|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Пер. с англ. Т. Н. Замиловой. Под общ. ред. И. П. Щерова Смоленск, «Русич» при участии ТОО «Харвест», Минск, 1996 15 страницаОпасность порой угрожала даже столице герцогства. В июле 1419 года граф Уорвик был поспешно отправлен королем в Руан для расследования недавно раскрытого заговора, целью которого, очевидно, была передача города в руки дофинистов. Аналогичный заговор был раскрыт в 1422 году, во главе его стоял казненный впоследствии Робер Алорж, самый богатый ювелир Руана. В декабре 1421 года капитаны стоявших вдоль реки замков получили предупреждение о том, что столице грозит опасность. Весь двигавшийся по Сене транспорт подлежал тщательным проверкам, задержанные в неположенных местах суда затоплялись. Но самые большие беспокойства в Нормандии, несмотря на то, что Генрих предпринимал все меры, чтобы наладить с нормандцами хорошие отношения, возникали из-за того, что он был вынужден ввести новый разорительный для них налог. Королю-герцогу требовались средства для поддержания в порядке своих городов, замков и гарнизонов, а также деньги для продолжения ведения военных действий, поскольку в его намерение входило подчинение своему правлению и всей остальной территории Франции. Он понимал, что Англия не могла и не станет больше субсидировать его планы, на что парламент уже начинал неоднозначно указывать ему. Таким образом, ему ничего другого не оставалось, как облагать жестокими налогами завоеванные земли. Поскольку Нормандия была единственной страной, находившейся в полном подчинении англичан, то ей предстояло стать их основной дойной коровой. Представители нормандских сословий [292] получили представление о том, что ждало их впереди после встречи с Генрихом, происшедшей в начале 1421 года. Всем сословиям без исключения, даже наиболее знатным, придется отныне платить еще более тяжелые подати, чем раньше. Но оккупация уже и без того причинила экономике Нормандии бесчисленные бедствия. Пребывали в упадке сельское хозяйство, рынки и финансы. Надежд на их оживление, ввиду общей нестабильности, было мало. Торговый флот каждого порта реквизировался для поставки из-за Ла-Манша провианта английским войскам. Тысячный поток эмигрантов разорил находившуюся и без того в упадке торговлю полотном в Кане; покинувшие город ткачи устанавливали свои станки в Бретани и составляли конкуренцию тем, кто остался дома. По всей Франции можно было встретить изгнанных из Нормандии ремесленников, а некоторые из литейщиков герцогства нашли приют в Германии.9) Деморализующим фактором для горожан было также и то, что их зачастую сгоняли часто в одно место и отправляли в качестве заложников в Англию. Кроме того, они часто становились объектами репрессий после раскрытия очередного заговора или налета, так как подозревались в причастности к нему. Тяжелые налоги обескуражили всех. В период правления Бедфорда, который оказался более гибким и гуманным руководителем, чем его брат, ситуации было суждено немного улучшиться. Кроме того, этому также способствовало обеспечение большей безопасности пролива, что открывало новые возможности для нормандских портов. Регенство Бедфорда, по сравнению с периодом царствования его брата, стало для Нормандии периодом истинного процветания.10)[293] Нормандцы относились к Генриху со страхом и ужасом, в то время как Бедфорда позже они, похоже, по-настоящему любили. Английские историки, как правило, не относят на счет Генриха замечания (относительно изнания англичан из Нормандии) Робера Блонделя ввиду того, что они были написаны спустя много времени после смерти короля. Однако Блондель был всего на три года моложе короля и является вполне благонадежным источником информации с хорошей памятью. Он харктеризует Генриха как «жестокого и свирепого короля», как «тирана» и «мучителя». Отношение к английской оккупации меняется в зависимости от сословия. Положение знати осложнялось тем фактом, что браки и родственные отношения связывали их с другими благородными семействами по всей Франции, тесно переплетая их узы с группами кузенов, составлявших ядро партий дофинистов и бургундцев. Нормандская знать, связанная родством с бургундцами, колебалась, не зная, что делать: то ли поддерживать режим, то ли бороться с ним; у всех имелись родственники, кто убил или был убит дофинистами, а сторонники дофина, если верить одному из бургундских источников, совершали преступления еще более страшные, чем сам дьявол. Инстинкты горожан, как деловых людей, толкали их на «сотрудничество» с оккупантами и вызывали отказ от сопротивления: ситуация нам знакомая из опыта Второй мировой войны. Интересы их, в первую очередь, были связаны с безопасностью торговли и коммерции, кроме того, у них была возможность подзаработать в качестве платных воспитателей детей. (Их вполне устроило бы сравнительное благополучие, которого они достигли в результате [294] проницательного и тактичного правления Бедфорда, тем более, что новый администратор и его меры показались им куда более симпатичными, чем его братца.) Но больше всего невзлюбили англичан простые люди, которые больше всего страдали от чрезмерного внимания солдатни и были вынуждены тащить на своих плечах основной груз новых налогов. Вскоре английские поселенцы почувствовали, что в Нормандии их не ждали. В тавернах, когда напитки разжигали чувства, часто можно было услышть восклицания: «Сын англичанина!», что считалось наивысшим оскорблением, эквивалентом выражению «сукин сын!»11) Некоторые представители духовенства отказывались публично молиться за короля Генриха. Нормандские крестьяне и торговцы продавали зерно за границей герцогства дофинистским гарнизонам. Все крестьянство было враждебно настроено. Во время путешествий, особенно при пересечении лесистой местности, английским войскам приходилось быть начеку. В цитаделях, в крепостях английские гарнизоны ни на мгновение не осмеливались ослабить бдительность. Особую угрозу таила bocage, холмистая, поросшая рощами местность; большая часть территорий графства Аркур, отданного герцогу Эксетеру, представляла собой именно такой ландшафт и его чиновники были слишком напуганы, чтобы собирать налоги за аренду. Опасностью веяло отовсюду — опасны были партизаны-дофинисты, опасны были разбойники. Массовые казни и взятие заложников не решало проблемы в целом. Режим держался, но был нестабильным. Нет ничего удивительного в том, что большая часть поселенцев в скором времени стали испытывать [295] ностальгию по Англии. Конфискованные земли, которыми они здесь владели, были зачастую ничуть не лучше пустошей, потому что не хватало рабочих рук, чтобы обрабатывать их. Местное население считало их самозванцами и врагами. Несмотря на жестокие меры пресечения, они в больших количествах предпринимали попытки пересечь пролив и вернуться в Англию. В апреле 1421 года Генрих капитанам Гонфлера и Дьеппа, лейтенантам Гарфлера, Кана и Шербура разослал приказ задерживать людей любой национальности («включая и лиц английского происхождения»), независимо от положения или пола людей, не давая им уехать «без нашего специального разрешения». Каждый, кто попытался бы покинуть Ланкастерскую Нормандию без пропуска, подвергался смертной казни и конфискации имущества. Но даже эти драконовские меры не стали панацеей. К тому времени, когда французы восстановили свое владычество в Гарфлере в 1435 году, от колонии англичан, насчитывавшей когда-то 10000 человек, осталась всего небольшая горстка. После смерти короля регент Бедфорд, разрешив поселенцам возвращаться домой, показал, что попытки брата колонизировать страну считает серьезным просчетом. Генрих и Екатерина выехали из столицы Нормандии 19 января. Их сопровождали герцог Бедфорд, граф Маршал, графы Марч и Уорвик, многочисленные рыцари и дворяне, а также несколько высокопоставленных дам и король Яков. Их военный эскорт состоял из отборнейших тяжеловооруженных воинов и стрелков. Во время пересечения Амьена и других городов, встречавшихся на пути в Кале, их встречали официальными приветствиями и церемониальными подарками. Королю особенно понравилось то внимание и комплименты, [296] которые расточались французскими подданными его царственной супруге. Но по всей видимости, это было вызвано не ее красотой, а тем фактом, что Екатерина была дочерью их законного суверена Валуа. Жителями Кале им был оказан самый горячий и (в чем можно не сомневаться) искренний прием, за которым последовало их отплытие в Англию.
Глава шестнадцатая. «Осады... потребляли значительную часть его финансов, как в Англии, так и во Франции, и в Нормандии» Сэр Джон Фастольф «И тот король, чьи непомерные расходы, Превосходящие плоды трудов его земли, Быть должен свергнут». Thomas Hoccleve «The regement of princes» Король со своей свитой высадился в Дувре 1 февраля 1421 года. Чтобы приветствовать их, на берегу собралась огромная толпа. Бароны пяти портов по мелководью доставили короля и королеву на землю на своих плечах. Подданные Генриха приняли его, по словам Монстреле, так, как если бы он был «одним из ангелов Господних». С женой, под одобрительные возгласы толпы, он тотчас отправился в Кентербери, чтобы поклониться гробнице Святого Фомы и встретиться с архиепископом Чайчелом. После чего он выехал в Лондон, чтобы организовать прием Екатерины, она следовала позади него на носилках. В Элтеме 21 февраля они встретились, а оттуда в тот же день въехали в Лондон. [298] В Блекхите королевскую чету ожидали, чтобы сопровождать далее, облаченные в лучшие одежды мэр, Уил Кембридж, олдермены, шерифы, официальные лица из гильдий Сити, а также целая армия лондонцев. На этот раз устроенные для них пышные зрелища и разыгрываемые спектакли были столь же великолепными, как и те, которыми приветствовали короля после победы у Азенкура. Как и в 1415 году, Генрих, отправляясь в собор Святого Павла, снова был одет во все пурпурное, цвет Страстей Христовых, чем еще раз продемонстрировал крепость своей веры. Два дня спустя Екатерина, облаченная в белые одежды, была коронована и помазана на царствие в Вестминстерском аббатстве архиепископом Кентерберийским. После чего она в короне возглавила коронационный пир, даваемый в Вестминстер-Холле, а Генрих, как полагалось в соответствии с традицией, отсутствовал. Поскольку был пост, пиршественное меню состояло исключительно из рыбных блюд и сладких пудингов. Разнообразие первых поражало, подавались осетры, лососи, камбалы, морские угри и морские свиньи. Королевские повара превзошли самих себя, создавая самые утонченные кушанья в виде живописных картин из теста, которые появлялись между сменами яств. Но вот изображение тигрицы, которую вел за собой на цепи Святой Георгий, могло быть неверно истолковано. Во время пира королеве, преклонив колена, прислуживали ее девери, Бедфорд и Глостер.1) После трех лет войны Генрих уже не был тем юнцом с гладким лицом, изображение которого можно увидеть в Национальной галерее. Его образ с короной на голове предстает перед нами на каменной стеле в Йоркском соборе, работы 1425 года. Недавно было [299] засвидетельствовано, что это изображение обладает портретным сходством. Неожиданно для нас у короля мы видим маленькую раздвоенную бородку, какая была у Ричарда II. Из-под густой шапки тщательно завитых волос на нас взирает красивое властное лицо, хранящее следы напряженности и озабоченности.2) Борода (изображенная также на лицевой стороне Большой Печати) дает нам ключ к разгадке еще одного неожиданного сходства. Миниатюра, на которой представлен Святой Георгий в «Часовне Бедфорда», не только рисует облик святого в золоченых доспехах, плаще рыцаря Подвязки и стриженной под горшок шевелюрой, но и с маленькой раздвоенной бородкой. По мнению автора, это также портрет Генриха. В течение всего периода отсутвия короля его режим в Англии держался превосходно, частично благодаря усилиям регента Бедфорда, частично благодаря гордости, которую испытывали подданные по поводу его триумфального шествия по Франции. Лолларды, вернее, то, что от них осталось, уже не вызывали беспокойства. Сэр Джон Олдкасл был пойман в 1417 году и, подвешенный в цепях к перекладине, был заживо сожжен на костре. Приверженцы короля Ричарда II и графа Марча отказались от дальнейшей борьбы (несмотря на то, что родственник Марча, сэр Жан Мортимер, все еще строил козни). Валлийцы оставались лояльными, а «Грязный поход» шотландцев под предводительством герцога Олбани и графа Дугласа имел известный для всех шотландских вторжений конец: в самом начале был без труда пресечен герцогом Эксетером. За исключением нескольких случаев насилия на севере Англии и на границе с Уэльсом по всей стране сохранились восстановленные Генрихом законность и правопорядок. Но ничего [300] удивительного в этом не было, поскольку те районы были известны своей нестабильностью. Прибрежному и морскому плаванию опасность со стороны каперов, как это было на протяжении десятилетий до прихода Генриха к власти, больше не угрожала. Были искоренены не только французские каперы, но также и кастильские, поскольку были ликвидированы их базы во французских портах, контролируемых теперь английскими войсками, оккупировавшими Нормандию, а также союзниками — Бургундской Фландрией и Бретанью. К тому же «Королевские корабли» надежно и эффективно осуществляли патрулирование прибрежных вод. Тем не менее, в атмосфере ощущалась некоторая напряженность. Не все сумели обогатиться на «трофеях, привезенных из Франции», слишком велико было количество людей, для которых война ассоциировалась с повышением налогообложения. В 1416-1418 годах архиепископ Чайчел неоднократно обращался к духовенству, которое все с меньшим рвением молилось об успехах короля; платить налоги духовенству нравилось ничуть не больше,+) чем всем остальным, поэтому они заметно стали охладевать к бесконечным военным кампаниям, выкачивавшим из их карманов деньги. Парламент 1419 года проголосовал за выделение для войны еще меньшей суммы. В декабре 1420 года, непосредственно перед возвращением Генриха, он выразил недовольство по поводу того, что все свои петиции вынужден был отправлять за границу королю на рассмотрение (невзирая на то, что тот регулярно и своевременно отвечал на них даже в самых опасных для себя ситуациях) и проявил полнейшее нежелание голосовать за дальнейшее несение военных расходов, так что от своих требований Генрих был вынужден отказаться. [301] Как указывал Мак Ферлейн: «Генрих, похоже, не слишком загружал свою голову беспокойствами относительно финансовой целесообразности своего предприятия; бесспорно, в деньгах он нуждался, но его совершенно не волновало то, каким образом он их получит... Современные оценки, построенные на неточном понимании бухгалтерского учета средневековья, к сожалению, не дают нам представления о истинной тяжести положения».3) Не было ни одного правительственного департамента, который не погряз бы в долгах. Было очевидно, что, если война в скором времени не прекратится, монархия неминуемо придет к банкротству. План короля оплачивать свои военные расходы за счет поборов, взимаемых с покоренных французских земель, просто не работал. Известно, что в последний год его правления сумма нормандских доходов составила всего 10000 фунтов, и это в условиях возрастающего налогообложения. Платить по счету приходилось его английским подданным и они это воспринимали с все более нараставшим раздражением. К 1421 году финансовое положение Генриха стало отчаянным. Почти 40000 фунтов составлял невыплаченный долг его отца и его собственный. К тому же он еще не возместил существенные расходы своих старших командиров, которые те понесли в кампании 1415 года, он задолжал жалование большинству, если не всем капитанам английских гарнизонов во Франции. Жалование гарнизону в Кале, запаздывавшее на несколько лет, достигало 28710 фунтов. (В 1423 году гарнизон взбунтуется.) Дома за охрану и оборону восточного участка шотландской границы он должен был 7000 фунтов (10000 марок) графу Нортумберленду. Общий заем, одобренный [302] парламентом в 1419 году, составлял смехотворную сумму, да короля и не было в Англии, чтобы воспользоваться им. Лондонский Сити, ссудивший в 1415 году 6000 фунтов, теперь для нужд новой кампании ассигновал только 2000 фунтов. Парламент, похоже, не был готов пойти на дополнительное взимание налогов, а Генрих не осмелился давить на него. Тогда король с целью сбора денег решил предпринять поездку по Англии. Благопристойным предлогом для королевского турне послужило, якобы, желание показать королеве ее страну и посетить святые гробницы. За ним следом должны были ехать специальные уполномоченные, на плечи которых возлагалась обязанность какими угодно средствами выбить субсидии из дворянства, землевладельцев, духовенства и горожан, а также йоменов и ремесленников. Пусть даже суммы, полученнные от последних, не могли превышать нескольких пенсов. Мысли о Франции ни на минуту не отпускали Генриха. 27 февраля 1421 года своим чиновникам, находившимся за Ла-Маншем, он написал: «Из вашего письма к Нам мы поняли, что вы интересуетесь, не нужно ли вам отписать каменщиков и плотников для производства ремонтных работ в нашем замке Понторсоне. Посему мы обязываем вас позаботиться о том, чтобы он был отремонтирован и приведен в порядок, а также две башни на мосту... и мы уведомили нашего кузена Суффолка в том, что возложили на вас это обязательство. Также упомянутому кузену мы поручили улучшить правление в Авранше и прилегающих землях».4) Прежде, чем отправиться в поездку, Генрих посетил сначала Бристоль, а затем Шрусбери, чтобы [303] ознакомиться с рапортами относительно беспорядков на границе с Уэльсом. После чего он присоединился в Лестере к Екатерине, где они и встретили Пасху. О маршруте их путешествия нам известно из хроник Джона Стреча, каноника из Кенилуорта, который увековечил историю о теннисных мячах, присланных дофином. Сначала они посетили Ноттингем, затем отправились в Понтефракт, а оттуда в Йорк. По дороге король не забыл навестить гробницы своих двух любимых йоркширских святых, Джона Бридлингтона и Джона Беверли. Кости последнего, что умер в 721 году, были перенесены (торжественно перезахоронены) в соборе Беверли 25 октября 1037 года. Поскольку сражение при Азенкуре состоялось 25 октября, свою победу Генрих приписывал заступничеству Джона. В связи с этим он заставил церковь Англии изменить день празднования галло-романского Crispin и Crispinian в Саруме и Йорке на день, согласно толкованию англосаксонского епископа. Затем они проследовали в Линкольн на церемонию посвящения в сан нового епископа. В Линкольне он получил известия из Франции. Его брат Кларенс после успешного похода на Мен и Анжу, во время которого взял приступом множество замков, потерпел поражение и был убит в Буже возле Анжера. Против него выступили объединенные силы французов и шотландцев. Вместе с ним погибли «маршал Франции» (Джильберт Умфравиль), «граф Танкарвиль» (Джон Грей) и лорд Рус, а графы Хантингдон и Сомерсет, лорд Фицуолтер и сэр Эдмунд Бофор были взяты в плен. В полночь два шотландских графа Бухан и Дуглас написали о своей победе на поле боя дофину. Вместе с письмом отправили они и знамя Кларенса. На минуту показалось, что опасность угрожала всему английскому [304] завоеванию во Франции. Содержимое депеши король не сообщал своим гонцам до следующего дня. Его выдержка поразила их. Причиной потери Буже послужило глупое упрямство Кларенса, пожелавшего сразиться с 5000 вражеской армией, противопоставив ей 150 тяжеловооруженных воинов. Умфравиль и Хантингдон пытались отговорить его, но ему нужна была победа, достойная Азенкура. Англичане были разбиты. Один из современников записал: «потому, что не взяли с собой стрелков, потому что думали, что сумеют справиться с французами сами, без них. И все же, когда он был сражен, пришли лучники и спасли тело герцога... господи, упокой его душу, он был храбрый человек». Солсбери, который привел с собой стрелков, с огромным трудом удалось вывести с поля боя оставшиеся силы англичан. Чтобы пересечь Луару, ему пришлось соорудить мост из повозок и изгородей. А через реку Сарта он перекинул мост еще более замысловатым способом. Заставив своих людей надеть белые кресты, как у дофинистов, он смог убедить нескольких местных крестьян, что он был француз, и приказал им построить для них мост. Как только они переправились, он велел предать крестьян смерти.5) Французы лишили английское правительство во Франции их главы — наследника престола Англии, — убив к тому же немало лучших командующих короля. Если бы им удалось поймать Солсбери, то французы смогли бы прогнать англичан на тридцать лет раньше, чем это случилось. Несмотря на то, что ему удалось спастись, боевой дух французов значительно окреп. По всей Франции разнеслись дикие слухи, поговаривали даже о том, что был убит сам Генрих. Осторожный [305] астролог, к которому за помощью обратился Джон Стюарт Дарнли, предсказал, что английский король и Карл VI умрут в самом ближайшем будущем. Известно, что Генрих ранее отдал приказ, чтобы без поддержки стрелков в бой никогда не вступать. Он отлично понимал причины поражения и гибели своего брата. Базен говорит, что по словам короля, если бы Кларенсу удалось спастись, то за нарушение приказа он был бы предан смерти. Тем не менее, для Генриха это был страшный удар и не только потому, что он потерял брата. (Между ним и Кларенсом никогда не существовало тесных отношений, даже несмотря на то, что конец их соперничеству положило провозглашение Кларенса наследником трона. Стоит упомянуть, что он исключил герцога из своего завещания 1415 года.) Это бесславное поражение выявило лживость его громко распропагандированного заявления, что действовал он с Божеского благословения и что Бог был на его стороне. В Лондон он выехал один, путем Кингс-Линн, Уолсингем, где он останавливался, чтобы помолиться у алтаря Девы, в Норидж и другие города Западной Англии. Королева Екатерина отправилась другой дорогой, проходившей через Лестер, Стаффорд, Хантингдон, Кембридж и Колчестер. С мужем она должна была встретиться в столице. Похоже, что уполномоченные сборщики ссуды следовали за ними. Стреч сообщает нам, что «в городах, которые они посетили, король и королева получили от горожан и прелатов ценные подарки золотом и серебром... Более того, от более могущественных людей королевства, таких как купцы, аббаты и приоры, король требовал и получал большие денежные суммы».6)Всего, включая и сборы, проведенные в Лондоне, поездка принесла 9000 фунтов, что [306] для операции такого рода было невероятно огромной суммой. Так, «обирая каждого человека в королевстве, будь он богат или беден» (как описывает пополнение казны Адам из Уска), нельзя было сделать войну популярной. Адам добавляет, что постоянное требование королем денег для проведения своих кампаний уже стало раздражать его подданных, «тяжелейшее налогообложение населения, ставшее невыносимым, сопровождалось приглушенными проклятьями». Восхищаясь и глубоко почитая короля, англичане все более беспокоились относительно его заморских амбиций.7) Когда в мае парламент собрался на очередное заседание, Палата общин вежливо, но с большой долей негодования пожаловалась на нищету и страдания подданных короля и, вероятно, отклонила, хотя определенных доказательств на этот счет нет, перманентное налогообложение, которое было единственной надеждой остановить постоянно растущий дефицит королевского бюджета, дефицит, который ежегодно увеличивался с угрожающей быстротой. Депутаты Палаты общин могли пожаловать субсидию, равную только одной пятнадцатой части требуемой, что было самой маленькой за последнее время. С еще большей неохотой духовенство даровало одну десятую часть от своих доходов. Напрашивался только один вывод: для англичан заключенный в Труа договор послужил опасным предвестником; не без основания они ожидали продолжения военных кампаний, для проведения которых Генрих будет требовать все больше и больше денег. Свое сопротивление дальнейшим поборам такого рода они построили на конституционном истолковании договора; по их мнению, ведущаяся война была теперь войной [307] между французской монархией в лице «наследника Франции» и мятежными подданными его тестя, следовательно, нельзя допустить, чтобы расплачивались за нее англичане. Несмотря на то, что подобное заявление пришлось королю не по вкусу, он был слишком проницательным политиком, чтобы спорить против такого, выдвинутого напрямик аргумента. Судя по его реакции, он ожидал этого. Он уже не просил о введении нового налогообложения парламент, собравшийся в декабре 1420 года. 1421 год стал первым годом его правления, когда не взимались новые налоги. Эту недостачу он с легкостью мог возместить за счет проведения частных поборов по всей стране, что он уже и начал делать. Но вторую просьбу Палаты общин, навеянную договором в Труа и опасением, что король надолго застрянет за границей, Генрих отклонил. Суть ее состояла в том, чтобы на подаваемые парламентом ходатайства (петиции) отвечал наместник короля в Англии. Но Генрих намеревался и впредь рассматривать петиции сам, даже во время военных кампаний, когда у него для этого будет время. Несмотря на весь свой энтузиазм и гордость, которую они испытывали от причиненного их исконному врагу унижения, англичане однозначно уже стали уставать от того, что их героический король находился в постоянной отлучке. Идея создания двойной монархии с Францией как равноправным членом нравилась англичанам еще в меньшей степени, чем просто поход за военными трофеями и другой добычей. Но критиковать вслух заморские амбиции Генриха никто не решался. Всю серьезность финансовых проблем короля подтверждает тот факт, что после его смерти правительство столкнулось с дефицитом бюджета в 30000 фунтов, [308] к которому следовало приплюсовать долги в сумме еще 20000 фунтов. А годовой доход, едва превышавший цифру в 56000 фунтов, был недостаточен даже для расходов короны в мирный период, не говоря уже о военном времени. Оплачивать расходы на проведение своих кампаний Генрих мог, только закрыв глаза на то, что живет не по средствам и не думая о будущих расчетах. Генрих не упускал ни малейшей возможности сбора денег. Он даже эксплуатировал популярное верование в магию, поправ интересы собственной семьи. В колдунов и ведьм верили все. Из «Тройской книги» Джона Лидгейта (написанной между 1412 и 1420 годом) он знал, что колдуны могут предсказывать будущее с помощью астрологии, хотя чаще с этой целью они используют некромантию или вызывают демонов, могут изменить погоду, устроив грозу, снежную бурю с градом, холодом и обледенением. (Ходили слухи, что Оуэн как раз и сотворил такое.) Считалось, что ведьма даже могла превращать стариков в молодых людей, а также делать еще всякие другие малоприятные вещи. 25 сентября 1419 года архиепископ Кентерберийский писал своим епископам, что король желает, чтобы они направили свои молитвы на то, чтобы защитить его от сверхъестественных сил и деятельности некромантов, стремившихся, якобы, погубить его. (Некромантами считались колдуны, которые могли вдыхать в мертвые тела жизнь, чтобы те вызывали для них силы зла.) Ничего необычного в той просьбе не содержалось. Страшно было другое: через четыре дня последовал арест Жанны, вдовствующей королевы, обвиненной в таких деяниях. Как явствует из судебных протоколов, ее исповедник, брат Рандольф, францисканец из [309] Шрусбери, обвинил ее «в том, что замыслила самую предательскую и ужасную смерть и погибель, какую только можно придумать для нашего господина и короля». «Лондонские хроники» более обстоятельны на сей счет: она «колдовством и некромантией» пыталась «погубить нашего короля». Брат Рандольф был арестован в Гвернси и доставлен в полевую штаб-квартиру Генриха в Манте. Король самолично допросил его, а затем велел отправить в Лондон и заточить в Тауэре. Были арестованы еще два члена из челяди вдовствующей королевы — придворный грум по имени Роджер Коллес и служанка по имени Перонелл Брокарт. Но о их дальнейшей судьбе ничего неизвестно. Следует заметить, что отец Жанны Наваррской, король Карл Злой Наваррский, к несчастью, имел репутацию (и не без оснований) колдуна. Об этом многие должны были помнить. Правда и то, что сыном ее от первого брака был герцог Жан Бретонский, которого англичане очень недолюбливали; другой из ее сыновей, Артю де Ришмон, в сражении при Азенкуре получил ранение в лицо, которое настолько обезобразило его, что он стал похож на жабу, после чего он попал в плен и до сих пор томился в заточении в Англии. (Довольно странно, но впоследствии распространился слух, что Ришмон тоже занимался колдовством.) Все же у Жанны после заключения ее брака с отцом Генриха в 1402 году были самые лучшие отношения с ним и со всеми остальными ее пасынками. С приятной внешностью, дружелюбная, элегантная, она была как будто всеобщей любимицей. И у нее не было никакой видимой причины желать королю смерти. Суду она так и не была предана, в то время, как монах, который обвинил ее, оставался в Тауэре до тех пор, пока не был убит в [310] драке с сумасшедшим священником. (За исключением короткого промежутка времени, когда после смерти Генриха он был вызволен оттуда своим литературным покровителем герцогом Глостером.) Тем не менее, спустя четыре дня после ареста, Жанна была лишена своей собственности и доходов и провела в заточении почти три года. Любопытно, что, оставаясь в тюрьме, которой ей служил Лидский замок в Кенте, устроена она была довольно комфортно. У нее было девятнадцать придворных и семь пажей, а также все, что нужно для роскошной жизни, так что она могла даже принимать у себя герцога Глостера и архиепископа Кентерберийского, которые частенько наведывались к ней на обед; по нескольку дней гостили у нее также епископ Бофор и лорд Камойз. По всей видимости, объяснением этого странного происшествия, наиболее близким к истине, является предположение покойного А. Р. Майерса. Этот эпизод показывает нам, насколько безжалостным мог быть Генрих V даже к самым безобидным членам своей собственной семьи. Заговор, должно быть, существовал только в голове брата Рандольфа, несомненно, ненормального, что было признано самим королем. Но вдовствующей королеве полагалось содержание, равное 6000 фунтов в год, что тяжелым бременем ложилось на плечи правительства, годовой доход которого едва превышал 56000 фунтов; во время ее заточения расходы на содержание Жанны никогда не превышали 1000 фунтов в год. Естественно, что увеличение дохода на 5000 фунтов не могло не играть существенную роль в бюджете правителя, который в финансовом смысле еле держался на плаву. По этой причине ее и не привлекли к суду. В противном случае, она была бы признана [311] виновной, а значит, лишила бы правительство своего приданого. На смертном одре Генрих приказал освободить ее, вернув ей ее собственность и содержание, сказав, что «иначе это бременем ляжет на нашу совесть», что послужило недвусмысленным признанием, что дело было сфабриковано. До конца ее дней, а она умерла в 1437 году, к Жанне относились с большим почитанием и предупредительностью. Ясно, что мало кто верил, что в королевской семье могла быть ведьма. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.014 сек.) |