Михаилу Эпштейну

Когда солдат встречается с солдатом,

И отдает ему по-братски честь —

Хотя различны их рождении даты,

Но смерть для них одна и та же есть.

А водолаз, спустившись с водолазом

По двум канатам на морское дно,

Там трудно дышат однородным газом,

Хотя у них дыханье не одно.

Когда матрос встречается с матросом,

Как ни была б полярна их земля,

Они легко без слов и без вопросов

Прочтут на шапках имя корабля.

А дерзкий вор, уговорившись с вором

О днях удачных и опасных краж,

Сообщнику покажет только взором

На магазин, на банк или гараж.

Когда рабочий говорит с рабочим,

Хотя бы и не из своей среды,

Их заставляет сблизиться короче

И общая усталость, и труды.

А два о чем-то спорящих ученых,

Различных догм, академий, тог,

Находят в цифрах неожесточенных

Спокойный довод и сухой итог

«Любились семь часов, а спали два…»

Любились семь часов, а спали два.

За час любви – сонливости минуты…

И, простыней прикрытая едва,

Потягиваешься во всю длину ты…

Нет, я не в силах о таких ночах

Писать стихи, и о таких рассветах…

Ты ртом меня ах, ртом терзала, ах,

Но разве рот твой утоляет это…

«Чтоб стать ребенком, встану в темный угол…»

Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,

К сырой стене заплаканным лицом,

И буду думать с гневом и испугом –

За что наказан я, и чьим отцом…

Я своего отца почти не помню,

Увы, не он меня так наказал,

Но сделается вдруг мой угол темный

Светлей, чем солнцем озаренный зал,

И предо мной сквозь грязные обои

И неправдоподобные цветы

Вдруг просияет небо голубое

И спросит голос – сын мой, это ты…

И я скажу, бросаясь на колени, –

Да, это я, и я хочу, отец,

В сердечных и душевных преступленьях,

Во всем тебе сознаться, наконец…

И я сознаюсь… словно перед смертью…

О, грех один… О, как сознаться в нем…

Сознаюсь… И возрадуются черти…

И стыд глубоким обожжет огнем…

Но строго скажет добрый голос отчий –

На этот раз прощу тебе грехи,

За то, что с каждым днем светлей и кротче

Свидетельствуют о тебе стихи…

И будем долго говорить друг с другом,

И я пойму, что я любим отцом…

Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,

К сырой стене заплаканным лицом.

«В четвертом этаже играют Баха…»

В четвертом этаже играют Баха,

А я живу на этаже шестом…

Смотрю на небо… Ни тоски, ни страха…

Сейчас я в настроении святом…

Мы ничего не знаем друг о друге,

Но нет на свете более родных…

Поют в еще невыученной фуге

Два голоса, и оба — неземных…

«Я часто, написав свои…»

Я часто, написав свои

Стихи от горя или скуки,

Целую мысленно твои

Воображаемые руки.

И вспоминаю каждый раз —

О, только вспоминать осталось —

Как ты моих закрытых глаз

Легко и бережно касалась.

И я в себя сейчас опять

Вонзаю сладостные жальца.

Перецеловывая пять

Твоих когда-то теплых пальцев.

И суеверно дорожа

Своей мечтой, своею ложью,

Я чувствую — они дрожат

Все той же девственною дрожью.

Но кажутся еще бледней

И целомудренней, и строже,

И жилки синие видней,

Сплетающиеся под кожей…

«Трава зеленая, как скука…»

Поиск по сайту: