ХИМИК-СКЕЛЕТ И

«КРАСНАЯ ГВАРДИЯ РИФЕЯ»

сезон второй

Июнь 2013 года

ДВА ПРОЛОГА

I

Ранним июньским утром 2013 года на лестничной площадке дома № 13 по улице Колгуева, что выходит на берег Белой, стоял человек и трезвонил в дверь. Открылась квартира напротив, и из нее вышел мужик с мятым лицом.

С минуту он рассматривал незнакомца.

– Ты к кому? – обратился он, как принято в России, без околичностей.

Человек, прижав кожаный портфель к груди, ни дать, ни взять – щит, обернулся.

– Ребров Валентин здесь живет?

– А, к Вальку?! – обрадовался мужик. И тут же приступил к подробному отчету о своем соседе: – Я его с начала 90-х знаю, когда Ребровы сюда в кооператив переехали. Отец, тоже Валентин, хороший был, только жена заела. Теперь Валек круглый сирота. Однажды Вивальди поставил в три ночи. Ну я, конечно, музыку люблю, вот… – мужик закатал рукав рубашки, продемонстрировав татуировку в виде скрипичного ключа. – Но зачем ночью-то?

Незнакомец нетерпеливо мотнул головой.

– Валентин мне срочно нужен.

И без того маленькие глазки соседа приняли сходство с косо пришитыми к морде плюшевого медведя пуговицами.

– А ты кто такой?

– Дядя.

Настороженность мужика испарилась вмиг. Он бросился к незнакомцу с распростертыми объятьями.

– Дядя… Я то-то смотрю, знакомые черты! Теперь – точно вижу, дядя. Слушай… – тут сосед почти интимно зашептал, – а это правда, что Валек ученый? Я недавно сам узнал. Он с детства химичил. Однажды развел такой дымоган, полподъезда сбежалось!

Незнакомец нетерпеливо вырвался.

– Долго ты меня сказками кормить будешь?! Когда Валентин вернется?

Мужик захихикал.

– Сегодня точно не жди. В аэропорт, в Москву час назад как поехал, попросил за домом присмотреть.

Человек, не поблагодарив соседа, бросился вниз.

Но даже после того как внизу хлопнула подъездная дверь, мужик еще долго стоял на лестничной площадке и качал головой.

– Однажды Шаляпина поставил в три ночи. Ну я, конечно, музыку люблю, вот… Но зачем ночью-то?

II

Я вернусь к тому моменту, который предшествовал появлению таинственного незнакомца.

Валентин Ребров проснулся очень рано, в 17.00, и сразу прошелся по списку своих жертв. Хотя он знал его наизусть, чтение знакомых фамилий в который раз доставило ни с чем несравнимое наслаждение. Из ящика стола Валентин достал «Ярыжку-малышку». Черная сталь блеснула в свете утра.

Он знал, что его не будут досматривать, все дело было в одной чудесной корочке с синей печатью, Ритином подарке!

Мой герой посмотрел на часы. До приезда такси оставалось небольшое время, и он не удержался от любимого занятия: достал из ящика стола футляр, открыл его. Там лежали аккуратно сложенные кусочки проволоки и миниатюрные кусачки.

Но в этот момент раздался мелодический звонок сотового. Валентин бросил быстрый взгляд на смс-ку:

Заказанное вами такси подъехало. Белое «Рено»… конец сообщения.

Перед тем как выйти, он по давней привычке проверил билеты и паспорт. Всю дорогу до аэропорта – молчал. Только фото девки на приборной притягивало.

– Жена, – пояснил водитель. – Правда, красавица?

Ребров кивнул. Теперь было понятно, что в фотке знакомого: тягучий карий, цвета отсыревшего ореха, взгляд, переходящий в зеленоватый, слегка доверительный, или даже совсем детский, намекающий на угощение мороженым, где-то на жаркой Первомайской. Лиза Ветрова. Его скоротечная несостоявшаяся любовь весны 1999 – августа 2000 года.

– Она у меня режиссер, фильмы снимала, – похвастался водитель, не заметив, как потемнел взгляд пассажира.

Машина летела по трассе, словно выпущенная из гримерной поп-звезды сплетня. Вдоль дороги тянулись, будто собранные из разноцветных кубиков, ангары «Косторамы», «Леруа Мерлен», «Икеи», недостроенного завода с участием иностранных инвесторов.

В аэропорту Валентина ждал рейс до Москвы. В салоне «Боинга», чуть игрушечном, отделанным пластиковыми панелями, он расслабился, достал из кармашка сиденья свежий номер «Бизнес-новостей». Нужная статья нашлась быстро. Это было интервью с заведующим отделением теоретической химии, совладельцем фирмы по производству феромонов, Ануфрием Ивановичем Финдиперсовым. А кто хозяин? Тоже не секрет, правая рука братьев Газизовых, Василий, по прозвищу Американец.

Когда взлетели, и солнце осталось в стороне, Ребров поднял задвижку окна: внизу простирались, будто взбитые в стаканчике йогурта, облака. На горизонте вздымались тучевые глыбы.

Он перевел взгляд на соседа. Немолодой мужчина в очках в роговой оправе сосредоточенно заполнял клеточки кроссворда. И вдруг – взял да и посмотрел на моего героя таким пристальным изучающим взглядом, что тому стало нехорошо. Реброву показалось, что мужчина давно знает его.

В проходе курсировали стюардессы в темно-синей, под цвет обивки кресел, униформе. Ровное гудение кондиционеров нагоняло сон. Оставалось только откинуться на спинку кресла, закрыть глаза.

Когда, на самом деле, начался его путь в Москву? Не вчера, а почти двадцать пять лет тому назад! Целая цепь событий, мельчайших, трагических и ужасных, привела Реброва на борт «Боинга» теплым июньским утром 2013 года.

Чувство, как будто сердце падает в груди, разбудило Валентина.

– Воздушная яма, – пояснил оторвавшийся от кроссворда сосед. Хотя в самолете оказалось достаточно свободных мест, он отчего-то решил не пересаживаться напротив к окну. – Раньше летишь на местных авиалиниях из Уфы в Сибай, так через каждые 15 минут трясло. – Он ткнул в свой журнал. – Не подскажешь?

У Реброва не было желания читать подписи под клеточками.

– Что?

– Женское имя в названии российского сериала по мотивам Дюма. Третья «Р». Честно говоря, никогда не понимал, чего не поют, а мучаются? То ли дело «Владимирский централ». Вот это от души!

Валентин с тоской поглядел на изрезанное морщинами, лицо мужчины. В нем явно было что-то от советского инженера в отпуске: скрепленная лейкопластырем дужка очков, шерстяной пиджак глухого цвета, засаленный ворот рубашки. «Они что, все сговорились сегодня?» – подумал мой герой. Мало ему было фото первой любови в такси. Теперь кроссвордист. А имя… Он что, мысли его подслушивает?

– Королева Марго, Рита – произнес Валентин, удивляясь тону своего голоса.

Пластмассовая, с синим верхом и белым низом, ручка принялась со скрипом выводить буквы.

– Отлично! Спасибо, все совпадает.

Реброву захотелось как можно скорее отвязаться от кроссвордиста. Но тут мужчина снял очки, отложил журнал. Крякнул, собираясь мыслями.

– Валентин, извини, что сразу не представился. Мы с твоим отцом не разлей вода друзьями в детдоме, а потом на стройке ведь были. Я Федор. Можно просто Федя.

Мой герой непонимающе уставился на соседа.

– Простите. Я вас не знаю.

Федя криво усмехнулся.

– Конечно не знаешь. Отец, наверное, ни разу не вспоминал.

– Не вспоминал.

Мужчина неопределенно покрутил рукой.

– Там сложности свои были. Я ведь поэтому на Валентина, да он ведь как и ты, Валентин, не в обиде. Уж не обижайся на мать: заела она его, точно. Все из-за баб этих проклятущих. Я вот смотрю – ты молодой, у тебя все еще впереди, и поэтому, чисто по-родственному, предупредить хотелось. Не верь ты им, обманут.

Теперь Реброву не приходилось сомневаться в том, что встреча с другом давно умершего отца не была случайным совпадением.

– Почему вы ко мне домой не зашли? Или к матери? Я теперь от нее отдельно живу.

Федя недовольно фыркнул.

– Это при советской власти справочные были на каждом углу. Помнишь, такая еще вывеска на перекрестке улиц Кольцевой и Ульяновых – баба в прическе каре, с телефонной трубкой… Тьфу, опять эти бабы! Стольких великих людей загубили. Александра Македонского, Наполеона. Все зло из-за них в мире. Я сам со своей первой обжегся. Ну а мать твою я решил не приплетать. Зачем это? Только узнал, что умер мой товарищ, вот захотел тебя увидеть, сына его. Когда нашел тебя – соседи сказали, в Москву полетел. Ну я подумал: хорошо, значит в самолете встречу, а не встречу – как в Уфу вернусь, сразу зайду.

Моему герою только осталось только попенять на открытые накануне отъезда окна в кухне. Кажется, в тот вечер он квасил со знакомым компьютерщиком Виталиком и кое-что говорил о своих предстоящих планах. С недавних пор, после побега Софьи, Виталик, наряду с Пересветом Киршовеевым и Свинцовым, были почти единственными друзьями Реброва.

– Кстати, если тебе негде остановится… – начал Федя.

– Я в гостинице номер забронировал.

Очень скоро в проходе появились стюардессы с тележкой. Ребров не хотел есть, и поэтому отказался от второго и десерта.

– Что будете пить? – спросила, сверкнув белозубой улыбкой, стюардесса. – Колу, сок, чай, виски?

– Черный кофе. Без сахара.

Федя заказал полный обед – куриную котлету с картофельным пюре. Валентин теперь с особенной тщательностью всматривался в лицо родственничка-инженера. Уже больше пяти лет он жил один, отдельно от матери, и появление незвестного друга отца так и подмывало задать вопросы.

– Скажите, а почему папа цыган и горбунов страшно не любил? – спросил вдруг Ребров.

Федя перестал жевать.

– Мы давно-то с твоим отцом расстались. Я даже не знаю, как на твой адрес вышел. Зацепка, честно говоря, одна была. Фамилию-то мы сами выбрали, такую… – Федя провел пальцем по бортам пиджака – заметную, хе-хе. А остальное, как говаривал Остап Ибрагимович, было дело техники! Про телефонные книги на CD слышал? Я один такой в переходе купил. Хорошая штука между прочим, даже с номерами квартир.

– Вы не позвонили.

– Я же говорю – разошлись в самом начале пути наши дороженьки. Сначала вместе устроились, потом друган на стройке под Демой остался, а я на 40-ой завод пошел. А ссора наша из-за бабы вышла…

Валентин поморщился

– Я в курсе.

Федя чуть не подпрыгнул.

– Ага, так значит Валек тебе и матери твоей все рассказал?!

Ребров неопределенно пожал плечами.

– И вы с тех пор его не видели?

Федя нахмурился.

– Ох и обиделся я страшно! Клятву даже дал, ничего больше не иметь с товарищем. А вот время прошло – вспомнил, решил найти. Не вдруг конечно. Обжегся сам на супруге своей. Женился по любви, квартиру на нее переписал своим горбом заработанную, земельный участок на тещу, потому что иначе не давали. А потом баба окаянная свалила со всем добром. С тех пор, считай уже лет двадцать, свободный. И знаешь – ничего не надо. Запомни, главное воля. Волю ценить мужику надо.

А все зло – из-за баб.

Стюардессы с тележкой снова показались в проходе. Валентин попросил кофе. Второй стаканчик подействовал на него оригинально. С каждым глотком горячего напитка Реброву все четче и четче, как будто залезал в телевизор памяти, становились картинки прошлого.

ГЛАВА I

БУДНИ ГВАРДЕЙЦЕВ КАРДИНАЛА

Конец апреля 1999 года в Уфе выдался холодным. Группа членов молодежной организации «Красная гвардия Рифея» раскидывала снег перед домом-музеем Ленина. Среди работавших можно было заметить неуклюже одетого… Впрочем, представьте эдакого Д’ Артаньяна лет двадцати, еще не успевшего хлебнуть Парижа жизни. Худоба придавала Валентину Реброву сходство с поэтом. У него был снежно-чистый проницательный взгляд. Лицо Валентина, не испорченное ранним курением, поражало гладкостью как свежий лист бумаги. Он был настоящим юношей-красавцем, принимающим внимание девушек за насмешки над унылым гардеробом.

Субботник подходил к концу, когда во двор вошли парень с юной девушкой. Девушка была в берете цвета спелой сливы.

Какими словами передать те чувства, которые рождают в нас девушки феи, подобные выглянувшему из хмурых туч солнечному лучу? Как изобразить череду безумных восторгов и острых, до смертоубийства отчаяний? Как дать понять читателю, что настоящий дьявол, разрывающий когтями сердце, есть существо женского рода? Голос этого дьявола – чарующие звуки грудной скрипки. Тебе достаточно услышать ее голос по телефону, и вот фея перед тобой: соблазнительная, с черной поволокой в блестящих глазах. Колепреклоненное приведение. Она легко наклоняет, будто нимбом озаренную голову, накручивает на пальчик с золотистым маникюром тонкий черный провод.

И вот ты уже ради одной минуты свидания с милым демоном готов на все, тебя не пугают препятствия в виде автомобильных пробок, дерущей горло ангины и пары костылей. Ты готов в любое время дня и ночи, в любую погоду, в дождь и снег, град и бурю, скакать в любой чертов угол и там, на берегу чернильно-темного пруда, стоять стойким оловянным солдатиком, ждать, когда мелькнет вдали светлый плащ. Но напрасны твои ожидания. Твой ангел-демон не показывается, и ты не можешь ей позвонить. Ведь она не дала своего телефона!

А потом, когда ты уже отчаялся, когда ты по-существу умер и продолжаешь нести свою вахту механически, обреченно и непоколебимо, как один из каменных атлантов, поддерживающих портик Нового Эрмитажа в Санкт-Петербурге, к тебе бабочкой спархивает Она… Но короткая встреча оказывается слишком короткой. И ты снова один, и ты снова в бесконечном, ужасном, завывающем на все дикие вопли ада, ожидании!

Итак, представь читатель момент. Валентин застыл на месте, на мгновенье подумав, что вошла-влетела Рита. Но он тут же успел понять свою ошибку и теперь только заитересованно, не более того, изучал незнакомку, так живо напомнившую ему о демоне-ангеле. Меркин подмигнул ему: я же тебе говорил, у нас в «Красной гвардии Рифея» такие кралечки есть! Ну как, правда, она еще лучше, чем на фотке?

Впоследствии выяснилось, что Лиза, так звали девушку, даже не числится в списках организации. «Красными гвардейцами» руководил Василий по прозвищу Американец. Почему Американец, об этом будет рассказано особо. А пока вернусь во дворик дома-музея. Девушка, впрочем, пришла только для того, чтобы переговорить в сторонке с Асей, единственной в организации представительницей прекрасного пола, – тостогубой, высокой первокурсницей.

Когда кубики снега были разбросаны по черной земле, смотрительницы музея пригласили красногвардейцев на чаепитие. В крохотной, словно скворечник, служебной комнатке на столе между чашек краснели пятнистые овалы дешевых колбас.

Рыжеусый Американец начал с таинственной фразы.

– Что делают с опухолью, чтобы она не погубила организм? Правильно, вырезают. Ширяева надо срочно вывести из состава исполнительного комитета, пока он по следам Короля не пошел и организацию не похерил. Меркин, зафиксируй. Присутствующих прошу проголосовать.

Все, кроме Валентина, подняли руки.

Укропчато-зеленые глаза Василия задержались на Реброве.

– А вы, молодой человек, почему не голосуете?

Меркин спохватился.

– Да он же еще не член «Красной гвардии». Надо бы ему про организацию нашу рассказать.

Американец кивнул.

– Справедливое замечание. Тогда, если товарищи позволят…

Из речи Василия, а также из последовавшей в кулуарах болтовни Аси, Валентин составил следующую картину:

Из истории «Красной гвардии Рифея» (1993 – 1999)

Летом 1993 года, когда весь город был увешан транспарантами «Зайцева в мэры!», а в приложении к газете «Вечерняя Уфа» стал выходить роман-фельетон «Башкирская лесбиянка» некоего Ильяса Худабердыева, в колонке «Воскресной газеты» появилась скромная заметка о разгроме шайки грабителей комков. Ничего особенного, но воры, во главе с неким Королем, оправдывали свои налеты тем, что «мстят коммерсам, чтобы восстановить социальную справедливость». Следствие, гуляя от суда к доследованию, растянулось до черного вторника, подведшего черту под вторым президентским сроком Ельцина. В итоге Король отправился получать профессию швеи-мотористки в Читинскую область. Но времена закручивания гаек были еще впереди. В отношении рядовых членов организации следаки ограничились профилактическими беседами. Именно тогда появился Василий.

Прошлое его было темно. Говорили, что в свое время Василий свалил за бугор в Америку. Там Василий познакомился с Лимоновым, нашел его философию мутной и, разочарованный либеральными ценностями, вернулся в Москву защитником советской власти. Но в Москве Василий по каким-то причинам не смог удержаться и очень скоро объявился в Уфе. Здесь, закрываемые тенью исполинской Зюгановской КПРФ, пытались пробиться через асфальт каменеющего обывательского безразличия небольшие группки анархистов и троцкистов. Василий, как человек, который добровольно переехал из столичного ада в провинциальный, прозорливо предпочел возглавить самую радикальную организацию.

Во второй половине 90-х обстановка в Уфе успокоилась. Не ревели толпы, не грозились вынеси двери городского совета за то, что правительство травит фенолом. Стали модными разговоры о цивилизованной оппозиции. Мелкие группки, наследники радикальных организаций конца Союза, судорожно доживали век, но дни их, как об этом говорится в самой издаваемой в мире книге, были отмерены, взвешены и сочтены.

Уже на первом конспиративном собрании новой старой организации, где верховодил оставшийся чудом на свободе Ширяев, Василий уловил во что выродились когда-то глобальные планы по захвату власти. Короткостриженные молодые люди высказали мнение, что «пришла пора развернуть чисто политическую борьбу против твердыни нового абсолютизма». Попытки Ширяева направить деятельность в прежнее русло «красного рэкета» подверглась обструкции.

Василий вовремя сообразил: «А что, ребята, вспомним опыт «Трех мушкетеров»? Рэкет завел организацию в тупик. Давайте чтить кодекс. Мы будем типа гвардейцы красного кардинала, займемся не уголовщиной, а действительно полезными делами».

Его не сразу поняли: «Какого кардинала? Зюганова что ли?» «Да нет, мы просто должны подчеркнуть, что с нами в одном строю будут различные политические и общественные силы: только не будем иметь дела с фашистами и откровенным проправительственным охвостьем. А красный цвет он вообще символ-цвет России. У нас даже главная площадь – Красная». «Что, яблочников тоже будем брать?» «Там есть честные люди».

Кто-то из эрудитов попытался возразить: «Но ведь кардинал у Дюма плохой, а мушкетеры символ мужества, и они за короля против феодальной реакции. Может, назовемся красными мушкетерами?» Однако Василий только поморщился. «Да что нам какой-то Дюма! За Людовика XIII, этого размазню? Конечно, мы в детстве все зачитывались, но у нас есть свои славные примеры. Красная гвардия времен революции, например!»

У шайки-лейки Короля названия не было, хотя, по воспоминаниям Ширяева, ее в шутку называли «Красными мстителями». Тогда Василий сделал мощный ход. «Я предлагаю использовать в наименовании организации отсылку к тому, что будет объединять людей, причем разных национальностей. Вот, в прошлом называли местность, где сейчас расположена наша республика – Рифеем. Стало быть Красная гвардия Рифея».

Неудивительно, что, предложив устроившее всех название, он сразу заручился мощной поддержкой.

На одном из первых митингов Ширяев назвал Василия американцем, думая уязвить. Но Василий быстро вышел из положения, на следующий же день высмеяв Ширяева в колкой эпиграмме за подписью Американец (она была распечатана на ризографе тиражом в пятьсот экземпляров). Между бывшим приверженцем Короля и Василием развернулась борьба за души красногвардейцев. Но Ширяев не мог предложить никакой перспективы: ни бизнеса во имя гуманистических идеалов социализма, ни участия в буржуазных выборах. Постепенно вокруг Ширяева образовалась пустота.

Весь март, предшествующий уборке в дворике дома-музея, гвардейцы Американца собирались с плакатами у бывшего «Детского мира», в котором, по слухам, должны были открыть «Макдоналдс». В ожидании подхода товарищей, Американец вспоминал времена скабрезного студенчества.

– Работали, помню, мы на объекте в Деме. У нас в бригаде были девчонки: Эльмирка, Айзада и Гузелька. «Тысяча и одна ночь» отдыхает! Нам надо было площадку выровнять. Лопатами и нечего было думать, не успевали к сроку. А Эльмирка сорви-голова была. Однажды увидела тракториста молодого и давай его окучивать. Мол, чего тебе стоит ковшом помахать. Помню, девчонки с ним даже купаться голышом на речку ездили. Зато и результат: нам премию, за досрочную сдачу работ, дали. А сейчас? Один «Шихан» да менты у летнего кафе. – После этого следовало фирменное васильевское замечание: – Сейчас бы чего-нибудь эдакого-разэдакого! Горяченького что ли. У меня жена из Зауралья классно бишбармак готовит.

Если было холодно – вся ватага шла в столовую Сибайского мясокомбината рядом с филфаком пединститута. Там брали похлебку с колбасой и сметаной. Колбаса еще была по ГОСТу, с мясом. Рыжеватые полоски ее, со сметано-масляными кружками, плавали в ароматном бульоне, щекоча аппетит. Бывало, что заглядывали в кафе «Айгуль» на Аксакова. По существу, это была старая добрая пельменная. Из блюд там имелись только одни бутерброды и пельмени. Уксус в графинчиках из мутного стекла и горчица в бумажных стаканчиках с деревянной палочкой на колченогих столах, все напоминало прежние времена. Американец рассказывал про то, что раньше пельмени с маслом стоили тридцать шесть копеек, а со сметаной и все тридцать восемь.

Если денег не хватало, «красногвардейцы» трапезничали в «Чишмах», в торце здания под рестораном «Уфа». Именно это место когда-то родило замечательный афоризм: «Деньги есть – Уфа гуляем, денег нет – Чишма сидим».

– Дайте мне два кыстыбыя с картошкой! – просил Американец.

Толстая повариха разводила руками.

– Только с кашей остались.

– С кашей не надо.

Иногда сцена претерпевала незначительные изменения.

– А что, кыстыбыи есть?

– Кыстыбыйщица заболела.

Вечная невозможность поесть кыстыбыев возмущала Василия и служила железным доказательством ублюдочности русского капитализма.

Что в это героическое время поделывал Ребров? Ничего. Каждый вечер он проверял почтовый ящик. Ждал послания от Риты, ведь с их последней встречи в затонском парке «Волна» прошло не больше двух недель.

Валентина начинало колотить с раннего утра. Он еле вытерпивал на занятиях и несся на всех парах домой. Запуская палец в прорезь ящика, мой герой натыкался на конверт. С ним делалась истерика. Валентин несколько раз не попадал в замочную скважину. Но конверт оказывался рекламным проспектом или уведомлением о том, что акционерное общество, акции которого, вместе с отцовскими письмами, благоговейно хранила мать, опять решило отложить выплату дивидентов.

Поздно вечером Ребров долго не засыпал. Включив наушники с готской музыкой Bauhaus, он представлял себя среди диких развалин, под недостижимо-бесстрастной белой луной. Он смотрел в черное окно на уличный фонарь, черные ветлы, осеняющие руины хоккейной коробки, и чувствовал, что вот-вот умрет от тоски по своей таинственной сильфиде, манго-анимешнице.

Надо заметить, что, отстав из-за интриг злобной одногруппницы Юлии на курс от своих сверстников, Ребров как будто задержался в поре юношеского максимализма. Он больше не тяготился своей девственностью. Валентин убедился, что обычные девушки, эти жалкие создания с разговорами о «Шубах», «Мимозах», неблагодарных парнях и жалких ботаниках не могут интересовать его.

Покончив с одинокими ночными посиделками у окна, он начертал на годы вперед план своих занятий. Учеба шла как заведенная, расчеты велись с точностью атомных часов. Ребров получал искреннее удовольствие от срывания идеологических одежд, от высмеивания изливаемой с экранов гламурной чепухи. Он нарочно подмечал слишком тонкие, с некрасивой мышцей на икрах, ноги девушек, грязь на городских мостовых, незнание людьми элементарных вещей. Поняв, что мало знает о загадочном постмодернизме, книгах Довлатова и Фаулза[1], он записался на абонемент городской библиотеки. Правда, читал достаточно бессистемно, допуская проглатывание фантастических романов в желтоватых суперобложках издательства «Северо-Запад».

Валентин, несмотря на все свои убеждения, как глотка свежего воздуха ждал встречи с новой красавицей. Только она могла отвлечь его от иссушающей тоски по Рите. Как часто яркими летними днями, когда контуры зданий четкими квадратами проявлялись на асфальте, Ребров мечтал о ней, о девушке-смерти. Иногда ему казалось, что она никуда не исчезала и время от времени украдкой следит за ним.

Но вот приходила долгожданная осень. Такая же роскошная как в 1991 году. Не в силах справится с нахлынувшими воспоминаниями о потерянном рае, мой герой отправлялся в Черниковку. Сначала он посещал место встречи с сестрами-близнецами (у Риты была сестра, копия, только золотоволосая и голубоглазая!) – зоомагазин на «Синтезспирта». Там все было плохо: фонтаны, изображающие танцующих журавлей, не работали; даже мозаичный пенек с молодым Лениным над крышей Дворца Культуры как-то потускнел. Но для Валентина и эти приметы были дороже всех сокровищ. Но вот глупая мечта звала его по улице Трамвайной в парк «Гастелло», заросший, с линзой подернутого ряской пруда и сценой летнего театра вроде той ракушки, из которой вышла богиня Венера.

Следующим пунктом прихотливого вояжа по местам детства была улица Вологодская, точнее пустырь возле второго троллейбусного депо, где цыганка Изольда, в благодарность за подаренную игрушку, решила погадать Валентину по руке.

Разбирая одной ей ведомые линии, она с ужасом увидела три отметины родового проклятья. Страшный грех когда-то совершил отец Реброва Валентина-младшего: невинную душу загубил и горбуна-цыгана из казенного дома выпустил! Может сам черт подсказал матери Валентина назвать сына именем отца. Ребров был отмечен венцом безбрачия и целой вереницей обманщиц в юбках. В конце концов, Изольда напророчила, что страшный грех отца Ребров Валентин-младший сможет снять, если только его полюбит чистая, искренняя, прекрасная девушка.

В девятом классе мой герой встретил Риту. Она была старше его на год…

И вот, спустя почти восемь лет, Валентин вновь шел внутрь квартала через палево-желтую, розово-белую, темно-песочную массу бараков, хрущовок, во дворах которых за деревянными столиками резались в карты и домино пенсионеры. Под ногами пламенела мелкая плотная травка. В прозрачном воздухе слышался стук выбиваемых хозяйками подушек. Все ближе и ближе делалась цель путешествия – стандартная коробка школьного здания из огнеупорного кирпича. Но вот цель достигнута. Школа за пару-другую лет стала ниже, приземистее. Или это клены вокруг, чисто-зеленые, пышущие в синее небо золотом, выросли?

Потом молодой человек отправлялся к панельной хрущобе на улицу Суворова. До переезда в Новостройку на Зеленой Роще он с родителями жил там с дедушкой. Когда-то давным-давно, еще при Сталине и Хрущеве, дедушка работал учителем химии в сельской школе. От него Реброву досталась страсть к наукам. А что он унаследовал от отца, «траченного мушкетера», как его, за донжуанский характер и раннюю дряхлость вследствие неумеренного употребления алкогольных напитков, называла супруга Виктория Павловна? Наверное, историю о горбуне-цыгане, крадущем чемоданы командировочных на вокзалах.

Но однажды, уже после переезда в Новостройку, Валентину пришлось убедиться в том, какую власть могут иметь цыганские предсказания.

Когда Ребров сидел с больным отцом, в какой-то момент отец, пробудившись, заговорил о цыганском отродье, которое несет ему горб-гроб! Повинуясь глубинному мистическому чувству, Ребров подошел к окну и… чуть не обмер. Во дворе, рядом с трансформаторной будкой, стоял странно сутулящийся молодой человек со смуглым лицом и ярко-синими глазами. Не отрываясь, он смотрел прямо на него.

Второй раз горбун появился на улице Трамвайной, когда Валентин провожал Риту до «Синтезспирта». Но, прежде чем девушка обратила на него внимание, – исчез.

По всем законам детективного жанра в последний раз ужасный горбун подкараулил Валентина после встречи с Ритой в затонском парке «Волна». И для чего? Чтобы, бросив в лицо насмешливую фразу о том, что Реброву подозрительно не везет с девушками, раствориться буквально на глазах!

С тех пор Валентина мучил вопрос: кто он, этот зловещий незнакомец? Какое отношение он может иметь к Рите?

Моему герою не оставалось ничего лучшего (уже наступал светлый май) как отправиться в Затон. Валентина влекла призрачная надежда встретить там свою возлюбленную. Ведь единственное, что он знал теперь наверняка, его неуловимая нареченная любовь живет в пригородном микрорайоне, населением в двадцать пять-тридцать тысяч человек, на левом берегу реки Белой к северо-западу от Уфы!

Закрывая глаза, Ребров вспоминал Риту в местном полузаброшенном парке «Волна». В черном, до щиколоток, пальто, с расчесанными на два пробора над бледным лбом волосами. Не хватало пирсинга и сверкающего анха – египетского креста с петлей наверху – на груди.

Изолировав себя от реальной жизни, от сверстников, которые готовились завести семьи, Ребров был как рак переживший линьку – большой, мягкий, в гнезде из коряг и камешков. Читатель! Если тебе покажется поведение моего героя с девушками гораздо младше его возрастом неправдоподобным, вспомни себя: только не таким плейбоем, каким ты представал в глазах недорогих красавиц, а перед зеркалом, со всеми прыщиками и торчащими из правой ноздри волосками. Вспомни, как ты и в двадцать пять, и в тридцать робел перед стайкой тринадцатилетних девиц в подъезде с гордо водруженной на подоконник бутылкой водки.

Однажды Валентин не удержался и под вечер поехал на левый берег Белой, в сторону заходящего солнца. Там, до последней тридцатки, бесцельно бродил по улицам, надеясь, что случай вновь окажет ему услугу. А потом, вымокший, уставший, но немного успокоившийся, он вернулся к своей тоске, к мрачным обертонам Bauhaus.

Он дал обет больше не заговоривать в своей жизни ни с одной девушкой, никогда не жениться и не иметь детей.

Но так продолжаться долго не могло. В юности каждый день идет за год. Три недели пустого ожидания встречи с Ритой излечили Валентина от тоски.

Ребров попросил время, чтобы подумать над членством в организации. Ему было двадцать два, зеленый, в сущности, возраст. Но самому Валентину казалось, что он старик. Мой герой как реликвию хранил барсетку из оранжевого кожзаменителя. Хотя это был подарок Алины, сестры-близнеца Риты, для Реброва он олицетворял теплоту беззаботных дней прогулок с манго-анимешницей по улицам Уфы. В барсетку было удобно складывать записки в виде карточек. Когда карточек становилось много, Валентин проводил ревизию информационных богатств. Краткие факты, названия книг, экспериментов или просто мысли по поводу и без тщательно отбирались. Глупое уничтожалось немедленно, важное переносилось в толстый блокнот. Вот только несколько заметок за апрель:

«Я пока на птичьих правах, надо влезть в их структуру».

«Пора взрослеть. Наука никуда не убежит. Она, знаю, мое, но я должен взять все от жизни».

«Лиза, Lise. У нее брови, как слои графита. По психотипу вылитая Рита. Но Рита предала меня. Не хочу больше видеть предательницу на «Р».

Через несколько дней после субботника, Ребров уже сидел в компании красногвардейцев в хрущобе по Проспекту Октября. По дороге купили бутылку белебеевского джина и полусветлой «Соляной пристани». Ася стала откровенно подкатывать к Американцу, но тот, выйдя покурить в подъезд, вернулся через несколько минут с подцепленной в подъезде крашеной девицей Светой Комаровской. Девица некоторое время ломалась, а потом спросила:

– Суп есть?

Ася демонстративно потащила Меркина в спальню.

Когда, спустя полчаса, Ася, взлохмаченная, со сбившейся юбкой, вышла из спальни, Валентин сидел в кухне и пил чай. В это время из гостиной стали доноситься гнусавые охи (у Светы был насморк), вперемешку с каким-то хлюпаньем. Ася принялась возмущаться:

– Ой, я совсем не понимаю. Как можно сразу в первый день знакомства!

– Ужасно, ужасно, так себя продешевить, – соглашался Ребров.

– А этот Американец непонятный! Я из-за него чуть семью не разрушила. Его же семью, между прочим. Знаешь, а был у меня как-то один парень и однажды…

Валентин углубился в мысли и так не узнал, что случилось между Асей и ее парнем. Между тем, затихшее было хлюпанье, возобновилось с новой силой. Мой герой чувствовал себя птенчиком, с размаху ляпнувшим в густой разврат. В голове били колокола, хотелось открыть окно кухни и крикнуть на улицу, что здесь, в соседней комнате, лежат два голых человека и занимаются этим. Но Ребров поражался собственной выдержке. Он вспомнил отрывок из биографии Юлиана Отступника, в котором рассказывалось о том, как римский император-стоик невозмутимо взирал на нагих вавилонских блудниц, танцующих прямо на пиршественном столе, посреди начиненных гранатами павлинов.

– Лиза тоже считает, что мне не стоило влюбляться в женатика, – таращила круглые глаза и надувала щеки Ася.

Чтобы скрыть волнение Валентин спросил:

– А о чем вы с ней говорили?

– Ой, я не знаю, у меня такая память плохая. Я иногда начинаю что-то такое вспоминать, сперва одно, потом другое, а на меня зачем-то люди обижаются. Как будто нельзя вспомнить, что…

Ребров сделал решительный знак рукой, как будто проводя кинжалом по горлу.

– Ближе к телу.

– Ну, вроде у Меркина девушка была, – зашлепала губами Ася. – Как-то она подшутить решила и сунула за шиворот сосульку. А Меркин скандал по этому поводу учинил. Подруге пришлось милицию вызывать. Но мне он все равно нравится: высокий, стройный, не то что наш женатик. И знаешь, Меркин такой стойняшка, хотя по две порции макарон в столовой берет, сама видела. Ты не представляешь, что мне однажды Меркин наговорил…

Ребров поежился.

– Представляю. Неприятно когда сосульку за шиворот суют. А кто молодой человек, с которым твоя подруга была?

Из ответа Аси выяснилось, что Лиза теперь одна, без парня, а тот парень, которого видел Валентин, вовсе не ее парень, а просто знакомый.

Появление Реброва в «Красной гвардии Рифея» совпало с уроками политпросвещения. Американец давно говорил, что акции у «Мака» это анархистский прием. Занятия проходили в вечернее время в аудитории УГАТУ. По окончанию курсов обещали даже справки выдать. Это особенно любил подчеркивать Меркин, который предчувствовал, что вот-вот вылетит из университета.

Для организации учебного процесса привлекли академика Синеперстова, профессора Лукова и лаборанта Баскакова. Максимальное количество слушателей было на первой лекции. Синеперстов напоминал полярную сову, морщился и хихикал. Его голос звенел как будто стеклянный. «Понял Иванушка? Ничего не понял дурашечка!» – было самое излюбленное выражение восьмидесятилетнего дедка. Впрочем, он был не злобив и часто фантазировал на темы будущего развития человечества на Марсе.

Луков был раза в два моложе, в толстых очках, в шиньоне цвета баклажана средней спелости, заслуженный историк-медиевист. Он представлял линию идеалистического образования, при каждом удобном случае иронизировал над Синеперстовым, но особенно ненавидел кукурузника. «Во всем виноват Хрущ!» – говорил он с вызовом, поднимая вверх указательный палец.

Баскаков был самым безобидным. Он только учился, возил автобусы с башкирскими студентами в столицу. Хотя Валентин сразу невзлюбил Баскакова, все же он не мог не отдать должное его эрудиции. Подумать только, что в республике живет такая пропасть нерусских народов: удмуртов, мордвы, марийцев, нагайбаков, татар-крящен, а также доживших до 20-го века потомков волжских булгар!

ГЛАВА II

ОТ МИТИНГА ДО СЕЙШЕНА

Валентин воспользовался удобным случаем, напросившись заглянуть с Асей к Лизе после майских праздников. Со слов красногвардейки выходило, что Лизе нужно зайти в педагогический университет, чтобы узнать о вступительных экзаменах на филфак.

Подруга Аси жила в коммунальной квартире на Айской вместе с матерью. Дверь открыла строгая невысокая девушка в простеньком халатике. На этот раз Лиза показалась Реброву не такой совершенной как во дворе дома-музея: невысокой, с желтоватым цветом лица, маленьким упрямым ртом. Как же ей было далеко до Риты!

Однако чувства Валентина развернулись на сто восемьдесять градусов, когда Лиза, сменив халатик на джинсы и ярко-зеленочную кофточку, расчесав до блеска волосы, вышла к ним в подъезд. Всю дорогу до педуниверситета она, подпрыгивая, вертя обтянутым джинсами задиком, рассказывала о том, как ездила с неформалами в Ашу. Лизе было то четырнадцать, то семнадцать. Еще никогда Реброву не приходилось видеть такой, меняющейся как камешки в калейдоскопе, девушки. Ей было далеко до Риты? Что же… вино из золотистых одуванчиков детства выветрилось, и сожалеть о том было глупо. Следовало поскорее заполнить опустевший сосуд новым огненным содержимым!

– Прикиньте, нам обещали гостиницу. Приезжаем, и выясняется, что она еще в начале 90-х сгорела! Вместо гостиницы нам предложили переночевать в школьном спортзале. Ладно, хоть какие-то дырявые одеяла дали, чтобы на голых досках не лежать! – восторженно повествовала Лиза.

Ася надувала и без того толстые губы.

– Я бы никогда с твоими вонючими панками не поехала. От них же пахнет!

Лиза ребячливо возмущалась:

– Ой, да у некоторых мозги пахнут отсутствием мыслей. Такое впечатление, что они давно разложились.

Ася делала круглые как у темной тетки, глаза.

– Ты иногда такое скажешь! Как это протухшие мозги у живого человека могут быть?

Было видно невооруженным глазом, что Асе недостает нейронов в коре головного мозга, чтобы оценивать оригинальность неформальских метафор.

Лиза то и дело фыркала на подругу: «Ну ты, Ася, тупая, ничего не понимаешь». Ася не обижалась и тем больше производила впечатление покорного домашнего животного.

Валентин поначалу крепился, как-никак обе спутницы были младше его почти на пять лет, но потом не заметил, как его стала увлекать Лиза – шипучей, будто шампанское, веселостью, непринужденной манерой разговора. Это было новое чувство: не восхищения, а простого желания.

Повод к новой встрече с Лизой нашелся сам собой. В конце мая Американец предложил провести митинг, посвященный первому июня. Главной интригой мероприятия должно было стать сожжение флагов участников стран НАТО, под бомбами которых гибли сербские дети. Красногвардейцы Рифея были в восторге, но никто кроме Валентина и Аси не захотел сидеть в воскресенье на квартире в Сипайлово и разрисовывать заготовленные для уничтожения куски материи. Дело решила реплика толстогубой красногвардейки.

– Тогда я Лизу позову, чтобы не скучно одной мне было.

Организация митинга снова чуть не застопорилась. Оказалось, что хотя по списку красногвардейцев почти полсотни, девяноста процентов из них – мертвые души. Выход на следующий день нашла Лиза: «Я скажу Мишгану. Если Мишган придет – все неферы будут!»

Возвращаясь с заседания «Красной гвардии», Валентин вспомнил, что еще не подготовил речи. В голову лезло что-то вроде «науки юношей питают» и «дятел-философ, заеденный муравьями, наутро помре». Он горестно подумал о том, что почти месяц, прошедший после последнего побега Риты, ведет себя как дурак. Нет, он должен выкинуть из головы доводящий его до сумасшествия готическо-анимешный призрак!

На пути Валентина возник сумрачный молодой человек с листовками.

– Прочти и передай товарищу! – глухо буркнул он, почти насильно всовывая в руки Реброва прокламацию с нарисованной гранатой-лимонкой. Придя домой, Валентин внимательно прочитал ее. Не все понял, но отдельные обороты понравились.

Наступил канун митинга. Рано утром, встретившись с Асей и Лизой, Валентин отправился в Сипайлово.

Конспиративная квартира принадлежала бывшему журналисту Эрику Гатагову. Хозяин отбывал срок по обвинению в оппозиционной деятельности и за жильем временно присматривал молодой человек с собакой. Как выяснилось, одно время у Аси с ним был бурный роман. И теперь толстогубая красногвардейка решила забрать свои вещи: зубную щетку и махровый халат. Видимо, разрешение воспользоваться квартирой было платой молодого человека за избавление от общества Аси.

– Эта дура Ася меня в тот день сюда затащила, – заметила шепотом Лиза. – Эрик Гаттаров забаррикадировался в квартире, а сам из окна листовки разбрасывал с призывами к восстанию.

Валентин вспомнил сообщение, промелькнувшее в свое время по радиостанции «Титан». Но он предположить не мог, что к чисто политическому событию могут быть причастны юные девушки. Заставленная коробками, жилплощадь напоминала офис. Ребров в белой рубашке, коричневой отцовской жилетке с переливчато-атласной спинкой (требовала торжественность момента) малевал знамена, почти не смотря на балкон, куда, быстро оставив кисти, переместились Лиза и Ася. Валентина неприятно поразило, что его новая избранница курит, хотя и не так часто как толстогубая красногвардейка.

1-ое июня 1999 года в Уфе выдалось солнечным, но таким прохладным, что голые ноги девушек выглядели вызовом природе. Перед Дворцом Спорта собралось человек сто. Пустота площади поглотила их. Ребров явился за час, надушенный одеколоном «Зеленое яблоко». Кроме того, на нем была желтая рубашка с огромным, как крылья дельтаплана, воротником-бабочкой, шерстяной пиджачок с кнопками вместо пуговиц, зеленые брюки-бананы и скрипучие полуботинки из коричневой кожи. Меркин не мог не удержаться от комментария:

– Вот это понимаю – стиль.

– Пиджак от деда остался, – похвастался Валентин и тут же пожалел о своей откровенности.

Меркин рассмеялся.

– В котором он Зимний штурмовал? Ну ты, брат, горазд пули лить. Пиджак моль бы давно съела.

Но у Валентина скоро нашлись другие поводы для беспокойства. Он увидел, что Ася пришла одна, без Лизы.

Впрочем, девушка с улицы Айской не подвела. На площадке перед Дворцом Спорта собралась странная, на первый взгляд, толпа пенсионеров и неформалов. От ярких бандан, цепей, агрессивного макияжа на девках – рябило в глазах. Кургузые пиджаки соседствовали с косухами. Старушечьи салопы времен Анны Иоановны авангардно мешались с торчащими из-под коротких юбок чулками в стиле «и целуй меня везде, я ведь взрослая уже» (сама песня появится в 2001 году). Прохожие затравленно шарахались. Неискушенный наблюдатель мог предположить, что находится на съемках фильма «Инопланетяне против пиратов».

Лиза появилась неожиданно, да не одна, а в компании смуглого, отчаянно голубоглазого неформала лет тридцати. Он был в черных мешковатых джинсах и расстегнутой на груди фланелевой рубашке, из ворота которой торчала рыжая растительность.

С первого взгляда в незнакомце не было ничего примечательного, если бы он странно не сутулился. Но только когда молодой человек поправил висящий за спиной футляр с гитарой, Валентин увидел горб.

Реброва как будто целиком погрузили в ванну с жидким азотом. Чувства, мысли – на мгновенье застыли…

Горбун… Горбун-цыган. Теперь это слово было для Валентина с большой буквы.

Долго он стоял оторопелый, не видя, не слыша ничего вокруг. Горбун парализовал его волю, желания, мысли. К тому же Валентина поражал факт появления своего давнего преследователя с Лизой.

И тут моего героя охватила тихая ярость. Горбун-цыган пришел полюбоваться его выступлением? Явился опять посмеяться над ним, думая напугать?! Как бы не так!

Между тем, микрофон на сцене был подключен. Сначала выступил Василий. Бодро начав с анекдотов, он решил блеснуть глубиной политического анализа и завяз в бесконечных повторах. Некоторое оживление публики вызвала критика кащенизма. Со слов Американца, Ребров догадался, что речь идет о провокационных заявлениях в духе пациентов психбольницы имени Кащенко.

Еще не закончив речи, Василий внезапно охрип. Меркин, языкастый в общении с девушками, заявил решительный самоотвод. Повисла пауза. Американец объявил выход Валентина.

И тут, почувствовав на себе пристально-насмешливый взгляд Горбуна, мой герой оробел сильнее прежнего. Ведь еще совсем недавно, месяц назад, он мечтал о встрече со своим преследователем, чтобы расспросить его, прижать к стенке. И теперь только одна мысль, что Горбун мог наговорить Лизе про то, что ему не везет с девушками, повергла Валентина в ужас.

Огромным усилием воли Ребров заставил себя сосредоточить свое внимание на Лизе. Вот через кого он без всякого урона для своего самолюбия и репутации узнает о Горбуне!

Завороженный видом девичьей головки, всей в короне золотистых лучей, он легко, словно акробат, взлетел на импровизированную сцену. Грудь готова была лопнуть от восторга и бьющей в голову легкости. Слова рвались с языка как накипевшая пена.

– Товарищи, друзья! Пришла пора скинуть господство проворовавшихся мондиалистических империалистов. Доколе их злобные рожи будут темнеть на горизонте грядущего светлого бытия? Мы, национал-большевики, – при этих словах Американец поморщился, – выступаем за прогрессивную национализацию в пропорции 50:50. За каждую бомбу, брошенную в беззащитных детей, наши враги ответят своими головами. Да, мы требуем их головы! Кое-кому мои слова покажутся резкими, но посмотрите, в какой параше лежит страна, давшая миру Пушкина и Циолковского! Мы живем как скоты. Каждому нормальному человеку жизнь должна внушать отвращение.

Пятнисто-обесцвеченная тетенька пожала плечами.

– Я, например, очень даже довольна своей жизнью.

Ребров, выставив руку вперед, еще кепки не хватало, произнес:

– А вы, уважаемая дамочка, свои туфельки на помойке подобрали!

Присутствующие гнусно заржали.

– Да я на вас в суд подам за личное оскорбление! – завопила женщина.

Валентин, поняв, что хватил лишнего, смутился. Он увидел устремленные на него смеющиеся глаза Лизы. К счастью, Горбуна рядом с ней уже не было.

– Вы меня неправильно поняли. Я тоже свои на помойке нашел.

Волнение публики усилилось. Василий, сославшись на технические проблемы и регламент, быстро отключил микрофон. Тем временем нестройная толпа неформалов вдруг огласилась криками: «Айда все на сейшен!»

Пораженный неожиданным фиаско, Ребров чуть не запутался ногой в проводе от микрофона. Он бросился к оставшейся с Меркиным Асе. Нельзя было упускать момента. Ведь оставался еще шанс, что Горбун ничего не успел рассказать Лизе о его встречах с Ритой.

– Что это за сейшен? Лиза тоже туда ушла?

– Концерт обычный их, неформальский. Там так стремно на самом деле, ни одного красивого мальчика, все эти воню…

Ребров чуть не затопал.

– Куда?

Толтогубая красногвардейка заморгала.

– Ой, да что ты сердишься так. Если бы я знала, какой ты сердитый я бы вообще тебе ничего не стала отвечать. Ну, в парк… не знаю, как он называется. Там еще недалеко башня с часами.

Валентин, махнув рукой на тугодумку, побежал к трамваю. Улицы Зорге, Цюрупы – пронеслись в нетерпеливом угаре.

Холодный ветер, нередкий на Южном Урале в начале июня, трепал светло-зеленые, как будто из материи, листочки деревьев. Асфальт блестел сухо, равнодушно. По нему катили невидимые глазу смехачи. Они издевались над нерасторопностью моего героя.

Когда Ребров вошел под бочкообразные колонны приземистой арки с надписью на фронтоне «Сад им. С.Т. Аксакова», он увидел расположившихся на лужайке молодых людей. Некоторые из них лениво перебирали струны гитар, другие оживленно говорили. Лиза стояла, чуть согнув одну ногу в коленях, уперев руки в бока. Короткая зеленая футболка оставляла открытыми загорелые шею и руки. Но рядом с ней стоял Горбун!

Впрочем, Горбун или позабыл об их встречах или умело делал вид, что Валентина больше не существует для него. Ребров почувствовал некоторое облегчение. Значит, не в планах Горбуна позорить его перед девушками. Теперь Валентин мог без всякого ущерба для себя попытаться навести справки о своем преследователе.

И в этот момент Горбун, засучив рукава, так что можно было ясно различить татуировку в форме морского якоря на правой кисти (запомни эту деталь, читатель!) с остервенением набросился на гитару. Шум в толпе неформалов затих. Начался сейшен.

Песня оказалась слабой, с дурацкими рифмами и одним единственным сравнением «промокашка моей души». Исполненные жуткой горделивости и одновременно самоуничижения слова Риты, как только что произнесенные, зазвучали в его ушах: «Теперь я уверена, что право на жизнь имеют только такие девушки как моя сестра. Я лишняя, жалкая ксерокопия ее души!»

В горячке поскорее узнать от Лизы подробности о Горбуне-неформале, Валентин смело встал почти под самым боком у асиной подруги, чуть не касаясь ее плеча. Лиза, наконец, заметив его присутствие, приветливо улыбнулась.

– Интересно?

– О да!

Футболка на груди Лизы натягивалась. Валентин смущался и пытался смотреть в лицо веселой девушке, но выходило только хуже. Он слышал музыкальный – то грудной как у взрослой женщины, то звонкий, как у ребенка, голос.

В какой-то момент Лиза предложила:

– Ты проводишь меня?

Они двинулись пешком через Советскую площадь.

Не рискуя сразу задать вопрос о Горбуне, Валентин начал расспрашивать Лизу о том, как она познакомилась с неформалами.

– Через газету «Время колокольчиков», – ответила девушка.

– В смысле?

– Когда я только пришла туда, главред предложил нам выбрать новые имена. Это была организация начжуров – начинающих журналистов. А потом я и те люди, с которыми познакомилась, Кайф, Глюк и Мишган… (Мишгана, ты, кстати, видел сегодня, он на митинге был со мной, а потом на сейшене) создали рок-группу «Личный фронт». Кайф сделал нам всем особые значки: такие белые кружки с красным восклицательным знаком. А что касается Аси, ее я со школы знаю, наверное, в классе восьмом, на переменке познакомились. Вижу, стоит девчонка из другого класса. Ну, я: «как тебя зовут?»

Все время, пока говорила Лиза, Ребров вспоминал о своем личном фронте с Ритой. Он ведь тоже учился в восьмом, когда впервые встретился со своей дальневосточной гурией.

– Мишган тот, который пел на сейшене про «промокашку моей души»? – спросил наконец Валентин.

Лиза улыбнулась.

– Мишган. Еще некоторые называют его Горбуном. Он на это не обижается. Но не дай Бог назвать Горбатым. Тут он убить может. Одним словом.

– Как это?

– Проклянет и все. Мишган, конечно, всегда меня пугал, но не внешним видом. Честно говоря, я даже как-то не замечала у него горб. Он иногда так страшно посмотрит, синими-синими глазами, как у тебя, а потом вдруг – черными. И еще, мне кажется, он интересуется сатанизмом и черной магией. Конечно, все это чушь и в это я не верю, но знаешь, бывает крайне неприятно, когда над ухом бормочут латинские предложения и еще пентаграммами осеняют.

Валентин обратился в слух.

– Вообще-то с Мишганом больше подруга моя общается. Как-нибудь я вас познакомлю. А сейчас, – Лиза сделала нетерпеливый жест, – я просто очень спешу. Если опоздаю, у нас опять все ягоды испортятся. Надо будет маме помочь перебрать. А ты пока лучше расскажи о себе. Я от Аси слышала, ты ученый?

Ребров кивнул, как будто желая найти понимание своих проблем у девушки-неформалки. Может быть, его успокоила неожиданно обнаружившаяся нелюбовь Лизы к эзотерике, области, слишком прочно связанной с Ритой.

В подземном переходе у Аграрного института моим героем овладел приступ ребячливой откровенности.

– Ты просто не читала про Глаубера! Вот это судьба! Мне мать на день рождения купила первый том «Великих химиков».

– Здорово, а мы в детстве на Айской залазили на второй этаж учреждения по железной лесенке. Там, в комнате, лежали калькуляторы, и мы их крали. Очень стыдно потом было! Ты не представляешь.

– Представляю, – усмехнулся Ребров, вспомнив как водил Риту знакомится со своими дворовыми друзьями. – У нас во дворе жили братики-близнецы: Мубер и Тубер. У них старший был Тумблер. Их мама до смерти била, чтобы не воровали из магазина, а Мубер, старший, пошел да своровал банку джема. Все во дворе наши подумали, что мать убьет его, а мне Тубер, сказал, что мама точно хотела убить Мубера, даже в магазин грозилась послать банку вернуть. Но после того как нашла в джеме кусок веревки –передумала. Типа, раз они нас в магазине не уважают, нечего им банки назад носить!

– Прикольно! – Лиза аж захлопала в ладоши. – А этот твой Глаубер, про которого ты рассказывал, женился? Ведь, я понимаю – хиппанство тоже прикольная штука, но рано или поздно приходит момент, когда человек заводит семью и детей.

– Что?

Лиза посмотрела на него как на остолопа. Вихрь ассоциаций закружил моего героя. В вопросе девушки проглянуло женско-практическое, как когда-то в словах Риты на крыше. Ведь она забралась туда, чтобы в шутку, а может быть и не в шутку, найти жениха!

– Нет! – выдохнул Ребров. И тут же пристыжено опустил голову: – Не в курсе, в «Великих химиках» ничего об этом не написано. Но, в любом случае, ты только подумай, нагреть серную кислоту с поваренной солью и…

– Которой солят?

– И получить – соляную!

Реброва надо было видеть в этот момент. Невинный, он отлично разыгрывал влюбленность в Лизу, постепенно попадая под власть ее блестящих карих глаз.

В какой-то момент Валентин обмер. Как же он не замечал этого раньше: Лиза была страшно похожа на Риту. Не внешне, нет, но внутренне!

– А между тем, опыты с вредными веществами медленно, но постепенно разрушали организм Глаубера и его помощника, – продолжил загробно-торжественным голосом, как будто Нике, своей двоюродной сестре, подружке детства, мой герой. В порыве патетического чувства он (воображая, что перед ним Рита!) перешел не только на «вы», но и на александрийский слог:

– Ах, вы еще не знаете, я не только химией, но и самыми разными темами интересуюсь, например, языками народов Башкирии. Нам на курсах профессор УГАТУ о них рассказывал:

Я признаюсь, люблю мой стих александрийский,

Ложится хорошо в него язык предуралийский,

Глагол удмурт-мордов-марийский.

– Да ты еще, оказывается, поэт! – воскликнула Лиза, так, что ее глаза засверкали как камешки на асфальте после дождя. – И, между прочим, очень красивый. Даже слишком красивый для молодого человека.

Ребров покраснел.

– Да нет, это я в одной самиздатовской книжке какого-то Пересвета Киршовеева прочел.

– Все равно. Тобой любая девушка увлечься может. На митинге ты произвел настоящий фурор. Ася говорила, что никогда не слышала, чтобы так выступали на политические темы. – Лиза улыбнулась. – Но, кажется, ты ее и не только ее покорил своим лицом. Я слышала, как девушки шептались: «Он такой красавчик! Его лицо такое гладкое, прямо потрогать охота!»

Валентин, смущаясь и становясь от этого еще красивее, недоуменно пожал плечами.

– Но я думал, что они смеялись надо мной! Тебе не кажется, что я слишком… худой? Настоящий скелет?

Лиза решительно замотала головой.

– Между прочим, я в последний раз как из летнего лагеря приехала, набрала лишний вес. А ты просто стройный. Сейчас парни твоей комплекции в моде. Ну и, я еще раз говорю, в тебе есть что-то поэтическое. Так что особо не расстраивайся, химик-скелет!

Девушка, не давая Валентину насладиться триумфом, весело рассмеялась.

– Слушай, тут к нам в тусовку на Пент один тип приходил.

– Куда?

– На Пентагон. Это площадка перед Медицинским универом. Так вот, приходил странный парень. Вначале думали медбрат какой-то. Он типа местная достопримечательность. Ничего кроме кефира и сыра не признает. Сыр ест только с дырочками, булки – без изюма. Однажды мама ему в парк на Ленина принесла круассан с изюмом. Так смешно было! А в другой раз этот тип сварил на свой день рожденья два килограмма креветок. Постоянно в обвисших трико ходит на свидания. Только когда ему в лицо говорят, что он мордвин, – не верит!

– А его фамилия случайно не Базановский? – спросил, улыбнувшись, Валентин, отчетливо видя перед собой краеведа-детину в обвисших трико.

Лиза восторженно кивнула.

– Да-да, точняк. Паша Базановский. Так ты его тоже знаешь? Нет, правильно говорят, что Уфа большая деревня!

Тут мой герой разошелся не на шутку. Его чувство к Лизе-Рите достигло такого момента, когда хотелось и легко говорилось обо всем угодно, без боязни показаться нелепым перед девушкой.

– По-мордовски доброе утро знаешь как будет?

Лиза то ли серьезно, то ли полушутя предположила:

– Червена рута?

– Весенень прявть, шумрачи, ды сехте, сехье вадря. Тынь вадрятато мондак вадрян! Весе вадрят!

– Круто, только ничего непонятно. У русских проще: гуд бай. Извини, но мне надо идти. Дома дела ждут.

Ребров затрепетал.

– А можно я за тобой завтра зайду?

– Лучше потом.

ГЛАВА III

ФРЕДДИ КРЮГЕР И ЛОЩЕНЫЙ ГОСТЬ

Читатель, наверное, решил, что волочения моего героя по паркам затянулись. Но, я думаю, парково-романтический период бывает в жизни каждого молодого человека. Как назло он выпадает на время окончания университета. Диплом оттягивается до конца, потом пишется в две-три недели, кое-как защищается (это называется с блеском) и дальше кто-то женится, кто-то скачет по служебной лестнице, добивается кресла директора какого-нибудь ООО.

Для Валентина только начинала разворачиваться парково-политическая одиссея. Само хождение из сквера в сквер, из одного микрорайона в другой – стало формой его существования. Он не мог долго сидеть в пропахшей лекарствами квартире. Ребров проклинал голые девичьи ноги, но их обилие подобно витражам слагалось в неповторимые, видимые одной непорочной юности, узоры. Учеба, наука были забыты как дурной сон! Ключи от лаборатории в НИИ Ануфрия Ивановича, эксперименты, мечты об аспирантуре. Ребров автоматически ходил на контрольные и лабораторные. В его голове царила только любовь ко всему, что не связано с учебой и прожженными кислотами халатами.

Лиза, подобно Беатриче, вела моего героя по кругам уфимского адорая. Каждая встреча с девушкой оборачивалась знакомством то с неформалом, то с художником, то просто с сумасшедшим. Валентин осознал, что в лихорадке психологических игр с Ритой чуть не пропустил настоящую жизнь.

Читатель! В детстве я сам был убежден, что под старыми кусками рубероида, сброшенными бурей с какого-нибудь ветхого сарайчика на Одесской, быть не может ничего живого. Только мертвая, припаренная тяжестью куска земля. Но как я удивился, подковырнув однажды из любопытства пыльную броню под ногами. Нет, испугался. Из-под ног так и прыснули во все стороны стада необычайных обитателей. Я увидел красную, с сиреневой головой, многоножку, янтарно-прозрачных, как трубки капельниц, червячков, жуков-носорогов, солдатиков в красно-черных мундирах. Под толем простирались свои леса: бледные нити грибов, свои пажити: пятна лишайников, свои буреломы: переплетенные корни трав. Так и для Реброва – все открывалось новое, прежде неведомое. И все это, вот в чем штука, всегда существовало рядом.

Все же я буду неточен, если скажу, что Валентин загорелся одной Лизой. В нем, как во всяком молодом человеке, уживалось сто страстей сразу, миллион интересов. Что может быть скучнее муниципальных выборов? Однако и это оказалось для Реброва настоящим приключением. Тем было удивительнее встретить старых знакомых, Игоря Федоровича и Амину. Но обо всем по порядку.

В начале июня Американец снял офис для «Красной гвардии». Это была крохотная смежная комнатушка, правда с евроремонтом. Соседнее, большее помещение, занимало местное отделение КПРФ. Там сидел усатый хмурый дяденька Камиль. Ездил он, говорят, прямо из Чишмов. В КПРФ-шной половине проводились бесконечные заседания пенсионеров. Сам Камиль ползал по полу в полосатом свитере и шляпе в стиле Фредди Крюгера. Он склеивал криво распечатанные на принтере части огромной статистической таблицы по движению кадров в партийной организации. Василий сразу отмел подозрения в том, что готовится поглощение организации зюгановской партией: «Мы не лизоблюды, но только дураки отказываются от сотрудничества».

Красногвардейцы жили куда веселее. Американец искрил идеями. Первая его затея увенчалась грандиозным успехом. Через родственников Меркина вышли на фирму. Василий договорился с неким управлением о возрождении студенческих стройотрядов.

Валентина посадили на телефон, обещав в конце месяца денежный бонус. Но моему герою нравилось ощущение своей значимости. Каждое утро он ходил на работу в офис, принимал толпы студентов, не забывая заигрывать с девушками. Последние, конечно, были все как на подбор крупные, рослые, дебелые. В общем, они не наносили душевных ран. Очень редко, как метеор в ночном небе, являлась Лиза, жаловалась на нехватку времени и глупых парней.

В промежутках между посещениями Ребров рассеянно рисовал в тетради с телефонами профиль девушки с волосами-змеями. Коварная Рита, ставшая давно мрачным призраком его души, не отпускала и здесь! Иногда мысль о ней прорывалась через тенета свежевозведенного любопытства к Лизе. В полдень приходил Меркин с массой прибауток и слухов. Через час Валентин ставил на свой стол табличку «на обеде» и отправлялся перекусить с колоритным красногвардейцем.

Игорь Федорович ворвался черной молнией. Он был старше Валентина года на два, но язык не поворачивался назвать этого холеного молодого человека просто по имени. Золотистые круглые очочки, бледное лицо с носом, сбрызнутым веснушками, синие глаза, округлые, хорошо очерченные. Давным-давно, а на самом деле не больше года назад, Ребров случайно познакомился с Игорем Федоровичем в квартире Амины.

Молодой человек по-хозяйски расселся перед Валентином, огляделся.

– Ничего обстановочка… – В уголках его тонких губ показалась змеиная улыбка. – Мы, кажется, уже виделись. Вы не тот случаем аминкин «мальчик с турбазы»? Она мне все уши прожужжала рассказом, как вы на балконе прятались, когда, хе-хе, та история с физруком Петровичем случилась. Сколько лет-то вам было?

Валентин, вспыхнув, пробормотал.

– Двенадцать.

Игорь Федорович, взглянув в окно, разделенное пополам крышей соседнего здания, покачал головой.

– Время как летит!

Словно не довольствуясь этим меланхолическим замечанием, он достал из кармана пиджака цепочку с часами и, подцепив пальцем, стал раскачивать ее перед глазами Реброва, как будто гипнотизируя.

– Я к вам по делу.

Валентину меньше всего хотелось вспоминать об Амине. Однако он не мог сдержать довольной улыбки при виде любимого с детства аксессуара. Цепочка, он ведь делал такие из чего угодно! Была бы в его распоряжении серебряная проволока, сделал бы и из серебряной.

– У вас, так понимаю, здесь рабочих набирают? – осторожно напомнил о своем присутствии посетитель.

– Студентов. Учтите, у нас все официально.

Игорь Федорович хохотнул.

– О Боже, конечно я не из налоговой инспекции. А вы, Виктор, так наверное подумали?

– Валентин, – сухо поправил Ребров.

– Ну да, как я мог запамятовать, Валентин Викторович! Нет, у меня к вам совершенно деловое предложение. Рабочая сила ваша, рабочие места наши. Я доверенное лицо депутата от КПРФ господина Камышлинского. Слышали о таком?

– Я слышал, остановка есть такая по дороге в Затон, – нахмурился Валентин, обводя в тетради профиль девушки-готки.

Поиск по сайту: