АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Начальник службы в инспекции концентрационных лагерей (ноябрь 1943 – май 1945)

Читайте также:
  1. II. О БЛАГОВИДНОЙ ВСЕХ ГРАДОНАЧАЛЬНИКОВ НАРУЖНОСТИ
  2. II. ТРЕБОВАНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ ПРИ НЕСЕНИИ КАРАУЛЬНОЙ СЛУЖБЫ
  3. IV. Алгоритм действий командира (начальника) при увольнении военнослужащего в связи с невыполнением им условий контракта
  4. Je suis Charlie de Gaule или как спецслужбы накачивают реальность энергией страха
  5. V. Права и обязанности сотрудников службы авиационной безопасности и сотрудников органа внутренних дел на транспорте при проведении досмотров
  6. А.Н.Толстой (1883 - 1945): судьба писателя в советской России; историзм творчества.
  7. Алгоритм расчета и условия выплаты премии начальникАМ управлений по розничному бизнесу, советникАМ/заместителЯМ управляющих по розничному бизнесу и территориальным управляющим
  8. Алгоритм расчета и условия выплаты премии работникАМ отдела ПРОДАЖ розничных ПРОДУКТОВ (в т.ч.начальникАМ отДела ПРОДАЖ розничных ПРОДУКТОВ) и начальников операционных отделов
  9. Алгоритм расчета и условия выплаты премии работникАМ, занимающиМся продажами b2b (ПАРТНЕРСКИЙ КАНАЛ) и сопровождением ипотеки и начальникАМ отделов, отвечающих за ипотеку
  10. Безопасность дипломатической службы.
  11. БЛОК ВТОРОЙ. Торжество идей революционного переустройства российского общества (ноябрь 1917 – март 1921гг)
  12. Василь Голобородько (рік народження 1945)

 

Когда в Освенцим пришло предложение Поля,[130]мне пришлось выбирать: стать комендантом Заксенхаузена или начальником службы D‑I.[131]То, что Поль предоставил офицеру возможность выбора, было само по себе необычно – он дал мне 24 часа на размышления. Но это было только благосклонным жестом, которым он – как ему казалось – вознаграждал меня за сдачу Освенцима. В первый момент расставание оказалось для меня болезненным – как раз из‑за былых тягот, из‑за неполадок, из‑за множества трудных задач, решая которые, я сросся с Освенцимом. Но затем я обрадовался тому, что освобождаюсь от всего этого. Снова получить лагерь я ни в коем случае не хотел. С меня поистине было достаточно – после девяти лет работы в лагере вообще и после трёх с половиной лет Освенцима. Так я выбрал руководство отделом D I. Впрочем, ничего другого мне не оставалось. Отправиться на фронт я не мог, в этом РФСС мне дважды наотрез отказал.

Вообще‑то канцелярская работа мне не нравилась,[132]но Поль сказал мне, что я должен организовать службу так, как считаю правильным. При моём вступлении в должность 1.XII.1943 Глюкс также предоставил мне полную свободу действий. Глюкс не был доволен моим выбором – я, как назло, оказался в его окружении. Но он подчинился необходимости, потому что этого хотел Поль. Я же видел в своей работе – если не хочу сделать из неё милое, спокойное занятие, – следующее: прежде всего помочь комендантам увидеть из лагерей все задачи моей службы. То есть сделать прямо противоположное тому, что было обычным в работе D‑I.[133]А установив постоянные контакты с лагерями, осмотрев всё самостоятельно, получить возможность верно судить о трудностях и неполадках, чтобы проводить из высокой инстанции в жизнь то, что было возможно. Из своего кабинета я мог судить о развитии лагерей и получать о них представление только на основании хранившихся тут дел, приказов и переписки – с тех пор, как Айке стал инспектором. Многие лагеря я никогда не осматривал лично.

В службе D‑I регистрировалась вся переписка ИКЛ [Инспекции концентрационных лагерей] с лагерями за исключением дел, связанных только с вопросами трудоиспользования, санитарии или управления. Таким образом, из неё можно было сделать обзор всех лагерей, но не больше того. Что происходило в лагерях, как они на самом деле выглядят, из переписки, из дел видно не было. Чтобы увидеть это, надо было самому пройтись по лагерям. И я хотел этого. Мне приходилось много ездить. Чаще всего по желанию Поля, который видел во мне специалиста по внутренним процессам лагерей. Я видел, что происходит в лагерях на самом деле, видел скрытые изъяны и недостатки. Многие из них я смог устранить вместе со службой D‑II – ведь её руководитель Маурер[134]был представителем Глюкса и сам являлся инспектором. Но в 1944 изменить можно было уже немногое. Лагеря всё больше переполнялись сопутствующими явлениями. Хотя Освенцим поставлял десятки тысяч евреев для новых проектов вооружения, выполнялись они кое‑как. Сработанные на скорую руку, в огромной спешке, путём преодоления невероятных препятствий, эти чуть ли не примитивные сооружения представляли собой – в точном соответствии с установленными нормативами государственных заказов в области строительства – безотрадную картину. Добавим к этому тяжёлую, непривычную работу и всё более скудное питание. Если бы заключённых Освенцима сразу отводили в газовые камеры, их избавили бы от многих мучений. Не сделав ничего существенного, не сделав зачастую для создания оружия вообще ничего, они вскоре умирали. Об этом я в своих докладах говорил неоднократно, но давление РФСС под лозунгом «Больше заключённых для вооружения» было сильнее. Он упивался возраставшими день ото дня цифрами трудоиспользования заключённых. Однако на показатели смертности он не обращал внимания. В прежние годы возраставшая смертность приводила его в бешенство. Теперь он об этом уже вообще ничего не говорил.

Если бы по моему, не раз изложенному мнению, в Освенциме отбирали только самых здоровых и сильных евреев, можно было бы доложить о меньшем количестве работоспособных, но действительно полезных в таком случае заключённых. А так на бумаге значились большие цифры, но на самом деле из них надо было вычитать большие проценты. Они только обременяли лагерь, отбирали у работоспособных места и еду, ни на что не были годны. Напротив, они даже в силу своего наличия делали работоспособных неработоспособными. Конечный результат можно вычислить без счетовода. Впрочем, об этом я уже много рассказал[135]и довольно подробно описал в рассказах об отдельных персонах.[136]

В силу своей служебной деятельности я вступил в более близкие и непосредственные контакты с Управлением имперской безопасности. Я познакомился со всеми отделами и компетентными руководителями, имевшими дело с КЛ. Узнал я также и об отношении РСХА к задачам, которые выполнялись в КЛ. О шефе IV отдела я подробно написал;[137]его взгляды я так толком и не понял, поскольку он прятался за рейхсфюрера. Отдел превентивных заключений IV‑b[138]действовал ещё по старым довоенным принципам. Много времени он отдавал войне на бумаге. На требования военного времени там обращали мало внимания, иначе с должностей смещали бы чаще. Арест в начале войны функционеров вражеских партий не принёс, на мой взгляд, должных результатов. Вместо этого государство получило ещё больше противников. Ненадёжные элементы могли бы быть схвачены заранее, для этого хватало времени до начала войны. Но отдел превентивных заключений руководствовался сообщениями инстанций, дающих указания. Я довольно часто дрался с этим отделом вместо того, чтобы поддерживать хорошие товарищеские отношения с его руководителем.

Отдел западных и северных областей, включая особых заключенных, был очень обидчив, поскольку Запад и Север находились под особым наблюдением РФСС. С ними приходилось вести себя очень осторожно. К этим заключённым следовало проявлять особое внимание, трудоиспользовать их по возможности на лёгких работах и тому подобное. В отделе восточных областей всё обстояло иначе. Их заключённые представляли собой главный – за исключением евреев – контингент всех лагерей. Поэтому им в первую очередь приходилось отвечать за массовые работы, особенно за вооружение. Исполнительные приказы были поставлены на конвейер. Сегодня я вижу точнее. В РСХА мои просьбы об устранении неполадок в Освенциме путем приостановления доставок клали под сукно, потому что на Польшу не обращали внимания или же не хотели с этим возиться. Главное, чтобы можно было проводить акции полиции безопасности. А что потом станет с заключёнными, РСХА не волновало, потому что РСХА вообще не придавало этому большого значения. Еврейский отдел – Эйхман/Гюнтер[139] – был предельно ясен. Согласно приказу РФСС, отданному летом 1941, всех евреев следовало ликвидировать. РСХА сильно сомневалось в целесообразности приказа РФСС, который по предложению Поля распорядился об отборе работоспособных. РСХА всегда выступало за тотальное уничтожение евреев. В каждом новом рабочем лагере, в каждой тысяче признанных работоспособными оно видело опасность их освобождения, сохранения им жизней в силу каких‑нибудь обстоятельств. Никакая инстанция не была заинтересована в увеличении смертности евреев больше, чем еврейский отдел РСХА. Поль, напротив, имел поручение РФСС привлекать к работе над созданием вооружения как можно больше заключённых. Поэтому он старался сохранить как можно больше заключённых, то есть по возможности большее количество работоспособных евреев из прибывших для ликвидации транспортов. Он придавал также большое значение сохранению рабочей силы, хотя это у него не очень получалось. Таким образом, РСХА и ВФХА придерживались противоположных точек зрения. Поль казался сильнее, ведь за ним стоял РФСС, который дал фюреру обещание и теперь всё более настоятельно требовал заключённых для создания оружия. Но с другой стороны и РФСС хотел, чтобы евреев уничтожали по возможности больше. С 1941, когда Поль взял на себя концлагеря, они были включены в программу вооружения РФСС. Чем ожесточённее становилась война, тем решительнее РФСС требовал трудоиспользования заключённых. Но основную массу заключённых составляли восточники, а позже евреи. Они были главным образом принесены в жертву вооружению. КЛ находились между РСХА и ВФХА. РСХА доставляло заключённых, имея конечной целью их уничтожение всё равно каким способом: либо через немедленную экзекуцию в газовых камерах, либо в результате постепенного вымирания вследствие эпидемий (вызванных невыносимыми условиями содержания в КЛ, которые сознательно не улучшали). ВФХА хотело сохранить заключённых для вооружения. Но поскольку Поль был сбит с толку постоянно повышавшимися со стороны РФСС нормами количества трудоиспользуемых, он неумышленно содействовал РСХА – тем, что под нажимом РФСС, который требовал достижения указанных норм, тысячам трудоиспользуемых заключённых приходилось умирать. Потому что практически все необходимые условия для жизни таких масс заключённых отсутствовали. Хотя тогда я догадывался об этой взаимосвязи, я не мог и не хотел признавать её истинной. Но сегодня я вижу картину лучше. Такими и никакими иными были подлинные причины, огромные тени которых стояли за КЛ.

Концентрационные лагеря были задуманы, отчасти также непреднамеренно, для их превращения в места уничтожения огромных масс. От РСХА комендантам передавали обширные информационные сводки о русских концентрационных лагерях. От бежавших из них узников становилось известно всё до мельчайших подробностей об организации этих лагерей и положении в них. Особенно подчеркивалось при этом, что путём организации огромных принудительных работ русские уничтожали целые народности. Если, к примеру, при строительстве канала до конца расходовались заключённые лагеря, вновь создавались новые тысячи кулаков или других ненадёжных элементов, которые спустя некоторое время также полностью расходовались.

Намеревались ли таким способом постепенно подготовить комендантов к выполнению новых заданий или сделать их невосприимчивыми к условиям, которые тихо созревали в лагерях? Будучи шефом D I, я среди прочего проверял различные КЛ, а ещё больше РЛ [рабочие лагеря]. Эти проверки всегда были неприятны для комендантов. Я производил также увольнения от должности и новые назначения, например, в Берген‑Бельзене. Прежде инспекция совершенно не занималась этим лагерем. Его устроили для РСХА, чтобы содержать в нём так называемых деликатных евреев, и он был задуман как временный.[140]Комендант штурмбанфюрер Хаас, мрачный тёмный человек, распоряжался там как хотел. Хотя некоторое время (1939) Хаас пробыл на должности шутцхафтлагерфюрера в Заксенхаузене, он всё же пришел из всеобщих СС и имел слабые представления о КЛ. В Берген‑Бельзене он не стал ничего перестраивать, не стал менять мрачных гигиенических условий в этом бывшем лагере для военнопленных, полученном от вермахта, он просто не стал утруждать себя этим. Осенью 1944 его пришлось снимать потому, что он стал совершенно неприемлемым из‑за халатного отношения к делу и из‑за его историй с женщинами. Я снял Хасса и назначил на его место Крамера, который до того был комендантом Освенцима‑II.[141]Лагерь представлял собой безотрадное зрелище. Жилые и хозяйственные постройки, бараки находились в полном запустении. Гигиенические условия были гораздо хуже, чем в Освенциме.

Но до конца 1944 было сделано не так уж много конструктивного, хотя я добыл у Каммлера[142]толкового начальника строительства. Приходилось то импровизировать, то ставить заплатки. И всё же Крамер не мог искупить все грехи Хааса, хотя и прикладывал к этому большие усилия. Когда произошла эвакуация Освенцима и большая часть его заключённых прибыла в Берген‑Бельзен,[143]лагерь мгновенно переполнился и пришёл в такое состояние, которое я сам, уже ко всему привыкший в Освенциме, должен назвать ужасным. Крамер был бессилен что‑либо исправить. Даже Поль был потрясён, увидев это во время нашей экстренной, предпринятой по приказу РФСС, поездки по всем лагерям.[144]

Чтобы навести порядок, он тут же отобрал у вермахта соседний лагерь, но тот был не в лучшем состоянии. Это касалось даже воды – сточные воды, несмотря на сыпной тиф, просто уходили на соседнюю территорию. Для расселения начали тут же строить землянки. Но всего этого было слишком мало, и взялись за это слишком поздно. Несколько недель спустя подошли ещё и заключённые из Миттельбау[145]Ничего удивительного, что англичане нашли лишь смерть, умирающих, эпидемию и совсем немного здоровых заключённых, а весь лагерь – в состоянии, хуже которого нельзя было представить.[146]Война и, прежде всего, воздушные налёты сказывались на всех лагерях всё сильнее. Неизбежные ограничения усугубляли общую ситуацию. Спешно возводившиеся строения рабочих лагерей при важнейших оружейных объектах страдали от этого больше всего. Воздушные налёты на эти объекты вызывали бесчисленные жертвы среди заключённых. Хотя союзники и не бомбили сами КЛ, – места превентивного заключения, – на всех главных предприятиях по производству оружия трудоиспользовались заключённые. Там они погибали наравне с гражданским населением. С начала усиленных бомбардировок 1944 года не проходило ни дня, чтобы из лагерей не поступали сообщения о потерях в результате воздушных налётов. Конечно, я не могу даже приблизительно назвать общее число погибших. Но они исчислялись тысячами. Я сам пережил множество бомбардировок – как правило, не в надёжном убежище, нет, я переживал их на заводах, где находились заключённые. Я видел, как держались заключённые, как охранники и заключённые, сидевшие рядом в одном укрытии, рядом и погибали, как заключённые вытаскивали оттуда раненных охранников. При таких яростных налётах исчезало всё – уже не было ни охранников, ни охраняемых, были только люди, пытавшиеся спастись под градом бомб. Сам я из бесчисленных бомбардировок вышел без ранений, хотя контузило меня не раз. Я пережил бомбардировки в Гамбурге, Дрездене, а в Берлине испытывал их постоянно. В Вене меня от смерти спасла только случайность. Во время своих командировок я переживал налёты штурмовиков на поезд, на автомобиль. ВФХА и РСХА бомбили очень часто, их постоянно отделывали с воздуха. Но ни Мюллер, ни Поль не позволяли изгнать себя оттуда. Да и вся родина, по крайней мере, большие города, стала фронтом. А ведь общее количество жертв воздушных налётов вряд ли станет когда‑нибудь известным. По моей оценке, их должны быть многие миллионы.[147]Цифры потерь никогда не станут известны, их будут держать под строгим секретом.

Меня всегда будут упрекать в том, что я не уклонился от выполнения приказа об уничтожении, от этого чудовищного убийства женщин и детей. Но я уже ответил в Нюрнберге: как тогда быть с командиром авиационной эскадры, который мог бы уклониться от налёта на город, про который он точно знал, что там нет ни оружия, ни оружейных предприятий, ни военных заводов? Когда он знал точно, что его бомбами будут убиты прежде всего женщины и дети? Ведь он тут же пошёл бы под трибунал. Не хотелось бы считать это сравнением, но я считаю, что обе ситуации сравнимы. Я тоже солдат. Я, как и он, офицер. Пусть сегодня Ваффен‑СС и хотят считать не военными, а видом партийной милиции. Но мы были такими же солдатами, как и три других рода войск. Эти постоянные воздушные налёты были тяжким бременем для гражданского населения, особенно для женщин. Детей можно было хотя бы спрятать в отдалённых горных районах, не испытывающих угрозы с воздуха. Не только физическое – вся жизнь крупных городов пришла в беспорядок, – но и психическое воздействие было очень сильным. Кто видел лица сидевших в общественных бомбоубежищах, в домашних бункерах, тот видел, как они себя ведут, тот мог прочесть возбуждение, явный или смертельный ужас во время взрывов бомб, падавших лавиной. Как они прижимались друг к другу, искали защиты у мужчин, когда здания начинали шататься или даже частично обрушиваться. Даже берлинцы, которые уже немало перенесли, приходили в отчаяние. Днём и ночью, ночью и днём продолжались эти испытания нервов в подвалах. Эту войну нервов, это психическое бремя немецкий народ тоже не смог бы переносить дальше.

Деятельность службы D, Инспекции КЛ я достаточно полно представил, описывая начальников служб и отдельных начальников.[148]К этому мне добавить нечего.

Могли бы концентрационные лагеря стать другими при другом начальнике Инспекции? Я думаю, что нет. Поскольку никто, будь он ещё энергичнее или крепче духом, не смог бы противиться воздействию войны, и никто не смог бы пойти против твердой воли РФСС. Ни один офицер СС не осмелился бы сорвать планы РФСС или уклониться от их исполнения. Хотя когда‑то КЛ создал и организовал волевой Айке, за ним всё же всегда стояла твёрдая воля РФСС. То, что стало с КЛ во время войны, возникло целиком и только из воли РФСС. Потому что это он давал директивы РСХА, и только он мог их давать. РСХФ было только исполнителем. Я также твёрдо верю в то, что ни одна важная, крупная полицейская акция не могла бы начаться без согласия РФСС. В большинстве случаев он был также инициатором, зачинщиком. Все СС были инструментом Генриха Гиммлера, РФСС, они осуществляли его волю. То, что с 1944 он был сломлен более сильными обстоятельствами, а именно войной, не отменяет этого факта.

Во время своих поездок по оружейным предприятиям, на которых были заняты заключённые, я ознакомился с нашим вооружением. От соответствующих руководителей заводов я узнал много такого, что меня очень удивило. Особенно в авиационной промышленности. Через Маурера, который имел дела с министерством вооружения, я узнал о безнадёжном отставании, о крупных авариях, об ошибках планирования, которые приводили к многомесячной перестройке производства. Я узнал об арестах и даже экзекуциях известных руководителей в области оружейного производства, которые не справлялись с работой. Всё это давало мне пищу для размышлений. Хотя руководство говорило о новых открытиях, о новом оружии, на ходе войны это не сказывалось. Несмотря на наши новые реактивные истребители, воздушные налёты становились всё более сильными. Дюжине истребительных эскадр приходилось иметь дел с армадой бомбардировщиков в две‑две с половиной тысячи тяжелейших машин. Ведь наше новое оружие только создавалось и проходило испытания. Но чтобы выиграть войну, поток оружия должен быть совсем другим. Едва какой‑нибудь завод начинал работать в полную мощность, его в течение нескольких минут ровняли с землёй. Перемещение производства «победоносного» оружия под землю могло бы быть произведено в лучшем случае в 1946. Но и этим ничего бы не добились, поскольку доставка материалов и вывоз готовой продукции как и прежде зависели бы от действий вражеской авиации. Лучший пример тому – производство оружия «Фау» на предприятиях Миттельбау.[149]С воздуха разбомбили всё железнодорожное полотно вокруг заводов, спрятанных в горах. Вся мучительная многомесячная работа оказалась напрасной. Тяжёлые снаряды V‑1 и V‑2 лежали взаперти под землёй. Едва дорогу приводили в порядок, её разрушали снова. Но так в конце 1944 было почти везде. Восточный фронт «возвращался» всё больше. На Востоке немецкий солдат уже не выдерживал. Запад тоже катился назад. И всё же фюрер продолжал говорить о стойкости любой ценой. Геббельс говорил и писал о вере в чудо. Германия должна победить! Во мне шевелилось сильное сомнение в том, что мы сможем выиграть войну! Слишком много я слышал и видел такого, что этому противоречило. Но я не мог сомневаться, я должен был верить в это. Здравый человеческий разум говорил мне, что мы должны проиграть. Сердце же, отданное идее фюрера, говорило, что мы не можем пойти ко дну. Жена часто спрашивала меня весной 1945, когда уже каждый видел, что дело идёт к концу: «Как же мы сможем выиграть войну? В самом ли деле у нас в резерве есть что‑то такое, что позволит победить?» Скрепя сердце, я должен был укреплять её веру. Я не смел рассказать то, о чём знал. Ни с одним человеком я не мог говорить о том, что считал истинным, обсуждать то, что видел или о чём слышал. Я твёрдо убеждён в том, что Поль и Маурер, которые видели побольше моего, думали точно так же. Но никто не осмеливался говорить об этом с другим. Не только из страха быть привлечённым к ответственности за критиканство, но потому, что никто не желал в это верить. Наш мир не мог исчезнуть, это было невозможно. Нам придётся победить. Каждый из нас работал с таким ожесточением, как будто от нашей работы зависела победа. Да, когда в апреле был прорван Одерский фронт, мы стали прилагать величайшие усилия для того, чтобы последние, ещё державшиеся оружейные заводы с заключёнными заработали в полную мощность. Нельзя было упускать никаких возможностей. Да, мы сомневались в том, что сможем создавать необходимое вооружение в этих более чем примитивных запасных убежищах. Каждый, кто пренебрегал своими обязанностями, потому что заявлял, что уже не видит в этом смысла, немедленно смещался. Маурер даже хотел предать за это суду СС нескольких штабных служащих, но Берлин уже был окружён и мы готовились к бегству.

О безумии эвакуации КЛ я уже неоднократно писал. Но сцены, которые я при этом видел, которые были вызваны этим приказом об эвакуации,[150]впечатлили меня так сильно, что я их никогда не забуду.

Когда Поль при эвакуации Освенцима уже не получил от Байера[151]доклад, он погнал меня в Силезию, чтобы я разобрался на месте. Сначала я нашёл Байера в Гросс‑Розене,[152]там он собирался готовить приём. Где бродит его лагерь, он не знал. Из‑за наступления русских на юге изначальный план полетел к чёрту. Я тотчас же поехал дальше, чтобы успеть в Освенцим и уничтожить там всё важное, о чём получил приказ. Но я успел добраться только до Одера вблизи Ратибора. По другому берегу уже разъезжали передовые танковые части русских. На всех шоссе и дорогах Верхней Силезии западнее Одера теперь я видел только колонны заключённых, в муках шедших по глубокому снегу. Унтерфюреры, которые конвоировали это шествие трупов, обычно вообще не знали, куда они должны идти. Им была известна только конечная цель – Гросс‑Розен. Но как они туда доберутся, для всех оставалось загадкой. Они по собственной инициативе реквизировали в деревнях продукты, на несколько часов делали там привал, а затем шли дальше. О том, чтобы переночевать в сараях или в школах, не могло быть и речи, всё было забито беженцами. Этот путь страданий было легко определить, через каждые двести метров на нем лежал обессилевший или застреленный заключённый. Все встречавшиеся мне колонны я направлял на запад, в Судеты, чтобы они не оказались в забитом до отказа мешке у Нейсе. Всем начальникам таких колонн я строжайше запретил пристреливать заключённых, уже не способных идти. Их они должны были сдавать фольксштурму в деревнях. В первую ночь на дороге у Леобшутца я стал постоянно встречать застреленных заключённых. Из их ран ещё текла кровь, то есть убиты они были совсем недавно. Когда я вышел из машины возле очередного убитого, до меня донёсся прозвучавший совсем рядом пистолетный выстрел. Я побежал на этот выстрел и увидел солдата возле остановленного мотоцикла. Тут же у дерева оседал пристреленный заключённый. Я закричал на солдата: как он смеет так обращаться с заключёнными! Он нагло засмеялся мне в лицо и спросил, что я, собственно, хотел ему сказать. Я достал пистолет и тут же расстрелял его. Он был фельдфебелем люфтваффе.

Снова и снова я встречал офицеров из Освенцима, которые подъезжали на каких‑нибудь машинах. Я оставлял их на перекрёстках, чтобы собирать и отправлять на запад, по возможности железной дорогой, эти блуждающие колонны заключённых. Я видел загруженные открытые вагоны для перевозки угля, совершенно замерзших, не получавших питания – где‑нибудь на запасных путях, на дистанциях. Проходили группы заключённых без какой‑либо охраны, которые отбились от колонн или просто были покинуты конвоем. Они тоже спокойно шли на запад. Встретил я и команду английских военнопленных без всякого сопровождения. Они ни в коем случае не хотели попасть в руки русских. Я видел эсэсовцев и заключённых, сидевших на корточках в вагонах для беженцев, видел колонны из строительного и сельскохозяйственного управлений. Никто не знал, куда он должен идти. Каждому была известна только конечная цель – Гросс‑Розен.

В это время лежал глубокий снег и держался сильный холод. Дороги были забиты колоннами вермахта, обозами беженцев. Из‑за того, что машины заносило, постоянно случались аварии. На обочинах лежали трупы не только заключённых, но и беженцев, женщин и детей. На выезде из одной деревни я видел женщину, которая сидела на пне, баюкала ребёнка и пела. Ребёнок давно был мёртв, а женщина обезумела. Множество женщин с доверху нагруженными детскими колясками изнемогая, брели по снегу. Только бы подальше отсюда, только бы не оказаться у русских в руках. В Гросс‑Розене всё было переполнено. Но Шмаузер[153]тоже приготовился к эвакуации. Я поехал в Бреслау, чтобы рассказать ему об увиденном и склонить его к отмене эвакуации Гросс‑Розена. Он показал мне телеграмму РФСС: ни один здоровый заключённый не мог быть оставлен в его лагере, и Шмаузер назначался ответственным за выполнение этого приказа. На вокзале Гросс‑Розен прибывающие транспорты тут же отправляли дальше. Лишь немногие из них могли получить питание. Гросс‑Розен сам больше ничего не имел. В открытых вагонах мёртвые эсэсовцы мирно лежали среди мёртвых заключённых. Живые сидели там же и ели свои куски хлеба. Страшные картины, которых можно было бы избежать. Я был свидетелем эвакуации Заксенхаузена и Равенсбрюка. Те же зрелища. К счастью, уже стало теплее и суше и колонны могли ночевать под открытым небом. Но питания не получали по два, а то и по три дня. Помогал Красный Крест, раздавая подарки. Добыть в деревнях, через которые уже неделями шли потоки беженцев, ничего было нельзя. Ко всему добавилась постоянная опасность от штурмовой авиации, которая не упускала из виду ни одной дороги.

До последнего момента я делал всё, чтобы внести порядок в этот хаос. Но всё было напрасно. Мы сами должны были бежать. С конца 1944 моя семья жила неподалёку от Равенсбрюка. Таким образом я смог забрать её, когда Инспекция КЛ «бежала». Сначала мы отправились на север, на Дарс,[154]черед два дня дальше, в Шлезвиг‑Гольштейн. Всегда согласно приказу РФСС. Что мы вообще должны были при нём делать, что мы должны были исполнять на службе, нам не было ясно. Я ещё взял по опеку жену Айке с дочерью и детьми, которые не должны были попасть в руки врагу. Это бегство было ужасно: ночью, без света, по забитым дорогам, с постоянным страхом за оставшихся в машине – ведь я был ответственным за всю колонну. Глюкс и Маурер ехали другим путём через Варнемюнде. В Ростоке у нас застряли два больших грузовика со всей радиоаппаратурой. Они сломались, а когда поломки устранили, противотанковые заграждения закрыли и они оказались в западне.

Днём приходилось бегать из одного перелеска в другой, потому что штурмовики всё время обстреливали этот главный путь отступления. В Висмаре сам Кейтель стоял на дороге и высматривал дезертиров.

По дороге, в одной крестьянской усадьбе мы услышали, что фюрер мёртв. Когда мы об этом узнали, моя жена и я одновременно подумали одно и то же: теперь должны уходить и мы! Вместе с фюрером погиб и наш мир. Имело ли для нас смысл жить дальше? Нас будут преследовать, нас будут везде искать. Мы хотели принять яд. Я приготовил его для жены, чтобы она в случае внезапного прорыва русских приняла его вместе с детьми и не попалась им в руки. И всё же мы не сделали этого ради детей. Для них мы должны были встретить неизбежно грядущее. Но лучше бы мы этого не делали. Позднее я всегда об этого постоянно жалел. Мы, прежде всего моя жена и дети, были бы избавлены от многого. И что им предстоит испытать ещё? Мы были связаны и скованы с тем миром – нам следовало вместе с ним и погибнуть.

Госпожа Томсен, наша освенцимская учительница, после бегства жила у своей матери в Санкт‑Михелисдонне, что в Гольштейне. Туда я и отправил свою семью. Куда денемся мы, Инспекция КЛ, я в тот момент ещё не знал. Своего старшего сына я взял с собой. Он хотел остаться при мне, потому что мы ещё надеялись на сражение – в последний час, ради последнего не оккупированного клочка Германии.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.005 сек.)