МАРКС, НИЦШЕ, ФРЕЙД

Несомненно, деятельность Фрейда по созна­нию современного человека была столь же зна­чительной, что и работа Маркса и Ницше; родст­во между этими тремя критиками "ложного" со­знания поразительно; однако мы еще далеки от понимания того, как они трактовали очевидности самосознания, от усвоения этих трех учений о по­дозрении. Мы все еще находимся во власти их различия, то есть ограничений, которые наложи­ли на данных трех мыслителей предрассудки их эпохи, и мы являемся жертвой схоластики, кото­рой наделяют их эпигоны: благодаря им Маркс отождествляется с марксистским экономизмом и с абсурдной теорией сознания как отражения;

Ницше трактуется с точки зрения биологизма, ес­ли не апологии насилия; Фрейда ограничивают рамками психиатрии и обряжают в одежды за­урядного пансексуалиста.

Я полагаю, что значение для нашего времени этих трех истолкователей современного человека может быть уяснено, только если их рассматри­вать совместно.

Прежде всего, они боролись против одной и той же иллюзии, окруженной ореолом автори­тета, — иллюзии самосознания. Эта иллюзия была первым плодом победы, одержанной над предше­ствующей иллюзией - иллюзией вещи. Философ, воспитанный в школе Декарта, знал, что вещи вызывают сомнение, что они не такие, какими кажутся; но он не сомневался в том, что сознание таково, каким оно предстает перед самим собой;

в нем смысл и осознание смысла совпадают. Бла­годаря Марксу, Ницше и Фрейду мы стали сомне­ваться. Вслед за сомнением в вещи мы подошли к сомнению в сознании.

Но эти три властителя сомнения не были скептиками; они по-своему были великими "раз­рушителями"; однако это не должно вводить нас в заблуждение: разрушение, говорил Хайдеггер в "Бытии и времени", есть момент любого нового построения. Разрушение старого мира, включая и разрушение религии, поскольку она, согласно Ницше, выступает "платонизмом для народа", яв­ляется позитивной задачей. Как раз по ту сторону разрушения встает вопрос о незнании того, что означает мышление, разум и даже вера.

Все трое открыли горизонты для более аутен­тичного слова, для нового закона истины, пользу­ясь при этом не только искусством "разрушитель­ной" критики, но и искусством интерпретации. Декарт победил сомнение в вещи при помощи очевидности сознания; а эти трое победили со­мнение в сознании путем истолкования смысла. Начиная с них, понимание становится герменев­тикой: отныне искать смысл не значит разбирать по складам осознание смысла, а значит расшиф ровывать выражения смысла в сознании. Надо не противостоять им в их сомнении, а понять их хит­рость. Если сознание не таково, каким оно само представляется, то должно быть установлено но­вое отношение между явным и скрытым; это но­вое отношение должно соответствовать тому, что сознание создает между явлением вещи и ее ре­альностью. Фундаментальная категория сознания для всех троих — это отношение скрытое - явное, или, если хотите, ложное - очевидное, это то, что марксисты понимают под теорией "отражения", то, в чем Ницше сам себе противоречил, догмати­зируя "перспективизм", то, что Фрейд мифологи­зировал, говоря о "цензуре", "привратнике", "мас­караде". Главное не в этих нагромождениях и ту­пиках, а в том, что все трое, пользуясь одними и теми же средствами, то есть борясь с предрас­судками своей эпохи и разделяя их одновремен­но, создали науку, рассуждающую о смысле, на­уку, не сводимую к непосредственному осозна­нию смысла. Все трое, идя различными путями, попытались привести в соответствие свои "созна­тельные" методы расшифровки с "бессознатель­ной" работой шифровки, которую они приписы­вали воле к власти, социальному бытию, бессоз­нательному психическому. Если говорить о Фрей­де, надо иметь в виду его удивительное открытие, сделанное в "Науке о сновидениях": аналитик произвольно намечает путь, обратный тому, ка­кой, сам того не желая, проделал спящий в "рабо­те сновидения". Отныне Маркса, Фрейда и Ниц­ше отличает лишь метод декодирования и пони­мание процесса кодирования, который они все признали бессознательным; иначе и не могло

быть, поскольку такой метод и такое понимание дополняют и подтверждают друг друга. Так, у Фрейда смысл, сновидения, если говорить более обобщенно, - смысл симптомов и компромиссов, а еще более обобщенно - смысл психических вы­ражений в их совокупности неотделим от "анали­за" как тактики декодирования; и, не будучи скеп­тиком, можно сказать, что этот смысл не создает­ся в процессе анализа, а осуществляется, что он имеет отношение к образующему его совокупно­му поведению; это можно утверждать при усло­вии, что справедливо и обратное: данный метод подтверждается его связью с раскрытым смыс­лом; более того, данный метод подтверждает тот факт, что раскрытый смысл не только поддается пониманию благодаря собственной интеллигибельности, которая значительно превосходит ка­жущееся душевное смятение, но и освобождает спящего или больного индивида, когда тот при­знает и присваивает его, короче говоря, когда но­ситель смысла сознательно становится этим смыслом, который до этого момента существо­вал вне его, в его "бессознательном", а затем в со­знании аналитика.

Осознавать для себя этот смысл, который до этого был смыслом только для другого, - вот че­го добивается аналитик от пациента. Здесь рас­крывается еще более глубокое родство между Марксом, Ницше и Фрейдом. Все трое, отмечали мы, начинают с сомнения, говоря об иллюзии со­знания, и прибегают к приему расшифровки; все трое, не будучи ниспровергателями сознания, в конечном итоге стремятся к расширению по­следнего. Маркс хотел освободить праксис путем позна­ния необходимости, но такое освобождение неот­делимо от "осознания", которое наносит ответ­ный удар по мистификациям ложного сознания. Ницше хотел возвышения человеческих способ­ностей, восстановления его силы; то, что он наме­ревался сказать своей волей к власти, можно бы­ло расшифровать, размышляя над шифрами "сверхчеловека", "вечного возвращения" и "Дио­нисия", без чего эта воля на деле представала на­силием. Фрейд хотел, чтобы пациент, присваивая до этого чуждый ему смысл, расширял поле свое­го сознания, жил бы лучше и шаг за шагом стано­вился более свободным, и, если это возможно, бо­лее счастливым. Одной из первейших забот пси­хоанализа было "лечение сознания". Это справед­ливо при условии, если аналитик хотел противо­поставить непосредственному и скрытому созна­нию сознание размышляющее, построенное по принципу реальности. Таким образом, сомневаю­щийся, видящий в "Я" "несчастного горемыку", подчиненного трем властителям: Оно, Я, реаль­ность, — то есть необходимости, выступает в то же время и толкователем, отыскивающим логику •там, где господствует алогичное; и он с беспри­мерной стыдливостью и корректностью осмели­вается завершить свое исследование "Будущее одной иллюзии" ссылками на бога Логоса — не всемогущего Бога, а бога, действующего посте­пенно, глас которого слаб, но неутомим.

Поиск по сайту: