Пер. с англ. Т. Н. Замиловой. Под общ. ред. И. П. Щерова Смоленск, «Русич» при участии ТОО «Харвест», Минск, 1996 14 страница

Несмотря на то, что Жорж Шателен, родившийся в 1405 году в Генте, был дворянином фламандского [272] происхождения, он считал себя «преданным французом» и всегда писал свои стихи и исторические заметки по-французски. По всей видимости, модный в ту пору пессимизм не был ему чужд. «Я, человек печали, родившийся во мраке затмения, среди густых туманов скорби», — такими словами предваряет он свою хронику. Несмотря на это и кажущуюся беспорядочность и неточность, его повествование отличается глубоким проникновением в суть происходившего. Оруженосец герцога Филиппа Доброго, глашатай Ордена Золотого Руна, он был знаком со всеми знаменитыми людьми своего времени и был очень хорошо информирован. В 1420 году он писал:

«Город Париж, древнее средоточие королевского величия Франции, как будто изменил и имя, и место, ибо этот король и его великий английский народ сделали из него новый Лондон благодаря не только своей грубой и заносчивой манере разговаривать, но и своим языком, распространившимся по всем уголкам города, в котором они ведут себя как настоящие хозяева. Они ходят, высоко задрав головы, как олени, надменно взирая по сторонам и упиваясь стыдом и несчастьем французов, чьей крови они столько пролили при Азенкуре и других местах, чьим наследием завладели силой...

Поскольку он [Генрих V] и его английские лорды, пребывавшие здесь в таком великолепии и высокомерии, которое и представить себе нельзя, без малейшего почтения относились к присутствовавшим французским вельможам, так что можно было подумать, что английские лорды и рыцари считают, что все наследие французов принадлежит им и что последних, нравится им это или нет, следовало бы лишить и власти, и владений. Так, что в действительности, начиная с того [273] времени, самим королевством и его делами управлял английский король, по своему усмотрению он изменил должности и посты, прогнав даже тех людей, что были посажены двумя герцогами Бургундскими, отцом и сыном, назначив вместо них англичан и других выходцев той земли, чужеземцев, не соответствовавших природе нашей страны...

Изменения постов и должностей, что со своим приходом в Париж произвел король Англии, тяжело поразили парижан в самое сердце, хотя показать это они, увы, не смели! Глядя на того [Генриха], кто вошел в Париж, они кричали: «Noel! Noel!» и радовались, ибо надеялись на мир. Но познали они только несчастье и рабство. Я часто вспоминаю, как люди пришли в Иерусалим и похитили ковчег Завета, arcam foederis и надругались над храмами и святыми местами, и с какой жестокостью и цинизмом обращались с тамошними людьми, поправ всю их былую славу и счастье, обратив все в позор и несчастие. То же можно сказать и об английском короле и французах. Для них всякий путь вел к печали, а он от того, что содеял такое, испытал великую радость».³⁾

Кроме свидетельства Шателена, имеются и другие заметки.

Для бургундских аристократов, большая часть которых были французами, холодность Генриха и его чопорное высокомерие были отвратительны. Он укорял Жана де л'Иль Адама, доблестного маршала Франции в том, что тот в его присутствии появился в грубом сером камзоле и, объясняя причину этого, посмел смотреть королю прямо в лицо. (л'Иль Адам был командиром гарнизона Понтуаза, когда в 1419 году англичане внезапно напали на него и захватили.) Королю не доставил [274] удовольствия гордый ответ маршала, когда тот заметил, что французы считают, что не по-мужски опускать глаза, когда разговариваешь с кем бы то ни было, каким бы высоким не было положение собеседника. «У нас так не принято!» — сердито отозвался он.⁴⁾ Даже тогда манеры англичан казались французам холодными и неестественными, что им особенно претило в оккупантах. Все же в то время, когда арманьяки и бургундцы ненавидели друг друга больше, чем англичан, французы ничего не могли сделать, чтобы выразить снедавшее их негодование.

