принц города может нам помочь раскрыть убийства с увечьями. Чтобы прекратить убийства, можно посмотреть сквозь пальцы на небольшие игры с сознанием.

Было время, когда я бы этого не потерпела, ни по каким причинам не стала бы отворачиваться. Говорят, что каждого можно купить за свою цену. Когда-то я думала, что являюсь исключением из этого правила, но если вопрос стоит так, что или эта симпатичная дама будет вынуждена сделать какие-то мелочи, которых не хочет делать, или же мне придется осматривать еще одно место преступления и еще одного выжившего, то ладно - пусть имеют эту даму. Не в буквальном смысле слова имеют, но, насколько мне известно, игры с сознанием в исполнении человека-слуги не оставляют неизгладимых следов. Конечно, до сегодняшнего вечера я не знала, что человек-слуга способен изнасиловать чужой разум. Я на самом деле не знала, какой опасности подвергается эта женщина, и все же... и все же я готова была рискнуть ею, пока ничего больше не случилось. Если ей велят раздеться, тогда все, тогда дело другое. Есть у меня правила, границы. Они просто не те, которые были четыре, или два года назад, или год. Меня в какой-то мере беспокоило то, что я разрешила им насиловать ее сознание и не подняла шум.

Блондинка прильнула к мужчине и укусила его в зад, не сильно, но достаточно, чтобы он вздрогнул. Спина его была обращена к публике, так что, вероятно, только я видела, как на миг это красивое лицо исказилось злобой.

Жрец стоял на своем краю сцены, будто не хотел отвлекаться от зрелища, но я знала, что его внимание теперь направлено на меня. Он всей своей силой давил мне на кожу, как пресс.

И его голос:

- И самая неохотная невеста хочет покинуть его в час голода его тела.

Я ощущала его силу, и сейчас она слилась с силой его слов. Когда он сказал "голод тела", мое тело ощутило голод. Его свело, но я могла на это не обращать внимания. Я знала, что могу стоять и не шевелиться, он может давить изо всех сил, и я выдержу. Но ни один человек на это не был бы способен. Анита Блейк, истребительница вампиров, могла выдержать, но Анита Ли, ищущая развлечений туристка... В общем, если я останусь так стоять, игра кончена. Они поймут, что я как минимум не обычная туристка. Вот из-за таких моментов не люблю я работать под легендой.

Не обращая внимания на голос жреца, я просто направилась к танцору. Он в этот момент был занят тем, что не допускал руку блондинки к передней части своих плавок. Другая женщина, встав на колени посреди ковра своих волос, прильнула к его ноге, играя с завязкой плавок. Только Рамона с опустошенным лицом, опустив руки по швам, ожидала приказов. Но жрец всю свою энергию сосредоточил на мне. Ей ничего не грозит, пока он со мной не закончит.

Темноволосая сумела опустить завязку ниже гладкой подвздошной кости, и блондинка этим воспользовалась как шансом запустить руку под ткань. Мужчина закрыл глаза, откинул голову, и тело его среагировало автоматически, хотя рука схватила руку блондинки и постаралась отвести в сторону. Но она явно не отпускала, не делая больно, просто не разжимая руку.

Вряд ли клуб потерпел бы такой уровень насилия, если бы исполнителем была женщина, а человеком из публики - мужчина. Некоторые формы двойных стандартов сексизма действуют не в пользу мужчин. Будь это женщина, народ бросился бы на сцену выручать ее, но он - мужчина и пусть сам выкручивается.

Я взяла Рамону за плечи и отодвинула в сторону, как предмет мебели. Она перешла туда, куда я ее поставила, не открывая глаз. Мне стало еще неприятнее от того, что она такая покорная, но не все сразу. Взяв мужчину за руку, я отодвинула его руку от руки блондинки. Сначала его рука не двинулась, потом он посмотрел - действительно посмотрел на меня. Глаза у него были большие, серые, а вокруг радужек - черные кольца, будто нарисованные карандашом для бровей. Странные глаза. Но то, что он увидел в моих глазах, вроде бы убедило его, потому что он отпустил блондинку. В руке у человека есть один нерв примерно на три пальца ниже локтя. Если попасть точно, то это здорово больно. Я вдавила пальцы в кожу блондинки, будто ухватила нерв и вытащила его на поверхность. Я была зла и хотела сделать ей больно. Мне это удалось.

Она вскрикнула, разжала пальцы, и я смогла отодвинуть ее руку назад, не отпуская нерва. Она не сопротивлялась, только хныкала и глядела на меня раскосыми глазами, но боль прогоняет опьянение. Если бы я подержала ее достаточно долго, она бы протрезвела минут за пятнадцать - если бы не отключилась раньше.

Я заговорила тихо, но голос мой был слышен отлично. Великолепная была акустика на этой сцене.

- Моя очередь.

Высокая испанка поползла прочь, путаясь в тугой юбке, пока не хлопнулась плашмя лицом вниз. Чтобы упасть, ползя, надо хорошо набраться. Она приподнялась на локте и сказала хрипло, но со страхом:

- Он твой.

Я оттащила блондинку еще на пару шагов в сторону и медленно отпустила нерв.

- Сиди здесь, - сказала я ей.

Блондинка бросила на меня взгляд, который нельзя было назвать дружелюбным, но вслух она ничего не сказала. Наверное, боялась меня. Вряд ли этот вечер выдался для меня удачным. Во-первых, я допустила изнасилование разума милой женщины, потом навела страху на пьяных туристок. Что еще может случиться худшего, могла бы я подумать, но худшее было впереди. Оглянувшись на полуголого мужчину, я не могла понять, что мне с ним теперь делать.

И подошла к нему, потому что не видела более удачного способа покинуть сцену. Я, наверное, раскрыла свою легенду туристки, но Эдуард позволил мне принести в клуб пистолет и ножи. На самом деле все мы были снаряжены на медведя, или вампира, или на что угодно. Вышибалы, если они не совсем идиоты, не могли не видеть какого-то оружия. Просто во мне не признали истребительницу вампиров, но жертву я никогда не умела изображать. Вообще не надо было лезть на сцену, но теперь уже поздно.

Мы с этим мужчиной смотрели друга на друга, он все еще стоял спиной к публике. Наклонившись ко мне, он сказал, согревая мне кожу теплотой дыхания:

- Благодарю тебя, мой герой.

Я кивнула, и при этом легком движении мои волосы мазнули его по лицу. У меня пересохло во рту. Сердце вдруг забилось слишком сильно и учащенно, будто в беге. Смешная реакция на незнакомого мужчину. Я чертовски отлично чувствовала, как он близко от меня, как мало на нем одежды, как руки у меня висят по швам, потому что шевельнуть ими - значило бы коснуться его. Что со мной творится? Я столь остро не реагировала на мужчин дома, в Сент-Луисе. Есть ли что-то такое в воздухе Нью-Мексико или это просто кислородная недостаточность в горах?

Он потерся лицом о мои волосы и шепнул:

- Меня зовут Сезар.

При этом движении изгиб его подбородка, кожа шеи оказались рядом с моим лицом. От него все еще исходил парфюмерный аромат тех женщин и забивал чистый запах его кожи, но сквозь него просачивался аромат поострее. Это было благоухание плоти, более теплой, чем человеческая, слегка мускусное, такое густое и почти влажное, будто в нем можно искупаться, как в воде, но вода будет горячей, горячей, как кровь, еще горячее. Запах был настолько крепкий, что я покачнулась и кожей лица почувствовала на миг мех, как грубый бархат. Чувственная память хлынула наружу и смела мое мужественное самообладание. Сила жаркими струями растеклась по коже. Я еще раньше пресекла связь с ребятами, так что была здесь сама по себе в собственной коже, но метки никуда не делись и вылезали в неподходящие моменты, как вот сейчас. Оборотни всегда друг друга узнают. Их звери друг друга чуют, и своего зверя у меня не было, а только частичка от зверя Ричарда. И она-то среагировала на Сезара. Если бы я это предусмотрела, то могла бы предотвратить, но сейчас уже было поздно. Ничего опасного, просто прилив жара, танцующая по коже энергия, которая не была моей.

Сезар отдернулся, как обожженный, потом улыбнулся. Его понимающая улыбка будто намекала на нашу с ним общую тайну. Насколько было мне известно, в мире существовал только один человек, кроме меня, с такой тесной привязкой к оборотню, и именно к тигру, а не волку, но проблемы у него были те же. Мы оба состояли членами триумвирата вампира, и никто из нас не был особо этим счастлив.

Руки Сезара поднялись с обеих сторон к моему лицу и замерли вблизи от него. Я знала, что он ощупывает этот напор неотмирной энергии, как вуаль, которую надо отодвинуть для соприкосновения. Только Сезар этого не делал. Он влил в руки собственную силу и держал меня в пульсирующей оболочке теплоты. Мне пришлось закрыть глаза, а ведь он даже еще не коснулся меня - руками.

Я открыла рот, чтобы велеть ему меня не трогать, но не успела вдохнуть, как его руки коснулись моего лица. Он втолкнул свою силу в мою. Она ударила, как электрический разряд, волоски на теле встали дыбом, мурашки волной прокатились ко коже. Сила потекла к Сезару, как цветок, поворачивающийся к солнцу. Я не могла ее остановить, и лучшее, на что я была способна, - оседлать ее, пока она не оседлала меня.

Он наклонился ко мне, все еще держа мое лицо в ладонях. Я положила руки поверх его рук, будто стараясь удержать. Сила истекала из его губ, оказавшихся над моим ртом. Она играла в моем теле и вырывалась из полуоткрытых губ, подобно горячему ветру. Наши губы встретились, и сила хлынула в каждого из нас, покалывая и щекоча, как будто две гигантские кошки терлись о наши тела. Теплота переросла в жар, и прикосновение его губ почти обжигало, будто в любую секунду наша плоть могла соединиться, воспламенившись, проплавив кожу, мышцы, кости, и мы влились бы друг в друга, как расплавленный металл сквозь шелк.

Энергия перешла в энергию секса, как всегда бывало... у меня. Неудобно сознаваться, но это правда. Мы одновременно оторвались от поцелуя, моргая, как разбуженные лунатики. Он нервно засмеялся и потянулся ко мне, будто чтобы снова поцеловать, но я уперлась ладонью ему в грудь и удержала на расстоянии. Его сердце колотилось у меня под рукой. Вдруг я почувствовала бег крови в его теле и не могла оторвать глаз от пульсирующей на шее артерии. Глядела, как быстро бьется кожа шеи, вздымаясь и опускаясь, и это напоминало игру драгоценного камня в переливающемся свете. Вдруг у меня пересохло во рту, но секс тут был ни при чем. Я даже шагнула к нему, прильнула всем телом, приблизила лицо к шее, к этому скачущему пульсу жизни. Очень мне хотелось прижаться губами к мягкой коже, вонзить в нее зубы, ощутить вкус того, что глубоко под ней. И я знала, что кровь его будет горячей человеческой. Не теплой, а горячей, как обжигающий поток жизни, согревающий холодную плоть.

Мне пришлось закрыть глаза и отвернуться, отодвинуться, заслонив глаза рукой. У меня не было сейчас с ребятами прямой связи, но их сила была во мне. Горящая теплота Ричарда, холодный голод Жан-Клода. На миг мне захотелось припасть к Сезару и пить. И тогда я отгородилась от меток, заслонила их, посадила на цепь, заперла их из последних своих сил. Когда эти метки бывали открыты между всеми нами тремя, то пронизывающие меня желания и наплыв моих мыслей были слишком страшны - или, быть может, просто слишком чужды. Не раз я задумывалась, какая частица меня содержится в телах вервольфа и вампира. Какие темные желания и странные влечения оставила я им? Если когда-нибудь придется с кем-то из них поговорить, может быть, я расспрошу об этом. А может быть, и нет.

Что-то приблизилось ко мне, и я покачала головой:

- Не трогай меня.

- Отойдем в глубину сцены, и я принесу извинения.

Это был голос жреца.

Я опустила руки и увидела, что он стоит рядом, протянув одну руку ко мне. Я ее не взяла.

- Мы не хотели ничего плохого.

Тогда я вложила свою левую руку в его протянутую ладонь - кожа у него была спокойна. Ничего, кроме человеческого тепла и твердости на ощупь.

Он повел меня к дальнему левому углу сцены. Сезар с тремя женщинами уже был там.

Тут же стояли, как стража, ягуары-оборотни, и от их присутствия блондинка и та, длинноволосая, будто снова осмелели. Они лапали Сезара, а он целовал Рамону, которая отвечала на поцелуй со страстью.

Жрец подвел меня к ним, и я уперлась.

- Не могу, - шепнула я.

Имелось в виду, что я не могу сейчас снова дотронуться до Сезара. Я не доверяла себе, а говорить этого вслух не хотела. Кажется, жрец понял.

Он наклонился поближе:

- Пожалуйста, просто встаньте рядом с ними. Никто из них к вам не притронется.

Не знаю почему, но я ему поверила. Я стояла возле этой квазиоргии, пытаясь не выглядеть так смущенно, как себя чувствовала. Тут с потолка спустился большой белый экран, и прежде чем он успел достичь пола, жрец потянул меня в сторону. Женщина моей комплекции и с той же, что у меня, длиной волос появилась откуда-то, направляясь к мини-оргии. Она присоединилась к группе, и один ягуар оттащил блондинку. Ее заменила женщина, похожая на нее. Всех, даже Сезара, заменили актерами, которые устроили оргию теней на экране. Актрисы были похожи на выбранных из публики женщин, по крайней мере в театре теней сойдет. Вот что имела в виду Даллас, когда говорила, что им нужна женщина моей комплекции и с волосами, как у меня.

Актеры на самом деле ничего не делали, но со стороны публики это должно было смотреться ужасно. Полетела одежда, женщины остались с голой грудью. Интересно, так ли это заметно у теней.

Жрец отвел меня в сторону, в небольшой занавешенный уголок. Заговорил он тихо, но отчетливо, так что, наверное, на сцене нас не слышали.

- Вас бы ни за что не выбрали, если бы мы не приняли вас за человека. Примите наши глубочайшие извинения.

Я пожала плечами:

- Ничего же не случилось.

У него был умудренный взгляд видавшего виды человека, которому бессмысленно лгать.

- Ты боишься того, что живет в тебе, и ты не примирилась с этим.

Что правда, то правда.

- Да. Не примирилась.

- Ты должна принять себя такой, какая ты есть, или никогда не узнаешь своего истинного места в мире и своего предназначения.

- Извините меня за резкость, но сегодня мне лекции не нужны.

Он поморщился и даже чуть передернулся сердито - не привык он, чтобы ему так отвечали. Я готова была побиться об заклад, что его все боятся. Может, и мне стоило бы, но весь мой страх куда-то девался, когда я поняла, что хочу вцепиться Сезару в шею. Это меня перепугало больше, чем все, что они сегодня могут мне сделать. Ладно, чем почти все, что они сегодня могут мне сделать. Не надо недооценивать изобретательность существа, которому уже несколько сотен лет. Они знают о боли и страданиях больше, чем мы, бедняжки люди, когда-нибудь можем узнать. Разве что нам очень, очень не повезет. А я, значит, считала себя везучей. Или просто была дурой.

Он сделал едва заметный жест в сторону ягуара, который меня выбрал, и тот подошел, упал на колено и склонил голову.

- Ты выбрал эту женщину, - сказал жрец.

- Да, Пинотль.

- Ты не почувствовал ее зверя?

Голова ягуара склонилась еще ниже:

- Нет, мой господин.

- Выбирай, - сказал жрец.

Коленопреклоненный вытащил из-за пояса нож. Бирюзовая рукоять была вырезана в виде фигурки ягуара. Лезвие - дюймов шесть, из черного обсидиана. Оборотень протянул клинок жрецу, и тот принял его с такой же почтительностью, с какой ему предложили. Человек расстегнул какую-то невидимую застежку на ягуаровой шкуре и скинул с головы капюшон. Волосы у него оказались густые и длинные, завязанные на затылке в узел. Он поднял к свету темное лицо, такое квадратное и выточенное, будто этот человек позировал резчикам, украшавшим ацтекские храмы. Совершеннейший профиль, если вам нравится мезоамериканский тип.

На поднятом лице не выражалось ничего, кроме спокойного ожидания.

Из публики донесся рев, который заставил меня оглянуться на актеров, но я тут же снова повернулась к жрецу и оборотню, не успев ничего разглядеть. Только тень промелькнувших полуобнаженных тел и что-то массивное и фаллическое, обернутое вокруг мужчины. В нормальной ситуации я бы глянула еще раз, хотя бы убедиться, что мне не мерещится, но не важно, что там сейчас, - настоящее шоу разыгрывается здесь. Это было ясно по безмятежному, поднятому вверх лицу оборотня, по серьезным глазам жреца, по тусклому блеску черного лезвия. Пусть там, на сцене, вытаскивают любую бутафорию, но им не создать ничего подобного напряжению, которое легло сейчас между этими двумя.

Что именно должно произойти, я не знала, но догадывалась. Этот мужчина будет наказан за то, что выбрал из публики ликантропа, а не человека. Но я - человек, уж по крайней мере не ликантроп. И я не могу допустить, чтобы его искромсали, даже если я тем самым выдам себя. В самом деле не могу?

Я слегка тронула жреца за руку.

- Что ты собираешься с ним делать?

Он глянул на меня - от игры теней его глаза показались глубокими гротами.

- Наказать.

Я чуть сильнее сжала пальцы, пытаясь сквозь податливую мягкость перьев ощутить плоть.

- Я только хочу знать, что ему не перережут горло и вообще ничего такого не сделают.

- Что делаю я с нашими людьми, это мое дело, а не твое.

Он сделал свой выговор с такой убедительной интонацией, что я убрала руку. Но теперь меня беспокоило, как же он все-таки поступит. Черт бы побрал Эдуарда с его идеей инкогнито. Никогда я этого не умела - притворяться. Всегда реальность разоблачала мою легенду.

Жрец приставил острие к щеке ягуара. В лице коленопреклоненного не было страха, ничего, только жутковатая безмятежность, от которой у меня перехватило горло, и холодок страха побежал по спине. Черт побери, на дух ненавижу фанатиков-изуверов, и вот тебе, пожалуйста.

- Постой, - сказала я.

- Не вмешивайся, - ответил жрец.

- Я не ликантроп!

- Ложь во спасение незнакомца.

Чистейшее презрение слышалось в этом голосе.

- Я не лгу.

- Сезар! - позвал жрец.

Он появился, как отлично вышколенный пес на зов хозяина. Может, я к нему несправедлива, но у меня не слишком благодушное было настроение. Если я разоблачу нашу легенду, скажу, кто я, то, возможно, и подорву какие-то планы Эдуарда. Не исключено, что, раскрыв себя, я поставлю нас в опасное положение, не знаю. Эдуард скупо делился со мною планами, и я это ему сегодня припомню, когда вечер кончится, но сейчас главное - безопасность. Стоит ли ценой наших жизней спасать чужого человека от порезов? Нет. А спасение незнакомца от смерти стоит того, чтобы рисковать жизнью? Может быть. Столько у меня было вопросов без ответов, а настоящей информации - с гулькин нос, так что уже, наверное, мозговые клетки начинали перегорать от постоянных раздумий над всем тем, что мне неизвестно.

Сезар появился рядом со мной, подальше от жреца. По-моему, он заметил лезвие.

- Что он сделал?

- Он ее выбрал из публики и не учуял ее зверя, - объяснил жрец.

- У меня нет зверя, - возразила я.

Сезар засмеялся, и засмеялся слишком громко. Он тут же прикрыл рот рукой, будто напоминая самому себе, что надо тише.

- Я видел в твоем лице голод.

Это слово он произнес так, будто надо было писать прописными буквами. Отлично, еще одно слово из сленга оборотней.

Я прикинула, как рассказать покороче, не потеряв смысла. Пришлось начинать два раза, пока я наконец сказала:

- Слишком много. Изложу коротко.

Я даже попыталась изобразить испанский акцент. Лицо жреца выражало скуку и недовольство. Он не понял ссылки на фильм. А Сезар подавил еще один смешок - он, наверное, видел "Принцессу-невесту".

Жрец повернулся к коленопреклоненному, будто выбросив меня из головы. И взрезал ему щеку. Тонкий порез разошелся, струйками по темной коже потекла кровь.

- Черт побери! - сказала я.

Он приложил нож к другой щеке оборотня. Я поймала его за запястье.

- Пожалуйста, выслушан!

Темные глаза жреца обратились ко мне.

- Сезар, - позвал он.

- Я тебе не кот, которых ты зовешь.

Темный взгляд жреца перешел с меня на стоящего рядом Сезара:

- Смотри, Сезар, как бы спектакль не стал реальностью.

Это была угроза, хотя я не до конца поняла ее значение, но в интонации сомневаться не приходилось.

- Она только просит права говорить, господин. Разве это слишком много?

- Она еще и трогает меня.

Они оба уставились на мои пальцы у него на запястье.

- Я отпущу, если ты пообещаешь, что не будешь его резать, пока не выслушаешь меня.

Его взгляд задержался на мне, и я ощутила, как грохочет его сила, извергаясь на меня. Почти физически я чувствовала, как вибрирует его рука у меня под пальцами.

- Я не могу допустить, чтобы его исполосовали за то, в чем он не виноват.

Жрец не произнес ни слова, но я почуяла движение позади - это был не Сезар, потому что он повернулся туда. Я оглянулась и увидела двух оборотней-ягуаров, идущих к нам. Вряд ли они хотели причинить мне вред - просто не дать вмешиваться. Я обернулась к жрецу, посмотрела ему в глаза и отпустила его руку. За доли секунды мне надо было решить, вытаскивать нож или пистолет. Они не собирались меня убивать, и я как минимум могла ответить аналогичной любезностью. Я вытащила нож, держа его у ноги, стараясь не особенно бросаться в глаза. Значит, нож, а не пистолет. Дай Бог, чтобы я не ошиблась.

Один из ягуаров был загорелый и синеглазый, другой - афроамериканец, которого я первым заметила в клубе, и лицо его резко контрастировало с бледным пятнистым мехом. Они шли ко мне в клубах энергии и чуть-чуть порыкивали, слабо намекая на угрозу. От этого звука у меня волосы на затылке встали дыбом. Я попятилась, оставив между собой и ягуарами коленопреклоненного.

Жрец приставил обсидиановое лезвие к правой щеке оборотня, но резать еще не начал.

- Ты только собираешься разрезать ему щеки, и все? Больше ничего не будет?

Острие вонзилось в щеку. Даже в темноте засверкали первые капли и, как темные драгоценности, покатились на пол.

- Если ты собираешься лишь слегка его порезать, то ничего страшного. Мне только не хотелось, чтобы его изувечили или убили за то, чего он не мог знать.

Жрец на сей раз повел лезвие медленнее. Кажется, я только хуже сделала. И я сказала об этом вслух:

- Я что, только хуже делаю?

Ближайшая ко мне щека начала заживать, кожа затягивалась на глазах. У меня мелькнула мысль. Я шагнула к жрецу и коленопреклоненному ягуару, приглядывая за теми двумя, что шли к нам, но они остановились и только наблюдали. Они меня заставили отступить, может, только это им и полагалось сделать.

Взяв человека за подбородок, я повернула его лицом к себе. Вторая щека уже полностью зажила. Никогда не видела обсидианового лезвия в работе и не знала, действует ли оно как серебро. Лезвие оказалось безвредным - оборотень залечил раны. Жрец все еще держал нож в поднятой руке.

Публика разразилась громовыми аплодисментами. Актеры уходили с белого экрана, представление почти закончилось, и все повернулись туда на шум, даже жрец.

Я приложила палец к острию обсидианового клинка и нажала. Острие было как стекло, боль - резкой и мгновенной. Зашипев, я отдернула руку.

- Что ты сделала? - вопросил жрец, и голос его был слишком громким - наверняка донесся до публики.

Я ответила потише:

- Я не заживлю рану - или не так быстро, как он. Это доказывает, что я - не ликантроп.

От гнева жреца воздух наполнился чем-то душным и жарким.

- Ты не понимаешь!

- Если бы мне кто-то объяснил, вместо того чтобы темнить, я бы и не путалась под ногами.

Жрец отдал лезвие коленопреклоненному. Тот принял его и склонился к нему лбом. Потом вылизал клинок, у острых краев - очень осторожно, пока не дошел до острия и до моей крови. Тут он вложил лезвие между губ, в рот, всосал, как женщина, делающая минет. Рот его задвигался вокруг лезвия. Я знала, что клинок его режет, а он сглатывает, напарывается нежными тканями на нож, а вид у него такой, будто происходит что-то чудесное, оргиастическое, донельзя приятное.

Он одновременно глядел на меня - лицо его больше не было безмятежным. Во взгляде пылал жар, который обычно появляется в глазах любого мужчины, когда он думает о сексе. Но ведь сейчас же он сосет острое стеклянное лезвие, разрезая себе рот, язык, горло, сглатывая собственную кровь, возбужденный моей кровью.

Кто-то схватил меня за руку, и я вздрогнула. Это был Сезар.

- Мы должны быть на сцене, чтобы ты потом вернулась на место.

Он смотрел на коленопреклоненного, на всех остальных очень внимательно. Обвел меня вокруг них, и все глаза следили за мной, как за раненой газелью.

Остальные три женщины были уже на месте, стояли за потускневшим теперь белым экраном. Они раздевались. Хихикающая блондинка осталась в синем лифчике и трусиках, по-прежнему хохоча до упаду. Испанка сняла только юбку и оставила на себе красные трусы и под цвет им красную блузку и красные туфли на каблуках. Они с блондинкой прислонились друг к другу, покачиваясь и смеясь. Рамона не смеялась, стояла, не шелохнувшись.

Сзади прозвучал голос жреца:

- Разоблачись для нашей публики.

Голос был тих, но Рамона ухватилась за подол блузки и задрала его вверх. Лифчик у нее был обыкновенный, белый и простой. Белье - не для всеобщего обозрения, и вряд ли она собиралась сегодня перед кем-то выставлять себя. Блузку она сбросила на пол, руки взялись за верхнюю пуговицу штанов. Я высвободилась из руки Сезара и взяла Рамону за обе руки:

- Нет, не надо!

Ее руки обмякли в моих руках, будто даже такое мелкое вмешательство разбило чары, но она на меня не смотрела. То, что перед ней, она не видела. Она разглядывала какие-то внутренние пейзажи, невидимые мне.

Я подняла блузку с пола, вложила ей в руки. Рамона машинально прижала блузку к себе, почти закрыв себя спереди.

Сезар взял меня за рукав:

- Занавес поднимается, времени нет.

Экран медленно пошел вверх.

- Нельзя, чтобы ты одна стояла одетая, - сказал он и попытался стянуть с плеч пиджак. Показалась кобура.

- Публику напугаем, - сказала я.

Экран доходил уже до колен. Он схватил меня спереди за блузку, выдернул из штанов, обнажив живот. Потом упал на колени и стал лизать мне живот, и тут экран поднялся совсем. Я попыталась схватить его за волосы, но они были слишком короткие и мягкие. Куда мягче, чем были бы мои, если бы их так остричь коротко. Зубы Сезара чуть прикусили мне кожу, и я сунула руку ему под подбородок, поднимая вверх, так что ему надо было либо разжать зубы, либо прикусить сильнее. Он отпустил меня и поднял на меня глаза. В его взгляде было что-то, но я не могла этого прочесть, - что-то больше и сложнее, чем можно увидеть в глазах незнакомого мужчины. Сложности сегодня меня совсем не устраивали.

Он поднялся, и у него было такое плавное и грациозное телодвижение, что я не сомневалась: Эдуард поймет, кто он такой. Не человек.

Сначала он подошел к длинноволосой и поцеловал ее так, будто вползал в нее через рот. Потом повернул ее, как в танце, и ягуары сразу же оказались рядом, чтобы отвести ее с охапкой одежды к ее столику. Следующей была блондинка. Она поцеловала его, вцепившись бледными ногтями в спину. Чуть подпрыгнув, она обвила его ногами, заставив либо подхватить ее, либо самому упасть. Поцелуй был продолжительный, но она его контролировала. Сезар отвел ее к краю сцены, а она цеплялась за него, как прилипала.

Ягуары отодрали ее от тела Сезара и понесли над головами, а она сначала отбивалась, потом обмякла, смеясь.

Рамона вроде бы проснулась. Она заморгала, будто не понимая, где находится и где должна быть. Уставилась на блузку, которую прижимала к себе, и вскрикнула. Сезар попытался помочь ей одеться, и она влепила ему пощечину. Я попыталась ей помочь, но теперь она уже боялась и меня, боялась всех.

Ягуары хотели помочь ей спуститься, и она упала, чтобы они ее не трогали. Наконец мужчина, сидевший с ней за столом, подошел и увел ее из света, из круга чужих.

Она плакала и что-то тихо бормотала по-испански. Надо будет с кем-нибудь о ней поговорить. Не могу я уехать из города, зная, что такие штуки будут продолжаться. Если бы это был вампир, который один раз призвал ее так, то он мог и потом призвать ее в любой момент, в любую ночь, и она бы ответила. У нее бы не было выбора.

Сезар стоял передо мной. Он поднял мою руку - наверное, поцеловать, но это была рука, которую я порезала, чтобы показать, что не исцелюсь. Хотя на это вроде бы всем было наплевать. Сезар поднял мою руку и уставился на ранку. Маленький порез, и крови немного, но он не затягивался. Будь я ликантропом, ранка уже зажила бы.

Сезар уставился на кровоточащий палец.

- Кто ты? - шепнул он.

- Долго рассказывать, - шепнула я в ответ.

Он поцеловал ранку, как мать целует пальчик ребенку, потом его губы скользнули вдоль пальца, к руке. Свежая кровь показалась из пальца, яркая и блестящая под прожекторами. Высунулся язык Сезара, подхватив капельку. Он наклонился ближе, будто для поцелуя, но я мотнула головой и пошла к лестнице, ведущей со сцены, прочь от него.

Ягуары хотели мне помочь, но я глянула на них, и они попятились, давая мне дорогу. Эдуард придвинул мне стул, и я ему это позволила. Пока я была на сцене, нам подали еду. Эдуард протянул мне льняную салфетку. Я ее обернула вокруг пальца, потуже.

Даллас встала и подошла ко мне, перегнувшись через спинку моего стула.

- Что там случилось? Я один раз выходила добровольцем, и ни с кем ничего не случалось.

Я посмотрела на нее. Лицо ее было серьезно и озабоченно.

- Если ты думаешь, что ни с кем ничего не случалось, то ты плохо смотрела.

Она озадаченно нахмурилась.

Я покачала головой. Все равно уже поздно, и вдруг на меня навалилась усталость, и не хотелось ничего объяснять.

- Это я при бритье порезалась.

Она нахмурилась сильнее, но поняла, что я не хочу рассказывать, и вернулась на место, оставив меня объясняться с Эдуардом. Он наклонился ко мне, прямо к уху, и шепнул тихо-тихо:

- Они знают, кто ты?

Я обернулась, приложила рот к его уху, хотя пришлось встать на стуле на колено и прижаться к Эдуарду. Очень интимно выглядело, зато я могла шепнуть так тихо, что даже не была уверена, расслышал ли он.

- Нет, но они знают, что я не человек и не туристка. - Обняв его за плечи, я придержала его, потому что хотела сказать еще кое-что. - Что ты задумал?

Он повернулся ко мне с очень интимным, очень поддразнивающим выражением лица. И прижался ко мне, так приблизив губы к уху, что со стороны должно было казаться, будто он туда язык засунул.

- Ничего. Я просто думал, как бы ты не отпугнула монстров от разговора.

Настал мой черед шептать:

- Обещаешь, что ничего не задумал?

- Стал бы я тебе врать?

Я отдернулась, толкнув его в плечо. Не сильно, но он понял. Стал бы Эдуард мне врать? А стало бы солнце завтра всходить? Ответ на оба вопроса положительный.

Актеры, которые нас изображали, снова оказались на сцене, в мантиях. Жрец представил их, и они получили заслуженные аплодисменты. Я была рада, что они испортили себе эффект и не оставили бедную Рамону в заблуждении, будто она делала ужасные вещи. Даже несколько удивилась этому - как если бы фокусник показал секрет трюка.

- А теперь поешьте перед следующим и последним нашим действием.

Зажегся свет, и мы вернулись к еде. Я думала, что мясо - говядина, но, попробовав первый кусок, убедилась, что ошиблась. Официантка принесла мне салфетку, и я смогла выплюнуть.

- В чем дело? - спросил Бернардо, с удовольствием уплетая мясо.

- Я телятины не ем, - ответила я и набрала на вилку неизвестных овощей, а потом поняла, что это сладкий картофель. Пряности я не распознала. Ну, кулинария вообще не мой конек.

Все ели мясо, кроме меня и, как ни странно, Эдуарда. Он откусил кусок, но потом переключился на хлеб и овощи.

- И ты телятины не ешь, Тед? - спросил Олаф. Он откусил кусок и медленно жевал, будто высасывая каждый грамм вкуса.

- Не ем, - ответил Эдуард.

- Я думаю, что это не в знак протеста против убийства бедных маленьких теляток, - сказала я.

- А ты страдаешь из-за маленьких теляток? - спросил Эдуард, глядя на меня долгим взглядом. Я не могла понять выражение его глаз. Пустыми их нельзя было назвать, просто я не понимала, о чем они говорят. Какие еще сюрпризы нас ожидают?

- Такого обращения с животными я не одобряю, но если честно, мне не нравится волокнистое мясо.

Даллас смотрела на нас так, будто мы обсуждали нечто крайне интересное, а не сорта мяса.

- Тебе не нравится волокнистость... телятины?

- Не нравится, - кивнула я.

Олаф повернулся к женщине, взял последний кусок мяса и протянул ей на вилке.

- А ты телятину любишь?

Она как-то странно улыбнулась.

- Я ее здесь ем почти каждый вечер.

С его вилки она мяса не взяла, а продолжала есть со своей тарелки.

У меня было такое чувство, будто я чего-то не поняла, но я не успела спросить, как свет погас снова. Надвигалось последнее действие. Если я останусь голодной, найдем наверняка какую-нибудь забегаловку по пути домой. Всегда что-нибудь бывает открыто.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.063 сек.)