Чтобы встретить королеву Екатерину и заодно разделить военную добычу вассалов, супруги пэров пересекли Ла-Манш. Как записал анонимный хронист: «Король Англии встретил Рождество в Париже в гостином дворе де Турнейль; там же находились и английские дамы, прибывшие к королеве, среди них были герцогини Кларенс и Йорк, графиня Марч, жена маршала, и некоторые другие знатные дамы королевства Англии».⁵⁾

Парижане стыдились того контраста, который существовал между великолепием покоев в Турнейле короля Англии и жалкими условиями существования короля Карла VI в Сен-Поле. К своему сумасшедшему монарху они питали странную преданность, которая, вероятно, частично была своеобразным выражением их антианглийских настроений и частично была вызвана жалостью к его безумию. Гостиный двор де Сен-Поль был вполне благопристойными местом, но французский король в состоянии безумия, грязный, как никогда, со стороны малочисленного и убогого персонала получал «жалкое и скупое» обслуживание, как записал Монстреле, заметив, как «отвратительно это должно быть для всех настоящих и преданных французов».⁶⁾ Королева [275] Изабелла, к ее величайшей ярости, была вынуждена оставаться подле него, в то время, как все представители высшей французской знати были либо с герцогом Бургундским, либо с дофином, либо оказывали почтение «наследнику и регенту» в гостинице де Турнейль. Несомненно, что многие французские придворные цинично полагали, что в скором времени, учитывая возраст Карла, кто-нибудь гораздо моложе англичанина должен будет войти в его «наследство».

Все же, несмотря на все способности Генриха, все это было ничем иным, как узурпацией. В 1435 году правовой совет Болоньи провозгласил, что право наследования трона дофином Карлом гарантировано присвоением ему в 1417 году титула дофина и что Карл VI не имел права лишать его короны, ссылаясь на убийство герцога Жана, что король в то время был не в своем уме, кроме того, он, как отец, не мог быть ни судьей, ни обвинителем. Но в Англии Дом Ланкастеров уже показал, что не только знает, как узурпировать корону, но и как удержать ее.

У поклонников Жанны д'Арк, познакомившихся с ней посредством ее биографов или Бернарда Шоу, о шурине Генриха, должно быть, сложилось впечатление как о слабом создании, отставшем несколько в развитии. Даже Эдуард Перруа разделял это мнение. «По своему физическому и моральному развитию Карл был хилым, неприятным недоумком», — написал он. «Тщедушный и тонкий, с большим длинным носом на лице, лишенном выражения, на котором прятались испуганные глазки, казавшиеся хитрыми, когда не были сонными... Мрачно скитаясь по дворцам, молчаливый, коварный, суеверный, этот задержавшийся в своем развитии подросток должен был получить от судьбы еще более [276] жестокий удар, чтобы, наконец, смог проявить себя и доказать, что способен быть королем».⁷⁾ Такой портрет граничит с карикатурой. Нельзя не согласиться с тем, что рядом с такой колоритной фигурой, как Филипп Бургундский, не так-то легко получить сильное впечатление от личности дофина даже спустя столько столетий. Его неприметные внешние данные и страх, перераставший в паранойю, не являются вымыслом. Покровитель астрологов и всего оккультного, он был одиноким человеком, воспитанным на книгах, которому претили сражения, охота, турниры и прочие нормальные развлечения аристократии пятнадцатого века. Последыш Изабеллы, два старших брата которого умерли в молодом возрасте, он никогда не претендовал на трон. Однако, имеются свидетельства о том, что повзрослел он скорее рано, чем поздно. Шателен, искренне почитавший его, замечает, что «недостаток храбрости, которой ему не хватало от природы, он возмещал проницательностью». Как и Генрих V, будущий Карл VII рано стал взрослым. 1403 года рождения, уже в 1417 году, в возрасте 13 лет, он стал председательствовать на королевских советах. Год спустя он получил титул наместника Франции, что в старой Франции соответствовало званию регента, став тотчас надежной опорой опозиции еще слабо очерченного англо-бургундского правления. Он привлекал к себе чрезвычайно выдающихся и способных последователей. Несмотря на скрытный характер, он умел очаровывать. Говорят, что дофин обладал приятным голосом. Шателен характеризует его как необычайно утонченного. Несмотря на отсутствие интереса к войне, тем не менее, своим соучастием в убийстве герцога Жана на мосту в Монтеро он показал, что может быть и безжалостным, и жестоким. [277]

Несмотря на неуверенность в себе и заторможенность, этот циничный, высоко образованный молодой человек был по-своему тверд. Как бы то ни было, но в ранние годы слишком много политической власти он доверил некомпетентным фаворитам и его приверженцы оставались опасно неуправляемыми; именно по этой причине у него возникли трудности в преодолении зловещих итриг двора в Бурже. У него не было постоянной армии и не было денег, чтобы платить ей, хотя по определению специалистов, предполагаемые доходы с его практически целых территорий, по крайней мере, в три раза превосходили доходы Ланкастерской Франции. Деньги либо не взымались, либо растрачивались. Но наступил день, когда его чиновники стали добросовестно собирать налоги и он смог создать собственную армию. А пока ему предстояло сразиться с двумя гениальными противниками — Генрихом и впоследствии с Бедфордом. Так что не стоит совершать ошибку и недооценивать дофина Карла.⁸⁾

Его сторонники пользовались любой возможностью, чтобы опорочить правомерность наследования английского престола Генрихом, чем, по всей видимости, как следует разъярили короля. (Даже в 1435 году Жювеналь дез Юрсен все еще упоминал об узурпации.) Весной 1421 года Генрих получил неприятное напоминание о том, что оппозиция Дому Ланкастеров в Англии была еще жива. По подозрению в государственной измене был арестован и отправлен в Тауэр близкий родственник графа Марча, сэр Джон Мортимер. Должно быть, речь шла о заговоре, цель которого состояла в том, чтобы утвердить на троне его кузена. Опасность была так серьезно воспринята, что его заточили в глубоком подземелье. В начале 1422 года сэру Джону [278] удалось бежать, но вскоре он снова был пойман и водворен в Тауэр. В 1424 году ему удалось бежать во второй раз, но был снова пойман и предан смерти: повешен, выпотрошен и четвертован. Официальным благовидным предлогом казни послужило признание побега «изменой». На протяжении всего царствования Генриха Дом Ланкастеров каждый раз проявлял бесспокойство, когда внимание общественности привлекалось к праву Марча на престол.

Известия из дома, требовавшие его незамедлительного присутствия в Англии после трех лет отлучки, убедили Генриха в том, что, несмотря на святое для него время, Рождество, он должен был вернуться. По пути он мог провести инспекцию своего Нормандского герцогства. 27 декабря он выехал из Парижа в Руан, оставив Францию на попечение герцога Кларенса, поручив свой новый город Париж Эксетеру. В распоряжении каждого из них была поддержка его лучших полководцев. По дороге в Нормандию он нагнал королеву Екатерину и сопровождавших ее дам, отбывших несколькими днями раньше. Прощание Екатерины с отцом глубоко тронуло очевидцев. Вместе с ними скакал герцог Бедфорд, графы Марч и Уорвик, а также их пленник, король шотландцев. [279]

Глава пятнадцатая.
Ланкастерская Нормандия

«ипе longue catamite»^a)

Robert Blondel, Complanctus bonorum gallorgm

«les povres compaignons des frontieres»^b)

Жювеналь де Юрсен

Герцог и герцогиня Нормандские отмечали праздник Крещения, в честь которого устраивали пир в своем красивом новом замке-дворце в Руане. Здание это было не только символом английской оккупации, оно стало также символом обнищания горожан, поскольку на фоне всего остального города его блистательное великолепие бросалось в глаза.

На протяжении всего периода английской оккупации нормандская столица оставалась лежать в руинах. Ее предместья, а также постройки вне основных стен города, такие, как аббатства и церкви, которые можно было бы использовать для военных действий, были разрушены самими руанцами еще в 1418 году до начала осады. Другие же, внутри стен, были разрушены во время огневого обстрела города из пушек в период осады. Некоторые из зданий были реквизированы [280] англичанами, но так и не были восстановлены. Среди таких зданий было сильно разрушенное аббатство Сен-Уан, большая часть построек которого использовалась под казармы. Финансовое положение горожан пошатнулось, так как Генрих наложил на них непосильный выкуп, который до сих пор еще взимался. Но даже он понимал, что им негде было найти 300000 золотых крон сразу. После жарких споров относительно стоимости одной кроны стороны пришли к соглашению, что выкуп должен был выплачиваться ежегодно в сумме 80000 крон. Спустя 11 лет, несмотря на захват заложников, было получено всего 260000 крон. Граф Уорвик, принимавший участие в переговорах, был безжалостен в преследовании тех, кто пытался избежать уплаты своей доли, скрываясь в соседних городах, без устали «заключал их в темницы, продавал или иным способом использовал их добро, чтобы их долг королю был выплачен». Обнищание и опустошение соседних районов, а также других нормандских городов и деревень не могло способствовать процветанию. Кроме того, скудность существования в оккупированном Париже (так наглядно описанная бургундцами) лишала Руан былого рынка сбыта предметов роскоши.¹⁾

Генрих возглавил съезд, созванный им в Руане, куда были приглашены представители трех нормандских сословий: дворян, духовенства и горожан. Кроме того, туда прибыли также представители и других «завоеванных земель», территорий, которые были покорены до подписания договора в Труа. Однако нам неизвестно, сколько человек принимали участие в съезде. Король-герцог призвал их к полному соблюдению договора, заявив, что знает о плачевном состоянии монетного двора и попросил совета относительно его [281] улучшения. Предполагается, что именно по их совету он ввел налог на серебро, чтобы чеканить монету лучшего качества. Он объявил также о введении в Нормандии столь необходимого стандарта весов и мер, приняв руанский стандарт за один гран. Граф Солсбери как владелец графства Перш и вассал короля принял перед ним торжественное обязательство, напомнив остальным о введении новой социальной иерархии.

Военная администрация сверху донизу была чисто английской. Все капитаны и лейтенанты (командиры и их заместители) гарнизонов были также исключительно англичане. Кроме городов, имелось не менее шестидесяти замков, укомплектованных гарнизонами. Похоже, что во время прибытия Генриха в герцогство в Северной Франции было, вероятно, около 5000 английских солдат (среди простых солдат — французов насчитывалась лишь небольшая горстка). 1600 человек из общего количества были размещены на новой южной границе государства от Авранша до Вернейля, еще 1600 — на восточной границе, протянувшейся от Понтуаза до О и еще 950 — в долине реки Сены, остальные 1400 были разбросаны по замкам английских феодалов и, примерно, чуть более 150 были расставлены вдоль дороги, ведущей из Шербура в Эвре через Кан. В тот момент командование над ними возглавлял Кларенс, энергичный наместник короля.

Значительное число гарнизонов располагалось в городах и замках по берегам рек. Они были жизненно важными не только для обороны, но их барки являлись основным транспортным средством на реке для передвижения и транспортировки продуктов и товаров. Роль Сены и Уазы, которую они играли в Северной Франции, сравнима разве только со значением Миссури и [282] Миссисипи для старого Юга Америки. Чрезвычайно важно было не упустить контроль над ними. Расположенные вдоль их берегов замки, особенно те, что стояли на перепутьях, были заняты англичанами, которые строго проверяли пропуска и грузы проходивших мимо судов и взымали пошлины. Одновременно эти же многофункциональные суда, баллингеры, патрулировали реки, высматривая противника по берегам и на воде. В случае вражеской атаки силы подкрепления могли быть доставлены довольно быстро к любой из крепостей. Это имело основополагающее значение для столь малочисленной армии, воины которой были рассеяны небольшими группками. В среднем, малые гарнизоны насчитывали трех тяжеловооруженных солдат и девять стрелков. Хотя в маленьком замке Пон-д'У, охранявшем подступы к мосту через реку Вир под командованием капитана в 1421 году, служило всего 8 человек. Гарнизоны замков, находившихся в частном владении, насчитывали еще меньшее количество солдат.

Что касается гражданской жизни, то все существовавшие до завоевания должности были сохранены, включая даже самые незначительные, так же как и привилегии. Генрих стремился к установлению хороших отношений с беднейшими сословиями, бедными горожанами и крестьянами. В 1419 году он издал указ, согласно которому все владельцы небогатых домов могли вернуться на свои прежние места обитания. Он снизил ненавистный всеми налог на соль. С другой стороны, отношение к дворянам, покинувшим герцогство, оставляло желать лучшего. Король приказал своим бальи^c) выявить имена [283] тех дворян, которые присоединились к арманьякам или «бандитам»; оказалось, что многие, передав свои замки и поместья женам, сражались тем временем против англичан. Когда это обнаружилось, то их поместья были конфискованы. В герцогстве было настолько неспокойно, что за период с мая 1421 года по сентябрь 1422 было поймано и повешено 386 разбойников. Вероятно, вследствие такого положения Генриху пришлось пересмотреть свое отношение к непокорному дворянству Нормандии; в конце 1421 года людям всех классов и сословий он предложил полное прощение при условии, что они вернутся до Сретения 1422 года (2 февраля) и в присутствии бальи или командира ближайшего к границе гарнизона принесут ему клятву верности. Во всяком случае, за период его пребывания в Нормандии в начале 1421 года все отсутствовавшие нормандские дворяне считались мятежниками, а их «самовольная отлучка» рассматривалась как мятеж против короля-герцога. Генрих продолжал широко использовать этот предлог для конфискации их земель, которые передавал в качестве наград английским поселенцам.

Судьба дворян, отправленных в изгнание, как нам известно из записей Робера Блонделя, была печальной. Будучи еще в молодом возрасте (он родился в 1390 году), Блондель в 1418 году покинул родной Котантен, где его дед, землевладелец Гильом Блондель, был сеньором Равенвиля возле Баланса. Укрытие он нашел в Париже, где учился и стал священником. Он написал три книги, в которых осудил английское завоевание Нормандии. Все они особенно интересны тем, что рассказывают о судьбах беженцев. В написанной в 1420 году работе «Боль всех добрых французов» Блондель сетует на то, как «плененная Нормандия стонет под [284] ярмом леопарда [Англии]. Некоторые обременены оковами, другие же умирают от пыток. Есть среди них и такие, что пали от меча, есть и такие, что покинули землю своих отцов, есть и такие, что умерли от отчаяния, скрежеща зубами под гнетом тирании. Несчастные изгнанники лишены всего, им даже негде искать для себя спасения».²⁾ Оглянувшись назад в 1449 году, он записал, что «уж скоро тридцать пять лет будет с тех пор», и жалуется далее:

«До войны мы были знатными, богатыми и сильными. Сегодня, разбитые и уничтоженные нуждой, мы живем на подаянии. Многие из нас, благородных кровей, вынуждены браться за самую черную работу; некоторые работают в услужении у портных, другие на постоялых дворах, в то время, как английские скотники и мужланы из самых низов с важным видом топчут нашу землю, богатеют на нашем наследии и щеголяют ворованными титулами герцогов, графов, баронов и рыцарей».³⁾

Вот что он пишет о «невероятном разорении моей страны».

Несомненно, во времена Генриха разорение имело место. В декабре 1421 года в провинции де Ко он издал указ для охотников на волков:

«До Нашего слуха дошло, что с тех пор, как начались эти доселе длящиеся войны и по их причине в Нашем герцогстве значительно выросло количество волков, волчиц и других хищных зверей, особенно это касается судебного округа Ко, и волки эти, к сожалению, разорвали несколько человек, а посему наши верноподанные по своей простоте душевной так напуганы, что не осмеливаются оставаться в домах своих, в необнесенных оградой городах и селениях или оставлять [285] детей и не выходят на работу; так что упомянутые злобные звери уже значительно сократили поголовье скота и количество сельскохозяйственной продукции этой земли, оставшейся почти безлюдной».

Аналогичные послания были отправлены охотникам на волков в Карантане, Шербуре, Бейе, Жизоре и других нормандских городах.

Но причиной разорения были, скорее всего, английские гарнизоны, нежели волки, поскольку войскам, бальи, капитанам, тяжеловооруженным воинам, а также скромным лучникам жалование выплачивалось очень нерегулярно. Мы знаем, что граф Суффолк и сэр Томас Рокби в 1417 году получили для своих солдат шестимесячное жалование, а потом до середины 1418 года ничего не получали, и то выплаченных денег могло хватить только на квартал. В январе 1418 года сэр Джон Пелхем написал из Кана: «Я здесь сижу без жалования». В письме за тот же год один солдат, участвовавший в осаде Шербура, пожаловался: «Мы здесь так давно находимся, такие большие затраты приходится нам нести при каждой осаде, которые мы проводим, а с тех пор, как мы прибыли из Англии, жалование нам не выплачивалось, а посему умоляю тебя всем сердцем прислать мне 20 фунтов». В конце 1419 года сэр Джильберт Холсейл, капитан Эвре, пожаловался, что с Михайлова дня не получал ни жалования, ни провизии и предупредил о том, что люди его начнут дезертировать. Предупреждение свое он повторил в 1420 году, но только в середине лета они кое-что получили.⁴⁾ Волей-неволей войскам, чтобы продержаться, приходилось грабить крестьян.

Генрих, чтобы облегчить положение, прилагал нечеловеческие усилия. Он самолично посылал приказы [286] военному казначею об уплате жалования тому или иному гарнизону. Поначалу деньги приходили от английского казначества, но позже эта обязанность была возложена, в основном, на нормандское казначейство. Система эта, однако, не слишком хорошо работала по той простой причине, что королю часто не хватало наличных денег; жалование такому жизненно важному гарнизону, каким был Кале, опаздывало на несколько лет, несмотря на пожелание короля, чтобы оно выплачивалась ежемесячно. Образовав специальные комиссариаты, которым вменялось в обязанность кормить гарнизон, он пытался остановить обирание крестьян, ноша эта на оккупированной территории оказалась бы непосильной и Наполеону. Снабжение армии взяли на себя нормандские виконты,^d)принявшись поставлять крупнорогатый скот, овец, а также вино и сидр. В 1420 году под началом главного казначея Нормандии были введены две должности королевских поставщиков, в обязанность которых вменялось поставлять провизию, ввозимую кораблями из Англии, в гарнизоны. Но то ли в виду амбициозности операции, то ли в результате коррупции или неэффективности ее проведения, но она с решением проблемы не справилась. Генрих хорошо понимал опасность возникшей ситуации. Совет его заявил, что солдат «следует заставить платить за продукты в деревне, с нуждой которой должно покончить, иначе Нормандия, так и не поднявшись на ноги, будет для него потеряна».

В декабре 1418 года людям, которые понесли физический урон или потерпели материальные убытки от [287] английских гарнизонов, было сказано, что для возмещения ущерба они могут обратиться в суды виконтов. В апреле 1419 года Генрих отдал строгий приказ, согласно которому солдаты или чиновники ничего не могли брать у крестьян, не заплатив положенной цены. В августе он распорядился о написании строгого кодекса поведения гарнизона. В январе 1421 года, во время визита в Руан вместе с королевой Екатериной, он издал показательный «декрет»:

«Король, прослышав о том, что некоторые английские подданные осуществляют неправедные реквизиции, подвергая бедных людей насилию, вследствие чего существует опасность, что купцы бросят свой промысел, а крестьяне перестанут трудиться, запрещает у людей с равнин взымать подати у ворот и мостов городов и крепостей, отнимать лошадей и других тягловых животных без согласия их владельцев, брать без уплаты должной цены крупнорогатый скот, продукты питания, вино и изделия».

За все это налагалось наказание в виде штрафов и тюремного заключения. Все же в апреле 1421 года Генриху еще раз пришлось запретить воровство и неофициальное налогообложение пастбищ. В следующем месяце был отправлен в поездку по герцогству, с целью проверки соблюдения указов короля капитанами гарнизонов и его подчиненными, сэр Джон Радклифф. В декабре того же года Генрих издает новый декрет, в котором сердито сетует на своих солдат, которые продолжают грабить и обирать крестьянство; он грозит им заточением в случае, если они будут уличены в нарушении его распоряжений, повешением в случае поимки за то же прегрешение вторично.⁵⁾

Кроме жестоких дисциплинарных мер, у короля не [288] было иных эффективных средств контроля за поведением своих солдат на расстоянии. Базен, проведший много лет в Нормандии и Париже в период их оккупации англичанами, говорит о «наглой и недисциплинированной английской армии». Средневековым армиям, обычно, всегда не хватало дисциплинированности, они часто промышляли грабежами и разбоем. Генрих, отчаянно стремившийся завоевать расположение простых французов, был одним из немногих полководцев, кто пытался хоть как-то пресечь это. Он назначал специальных уполномоченных, которые осуществляли инспекцию гарнизонов. Была снова введена должность сенешаля Нормандии. В обязанности лица, занимавшего это место, входил контроль за поведением гарнизонов. Но особого эффекта это не дало. Неповиновение оказывали как низшие, так и высшие чины. В 1420 году население Манта пожаловалось королю на вымогательство со стороны графа Марча. Затем начались дезертирства; в августе 1422 года Генрих поручил капитану Понт-де-Л'Арша арестовать «некоего бродячего англичанина, скитавшегося по разным местам, промышлявшего грабежами и подбивавшего солдат на дезертирство».⁶⁾ Но он понимал, что одним средством всего положения не исправить. Добиться регулярной выплаты жалования было мало. Даже его административный гений не видел альтернативы заработной плате.

Его запрет на взимание пошлин не был лишен определенной иронии. Похоже, что было запрещено проводить неофициальные поборы. Монстреле пишет, что никому не разрешалось входить или покидать города, оккупированные англичанами, без дорогого разрешения стоимостью в четыре су — «обычной статьи королевского дохода», — комментирует хронист. Гнев [289] Генриха, вызванный взиманием пошлин, был направлен в армии только против тех, кто делал это без его санкции. С пастбищ, с дворов, за охранные грамоты, billets и таможенные пропуска об уплате акциза он получал существенный доход, взимаемый в качестве налогов именем короля.⁷⁾ Скорее всего, платить налоги официально французам нравилось ничуть не больше, чем платить неофициальные подати. С такой же уверенностью можно сказать, что английские войска, взимавшие их, не слишком церемонились.

Вскоре попытка сделать из Гарфлера второй Кале путем заселения его англичанами была признана неудавшейся, несмотря на то, что многие купцы заняли предложенные короной дома. (Эта практика продолжалась еще и в 1419 году, когда лейтенант, сэр Хью Латтерелл, получил полномочия жаловать жилища всем англичанам, кто только обратится с подобной просьбой.) Английское присутствие в Гарфлере было чисто военным, поскольку город являлся морским портом, охранявшим устье Сены. Примерно в 1417 году Генрих изменил решение и оставил идею массовой колонизации, отдав предпочтение небольшим поселениям, которые могли со временем слиться с соседними общинами. Заселение Кана началось сразу после капитуляции города и умышленно велось в куда меньших масштабах, чем в Гарфлере. Английские поселенцы жили бок о бок с французами. Кан был столицей западной Нормандии и центром финансовой администрации нового режима; к началу 1418 года в городе обосновалось Нормандское казначейство и расчетная палата. Возникла срочная потребность в английских солдатах, купцах и чиновниках. На купцов возлагались надежды по оживлению экономики и былого благоденствия города после [290] насильственного и добровольного изгнания 500 его граждан, отправившихся в Анжу. Гарнизон Кана насчитывал 15 тяжеловооруженных воинов и сорок пять стрелков. Один из последних, Жан Милсент, ставший впоследствии тяжеловооруженным воином, который называл себя «гражданин Кана», в 1421 году получил не меньше пяти домов в городе (с обязательством выставлять людей для ночного караула четыре ночи в году). Особенно большая потребность возникла в чиновниках. В 1419 году в качестве контролеров расчетная палата наняла Роджера Уолтхема, Жана Бринкли и Уильяма Уимингтона (который был женат на француженке); на другой год к их числу присоединился Джон Чепсто, бухгалтер из священнослужителей. Несколько купцов, в том числе и торговец мануфактурными товарами из Лондона Николас Бредкирк, стали чиновниками по налогообложению.⁸⁾

Но английская власть в герцогстве постоянно находилась в опасности. Время от времени, против англичан выступали два изгнанных нормандских вельможных сеньора во главе своих отрядов, выходцев из знаменитого рода Аркуров. Это были сам граф Аркур и граф Омаль, оба их графства были отняты у них королем Англии. Первый из них, Жак д'Аркур, переключившийся в 1422 году с союза с бургундцами на союз с дофинистами, возглавлял небольшой отряд нормандских изгнанников, обосновавшийся в Пикардии и иногда совершавший налеты на приграничные районы герцогства. Его кузен Дан д'Аркур, поселившийся в Анжу, водил отряд примерно такой же численности вглубь Нормандии. В мае 1422 года Омаль и виконт де Нарбонн с 2000 солдат захватили Верней, убив 700 англичан. Генрих приказал разрушить все замки, которые [291] нельзя было снабдить гарнизонами, чтобы они не стали плацдармами для разбойников.

Поиск по сайту: